Текст книги "Ястреб и голубка"

Саутгэмптон же был из той породы молодых людей, которая часто встречается в жизни: если все шло, как ему хотелось, он мог казаться очаровательным, как игривый щенок, но стоило погладить его против шерсти, как щенок превращался в бешеного пса.

Хокхерст, который всегда был скор на расправу, одним ударом сбил молодого графа с ног, и тот растянулся на полу во весь рост – на все свои шесть футов. Затем дела пошли еще хуже: Бесс завела неприятный разговор с ним и Эссексом насчет коней, на которых они имели обыкновение ездить. Эссекс проглотил пилюлю и согласился кастрировать жеребца, но от Хокхерста черта с два они этого дождутся.

До вечера было еще далеко, когда он, в высоких сапогах со шпорами, уже мчался по пути длиною в сотню миль, отделяющих его от Гринвича. Сабби Уайлд… прижаться к ее бедрам, дать выход всему темному и гнетущему, что накопилось в нем, – ради этого стоило пришпоривать коня. После месяца, проведенного в обществе Бесс, ему нужно было ощутить под собой крутые бока могучего жеребца, ему нужно было почувствовать ветер в волосах.

Когда Шейн взобрался на выступ третьего этажа и перекинул ноги через каменную балюстраду балкона, он засмеялся над самим собой – ну не дурак ли он? Что, если ее постель согревает другой? Он провел в седле чуть ли не всю ночь, пригнувшись к шее коня, – только затем, чтобы дрогнуть в последний момент! Он бесшумно проскользнул в комнату и направился прямо к кровати.

В лунном свете, заливающем постель, все было видно не хуже, чем днем. Сабби, в ночной рубашке из чистейшего белого батиста, лежала, свернувшись клубочком; одеяло было откинуто в сторону. Этого зрелища оказалось вполне достаточно, чтобы он возбудился; но ее невинность придавала особую остроту и силу вспыхнувшему в нем желанию.

Он обыскал комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее жизни любовника.

В шкафу находились только три платья; он быстро, но внимательно пересмотрел все прочие ее пожитки… Никаких подарков, никаких драгоценностей, только немного золотых монет. Велик был соблазн – разбудить ее, увидеть, как широко раскроются зеленые глаза.

Ему до боли хотелось дотронуться до нее, отведать ее сладость, наполнить ее своим рвущимся наружу жаром, но, обуздав собственный порыв, он не позволил себе потревожить ее мирный сон.

Двумя пальцами – большим и указательным – он коснулся пряди ее волос и снова подивился их шелковистой прелести. Каким же дурнем надо быть, чтобы проскакать сто миль… ради одного взгляда. Он вздохнул, вытащил из-под камзола какой-то маленький предмет и положил ей на подушку.

Выйдя на балкон, он плотно прикрыл за собой дверь: Сабби должна быть в безопасности. Она заверил себя, что впереди ему предстоит череда ночей, которой не будет конца, – ночей, когда он будет приходить к ней и наслаждаться видом ее зеленых глаз, которые будут расширяться от его дерзкого натиска.

Стоило ему закрыть глаза, чтобы вызвать в памяти ее образ, – и перед его мысленным взором возникала одна и та же картина. Та картина, что приковала его взгляд в первый момент, – Сабби, и медно-рыжеватые пряди волос, окутывающие бедра, и завитки на их концах, неотличимые от таких же завитков на заветном треугольнике у нее между ног.

Он не стал попусту терять остаток ночи.

Теперь, раз уж он все равно в Лондоне, а все считают, что он в Норидже, нельзя не согласиться, что сами небеса посылают ему возможность провернуть небольшое дельце. Он знал, что должен вернуться в Норидж до начала вечерних развлечений, поэтому рассвет застал его в дороге. Он мчался на север, тогда как шестеро узников-ирландцев, тайно вывезенные из башни Девлин-Тауэр через шлюз защитного рва, к этому часу уже находились, надежно спрятанные, на одном из кораблей Хокхерста, полным ходом удаляющегося от английских берегов.

