Текст книги "Палач"

– Ты не спишь, палач?

Гудо с трудом отнял руки от головы. Рядом присел отец Марцио. Старик не устал за день, а может, даже взбодрился, узнав, что ему предстоит схватка со слугами дьявола.

– Я столько месяцев провел в бесплодных поисках, и вот сегодня такая удача.

– Святой отец, вы говорите о женщинах-ведьмах?

– О них особый разговор. Но завтра. Сегодня мои мысли об этом супериоре Доминике. Ты же знал его. Говорят, твой кнут прошелся по его спине.

– Он был наказан за своих флагеллантов.

– Его следовало наказать строже, но наказать совсем за другое. Ты уже слышал, что он последний из тамплиеров. Этих еретиков и безбожников.

– Я почти ничего не знаю о них, – ответил палач, низко опустив голову.

– О них уже давно следует позабыть. Святая инквизиция и могущественные короли вырвали это зло с корнем. Но мелкие корешки остались. И они по сегодняшний день дают свои ядовитые всходы. Их богатства были велики, ибо поклонялись они только золоту. Это учение они приняли еще во времена крестовых походов. Там, на Востоке, тамплиеры усвоили греховное учение, уходящее вглубь веков, к древним финикийцам. У язычников эти бедные братья Христа из Храма Соломона научились прославлять желтый металл, наделяя его магической способностью притягивать власть и удачу. Поэтому они отреклись от Христа. Уже будучи под арестом, тамплиеры сознались в страшных для христиан грехах: в поклонении дьяволу, осквернении причастия, в принесении в жертву сатане новорожденных младенцев, содомском грехе и еще во многом другом. Церковь отнеслась к ним по-доброму, казнив не всех, а только самых ярых слуг дьявола. Но уже очень скоро стало ясно, что все рыцари-тамплиеры были страшными врагами и светской, и церковной власти. Жаждущие мести и вооруженные колдовством, они наводили безумие на народ, желая его руками убить королей и осквернить Церковь.

Не прошло и десяти лет после оглашения Папой Климентом буллы, упразднявшей орден тамплиеров, как вся Франция вновь была охвачена безумием. Тысячи юношей и девушек из бедных селян и горожан, повинуясь их колдовству, сбились в бродячие банды и двинулись в якобы новый крестовый поход. К ним присоединились воры, разбойники, гулящие девки, беглые монахи и монашки. Они назвали себя «пастушками». И вот эти «пастушки» прошли по Франции, как саранча, грабя все на своем пути. Впереди пьяной, распутной толпы они несли черный крест, а по ночам устраивали оргии и служили черную мессу. Они даже напали на Париж. Когда возле города Каркассона королевские рыцари изрубили несколько тысяч этих безумцев, они обнаружили свинцовые сосуды наподобие церковных, но с кощунственными для христиан предметами. То были свечи из черного и красного воска, используемые ведьмами и колдунами, амулеты и талисманы, а также отрубленные и засушенные руки младенцев.

Но и этим не закончилось. Храмовники отравили воды колодцев и озер. Множество народа умерло в горячке и при большой потере веса. Эти безбожники даже вошли в союз с прокаженными, намереваясь передать эту болезнь тем, кто противостоял им. Вот почему инквизиция была вынуждена вступить в жестокую борьбу с тамплиерами и теми, кого они привлекли, чтобы осуществить свой черный замысел.

Утомленный долгим рассказом, старый священник умолк и тихо вздохнул.

Палач посмотрел на иссохшее лицо инквизитора и глухо произнес:

– Я не знаком с тамплиерами и их поступками. Я родился в глухих лесах. И потом я ничего такого не слышал. Зачем вы мне о них рассказали?

Отец Марцио уставился на палача. Он долго молчал, и это молчание встревожило Гудо. А еще этот взгляд помог ему понять: перед ним совсем другой человек. Человек с обостренным умом и холодным расчетом. Он уже не казался тем простаком, который пытался остановить чуму колокольным звоном и трупами на виселице.

