Текст книги "Сквозь тернии"

– Кто?

– Твой брат.

– Нет, он еще не женат, – опять поспешно ответила мама.

Потом с усилием улыбнулась.

– А теперь, мадам, я вам скажу потрясающую новость. У нас теперь есть дочь, ее зовут Синди.

– Ха! – фыркнула мадам. – Я уже давно знаю о Синди. Но я хочу побольше узнать об этом образце для всех маленьких девочек. Джори написал мне в письме, что у нее могут быть танцевальные способности.

– О, это несомненно! Видели бы вы ее, как она пытается подражать Джори или мне – я имею в виду себя в то время, когда еще танцевала.

– Твой муж, должно быть, постарел, – заметила мадам, не обращая никакого внимания на фотографии Синди, которые пыталась ей подсунуть мама.

Синди в это время была в постели.

– Джори рассказывал вам, что я пишу книгу? Это так захватывает! Я не думала, что меня это так увлечет, но теперь для меня это скорее удовольствие, чем работа. Почти так же занимает меня, как и балет. – Она улыбнулась и начала поправлять стрелки на своих голубых брюках, оправлять белый свитер, подкалывать волосы, сдвигать бумаги на столе. – Я знаю, в моей комнате беспорядок. Извините меня. Мне был бы нужен кабинет, но в доме нет лишней комнаты…

– Твой брат тоже на обходе в больнице?

Я все еще не мог ничего понять. Кори умер. Умер очень давно. Хотя в его могилу некого было положить. Его могила – это просто камень чуть поодаль от тети Кэрри, и все…

– Вы, должно быть, голодны. Давайте пройдем в столовую, и я скажу Эмме, чтобы разогрела нам спагетти.

– Спагетти? – возмутилась мадам. – Ты ешь подобную отраву? Ты позволяешь моему внуку есть мучное? Много лет назад я учила тебя, как надо питаться! Кэтрин, значит, мои уроки забыты?

Спагетти были моим любимым блюдом, но плюс к этому у нас сегодня была приготовлена баранья нога, причем мама долго выбирала способ приготовления, чтобы угодить мадам. С чего бы это мама вспомнила о спагетти? Я сурово поглядел на маму и увидел ее испуганную и пристыженную, почти такую же юную, как Мелоди; но я не мог понять одного

– чем так испугана мама?

Мадам Мариша не пожелала есть у нас, а также оставаться у нас, потому что не имела привычки «стеснять» людей. Она уже успела снять комнату в городе, недалеко от маминой балетной школы.

– И, хотя ты меня об этом не просила, Кэтрин, я буду рада возможности помочь тебе. Я продала свою студию сразу же, как только Джори написал мне о твоем несчастье.

Мама только кивнула. Она была необыкновенно бледна.

Через несколько дней мадам придирчиво оглядывала кабинет в балетной школе, принадлежавший раньше маме.

– У нее здесь все так изящно, совеем не в моем вкусе. Но ничего, вскоре он будет обставлен совсем по-другому.

Я любил ее какой-то особенной любовью: так любят воспоминания о зиме жарким летом. Л когда зима приходит и пронизывает до костей, хочется, чтобы она поскорее ушла. Она двигалась так легко и молодо, а выглядела так старо. Когда она танцевала, можно было подумать, что ей восемнадцать. Вороненная сталь ее волос сменялась сединой в течение недели, что было заметно также по потемневшим зубцам щетки для волос. Каждый последующий день краска шампуня все более осаждалась на зубцах, и все менее оставалось волосам. Мне больше нравилось, когда волосы ее были серебряными в свете огней.

– Ты воплотил в себе все достоинства Джулиана! – сжимала она меня в объятиях со свойственной ей экзальтацией.

Она уже успела уволить молодого преподавателя, которого мама недавно наняла.

– Но почему ты такой неприступный? Наверное, твоя мама уверила тебя в твоей исключительности, а? Твоя мать всегда полагала, что музыкальность – это главное в танце, но это не так, вовсе не так. Балет – это повесть, рассказываемая языком тела. Я собираюсь спасти тебя. Я научу тебя совершенной технике. Если ты будешь меня слушаться, из тебя выйдет безупречный танцор. – Ее пронзительный голос упал на октаву. – Я приехала еще потому, что я стара и скоро уйду, а своего внука я так и не узнала. Я приехала, чтобы выполнить свой долг: я буду тебе не только бабушкой, но и дедом, и отцом. Кэтрин поступила, как полная идиотка, когда рискнула своим коленом, зная об опасности, но ведь она всегда была такой – так что ж?

