Текст книги "Ястреб и голубка"

– Мне наплевать, во что это обойдется, Джекоб. Мне нужен развод. За этот год она по моей милости хлебнула лиха и вполне заслуживает щедрой компенсации. По совести говоря, я должен оставить ее богатой женщиной, чтобы не причинить урона ее репутации. Выправляйте все бумаги и побыстрее везите их в Блэкмур.

– В таком деле, милорд, нельзя допустить даже тени подозрения, что имеет место какой-либо сговор. Соглашение о разводе должно быть достигнуто приватным образом – между вами и Сарой, – и в этом процессе я участвовать не могу. Вам следует самому отправиться туда и получить ее подпись на соглашении, которое окажется приемлемым для вас обоих. Вот тогда мы подадим все необходимые бумаги в Дом правосудия. Ваш друг, сэр Эдвард Коук, может помочь вам ускорить дело; я, к сожалению, этого не могу.

– Проклятье! – взорвался Шейн.

Джекоб Голдмен улыбнулся, видя, как возмущают все эти формальности его нетерпеливого клиента. Шейну Хокхерсту всегда было тесно в рамках закона, придающего столь большое значение мелочам и не принимающего в расчет страсти и время.

– Я подготовлю для вас документ по всей форме и оставлю в нем свободные промежутки для указаний, какое имущество вы передаете в ее собственность, какие ей причитаются драгоценности и денежные суммы. Вы сможете заполнить эти промежутки, когда достигнете соглашения. А она, в свою очередь, могла бы – как мне кажется – уступить вам земли в Ирландии, раз уж вы прибегли к столь необычным способам, чтобы завладеть ими.

– Ax, Джекоб, быть ирландцем – это значит понимать, что мир разобьет твое сердце, не дожидаясь, пока тебе исполнится тридцать.

Губы у Джекоба дрогнули.

– По-моему, и у нас на иврите есть такая же поговорка.

Они печально улыбнулись друг другу.

Когда Шейн вернулся из Темз-Вью, Барон передал ему срочное послание из Ирландии.

В краткой записке О'Нил сообщал о предполагаемом переводе заложников из Дублинского замка в лондонский Тауэр. Эти заложники из влиятельных кланов О'Хара и О'Доннел содержались в Дублинском замке в качестве гарантии того, что вышеназванные кланы не примкнут к рядам мятежников. Шейн отлично понимал, что О'Хара и О'Доннелы увязли в мятеже по уши и что они – вернейшие союзники О'Нила; однако его возмутил повелительный тон записки, предписывающей ему разузнать, когда будут перевозить заложников, и освободить их из лондонского Тауэра. О'Нил никогда ничего не просил: он считал само собой разумеющимся, что долг Шейна – выполнять все его указания.

Шейн, который и без того ходил туча тучей – из-за королевы, из-за Сабби, да еще и из-за прогулки во Флит, – присел к столу и написал О'Нилу столь же краткий ответ:

«Считайте, что дело сделано, но больше не ожидайте ничего».

Прежде чем отправить депешу, он показал ее Барону, и тот молча кивнул. Затем Шейн выбросил это дело из головы.

– Я еду в Блэкмур по личным делам. Не знаю, куда, черт побери, укатила Сабби, но, по крайней мере, при ней есть горничная и Мэйсон, а он – человек благоразумный. Вероятно, Мэтью знает, где она находится, и, полагаю, я мог бы заставить его выложить все, что ему известно, но она так или иначе не вернется, пока я не улажу все недоразумения в Блэкмуре.

Я ее слишком хорошо знаю. Ну ладно, чем скорее я отправлюсь в путь, тем скорее она вернется домой: ее место – здесь.

Барон одарил его долгим взглядом, смысл которого Шейну трудно было разгадать. То была смесь всеведения, понимания и сочувствия, и все-таки чудной это был взгляд, как будто Барону было известно нечто такое, о чем Шейн и понятия не имел. Шейн пожал плечами и упаковал свои седельные сумки для поездки в Блэкмур.

Глава 21

Когда маленький отряд Сабби добрался до дальнего поместья Блэкмур, войти в ворота им не удалось: помешали собаки, не привыкшие к посторонним. Этим собакам, приученным охранять свою территорию, позволялось бегать на свободе, и при таких сторожах не требовались никакие охранники из рода человеческого. Когда Трейвис, один из старших слуг, вышел посмотреть, с чего это собаки подняли такой лай, ему пришлось отогнать их арапником; только после этого карета смогла миновать ворота и подъехать к дому.