– Ты, палач, знал этого Доминика как супериора еретиков. Церковь осудила движение флагеллантов. Если кто-либо так легкомысленно проливает свою собственную кровь, то он поступает так же дурно, как если бы он сознательно себя кастрировал или как-нибудь иначе изувечил. С таким же успехом он мог наносить себе ожоги при помощи раскаленного железа, что до сих пор не наблюдалось и что никто не находил разумным и желательным, за исключением разве лжехристиан и индийских идолопоклонников, которые считают священной обязанностью крестить себя посредством огня. Святая инквизиция долго присматривалась к этим несчастным. Теперь нам понятно, что этих сектантов ведут преемники тамплиеров. И есть явные доказательства, что Доминик – тамплиер. Если он окажется в наших руках, то наверняка мы многое узнаем от него. В том числе и о его участии в безумствах «пастушек». А рассказал я тебе все это затем, чтобы ты вспомнил каждое слово, произнесенное Домиником. Все хорошенько вспомнил. Еще до того, как мы его поймаем. За ним уже посланы пятеро служителей Церкви. Они где-то рядом. У них важное задание. Ведь кроме самих грешников тамплиеров, существуют и их черные книги. И очень важные документы. Настолько важные, что многие люди, прикоснувшиеся к ним или знавшие о них, умерли в тяжелых муках. Последний, о ком я знаю, это архивариус покойного епископа Мюнстера. Его семью вырезали, а самого архивариуса замучили пытками, выколов глаза и обстругав голову. Подумай об этом, палач. Может, что-нибудь и вспомнишь. Скоро мы будем знать все. Нас не остановят ни чума, ни колдовство.

– Значит, эти книги написаны дьяволом и во вред человеку? – как можно спокойнее спросил Гудо.

– Не совсем так. Некоторые написаны и людьми. Мудрыми людьми о мудрых вещах. Но тайные мудрости нельзя всюду и всем излагать, ибо не всем и всюду они понятны. И посему было сказано в Писании, что во многой мудрости много печали, а кто умножает познания, тот умножает печаль… Человек, который передаст в руки инквизиции эти книги и документы, будет возвеличен святой Церковью. Все, пора отдохнуть. Завтра интересный день.

* * *

Гудо не сомкнул глаз. Он никак не мог решить, чьи слова более правдивы – старого рыцаря Доминика или старого инквизитора отца Марцио. Но очень скоро его мысли вернулись к Аделе и дочери. И это было намного важнее. Едва дождавшись рассвета, Гудо покинул здание тюрьмы и отправился к Кафедральному собору.

В соборе каждую ночь проходила служба. Нашлось много горожан, которые возносили и ночные молитвы. Также они находили утешение своим тревогам в праведных словах отца Вельгуса. Вот и этой ночью настоятель собора пребывал со своей паствой в мольбах и покаяниях.

Как и положено палачу, Гудо долго стоял у входа, не смея войти в собор. Священник несколько раз взглянул на него, но, занятый службой, не заговорил с палачом.

Наконец, когда большинство утомленных горожан покинули святой дом, отец Вельгус подошел к господину в синих одеждах.

– Что привело тебя в собор? – сухо спросил он.

Гудо опустился на колено.

– Святой отец, прости мои грехи, вольные и невольные.

– Бог простит. Господь милосерден даже к таким, как ты. Хотя от прихожан о тебе я слышал только добрые слова, но не могу забыть тех зверств, что творились в подземелье Правды. Сколько безвинных душ приняли свою смерть от ваших кровавых рук!

– В этом не было нашей воли, – тихо сказал палач.

– Знаю. Поэтому и готов услышать тебя.

– Святой отец, я приютил в своем доме женщину и ее дочь. Они верные католики, чистые души. Я хочу взять на себя заботу о них.

– В доме палача не могут жить чужие.

– Я знаю, святой отец, и хочу, чтобы они стали моими. У них нет дома и нет родных. О них больше некому заботиться.

– Забота о несчастных – дело богоугодное. Ты готов назвать женщину своей женой?

– Да, святой отец.

– И она готова стать женой палача?

Гудо едва выдавил из себя:

– Да.

– Из какого она сословия?

– Она из селян.