Когда комендант Тауэра, а позднее и Уолсингэм допрашивали стражников, только один из бедняг признался, что видел что-то. Он упорно стоял на своем, утверждая, что заметил какую-то «черную тень», и не прошло недели, как весь Лондон уже полнился слухами: «Черный призрак» был у всех на устах.

Едва открыв глаза поутру, Сабби сразу же заметила драгоценность, лежащую у нее на подушке, – бриллиантовую брошь в виде дикой кошки, глазами которой служили два крупных изумруда. У Сабби ни на миг не возникло сомнение насчет того, кто именно преподнес ей такой бесценный подарок, но вот когда и каким образом он умудрился это сделать… При мысли об этом у Сабби по спине пробежал холодок. Мошенник был здесь, под покровом ночи, он видел ее спящей… но ведь он же сейчас за сто миль отсюда, разве не так?

Она улыбнулась не без злорадства. Эта брошь только положила начало огромной россыпи драгоценностей, которые она намерена получить. За те дни, что она провела при дворе, она уже твердо усвоила: богатство означает власть. «Золотое правило» теперь следует понимать так: «Золото правит»[9]9
  «Золотым правилом» иногда называют библейское поучение: люди должны относиться к другим так, как им хотелось бы, чтобы к ним относились другие.


[Закрыть].

Глава 8

Незаметно подкрался сентябрь, и королева вместе со всем двором возвратилась в Лондон, чтобы открыть блистательный зимний сезон увеселений и грандиозных празднеств. Лондон как будто обрел новую жизнь, в самом воздухе ощущалось некое возбуждение. Ожидались и готовились представления, маскарады, приемы и торжества. Каждый из лондонских театров представлял на суд зрителей новую пьесу – афишки раздавались желающим на каждому углу.

Кейт дала племяннице последний урок по дворцовой иерархии. Фрейлинами наивысшего ранга считались первые леди опочивальни ее величества; за ними следовали дамы-смотрительницы личных покоев ее величества, или камер-фрейлины; еще ступенькой ниже стояли фрейлины королевской приемной: они не имели никаких постоянных обязанностей, но должны были просто находиться при государыне, когда та принимала иностранных послов или делегации от парламента. Во время официальных выходов свиту королевы составляли шесть незамужних фрейлин благородного происхождения.

В обязанности придворных дам входило сопровождать ее величество во время утренних прогулок или при выходах в церковь, танцевать по ночам в залах Совета, ездить с королевой на охоту, не преступая границ повиновения и целомудрия; когда же им случалось провиниться, им полагалось кротко стоять перед государыней, пока она не сорвет на них всю накопившуюся в ней злобу.

Кейт относилась к числу наиболее высокопоставленных камер-фрейлин, которых этикет обязывал присутствовать при ее одевании – самой важной из утренних церемоний. Так много было платьев, из которых следовало выбрать наиболее подходящее, так много драгоценностей, которые государыне предстояло по очереди примерить, а затем отвергнуть.

К платью требовалось подобрать подходящую шапочку. Если, например, у платья, на котором королева остановила свой выбор, лиф был расшит золотом, то и шапочка должна быть расшита только золотом. Один лишь выбор плоеного воротника-рафа мог занять полчаса: порой предпочтение отдавалось полуфраку, порой – полному крахмальному рафу, который занимал всю ширину плеча и жестким белым колесом должен был лежать поверх огромных, подбитых конским волосом рукавов покроя «баранья нога».

Дамы, состоящие при особе королевы, были обязаны при этом осыпать ее комплиментами. Что же касается Сабби, то на нее предполагалось возложить весьма важную миссию: восстанавливать порядок из хаоса, унося прочь все то, что королева соизволит отвергнуть.

Сабби с нетерпением ожидала момента, когда впервые увидит королеву, о которой ей довелось услышать столько противоречивых суждений: надо же было составить собственное мнение о властительнице Британии. Кейт посоветовала ей сходить в церковь в первое же утро после возвращения Елизаветы – тогда Сабби сможет рассмотреть королеву, не привлекая ничьего внимания к себе самой.