Перепуганная Мег, вся дрожа, забилась в угол кареты: на нее нагоняли страх не только собаки, но и все эти дикие места. Мэйсон, немало повидавший на своем веку, преисполнился решимости сделать все, что в его силах.

Когда его начинали донимать опасения, он оглядывался на Сабби, и ее безмятежный вид придавал ему уверенности. Дворецкого в Блэкмуре не было; во главе всего хозяйства стояла домоправительница – она же кухарка – с выразительным именем миссис Крот. Мэйсон понял, что дел ему тут хватит с избытком; Мег принялась распаковывать вещи, решив про себя как можно реже покидать безопасные пределы хозяйской спальни.

Сабби направилась прямиком на кухню, раздобыла в кладовой несколько кусков мяса и вышла поискать Трейвиса.

– Ах, Трейвис, вы-то мне и нужны. Загоните собак в сарай. Они до смерти перепугали моих слуг, и, сознаюсь, мне тоже стало не по себе. Я хочу свободно ходить по усадьбе и вокруг, не опасаясь, что собаки вцепятся мне в горло.

– Прощения просим, госпожа, но они ведь защищают нас от опасности… Я не про людей толкую, пришлые к нам редко забредают.

– Какая же здесь опасность? – заинтересовалась Сабби.

– Вон в той стороне – Эксмурский лес, и в нем полно зверья. И кабаны дикие, и медведи… уж я не говорю про волков и рысей.

Такие наглые бывают – утаскивают у нас когда овцу, когда козу, а не то, так и на лошадей в конюшнях нападают.

– Понятно, – сказала Сабби. – Тогда половину собак заприте в овчарнях, а половину – в конюшнях. И каждый день выпускайте их на час побегать.

Она обвела взглядом свору собак, которые собрались поблизости, учуяв запах принесенного ею мяса; только кнут Трейвиса удерживал их на расстоянии.

– Вон те две лохматые зверюги… с теленка ростом… это волкодавы?

– Да, госпожа, ирландские волкодавы.

– Я хочу с ними подружиться. Привяжите всех прочих, а этих двух оставьте со мной, – распорядилась она.

Она быстро кинула им мясо, и оно мгновенно исчезло у них в пастях. Тогда она для пробы поманила их рукой и позвала:

– Сюда, малыш! Ко мне, умница!

Они позволили ей похлопать их по мохнатым загривкам, а сами с сопением принюхивались, не припасено ли у нее еще чего-нибудь съестного. Собрав всю свою выдержку, она повернулась к ним спиной и медленно зашагала к дому. Они инстинктивно последовали за ней, угадав в ней щедрую хозяйку, и, когда она бросила на них быстрый взгляд через плечо, ей было приятно увидеть, что одна из этих грозных страшил откровенно виляет хвостом. За двадцать четыре часа парочка лохматых волкодавов образовала с Сабби прочный союз; теперь они сопровождали ее повсюду. Когда настала ночь, они даже улеглись на пороге спальни, и она чувствовала себя в полнейшей безопасности.

По сравнению с Лондоном и королевским дворцом, Блэкмур оказался столь тихим местом, что у Сабби с избытком хватало времени для размышлений. Наконец-то она могла приступить к выполнению планов мести, которые так давно лелеяла. Она пыталась не позволять своему воображению залетать дальше этой задачи. Она откроет ему, кто она такая, и потребует развода… и делу конец! Но предательские мысли продолжали устремляться за те границы, которые она назначила. Делу вовсе не конец, нашептывал ей слабый голосок, потому что она носит под сердцем его дитя. Меньше всего ей сейчас нужен был развод. Она упрямо цеплялась за принятое решение и запрещала себе заглядывать в будущее. Иногда разыгравшаяся фантазия брала верх, и тогда ей становилось страшно: вдруг королева заточила его в Тауэр, и он не приедет? В иные моменты ее терзали иные страхи: вдруг он не станет разводиться с Сарой Бишоп ради женитьбы на Сабби Уайлд? Мужчины просто не имеют обыкновения жениться на своих любовницах. В ту ночь ей приснился Шейн, и сновидение было таким ярким и живым, что она проснулась в ужасе. А снилось ей вот что: как будто он увидел, что женат на женщине, которую взял себе в метрессы, и с отвращением оттолкнул ее. Как будто он настоял на немедленном разводе и вернул ее к преподобному Бишопу, который вознамерился до конца своих дней терзать ее презрением и унижать.