Отец Вельгус грустно покачал головой.

– Я не могу вас обвенчать. Если бы она была из такого же подлого ремесла, как твое…

– Без меня эти люди могут погибнуть. Город их не примет. А за лесом их ждет чума. Не дайте пропасть чистым душам.

Священник надолго задумался. Произнеся короткую молитву, он обратился к палачу:

– Я смогу вас обвенчать, если она некоторое время пробудет в подлом ремесле. Палач может взять в жены гулящую девку. Отправь ее в тот дом, за которым ты присматриваешь.

– Надолго? – глухо спросил палач.

– Ну, скажем, на месяц. Я думаю, этого достаточно, чтобы в своих грехах она приблизилась к твоим.

– Пусть будет так.

Гудо встал и перекрестился. Не дождавшись крестного знамения от священника, он покинул собор.

Всю дорогу к дому он придумывал те слова, которые должен был сказать Аделе. Разве можно просить женщину, всю свою жизнь ненавидящую проклятого ею мужчину, стать его женой? А еще куда сложнее объяснить, что стать мужем и женой они могут только в том случае, если женщина согласится стать гулящей девкой и своим телом зарабатывать деньги.

Гудо уселся на холме неподалеку от своего жилища и с глубокой печалью уставился на двери дома. Теперь он в полной мере осознал, что это действительно дом палача. Можно ли быть счастливым в таком доме? И что может дать палач дорогим ему людям? Быть женой палача – это позор и унижение. А каково быть дочерью палача? Это значит навсегда стать отверженным людьми и Богом.

Гудо застонал. Ему был противен сегодняшний день. Ему был противен этот холм и дом внизу. Он был противен самому себе.

Но будет завтрашний день. И что принесет он?

Палач представил Аделу и свою дочь, бредущих по дорогам, усеянным трупами. И вот они попадают в лапы полуживых обезумевших людей, для которых этот день последний. В желании прожить этот последний день в сладости, они набрасываются на беззащитную Аделу и терзают ее прекрасное тело. А рядом, боясь, что ее постигнет та же участь, рыдает маленькая Грета. Потом Адела встает и идет навстречу злу и насилию. И так продолжается до самой ее смерти… А что же будет с Гудо? Ему не нужно жить, зная, что его сильное тело и великие знания не способны защитить даже дорогих ему людей.

Нет, этого не будет. Они должны жить и наслаждаться жизнью. Все в этом мире можно исправить. Пока бьется сердце и есть душа.

Гудо встал, перекрестился и направился к дому.

Открыв дверь, палач увидел играющих на полу Аделу и Грету. Расставив игрушки, сделанные и купленные палачом, они вспоминали свою маленькую деревню, счастливые дни, когда занимались хозяйством и ходили в гости к соседям.

– Тебя не было ночью, – с тревогой сказала Адела.

– Я был в городе. У меня была работа, – как можно спокойнее ответил Гудо и сел за стол.

На столе стоял горшок со свежей кашей, а рядом с ним – большой кусок хлеба и чаша с остатками меда. Палач отломил хлеб и погрузил его в пахучий мед.

Он ел медленно, не отрывая глаз от своих девочек. Как они веселы и довольны! Может, даже счастливы. Счастливы в доме палача.

И Гудо решился.

– Адела, мне нужно с тобой поговорить, – глухо произнес он.

Женщина посмотрела на поникшего мужчину и подошла к столу.

– Вам с Гретой некоторое время придется пожить в другом доме.

Адела побледнела и с тревогой посмотрела на дочь.

– Что я могу сказать? Ты наш хозяин, и мы в твоей власти. Мы поступим так, как ты желаешь. Так угодно Господу.