Меня бросило в ярость:

– Не смейте говорить так о моей матери. Она не идиотка. Она никогда не была идиоткой. Она всегда поступает так, как ей подсказывает ее сердце, и я вам сейчас скажу всю правду. Она решилась танцевать тогда, потому что ее об этом просил я – и просил много раз. Мне хотелось хоть раз протанцевать с ней – профессионально, как с известной балериной. Она сделала это для меня, бабушка, для меня, жертвуя собой!

Ее маленькие темные глазки сделались проницательными и строгими:

– Джори, вот тебе первый тезис из моего курса философии: никто и никогда не станет делать чего-нибудь для кого-нибудь, если это не ведет к его же выгоде.

Мадам начала с того, что смела все памятные и дорогие для мамы вещицы в мусорную корзину, будто это был какой-то хлам, и взгромоздила на стол свою сумку, отчего только усилила беспорядок. Я сейчас же достал из мусорной корзины все вещицы, которыми мама дорожила.

– Ты любишь ее больше, чем меня, – пожаловалась мадам уязвленно.

Голос ее был слабым и старческим. Пораженный болью, сквозившей в этом голосе, я увидел то, что не замечал в ней раньше – старую, одинокую, несчастную женщину, отчаянно цепляющуюся за единственную связующую ее с жизнью нить. Этой нитью был я.

Меня пронзила боль.

– Я рад, что вы с нами, бабушка, и я люблю вас. Не требуйте, чтобы я любил вас больше кого-то, просто знайте, что я люблю вас без всякой причины. – Я поцеловал ее в морщинистую щеку. – Мы узнаем друг друга получше, и тогда я смогу заменить вам сына в каком-то смысле. Так что не плачьте, пожалуйста, и не чувствуйте себя одинокой. Ваша семья – здесь.

И тем не менее слезы струились по ее щекам, а губы тряслись, когда она отчаянно вцепилась в меня; и я услышал ее голос, совсем незнакомый, старый и надтреснутый:

– Джулиан никогда не жалел и не обнимал меня так, как ты сейчас. Он не любил и не позволял, чтобы трогали его душу. Спасибо, Джори, за твою любовь.

До этого бабушка была для меня просто летним эпизодом; она тешила мое самолюбие, хваля меня, позволяя мне чувствовать свою особенность. Теперь мне было грустно думать, что она останется в моей жизни каждодневно и, может быть, сделает мою жизнь менее радостной.

Все, казалось, сломалось в нашей общей жизни. Может быть, вина лежала на той женщине в черном, что жила по соседству? Но теперь в эту жизнь вошла еще одна старая женщина в черном, и она хотела в этой жизни доминировать. Я с досадой освободился от ее цепких объятий и спросил:

– Бабушка, почему это все бабушки носят черное?

– Ерунда! – вскричала она. – Вовсе не все!

Ее черные глаза были полны огня и возмущения.

– Но я вас вижу все время в черном.

– Да, и ты никогда не увидишь меня ни в чем другом.

– Я не понимаю. Мама как-то сказала, что вы надели черное, когда умер дедушка, но вы носили черное и перед тем, как умер мой отец. Вы в постоянном трауре?

Она язвительно улыбнулась:

– А, я понимаю. Тебя гнетет мысль о черных одеждах? Тебя это печалит? А меня это радует: значит, я тебя заинтриговала. Носить яркие, веселые наряды может любой. Но находить удовольствие ходить в черном может только личность. И, кроме того, это экономит деньги.

Я засмеялся. Мне показалось, что последний аргумент был решающим.

– А какую другую бабушку в черном ты знаешь? – Ее глаза подозрительно сузились.

Я улыбнулся и отодвинулся от нее; она нахмурилась и придвинулась. Я приблизился к двери, улыбнулся широко и открыто:

– Как это славно, что вы здесь, мадам Бабушка.

Будьте, пожалуйста, любезные Мелоди Ришарм. Когда-нибудь я на ней женюсь.

– Джори! – вновь пронзительным своим голосом закричала она. – Подойди сейчас же! Или ты думаешь, я пролетела полсвета для того только, чтобы заменить здесь твою мать? Я здесь только для одного: чтобы увидеть сына Джулиана танцующим в Нью-Йорке, во всех столицах мира, заслужившим славу, которая по праву должна была принадлежать Джулиану. Из-за Кэтрин он потерял ее, он был ограблен!