Яркий солнечный свет майского утра прогнал гнетущий сон, и она для поднятия духа решила одеться в свой любимый наряд – тот самый модный костюм для верховой езды из белого бархата с черным шелковым жилетом.

Она лишь слегка пригладила свои рыжевато-медные пряди – ив это время услышала, что дворовые собаки подняли страшный гвалт; можно было подумать, что все дьяволы вырвались из ада. Двое ее волкодавов присоединились к бешеному лаю прочих собак и понеслись через все комнаты к главному подъезду Блэкмура.

Она выронила из рук щетку, схватила собачий арапник, который брала с собой, выходя на прогулку, и последовала за парой огромных псов.

Стоя на задних лапах, они бешено скребли когтями передних лап тяжелую дубовую дверь, и Сабби пришлось отогнать их назад, чтобы отпереть засов. Вырвавшись за порог, они помчались по подъездной дороге – клыки оскалены, с морд стекает слюна, – и Сабби невольно подумала: помоги Бог тому, кому предстоит с ними встретиться.

Она вихрем летела за ними – а они явно стремились к воротам Блэкмура.

Сабби и Шейн увидели друг друга в одно и то же время. Подбегая к воротам – в своем белом бархатном костюме, с разметавшимися в диком беспорядке медными волосами, – она высоко подняла в воздух собачий арапник.

Хокхерст, сидя верхом на Нептуне, прилагал немалые усилия, чтобы успокоить перепуганного жеребца, который пятился и протестующе ржал, тогда как два гигантских волкодава кидались и на коня, и на седока. Он уставился на Сабби в полнейшем изумлении и заорал, перекрывая собачий лай:

– Сабби, какого дьявола ты тут делаешь?

Вместо того чтобы отогнать собак, она, резко опустив кнутовище своего арапника, хлестнула Шейна по ногам – и еще раз, и еще, и еще…

При этом пронзительно визжала:

– Я здесь, чтобы получить развод! Мое имя – Сара Бишоп, Хокхерст!

Он был потрясен. У него язык отнялся. Все, что он смог, – это гаркнуть на собак, но Сабби снова натравила их на него, заставляя их раз за разом бросаться в атаку; обезумевший Нептун уже был весь в пене. Все силы Сабби ушли на то, чтобы с помощью разъяренных собак не дать Шейну войти в ворота. Он метнул в ее сторону взгляд, который пронзил ее душу, а затем дал шпоры вороному и с грохотом умчался прочь.

От изнеможения, от противоборствующих чувств она едва дышала. Ошеломленная случившимся, она добралась до дома и заперлась у себя в спальне, чтобы насладиться одержанной победой. Она понимала: случилось нечто важное. Всей кожей она ощущала прикосновение шелковой ткани своего белья, и это ощущение было столь острым, что хоть криком кричи.

Для нее он сделался самым необходимым человеком в мире, и, наконец, она впервые вынуждена была признать перед самой собой непреложную истину: она его любит. Она любила его всем сердцем и душой. У нее все внутри начинало болеть от тоски по нему, стоило ей вспомнить о ночах, когда они, нагие, лежали в одной постели и занимались любовью. Она знала о нем все – все его фальшивые обличья, измену, шпионаж, помощь ирландским мятежникам… и ничто из этого не имело никакого значения. Она всегда его любила!

Она позволила себе на мгновение отдаться во власть неутолимой страсти, снедающей ее.

А потом отбросила ненавистный кнут, упала на кровать и залилась горючими слезами.

Внезапно дверь распахнулась и захлопнулась с таким грохотом, что едва не слетела с петель. Сабби испуганно вскрикнула и вскочила с кровати. Перед ней стоял Шейн – таким разгневанным она его еще не видела.

– Выкладывай все! – приказал он, шагнув к ней с таким угрожающим видом, что она в ужасе отшатнулась.

– Я твоя жена! – закричала она, переходя в наступление. – Это на мне ты женился по доверенности! Я для тебя была ничем! Я значила для тебя меньше, чем грязь под ногами! Ты забросил меня сюда, на край света, а сам побежал блудить с королевой!