– Нет, нет… Я не выгоняю вас. Я никогда не прогоню вас. Вы – единственное, что есть у меня. Единственное, для чего я живу. Но так нужно. Поверь. Вы поживете в другом доме. Месяц. Может быть, чуть дольше. К вам будут относиться хорошо. Я за этим пригляжу. А потом ты решишь. Решишь, хочешь ли ты стать хозяйкой этого дома, хочешь ли, чтобы я называл Грету своей дочерью. Я знаю: она моя дочь. Ты помнишь причину ее рождения. Но поверь, я уже не то чудовище. Жизнь и Господь стерли меня в порошок и вылепили заново. Я знаю, ты никогда не сможешь простить меня. Простить за свою сломанную жизнь. За позор и унижение. Я прошу простить, но не ожидаю этого прощения. Ибо этому нет прощения. Однако я готов искупить свою вину и безмерный грех преданной заботой о вас. Я знаю, ты никогда не захочешь лечь рядом со мной. И даже за руку ты никогда не возьмешь меня. Пусть так. И я никогда не прикоснусь к тебе. Но я хочу быть рядом. Я хочу, чтобы вы были сыты и одеты. Я хочу защитить вас от злых людей и болезней. Я смогу. Я достаточно силен и умен. Ты должна решить сейчас. Но начинай это решение с дочери. Времена всегда были трудные, а сегодня – труднее некуда. За чумой придет голод. Выживут только сильные.

Адела печально опустила глаза и, обняв дочь, уселась на кровать.

Гудо смотрел на своих девочек и не смел пошевелиться. Он не сказал всей правды. Он не мог ее сказать. Нужно было сделать первый шаг. Потом уже будет легче. Он в это верил. Верил всей душой.

Адела поцеловала дочь и тихо произнесла:

– У нас с Гретой нет дома. У нас нет родных и соседей. Мы даже не знаем, где сейчас находимся. Мы едим твою пищу и носим твои одежды. Значит, мы должны поступать так, как ты пожелаешь. Я не хочу, чтобы моя дочь умерла.

Гудо вскочил из-за стола и рассмеялся. Рассмеялся едва ли не в первый раз в жизни. Он хлопнул в ладоши и весело воскликнул:

– Вы ни о чем не пожалеете! Я обо всем позабочусь. Я всегда буду рядом. Все будет хорошо! Господь нам поможет.

* * *

– Что это за дом? – спросила Адела, с любопытством осматривая цветные окна и красный фонарь над входом.

Гудо понял: если Адела и слышала о борделях, то никогда не приближалась к ним.

«Все устроится. Я все устрою», – решил Гудо и открыл дверь.

В борделе стояла непривычная тишина. Палач напрягся, припоминая, когда в последний раз был здесь. Получалось, что больше двух недель. И даже бюргермейстер не напомнил ему о том, что нет поступлений от налога на ремесло девок. Да и не до них было. Столько событий! Неприятных и даже жутких событий.

За столом привычно сидела старая Ванда. Непривычно было то, что перед ней стоял кувшин вина и она уже с утра была пьяна. Только поэтому она не поклонилась палачу и встретила его с наглой усмешкой:

– А вот и наш господин пожаловал. А я-то думала, тебя демоны с собой на пир позвали. У нас, как видишь, полный порядок и могильный покой. Так что деньгами я тебя не порадую. Наши бюргеры зажимают серебришко. А гостей, сам знаешь, в городе нет. Чума! Проклятая чума!

Затем она уставилась на Аделу и рассмеялась.

– А ее ты напрасно привел. Нет для нее работы. И мои девки уже наполовину разбежались. Не осталось у мужчин между ног ни капли греха. Забежит сопливый мальчишка, и тот над медяшкой трусится.

– Гудо, что это за дом? – с тревогой спросила Адела.

– Тебе незачем волноваться. У тебя будет комната и хорошая еда. Тебя никто не побеспокоит. Верь мне. Тебе здесь недолго жить. Скоро мы будем вместе. В нашем доме.

Затем палач подошел к подвыпившей содержательнице борделя и строго посмотрел ей в лицо. Старая Ванда похолодела и утерла лицо морщинистой ладонью.

– Значит, комнаты освободились? – едва слышно спросил Гудо.

Ванда кивнула.

– Так вот. Эту женщину и ребенка отведешь в лучшую. Составишь контракт и впишешь ее в девки. Гостей сейчас нет, и это хорошо. Я сам буду вносить оплату за ее услуги. Я буду ежедневно приходить.