Опять злость взыграла во мне, а ведь всего секунду назад я любил ее. Мне захотелось ранить ее, как меня ранили эти ее слова.

– Разве моя слава поможет отцу в могиле? – закричал я.

Я не собирался позволять ей лепить из меня что-то по своему усмотрению: я уже был хороший танцор, и в этом была заслуга моей матери. Я не желал учиться у нее танцам, лучше бы она научила меня, как любить такое злобное, колючее и старое существо, как она.

– Я уже знаю, как танцевать, мадам, моя мать научила меня всему.

Ее взгляд, исполненный презрения, заставил меня задохнуться от злости, но в следующий момент я более всего удивился: она встала на колени и молитвенно сложила руки под подбородком. Она закинула свое худое лицо и, казалось, смотрела Богу прямо в глаза.

– Джулиан! – страстно закричала она. – Если ты сейчас слышишь нас, значит, ты видишь дутую надменность своего четырнадцатилетнего сына. Сегодня я вступаю с тобой в заговор. Перед тем, как я умру, я увижу твоего сына знаменитейшим танцором мира. Я сделаю из него то, чем стал бы ты, если бы не твои увлечения машинами и женщинами, не говоря уж о других пороках. Ты будешь жить в своем сыне, Джулиан, и продолжать танцевать в нем!

Я глядел на нее во все глаза, а она в изнеможении упала в кресло, вытянув мускулистые балетные ноги перед собой.

– Надо же было Кэтрин сделать такую глупость – выйти замуж за человека много старшего ее. Где тогда был ее хваленый ум? А о чем думал он? Хотя, сказать по правде, годы назад он, наверное, был хорош собой и уж во всяком случае привлекателен, но ведь можно было предположить, что он будет стар и дряхл еще до того, как она достигнет своей женской зрелости! Нет, выходить замуж надо за человека, более близкого тебе по возрасту.

Я стоял перед ней потрясенный, дрожащий, растерянный, но в моем темном сознании стали понемногу, неохотно приоткрываться какие-то закрытые, потайные двери. Нет-нет, говорил я сам себе, успокойся и ничем не выдавай своего волнения. Не давай мадам новый повод для попрания мамы. Ее черные горячие глаза приковали меня к месту, и я был не в силах двинуться, хотя больше всего мне хотелось убежать, убежать куда глаза глядят.

– Почему ты дрожишь? – спросила она. – Почему ты такой странный?

– Я странный?

– Не отвечай вопросом на вопрос, – отрывисто приказала она. – Расскажи мне все, что знаешь о своем приемном отце Поле; что он делает, как чувствует себя. Он на двадцать пять лет старше твоей матери, а ей сейчас тридцать семь. Значит, ему шестьдесят два?

Я, наконец, проглотил комок, застрявший у меня в горле.

– Шестьдесят два – это не так уж много, – не своим голосом проговорил я.

Должна бы вроде знать об этом сама, подумал я в то же время, ведь ей-то уже за семьдесят.

– Для мужчины это много; это для женщины жизнь в этом возрасте только начинается.

– Это жестоко, – сказал я, начиная вновь ее ненавидеть.

– Жизнь вообще жестока, Джори, очень жестока. Надо брать у жизни все, что можешь, пока ты молод, иначе, если ты будешь ждать лучших времен, ты можешь прождать напрасно. Я все время твердила это Джулиану, я уговаривала его забыть Кэтрин и жить своей жизнью, но он отказывался поверить, что молодая женщина может предпочесть ему, такому красивому и чувственному, старого человека; и вот теперь он – в могиле, как ты только что сказал. А доктор Пол Шеффилд полновластно распоряжается всем тем, что по праву принадлежало моему сыну, твоему отцу.

Я плакал невидимыми слезами. Нет, не слезами обиды и неверия. Я плакал оттого, что мама солгала. Или вправду она ничего не открыла мадам, и та думает, что доктор Пол до сих пор жив? Почему она сделала это? Почему женитьба на маме младшего брата Пола должна быть тайной?

– Ты нездорово выглядишь, Джори. Что с тобой?

– Со мной все в порядке, мадам.