Крошечные пуговки на ее черном шелковом жилете расстегнулись, явив миру великолепное зрелище гневно вздымающейся груди. Ослепительные волосы окутали ее огненным облаком; бурное возмущение клокотало и вспыхивало, наполняя самый воздух жаром уязвленной гордости и негодования.

– Я явилась ко двору с единственной целью – поквитаться с тобой. Я решила стать твоей любовницей – и стала! А теперь я требую развода!

– Сабби, ты уже и раньше кидалась на меня то с кулаками, то с ножом – а сегодня еще и с хлыстом. До сих пор я проявлял к тебе величайшую снисходительность, но сейчас моему терпению пришел конец. Я собираюсь преподать тебе урок супружеского послушания – урок, который ты запомнишь надолго!

– Мне уже и раньше случалось испытать на себе твою грубость и жестокость! – огрызнулась она.

– Грубость? Жестокость? Да я боготворил тебя! Как вы с Мэтью посмели ослушаться моих приказаний? Как ты посмела появиться при дворе? Этот смердящий двор – неподходящее место для моей жены!

– А я не хочу оставаться твоей женой!

Я хочу развода! – прошипела она.

Его гневный взгляд обжег ее пламенем, и она безошибочно разглядела в нем неистовый ураган вожделения.

– А я хочу воспользоваться своими правами, – уведомил он ее.

– Нет! – задохнулась она. – Не трогай меня!

– Как моя любовница, ты могла бы отказать мне в своих милостях, но как жена – нет!

Он схватил ее в объятия и, наклонив голову, осыпал жгучими поцелуями ее грудь. Но потом его руки напряглись, и он основательно встряхнул ее.

– Все эти свары, которые ты затевала из-за того, что я женат на Саре Бишоп! Ты, зловредная маленькая подстрекательница, ты выводишь меня из себя так, как ни одной другой женщине не под силу!

Он издал хриплый стон и, рванув с ее плеч бархатный наряд, сдернул его вниз, так что тот уже едва держался у нее на бедрах. Она отпихнула ногой упавшее на пол платье и теперь стояла перед Шейном в нижнем белье, всем своим видом показывая, что не намерена уступать.

– Как ты могла пойти на такой жульнический обман? Как ты посмела притворяться двумя разными женщинами? – бросил он ей очередное обвинение.

– Уж кому-кому, а не тебе на это обижаться! Ты-то сам изображаешь не меньше чем трех разных мужчин!

Его губы прижались к ее губам поцелуем, от которого сердце могло остановиться. Поцелуй длился нескончаемо, и от всех ее оборонительных рубежей остались лишь жалкие руины. Когда он притянул ее к себе и она ощутила горячий напор его крепкого большого тела, ей стало ясно: она побеждена. Разбита в пух и прах.

– Сабби, я тебя обожаю, – прошептал он, и она прильнула к нему, стремясь услышать это снова и снова.

– Шейн, прошу тебя… – беззвучно проговорила она.

– Скажи это еще раз, – потребовал он. – Я хочу ощутить вкус своего имени у тебя на губах.

– Шейн… Шейн… Шейн…

– Я и в самом деле ублюдок, любовь моя.

Я лишил тебя брачной ночи… Мы сейчас же это наверстаем, – пообещал он, поспешно освобождаясь от одежд.

– Но сейчас не ночь… утро на дворе, – слабо запротестовала она.

Он от души рассмеялся.

– Пусть это тебя не беспокоит. Я удержу тебя в постели до ночи.

…Медленно, не спеша он начал ее ласкать и ублажать. Первые два часа были отданы поцелуям. Он целовал ее уши, веки, родинку, шею, виски, кончики пальцев. На ее несравненном теле не осталось ни одного такого места, которое не удостоилось бы благоговейного поцелуя. Его рука скользнула под теплый, нежный изгиб ее спины; он прижимал к себе даму своего сердца, так чтобы она все время осязала и игру его языка с ее губами, и силу литого тела, и требовательную пульсацию мужской плоти.

Они оба лежали на боку, лицом друг к другу; их ноги переплелись, дыхание смешивалось и казалось общим, когда они обменивались медленными томительными поцелуями.

– Ты околдовала меня, Сабби Уайлд, – шепнул он, удерживая ее в кольце своих рук и не отрываясь от ее губ. Он от души наслаждался ролью супруга. – Ты хоть понимаешь, как давно мы не были вместе? Ты придала моей жизни такую остроту… без тебя я как заблудший путник, умирающий от голода.