– Я поняла. Она твоя родственница. Или еще важнее. Но если она девка, к ней может зайти любой. И ни я, ни ты не сможем в этом ему отказать. Таковы правила.

– Я знаю, – тихо произнес палач. – От тебя только требуется шепнуть каждому желающему, что она была в объятиях палача. Слышишь, не забудь. И будь с ней поласковее. Она будет моей, а значит, и твоей госпожой.

Старая Ванда снова кивнула и, с трудом встав, подошла к Аделе.

– А она хорошенькая. Могла бы заработать звонкую монету. А это ее дочь. Миленький ребенок. Для тебя, красотка, я приберегла хорошую комнатку. И для девочки место найдется, если случится гость…

– Какой гость? – Адела растерянно посмотрела на Гудо.

– Твой гость – это я, – уверенно произнес палач и крепко сжал плечо содержательницы борделя. – Поменьше болтай, старая. Теперь я буду постоянным гостем в этом доме.

Побыв некоторое время с Аделой и дочерью в их новом жилище и еще раз строго поговорив с Вандой, Гудо отправился в здание тюрьмы.

Был уже полдень, и, значит, должны были привезти колдуний из деревни на болоте.

Гудо вошел во внутренний дворик и увидел двух стражников. У их ног сидела девочка лет десяти и играла цветными камешками и косточками мелких обитателей леса.

– Это девочка из деревни на болоте?

Один из стражников ответил:

– С ее матерью сейчас беседует инквизитор. А старуху мы связали и посадили в нижнюю камеру. Мы не знаем, чего можно ждать от ведьмы. А ты?

Гудо пожал плечами.

– С такими я не встречался. До пыток.

Палач спустился в комнату пыток и уселся за стол. Он долго ждал и смотрел на то место, где вчера ползал преступник Мартин. На прелой соломе остались его испражнения и сгустки почерневшей крови. Палач тяжело вздохнул и принес со двора свежей соломы. Затем он метлой сгреб в старый мешок прежнюю подстилку.

Просидев еще некоторое время, Гудо подошел к своим инструментам и осмотрел множество щипцов, крюков, игл и шипов. Все они были в рабочем состоянии, без намека на ржавчину. Далее палач проверил работу многих механизмов, особенно внимательно отнесся к подъемнику и поворотному колесу дыбы для подвешивания. После некоторых колебаний он направился в угол комнаты, где находился механизм для пытки водой.

Гудо еще долго ждал, но его так никто и не потревожил. Тогда он покинул здание тюрьмы и отправился в бордель. Палач даже сам себе улыбнулся. Он впервые шел в гостиный дом не в назначенное время. До этого дня у него не было причины и желания проведывать старую Ванду и тем более ее девок.

А старая Ванда принялась за новый кувшин вина. В этом ей помогали безносая Метц и маленькая Анхен. Увидев палача, девки тут же убежали, а содержательница борделя сердито засопела.

– Еще раз почувствую от тебя запах вина, сломаю палец, – твердо пообещал ей Гудо и поднялся в комнату Аделы.

Адела сидела на широкой кровати и грустно смотрела на дощатый пол. Она уже поняла, куда ее привел Гудо. Но, не имея возможности что-либо изменить, она предалась грусти и печали. Она так и не посмотрела на вошедшего палача и на все его вопросы отвечала коротким кивком.

Ее не обижали и не беспокоили вопросами. Ей и Грете дали хороший и обильный обед. Гости не шумели и даже не приходили…

О подробностях Гудо расспрашивать не решился и, понимая, что Аделе нужно побыть самой, вскоре ушел.

Он долго не мог заснуть. Отвыкший за последнее время от кровати, Гудо часто ворочался и даже несколько раз произнес бранное слово. Уже под утро он бросил на пол плащ и улегся на нем. Только после этого он почти сразу провалился в сон.

На следующий день с утра Гудо отправился на полевой рынок возле лагеря, а вторую половину дня провел в здании тюрьмы. Но его опять не беспокоили. Стражники с неохотой рассказали, что со старухой и ее дочерью Мабилией и днем и ночью беседует инквизитор. Дважды отец Марцио спускался и к преступнику Мартину. Он никому не позволяет беседовать с убийцей и его сообщницами.