Сидя в дальнем уголке королевской часовни, Сабби не переставала удивляться: с момента прибытия Елизаветы сюрприз следовал за сюрпризом. Появление ее величества в церкви сопровождалось шумом, хотя святость места требовала тишины и благоговения. Шагала королева так быстро, словно по пятам за ней гнался какой-то злой дух, и всем дамам приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от повелительницы. Это вызывающее представление, разыгранное королевой перед подданными, живо напомнило Сабби о трюке с красным платьем, который выкинула она сама. На королеве было ярко-оранжевое одеяние с многочисленными рядами тесьмы, расшитой золотыми блестками. Пальцы монарших рук, удивительно длинных и белых, были унизаны кольцами – по два или три на каждом. Желая, по-видимому, продемонстрировать перед всеми красоту этих рук, составлявшую особый предмет ее тщеславия, она усердно жестикулировала… значительно более размашисто, чем полагалось бы по этикету. Ее парик был изготовлен из ярких волос самого невероятного цвета, какой только Сабби когда-либо видела.

Черные глаза королевы блестели, и казалось, от них ничто не может укрыться. А вот грудь у нее была плоской, как доска.

Все шло гладко, пока капеллан не начал проповедь. На свое несчастье, в качестве темы проповеди он выбрал поучение о долге женщины, который состоит в том, чтобы вступить в брак и произвести на свет наследников.

Мгновенно придя в ярость, королева вскочила с места.

– Хватит! Хватит! – закричала она. – Сколько можно болтать об одном и том же!

И плюнула на пол.

Сабби оцепенела от изумления.

Если бы она не видела все это собственными глазами, она бы просто не поверила, что такое возможно. Елизавета обладала безграничной властью. И сейчас всем было показано предельно ясно: она может сказать или сделать все, что пожелает, и горе тому, кто окажется у нее на пути.

Гринвичский дворец наполнился придворными. Трапезы внезапно стали обильными и многолюдными, так что Сабби даже не всегда удавалось отыскать местечко на скамье, чтобы присесть к столу. Вокруг все толковали только об одном – о маскараде в честь дня рождения королевы, назначенном на двадцать седьмое сентября. Поговаривали, что двор переберется из Гринвича в Виндзор, где дворец более просторен и где королева сможет удовлетворить свою страсть к охоте.

Бесс отличалась крепким здоровьем и выносливостью, и ожидалось, что уже на второй день по прибытии двора в Гринвич будут устроены танцы до полуночи. Сабби успела сшить новое платье из бледно-лимонного шелка, расшитого серебром. Вырез в этом платье она сделала в форме римской пятерки, мыском, и эта линия волей-неволей привлекала взгляды к ошеломляюще-совершенной груди, видневшейся из-под лифа. К самому уголку соблазнительного мыска Сабби приколола бриллиантовую кошку с изумрудными глазами. Воротник она предпочла сделать в форме небольшого полурафа, поскольку это позволяло ей уложить волосы по плечам и спине в кажущемся беспорядке. Мода требовала, чтобы волосы были зачесаны вверх; это значило, что Сабби будет разительно отличаться от всех остальных.

Согласно самому последнему крику моды, дамам рекомендовалось использовать в своем наряде маленький стилет или кинжал, поэтому она втачала в кушак платья специальные ножны и воткнула туда клинок, полученный от Хокхерста. Конечно, этот нож не походил на дамскую игрушку – то был настоящий, смертельно опасный кинжал. Однако она не могла устоять против искушения украсить свой наряд обеими дикими кошками, которыми одарил ее Хок.

С лордом Оксфордом вовсю кокетничала Анна Васавур, но, едва заметив Сабби, он сразу пригласил ее на танец.

Энтони Бэкон также танцевал с ней, а позднее познакомил ее со своим братом Фрэнсисом, о котором говорили, что тот обладает самым блестящим умом при дворе. К несчастью, он заикался и редко снисходил до светской болтовни с дамами, ибо они постоянно пытались помочь ему, подсказывая слова, которых он вовсе не собирался произносить, или заканчивая за него начатую им фразу. Сабби и в голову не пришло бы делать что-либо подобное, и Фрэнсис Бэкон немедленно проникся к ней расположением.