Шейн прекрасно знал, что мука ожидания сама по себе сладостна: чем дольше игра, чем невыносимее жажда – тем полнее и богаче окажется блаженство завершения. Потребовался час, чтобы желание разгорелось в Сабби в полной мере: еще немного, и оно уже граничило бы с умопомрачением. Она обвела языком уголки его рта, и тут уж он утратил власть над собой. Желание, которое он так долго обуздывал, бросило его в стремительный натиск, и он позволил этому вихрю подхватить и закружить себя.

Она не могла дышать, она не могла собрать обрывки мыслей. И душой, и телом она отзывалась на жгучий призыв его страсти.

Она изгибалась дугой навстречу ему, и упоение собственной властью над ней окатило его таким восторгом, что у него вырвался ликующий крик:

– Ты моя жена! Ты моя – всегда и везде!

Стоит мне только пожелать!..

Сабби тут же лишила его приятной возможности оставить свой клинок в ее атласных ножнах.

– В самом деле, милорд? – спросила она с опасным блеском в глазах.

– Всегда! Везде! Миледи, жена моя!

– А я получу развод, чего бы это мне ни стоило! – посулила она.

Тяжело дыша, распаленные страстью, обозленные, нагие, они сверлили друг друга взглядами.

– Я никогда не дам тебе развода, – сказал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

– У меня есть средство заставить тебя.

Я сохранила секретные досье Уолсингэма!

– Лживая тварь, ты же говорила, что сожгла их!

Она отбросила волосы за спину.

– То, что я тебе говорю, и то, что делаю, – совершенно разные вещи!

Его глаза так и впились в нее:

– Они должны быть в этой комнате, поблизости от твоей предательской руки.

Он вышвырнул из гардероба ее платья, выдернул ящики и высыпал их содержимое на пол, а затем направился к сундукам.

– Шейн! Не надо! – охнула она, понимая, что он сию же минуту обнаружит злополучные папки.

Он откинул крышки сундуков и принялся выгребать оттуда все, что там находилось.

– Говори, где они, не то я их тебя душу вытряхну! – пригрозил он.

Кровь отхлынула от щек Сабби, когда она поняла: бумаг в сундуке нет.

– Боже мой, они пропали! Кто-то их забрал! – закричала она.

– Какую подлую уловку ты изобрела на этот раз? – бешено накинулся он на нее.

– Это не уловка, клянусь жизнью! – Сабби рывком открыла дверь. – Мег! Мег, зайди сюда!

Послышались шаги бегущей горничной.

Шейну пришлось схватить свои бриджи и торопливо натянуть их.

– Где бумаги, которые я положила на дно сундука?

Девушка покраснела до корней волос при виде наготы хозяйки.

– Б-б-бумаги? – залепетала она, заикаясь. – Там никаких бумаг не было, когда я распаковывала сундук.

Девушка явно была слишком перепугана, чтобы лгать.

– Мэйсон! – позвала Сабби, повысив голос. – Будем надеяться, что он знает, где бумаги.

Шейн скептически покосился на нее, когда она накинула свой ночной капот. Прибывший на зов Чарлз Мэйсон сохранял маску полнейшей безучастности, словно и невдомек ему было, что за крики раздавались в этой комнате несколькими минутами раньше.

– Чарлз, дело очень важное. Когда я укладывала свои вещи перед отъездом из Темз-Вью, я положила на самое дно сундука кое-какие бумаги, а теперь не могу их найти. Они исчезли! Мег говорит, что их там не было, когда она распаковывала сундуки. Может быть, вы что-нибудь знаете? – с надеждой спросила она.

– Мадам, я ничего не знаю. Схожу поищу кучера и спрошу у него.

Хокхерстовский кучер, который правил каретой в пути до Блэкмура, был должным образом опрошен, но не смог сообщить ничего нового о пропавших бумагах.

Недоверие Шейна росло с каждой минутой.

Разговоры о том, что бумаги «пропали», звучали для него, как гнусная ложь. Она знала, чертовски хорошо знала, где они!

Кучер повернулся к Шейну и пожал плечами:

– Как Мэтью притащил сундуки в карету, так с той поры к ним никто и пальцем не притронулся, покуда я их сам в эту комнату не отнес.