– Не лги мне, Джори. Я чувствую ложь за милю. У меня чутье на ложь. Почему же, скажи мне, Пол Шеффилд никогда не сопровождает свою семью даже в город по соседству? Почему твоя мать всегда появляется только в обществе этого своего брата, Кристофера?

Мое сердце бешено колотилось. Рубашка промокла от пота и прилипла к телу.

– Мадам, разве вы не знали младшего брата дяди Пола?

– Младшего брата? Что такое ты говоришь? – Она подвинулась вперед и пристально поглядела мне в глаза. – Никогда не видела никакого брата, даже в тот ужасный период, когда первая жена Пола утопила их сына. Эта история была во всех газетах, но ни о каком брате не упоминалось. У Пола Шеффилда была сестра, но никакого брата, младшего или старшего.

Я почувствовал головокружение, меня затошнило. Я был готов кричать, бежать куда-то, совершать дикие поступки, все, что угодно, лишь бы забыть этот кошмар. Я понял Барта. Я впервые почувствовал его боль и его растерянность. Я стоял, а земля разверзнулась у меня под ногами. Одно движение – и все рухнет.

Через мой воспаленный мозг проносились годы, годы и годы их разницы в возрасте, но ведь папа был не настолько старше мамы, всего только на два года и несколько месяцев. Она родилась в апреле, а он – в ноябре. Они были так похожи; они так понимали друг друга, что могли разговаривать без слов, только взглядами.

Мадам неожиданно притихла, сидела холодная, непримиримая, готовая к атаке на меня или на маму? Глубокие складки залегли вокруг ее суженных глаз, вокруг поджатых губ. Она пожевала губами и извлекла откуда-то из внутреннего кармана пачку сигарет.

– Послушай-ка, – сказала она задумчиво, по всей видимости, себе самой, забыв о моем присутствии, – а что такое сказала мне Кэтрин в оправдание отсутствия Пола в последний раз? Она сказала… во-первых, долгая дорога вредно отразится на его больном сердце… поэтому с ней приехал Крис… А Пола она оставила на попечении сиделки… Я еще подумала, как странно, что она оставляет мужа в таком состоянии, когда ему нужна сиделка, и путешествует в компании Криса. – Она бессознательно закусила нижнюю губу. – А прошлым летом… не приехали, потому что Барт ненавидит проклятые могилы и проклятых старых леди – меня в особенности, я полагаю. Испорченный ребенок. Этим летом они снова не приехали, потому что Барт засадил ржавый гвоздь в свою ногу и умирал от заражения крови или что-то в этом роде. Этот гнусный мальчишка не заслуживает, чтобы с ним так носились, это для нее лишь уловка, удобная отговорка, которая всегда выручала после смерти моего сына. У Пола болезнь сердца, из года в год все болезнь сердца и никогда ничего так и не случилось с его сердцем. Но каждое лето она приводит мне одни и те же потершиеся от времени оправдания. Пол не может приехать, потому что у него больное сердце, но вот Крис, тот всегда может приехать, есть у него сердце или нет.

Она прервала свой поток размышлений, потому что я, наконец, сдвинулся с места. Я отчаянно пытался сделать беззаботный вид, но никогда еще я не испытывал такого страха: по ее дьявольским глазкам я видел, что она знает какую-то ужасную тайну.

Внезапно она вскочила с места с необыкновенной энергией. – Одевайся. Я еду с тобой, и у нас с твоей матерью будет серьезный разговор.

УЖАСНАЯ ПРАВДА

– Джори, – начала решающий разговор мадам, когда мы с нею уселись в ее старенькую машину и тронулись. – Твои родители, очевидно, не много рассказывали тебе о своем прошлом?

– Они достаточно нам рассказывали, – скованно ответил я; я досадовал на ее настойчивость, с которой она всюду совала свой нос, когда я чувствовал, что надо остановиться, надо. – Они и сами умеют слушать других, и хорошо ведут разговор, это все отмечают.

Она фыркнула:

– Быть внимательным слушателем – верный способ избавить себя от нежелательных вопросов.

– Послушайте, бабушка. Мои родители заслужили право на неприкосновенность своей частной жизни. Они просили нас с Бартом не распространяться среди знакомых и друзей о нашей домашней жизни, и, кроме того, это вызывает уважение, когда семья сплоченная.

– В самом деле?..

– Да! – заорал я. – И я тоже хочу, чтобы уважали мою частную жизнь.