Гудо пожал плечами и отправился к Аделе. Но и в этот визит беседы не получилось. Палач вручил старой Ванде полгроша за два визита и с печалью в сердце отправился домой.

В обед следующего дня Гудо пошел в Ратушу, чтобы внести в городскую кассу деньги, собранные как налог за торговлю. На ступеньках здания он остановился. В нескольких шагах от него гневно говорил Альберт. Его слова были обращены к согласно кивающему бюргермейстеру.

– Мои люди устали жить в лесу. Их жены не дают мне покоя, требуя вернуть своих мужей и братьев. Скоро начнутся дожди. Мы не можем жить без крыши над головой. Почему наших людей не пускают в город? Вы нарушаете договор.

Бюргермейстер устало вздохнул.

Альберт раздраженно схватил его за руку и угрожающе сказал:

– Нам ничего не остается, как не пропускать селян в город. Может быть, голод заставит вас понять наши трудности. Да и продукты нам понадобятся. Нас становится больше.

– Как больше? – спросил Венцель Марцел. Эта новость заставила его встревожиться.

– К нам присоединились родственники и соседи. Я сам их осматриваю. Среди них нет больных.

– Вы погубите и себя, и нас! – испуганно воскликнул бюргермейстер.

– Мы должны защитить себя. Город не желает видеть нашего горя. Но мы и сами справимся с ним. Когда состоится казнь убийцы? Он же во всем сознался.

Венцель Марцел неуверенно пожал плечами.

– Тогда мы придем и сами его разорвем.

Альберт гневно посмотрел на бюргермейстера и, повернувшись, стал спускаться со ступенек.

– Отец Марцио все еще занят расследованием! – в спину ему крикнул Венцель Марцел.

Бюргермейстер тяжело вздохнул и уже собрался войти в Ратушу. Но тут его взгляд упал на палача.

– А вот и ты. Пойдем, проведаем наших ведьм. Отец Марцио действительно не торопится. А эти могут… Да, они могут.

Солнце уже завершало свой дневной поход, когда в комнату для пыток вошел Венцель Марцел.

– Готовься, палач. Я все же уговорил старого инквизитора. Он согласился ускорить дело. Нужно бросить кость людям Альберта. И как можно быстрее.

Через некоторое время в комнату вошли отец Марцио, настоятель собора отец Вельгус, алтарник Хайнц и писарь. Церковники уселись за стол, писарь занял место за маленьким столиком в углу.

– Согласно положению о святом трибунале инквизиции суд над ведьмами справедлив, так как присутствует три священнослужителя и писарь для записи дела. Бюргермейстер, если желает, может остаться.

Инквизитор посмотрел на Венцеля Марцела. Тот кивнул и сел рядом с писцом. Отец Марцио также кивнул и торжественно произнес:

– Цель инквизиции – уничтожение ереси. Ересь же не может быть уничтожена без уничтожения еретиков. А еретиков нельзя уничтожить, если не будут уничтожены также защитники и сторонники ереси, что может быть достигнуто двумя способами: обращением их в истинную католическую веру или обращением их плоти в пепел после того, как они будут выданы в руки светской власти. Согласно булле папы Григория IX «Голос в Риме» и постановлениям Папы Александра IV суду инквизиции подлежит всякое колдовство – все, что явно пахнет ересью. Суду инквизиции предается некая Эльза. На предварительном следствии инквизиция установила неоспоримые факты ее связи с дьяволом. Она неоднократно подтвердила это словами покаяния и просьбой избавить ее от чар сатаны. Но едва женщина предстала перед судом, она, наущенная дьяволом, отказалась от многих своих слов. Поэтому суд счел себя вправе требовать применения допроса с пристрастием в виде утвержденных инквизицией пыток. Палач, тебе известны те пытки, что утверждены святым трибуналом?

– Да, – глухо ответил господин в синих одеждах.

– Хорошо. Стража, введите эту женщину.