– Мэтью? – закричал Шейн.

– Мэтью не мог этого сделать, – тихо выговорила Сабби.

Шейн обернулся к слугам:

– Благодарю… можете идти.

Они поспешно унесли ноги, и он перевел на нее негодующий взгляд:

– Мэтью знал про досье?

– Нет… да… Ах, Боже мой, я была так зла на тебя… я сказала ему, что могу заставить тебя дать мне развод. И когда я упомянула про досье, у него был такой озадаченный вид… Я сразу поняла, что он ничего не знает, и тут же заговорила о другом. Он предложил отнести мои сундуки в карету, и я не возражала.

– Ты понимаешь, что натворила? – бросил Шейн. – Я старался оградить его от всех историй, связанных с О'Нилом! Старался… с самого детства! А это все было в досье, верно?

Она молча кивнула.

– Хоть что-нибудь осталось такое, что туда не попало?

Она ответила чуть слышно:

– Там нет ни единого упоминания о Черном Призраке.

Губы его презрительно скривились: какой же он дурак, что открыл душу этой женщине!

Да, любовь ослепила его и вышибла мозги из головы! Он должен немедленно встретиться с братом и попытаться исправить хотя бы часть того зла, к которому может привести знакомство с проклятыми бумагами.

– Одевайся. Мы возвращаемся в Лондон.

Поедем верхом; дорога длинная, – холодно распорядился он.

– Я останусь здесь, – заявила она.

– Мадам, делайте что вам говорят!

Она не посмела больше противоречить. Вид у него был такой, словно он способен на убийство. Путь длиной в двести миль оказался во всех отношениях нелегким. Шейн мчался во весь опор, сломя голову, и упрямая гордость не позволяла ей отставать. Сотню раз она собиралась попросить у него прощения за то, что не уничтожила секретные досье, а ему сказала, что уничтожила; ее тяготило чувство вины, но Шейн держался холодно и отчужденно – таким она видела его впервые.

Сотню раз он порывался обнять ее и уничтожить пропасть, открывшуюся между ними, но подозрение, что она никогда не любила его по-настоящему, и ее требование развода заставляли его еще больше замкнуться в себе.

Слуги и багаж перемещались вслед за ними, сохраняя (с разрешения Сабби) куда более разумную скорость; в результате у нее при себе не было ни платья на смену, ни достаточного количества туалетных принадлежностей, чтобы наводить красоту; однако никогда еще не ощущал он так полно ее живое очарование.

Сабби то и дело замечала его взгляд, устремленный на нее, но отводила глаза, уверенная, что прочтет в этом взгляде осуждение – и ничего больше.

Он продолжал бы скачку, если бы был один; но на лице Сабби он прочел безмерную усталость и решил устроить небольшой привал для короткой ночевки на равнине Солсбери, чтобы дать Сабби возможность поспать хоть несколько часов. Он открыл свои седельные сумки и предложил ей немного вина, хлеба и сыра. Он также дал ей неширокое одеяло, а сам отвел лошадей к ручью, чтобы накормить и напоить их. Вернувшись, он застал Сабби спящей глубоким сном, которому, очевидно, не мешали ни твердая земля, ни зловещая пустынность этого места.

Хотя ей до сих пор не приходилось ночевать под открытым небом, в диком краю, Сабби не испытывала ни малейшего страха. Она – без тени сомнения – приписывала это присутствию Шейна. Он был такой уверенный и сильный, он вселял в нее чувство безопасности. Она знала, что ей ничего не грозит, если он рядом.

Она постоянно думала о ребенке, которого носит, и о том, насколько же иным было бы обращение с ней Шейна, если бы он знал о ее беременности. Нет, она не станет сообщать ему о ребенке; она не выберет этот недостойный путь, чтобы добиться его прощения и признания в любви. Она жаждала его любви – но только ради нее самой, а не ради ребенка.

Они добрались до Темз-Вью усталые, покрытые дорожной грязью и голодные, но, не дав ей ни передохнуть, ни умыться, ни поесть, он потребовал:

– Пиши записку Мэтью. Вызови его сюда.

Без единого слова протеста она села к столу и взяла гусиное перо. Она адресовала Мэтью Хокхерсту записку, в которой было сказано только:

«Пожалуйста, зайди ко мне в Темз-Вью.

Сабби».