– У тебя такой возраст, когда нуждаются в секретах и секретности; а у них – нет.

– Мадам, моя мать – в некотором смысле знаменитость; отец – известный врач; кроме того, мать трижды выходила замуж. Я думаю, дело в том, что она не желает, чтобы ее бывшей золовке, Аманде, стало известно место нашего проживания.

– Почему это?

– Моя тетя Аманда не слишком приятный человек.

– Джори, ты веришь мне?

– Да, – сказал я, но это была неправда.

– Тогда расскажи мне все, что ты знаешь о Поле. Скажи мне, так ли он на самом деле болен, как говорит твоя мать, и жив ли он вообще. Расскажи мне, почему Кристофер живет вместе с вами и ведет себя по отношению к вам с Бартом, как отец.

Я не знал, что ответить. Я постарался быть внимательным слушателем, чтобы она продолжала говорить, а я попытаюсь сложить вместе части этой шарады. Я, конечно, стремился первым разгадать ее, опередив мадам.

Повисла долгая тишина. Наконец, она заговорила:

– Ты, наверное, знаешь, что после смерти Джулиана ты жил с матерью в доме Пола; потом она уехала в горы Виргинии, взяв с собой тебя и свою младшую сестру Кэрри. Там, в прекрасном доме, жила ее мать. Мне показалось, что уехала она с намерением разрушить второе замужество своей матери. Второго мужа ее матери звали Бартоломью Уинслоу.

Проклятый тугой комок вновь встал у меня поперек горла. Не убеждать же мне ее, что Барт – сын дяди Пола, и не может быть по-другому!

– Бабушка, если вы хотите, чтобы я продолжал любить вас, не говорите плохо о моей маме.

Ее тощая рука схватила мою руку:

– Хорошо, мой внук. Я восхищена твоей сыновней любовью и преданностью. Я просто хотела, чтобы ты знал некоторые факты.

В это же самое время она едва не угодила колесом в глубокую яму.

– Бабушка, я умею водить машину. Если вы устали или плохо различаете дорожные знаки, давайте я сменю вас. А вы можете посидеть и отдохнуть.

– Разрешить четырнадцатилетнему мальчику вести машину? Я что, сошла с ума? Или ты не уверен в своей безопасности? Всю мою жизнь я провела на колесах: сначала, в детстве, в фуражных вагонах на стогах сена, потом в экипажах, затем в такси и лимузинах, а уж когда пришло письмо от тебя, я в возрасте семидесяти четырех лет начала брать уроки вождения автомашины – и видишь, как хорошо я их усвоила за три недели…

Наконец, мы въехали во двор, правда, после четырех неудачных попыток. Перед нашими взорами предстал Барт, сражающийся с невидимым животным при помощи карманного ножа, который он держал на манер меча: в любую минуту готовый вонзить его в жертву и убить.

Мадам поставила машину, полностью игнорируя Барта. Я выскочил, чтобы открыть ей дверцу, но она опередила меня, а Барт уже перед нею со свистом вонзал нож в воздух.

– Смерть врагу! Смерть всем старым леди в черном! Смерть, смерть, смерть!

Так невозмутимо, будто она ничего и не слышала, мадам прошла мимо. Я оттер Барта плечом и прошептал ему:

– Если тебя не пугает перспектива быть наказанным сегодня, то продолжай свое дурацкое занятие.

– Черное… ненавижу все черное… я изрежу на куски все это черное зло…

Но нож он аккуратно сложил, убрал в карман, и я увидел, как он любовно погладил при этом его перламутровую рукоять. Он обожал этот нож, и недаром: подарок стоил мне семи баксов.

Не дожидаясь ответа на весьма нетерпеливый звонок, мадам решительно отворила дверь, поставила в холле свою сумку на кушетку и огляделась. Раздался едва слышный звук закрываемой пишущей машинки.

– Пишет, – злорадно проговорила она. – Я полагаю, она отдается этому с той же страстью, с которой танцевала…

Я не ответил, но едва себя сдерживал, чтобы не побежать навстречу и не предупредить маму. Мадам не позволила мне этого сделать, она опередила меня. Мама выглядела неприятно удивленной, узрев мадам вновь на пороге своей спальни.

– Кэтрин! Почему ты мне не сообщила о смерти доктора Пола Шеффилда?