Дверь медленно, со скрипом отворилась, и двое стражников подвели к столу сгорбившуюся старуху в грязном тряпье. Она была согнута в дугу и, если бы не палка, то, наверное, совсем бы легла на каменный пол.

– Женщина, назови свое имя.

– Ох, давно меня им не называют. А когда-то парни с нежностью называли меня Эльзира. Дрались из-за меня, – хриплым голосом ответила несчастная.

– Ты можешь произнести молитву. Хотя бы «Отче наш».

– Я уже настолько стара, что заговариваю сама с собой. Многое и не помню. Но могу сказать о своей соседке, рыжей Марте, что она шлюха. Я ей это в глаза говорю, как услышу ее голос.

– Значит, ты не произносишь молитв. Об этом мы с тобой беседовали. Ведьмы отказываются от молитв. Писец, сделай запись, – строго велел инквизитор.

– Ведьмы? Кто ведьмы? – Старуха приложила руку к уху.

– Ведьма – это колдунья, которая с помощью открытого или тайного союза с дьяволом сознательно и умышленно использует его мощь, чтобы творить чудеса, – четко произнес отец Марцио.

– Какие чудеса? – Старуха сделала один шаг к столу.

Инквизитор сердито засопел и еще громче сказал:

– Мы беседовали с тобой, и ты во всем призналась. Ты согласилась с тем, что ведьмой или каргой является та, которая, будучи введена в заблуждение союзом, заключенным с дьяволом, убеждаема, побуждаема или обманываема им, полагает, будто она может сделать по злому умыслу или с помощью проклятия сотрясение воздуха молниями и громом, чтобы вызвать град и бури, передвинуть зеленые поля или деревья в другое место, перемещаться на своем домашнем духе (который обманом принимает форму козла, свиньи, теленка и прочего) на некую достаточно отдаленную гору в удивительно короткий промежуток времени. А иногда летать на посохе, вилах или некоторых других предметах и проводить всю ночь напролет со своим возлюбленным сатаной, играя, пируя, танцуя, развлекаясь и ублажая дьявольское вожделение тысячей непристойных забав и чудовищных насмешек над Господом. Ты признаешь за собой такое?

– Мои уши не успевают услышать всех твоих слов, мой добрый святой отец. Но это было. Я улетала с возлюбленным на высокие горы и предавалась греху. А кто без этого…

– Ты признаешь, что твоим возлюбленным был дьявол?

– Потом он стал дьяволом, – грустно ответила старуха.

– С тобой на шабаш летали твоя дочь и внучка? – громко спросил отец Марцио.

– Нет. Такого не было и не могло быть.

Инквизитор устало вытер ладонью вспотевший лоб.

– Вчера ты говорила мне другое. Палач, покажи ей твои инструменты.

Гудо тяжело вздохнул и подошел к старухе. Он взял ее за костлявые плечи и повернул к себе. Старуха запрокинула голову. На испещренном морщинами лице с глубоко вдавленным беззубым ртом и гниющей в нескольких местах коже мутными льдинками слезились глаза.

– Она слепа. Или почти слепа! – невольно воскликнул палач.

– После долгих сношений с дьяволом это не мудрено, – сухо ответил инквизитор. – Знай свое дело, палач. Приступай к первой пытке. На дыбу ее.

Господин в синих одеждах протянул руки и стал стаскивать со старухи тряпье.

– Ты что позоришь меня? Отойди прочь! – хрипло вскрикнула она и замахнулась куда-то в сторону своей палкой.

Палач вырвал и отбросил старушечье оружие и несколькими движениями оголил сморщенное тело несчастной. Та заплакала и уселась на пол. Гудо подхватил старуху и быстро связал ее руки сзади веревкой, что свисала с поворотного блока, укрепленного на балке под потолком.

Затем палач занял место возле подъемного механизма и начал вращать рычаги, приводящие в движение барабан. Барабан стал наматывать на себя веревку, и руки старухи поползли вверх.

Ссохшиеся кости и сухожилия сразу же заставили старуху закричать от боли:

– О Господи! О Святая Дева Мария!..

– Достаточно. Она скажет все, – уверенно произнес инквизитор.