Эссекс сопровождал королеву и в течение первого часа не отходил от нее ни на шаг, но вечер становился все более оживленным, вокруг Глорианы образовалось блистательное кольцо выдающихся государственных мужей (если считать таковыми восторгающегося Уолтера Рэйли, сюсюкающего Саутгэмптона, угодничающих послов Франции и Шотландии, а также методичного лорда Девонпорта), и тогда Эссекс позволил себе окинуть оценивающим взглядом присутствующих дам. Тут-то он и заметил очаровательную особу из числа новых обитательниц дворца, весело смеющуюся в обществе леди Лейтон. Он, конечно, не обошел вниманием всех прочих дам, и они с удовольствием поглядывали на него, но его взор почему-то снова и снова обращался к девушке с такими роскошными волосами.

Мэтью тоже появился в зале и сразу же направился к Сабби. Он с радостью поздоровался с ней, потому что она всегда была готова одарить его самой ослепительной улыбкой, а сегодня еще и наградила поцелуем.

– О Мэтью, как мне отблагодарить тебя за этот шелк? Такого чудесного платья у меня никогда не было!

Брови у него поднялись, когда он заметил кинжал у нее на поясе. Он знал, что получить этот кинжал она могла только от одного человека.

– Этот кинжал великоват… для женщины.

– Мой пол тут ни при чем. У тебя же вон какой большой.

Он улыбнулся ей и поддразнил:

– Вот-вот, мне это все дамы говорят.

Она с шутливым возмущением стукнула его веером, и наблюдавшие за ними Эссекс и Девонпорт прекрасно поняли, что юноша сказал ей нечто пикантное.

– Мэтт, будь серьезным, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Он прижал руку к сердцу и торжественно пообещал:

– Все, что пожелаете, прекрасная дама.

Она заговорила тихо, так чтобы никто не мог подслушать ее слова:

– Уже сентябрь, а у меня с твоим братом дела обстоят точно так же, как и два месяца тому назад. Я ни на шаг не приблизилась к цели.

– Если тебе не терпится заняться любовью, не могу ли я предложить свои услуги, дорогая?

– Мэтт, ты поможешь мне или нет? – нетерпеливо потребовала она ответа.

– Ты хочешь, чтобы я его связал, заткнул рот кляпом и доставил его в мешке прямо к тебе в постель?

Она повернулась к нему спиной, выражая тем самым крайнее неудовольствие, и он немедленно сменил тон. Она засмеялась: ведь не всерьез же она на него рассердилась.

– Понимаешь, Мэтт, некоторых мужчин нужно как следует стукнуть по голове, чтобы они обратили внимание на женщину и начали ее обхаживать. Я бы хотела, чтобы ты побился с ним об заклад, что он не сумеет сделать меня своей любовницей.

Он взглянул на нее с выражением почти благоговейным.

– Ты много знаешь о мужчинах, Сабби, верно?

– Мне надо бы знать больше, если я собираюсь потягаться именно с тем мужчиной, ты не думаешь?

Музыканты доиграли танец, и, прежде чем музыка зазвучала снова, сэр Джон Инидж, который перед тем был партнером Филадельфии Кэри, пригласил на танец Сабби.

Хок хлопнул брата по плечу.

– Как твой поход в Кале? Прибыль хорошая?

Мэтт кивнул.

– Да, спасибо.

Хок покачал головой.

– Ты мне можешь понадобиться. Как-нибудь, когда выпадет ночка потемней, придется пробежаться под парусом через Ирландское море.

Мэтт насторожился: затевалось нечто опасное.

Хок переменил тему:

– А тебе удалось летом навестить мать?

– Да, удалось. И я даже перевез ее на прошлой неделе в Хокхерст. Перемена обстановки пойдет ей на пользу.

– Только не подговаривай ее перебраться в лондонский дом.

– Она не станет навязывать тебе свое присутствие. Она понимает, что в лондонском доме хозяин теперь ты.

Хок взглянул в глаза брату, чтобы тот понял его правильно:

– В доме Темз-Вью она всегда останется хозяйкой, и ей это прекрасно известно. Я просто не хочу, чтобы она являлась ко двору: здесь даже воздух кажется зараженным.