Мама вспыхнула, затем побледнела. Она склонила голову и закрыла лицо руками. Но почти мгновенно обретя самообладание, она с гневом взглянула в лицо мадам и начала складывать отпечатанные листы на своем столе в аккуратную стопочку.

– Как мило ваше появление, мадам Мариша. Но было бы лучше, если бы вы предупреждали о нем заранее. Я надеюсь, Эмма найдет для вас еще парочку бараньих ножек…

– Не увиливай от моего вопроса при помощи глупых разговоров… Я ни на секунду представить не могу, чтобы я стала засорять свой организм твоей глупой бараниной… Я ем здоровую пищу, и только здоровую пищу.

– Джори, – сказала мама, – пойди скажи Эмме, чтобы она не готовила еще одну порцию в случае, если она видела приезд мадам.

– Что за идиотский разговор, который все время вертится вокруг бараньих ног? Я долго ехала к тебе, чтобы поговорить о важных вещах, а ты все время толкуешь о еде. Кэтрин, ответь на мой вопрос: Пол Шеффилд умер?

Мама показала мне взглядом, чтобы я ушел, но я не в силах был сдвинуться с места. Я не подчинился ей. Она побледнела еще больше и казалась оскорбленной моим неповиновением. От меня, любимого сына, она этого не ожидала. Затем она, будто неохотно, пробормотала:

– Вы никогда не интересовались ни мною, ни моим мужем, так что я поневоле подумала, что вас интересует лишь Джори.

– Кэтрин!

– Джори, немедленно выйди из комнаты. Или я должна вытолкнуть тебя?

Я вышел из комнаты, и дверь с треском захлопнулась за мной.

Я едва слышал, прижав ухо к двери, что они там говорили, но не слушать я не мог.

– Мадам, вы не представляете себе, как мне нужен был советчик, доверенное лицо несколько лет тому назад. Но вы всегда были так сдержанны, так холодны, я не могла и думать довериться вам.

Молчание в ответ. Фырканье.

– Да, Пол умер. Умер несколько лет тому назад. Я не хочу думать о нем, как о мертвом. Я считаю его живым, просто невидимым. Мы даже перевезли с собой сюда его мраморные статуи и скамьи, чтобы сад был похож на тот, что был при его жизни. Но нам это не удалось, хотя иногда в сумерках я выхожу одна в сад и чувствую его рядом, чувствую, что он все еще любит меня. Наша совместная жизнь продолжалась так недолго. Он почти все время болел… поэтому, когда он умер, я ощутила, что моя жизнь ненаполнена; я будто не выполнила свой долг, не додала ему нескольких лет любви и покоя… Я желала бы отдать ему то, что не дала ему Джулия, его первая жена.

– Кэтрин, – очень тихо спросила мадам. – Кто этот человек, которого твои дети зовут отцом?

– Мадам, моя жизнь – не ваша печаль. – Я услышал тихую ярость в мамином голосе. – Мы с вами росли в двух разных мирах. Вы не жили моей жизнью, вы не заглянули в мою душу. Вам не суждено было испытать и доли тех лишений и горя, которые испытала я, будучи совсем юной, когда нам более всего нужна чья-то любовь. И не глядите на меня так своими злобными черными глазами, потому что вам меня не понять.

– Ах, Кэтрин, какого низкого мнения ты о моем уме и моем расположении к тебе! Ты, наверное, думаешь, что я тупая, слепая и бесчувственная? Теперь я точно знаю, кого мой внук называет «Папой». И ничего нет удивительного в том, что ты никогда в действительности не любила моего сына Джулиана. Я было думала, что причиной тому Пол, но теперь я точно знаю, что не Пола ты любила; и не Бартоломью Уинслоу – ты любила единственно Кристофера, своего брата. Нет, я не осуждаю то, что совершаете вы с братом. Если ты спишь с ним и находишь то счастье, которого была лишена с другими, я могу это понять. В тысячах семьях каждый день происходят дела еще более противоестественные и преступные. Но ты должна была подумать о ребенке. Это прежде всего. Я должна защитить своего внука. Вы не имеете права заставлять детей расплачиваться за вашу с братом незаконную связь.

О, что такое она говорит?!

Мама, останови ее, скажи что-нибудь, сделай что-нибудь, только верни назад мне мой мир! Сделай так, чтобы вновь меня окружали покой и безопасность, отведи эту напасть, дай мне забыть об этом твоем брате, о котором я никогда не знал…

Я скрючился возле двери, закрыл руками лицо, не в силах уйти и не в силах слушать дальше.

Мамин голос, напряженный и хриплый, будто исполненный слез, проговорил:

– Я не знаю, как вам это стало известно… Но, пожалуйста, постарайтесь понять…

– Я уже сказала, я не осуждаю. Я полагаю, что действительно понимаю тебя. Ты не в силах любить никакого мужчину так, как любишь своего брата, поэтому ты не любила и моего сына. Мне это больно знать. Я плачу о своем сыне, который думал о тебе как о совершенстве, как об ангеле, его Кэтрин, его Кларе, его спящей красавице, которую он так и не смог разбудить. Ты, Кэтрин, была для него олицетворением всех прекрасных героинь балетов, девственная и невинная, манящая и целомудренная, а оказалась ничем не лучше, чем любая из нас.

– Не надо! – закричала мама. – Я пыталась уйти от любви Криса. Я пыталась любить Джулиана. Я действительно любила его.

– Нет… Если бы ты хотела, тебе бы это удалось.

– Вы не можете знать! – в отчаянии крикнула мама.

– Кэтрин, мы с тобой много лет шли одной дорогой, и ты небрежно оставляла мне на этой дороге незначительные сведения и напоминания о себе. А лотом – я вижу Джори, который изо всех сил старается защитить, прикрыть тебя…

– Он знает? О, пожалуйста, скажите мне, что он ничего еще не знает!

– Он не знает, – по возможности мягко ответила мадам. – Но в разговорах его больше того, о чем он знает. Юные всегда недооценивают старых; они думают, мы не в силах сложить факты вместе и сделать выводы. Они полагают, можно дожить до семидесяти и знать столько же, что и в четырнадцать. Они воображают свой личный опыт кладезем премудрости, наверное, оттого, что мы большей частью бездействуем, а они каждый миг полны движений и жизни. Они забывают, что и мы когда-то были такими. Мы просто обратили все свои зеркала в окна… а они все еще не могут налюбоваться на себя самих.

– Мадам, пожалуйста, не говорите так громко. Барт имеет обыкновение появляться неожиданно и везде.

Мадам приглушила звук своего голоса, и слышать их мне стало совсем трудно.

– Ну, ладно, я все сказала и должна идти. Я думаю, ваш дом – неподходящее место для взросления такого тонкого, чувствительного ребенка, как Джори. Атмосфера здесь такова, будто в любую минуту может разорваться бомба. А твой младший сын, очевидно, нуждается в психологической помощи. Он пытался заколоть меня ножом, когда я входила в ваш дом.

– Барт вечно играет в какие-то свои игры… – слабым голосом пыталась возразить мать.

– Ха! Хорошенькие игры! Нож почти чиркнул по моему пальто. А пальто новое. Это мое последнее, я собиралась носить его, пока я не умру.

– Умоляю вас, мадам, я сейчас не хочу говорить о смерти…

– Разве я просила посочувствовать мне? Хорошо, я скажу по-другому. Я собиралась носить это пальто, пока я жива… Но еще до своей смерти я собираюсь убедиться в том, что Джори достиг славы, которая должна была предназначаться Джулиану.

– Я делаю для этого все, что могу, – слабым и страшно усталым голосом сказала мама.

– Что можешь? Проклятие! Ты живешь со своим братом, рискуя своей общественной репутацией, но рано или поздно этот мыльный пузырь лопнет. И первый, кто пострадает, будет Джори. Его школьные товарищи будут унижать его. За ним, за тобой, за вами всеми станут охотиться репортеры. И по закону дети будут отняты у тебя.

– Пожалуйста, перестаньте шагать туда-сюда, сядьте.

– Ты неразумна, Кэтрин, что не слушаешь меня. Я давным-давно предвидела, что рано или поздно ты поддашься на немое обожание брата. Даже когда ты вышла замуж за доктора Пола, я уже подозревала, что ты с братом… ладно, плевать на то, что я подозревала, но ты выходила замуж уже почти за мертвеца… Это что, было чувство долга и вины?

– Не знаю. Я думала тогда, что я вышла за него по любви и из чувства долга. У меня была тысяча причин, чтобы выйти за него замуж, а наиболее важная – то, что он хотел этого, и мне того было достаточно.

– Хорошо, у тебя были причины. Но ты не подумала о страданиях моего сына. Почему же ты не отдала ему то, чего он хотел? Я никогда не смогу этого понять. Я видела, какой плакал, говоря, что ты не любишь его. Он часто говорил о каком-то таинственном человеке, которого ты любишь, но я не могла поверить. Конечно, я была дура! Дурак и он! Но мы все были дураками по отношению к тебе, Кэтрин. Мы были оба очарованы тобой. Ты была таким юным, прекрасным и невинным на вид созданием. Наверное, ты была рождена умудренной и лицемерной. Как могла ты узнать, такая юная, все способы заставить себя любить сверх меры?

– Иногда любовь – это не все, что нужно нам, – бесцветным голосом сказала мама. Я был потрясен всей этой услышанной информацией. – Как вы узнали о Крисе?

Этот вопрос поверг меня в совершенное смятение. Миг за мигом я терял свою горячо любимую мать. С каждым ударом сердца я терял и отца, которого я успел полюбить.

– Какое это теперь имеет значение?! – выкрикнула мадам. Я все еще надеялся, что она не выдаст меня. – Я не тупица, Кэтрин, как я уже сказала. Я задала Джори несколько вопросов несколько вопросов. Выслушала ответы и прибавила к ним известные мне факты. Я не видела Пола уже несколько лет, а вот Крис, наоборот, всегда был рядом с тобой. Барт на грани умопомешательства от того, что Джори, по своей невинности, упускает из виду. Он делает это, потому что любит тебя. И ты еще думаешь, что я могу равнодушно взирать на то, как вы с Крисом губите юную жизнь моего внука? Я не могу позволить тебе погубить его психическое здоровье и его карьеру. Отдай мне Джори, и я возьму его с собой на восток, где ему не будет угрожать взрыв этой информационной бомбы, которая вынесет ваши жизни на передние страницы газет всей страны.

Мне стало плохо. Я незаметно приоткрыл дверь и видел, что мама бледна, как смерть. Она начала дрожать, а я уже давно дрожал с головы до ног, но в моих глазах стояли слезы, а в ее – не было ни слезинки.

Мама, как ты можешь жить с братом, когда весь мир считает это безнравственным? Как ты могла обмануть Барта и меня? Как мог Крис? Всю свою жизнь я думал, что он такой хороший, такой заботливый… Грех… грех. Не удивительно, что Барт направо и налево болтает о грехе и наказании в аду. Барт опередил меня – он уже все знает.

Стоя на коленях, я прислонил голову к стене, всеми силами пытаясь удержаться от поднимающейся к горлу тошноты.

Мама снова заговорила, с трудом сдерживаясь.

– Мысль о том, что Барта нужно поместить хотя бы на несколько месяцев в клинику, доводит меня до умопомешательства. Но мысль отдать Джори уже свела меня с ума. Я люблю обоих своих сыновей, мадам. Хотя вы никогда мне не доверяли в отношении своего сына Джулиана, я любила его и сделала для него немало. Любить его было нелегко, человек он был сложный. Но не я, а вы с мужем сделали его таким. Не я заставляла его до тошноты заниматься балетом, в то время как он предпочитал балету футбол либо другое занятие. Не я выдумала ему в качестве наказания лишение уикэнда и работу каждый день, вы с Джорджем выдумали это; в результате ваш сын никогда не имел ни дня для веселья и отдыха. Но заплатила цену за это именно я. Он желал, чтобы я принадлежала только ему; он не хотел рядом со мною видеть даже друзей. Он вспыхивал ревностью к каждому, кто бросал на меня взгляд, к каждому, на кого я только посмотрела. Представляете ли вы, что значит жить с человеком, который подозревает тебя в предательстве и обмане каждый раз, когда ты исчезла из поля его зрения? В результате обманула его не я – это он изменил мне. Я была верна Джулиану. Я не позволяла прикоснуться к себе никакому другому мужчине; он не смог бы сказать того же о себе. Больше того, он волочился за каждым хорошеньким личиком. Потом он пользовался ими, выбрасывал, как ненужную вещь, а, возвратясь ко мне, требовал ласки, восхищения, слов о том, какой он замечательный… Я не могу сказать, чтобы это было восхитительно, когда он весь был пропитан чужими духами… Временами он бил меня – вы знаете об этом? Он будто все время что-то доказывал самому себе… Тогда я не могла понять этого, но теперь я знаю: он хотел силой добиться любви, в которой вы ему отказали в детстве.