Заметив, что взгляд Мэтта неотступно следует за Сабби, которая в это время танцевала с Иниджем, Хок спросил с деланным равнодушием:

– Ты с ней уже переспал?

При этом предположении Мэт залился столь густым румянцем, что у Хока не осталось сомнений: братец был бы очень даже не прочь. Вслух же Мэтью ответил только:

– Нет, с ней я не переспал.

Эти слова услышал Эссекс, который тут же присоединился к разговору братьев:

– В самом деле? Тогда, клянусь Богом, я намерен сам заняться этим… до конца недели.

Хок замер в неподвижности: вспыхнувший гнев требовал немедленных действий. Он с трудом заставил себя разжать стиснутые зубы и, подавив желание сейчас же разделаться с бахвалом, лениво осведомился:

– Собираетесь завести новую любовницу?

– Разрази меня гром, дружище, уж не хотите ли вы, чтобы меня упекли в Тауэр? Девица слишком хороша, и ей не скрыться от орлиного взора нашей Бесс. Она будет выделяться повсюду, где бы ни оказалась, в любой толпе.

Да одного взгляда на то, что видно у нее в вырезе, достаточно, чтобы привести Бесс в самую лютую ярость! Если я о чем и подумывал, так это о самом коротеньком тайном свидании, которое, может быть, хоть отчасти утолило бы мое вожделение. – Он старательно разгладил материал над выпуклостью между ногами. – А делать ее своей любовницей мне и в голову не приходило.

– Тем лучше для вас, – заметил Мэтт, усмотрев в таком повороте беседы возможность заключить пари с Хоком, – поскольку леди клянется, что не станет ничьей любовницей.

– Все они строят из себя недотрог, – это просто мода такая, – небрежно протянул Хок.

– Именно. По словам моего отчима, Лестера, Бесс с самого начала завела при дворе такие порядки, чтобы все изображали скромность и застенчивость… во избежание скандалов.

Мэтт продолжал гнуть свою линию:

– Ну нет, я уверен, что Сабби Уайлд и впрямь добродетельна. – Он повернулся к Хоку. – Я готов побиться об заклад, что ты ее не заманишь в постель… хоть месяц за ней увивайся!

– Сабби… забавное имя, – пробормотал Эссекс. – Да, можно поспорить, в постели она должна оказаться забавной штучкой. – Он повернулся к Мэтью. – А вот я готов побиться об заклад, что приберу ее к рукам в течение недели.

В разговор врезался Хок:

– А я – в течение этой ночи!

Два соперника стояли лицом к лицу.

О Мэтте тут же забыли.

Эссекс решительно заявил:

– Бьюсь об заклад, что пересплю с ней раньше, чем это удастся вам. Ставлю своего Араба против вашего Нептуна. Мэтт, будьте свидетелем: пари заключено!

Крупными шагами он двинулся в сторону Сабби, и Хок, не в силах дальше сдерживать ярость, метнул на брата убийственный взгляд:

– У тебя, похоже, мозгов хватает только на то, чтобы не мочиться в собственные сапоги! И то не всегда!

Мэтт осознал, что допустил тактическую ошибку, при Эссексе не следовало ничего выбалтывать. Больше всего беспокоил его вопрос, что скажет Сабби, когда узнает о случившемся. Впрочем, он не видел особых оснований для тревоги. Если он не расскажет Сабби о заключенном пари, то Хок и Эссекс тем более не станут ее в это посвящать. Ну а впредь он постарается держать язык за зубами.

Эссекс подошел к Сабби и представился ей; в ответ она присела в глубоком реверансе. Он сейчас же поднял ее.

– Ваша красота, госпожа Уайлд, меня почти ослепила. Хотя я ничего не желал бы больше, чем пригласить вас на танец, я не отваживаюсь на это, ибо опасаюсь навлечь на вашу голову гнев королевы. Но я был бы счастлив повидаться с вами за пределами дворца. Не согласились бы вы побывать вместе со мной на театральном представлении… завтра вечером, в Театре Розы?

Об этом юном распутнике она уже была наслышана; в ходу была сплетня, будто он наградил ребеночком одну из фрейлин королевы.

Она уже готова была отказаться от предложенной ей чести, но тут к ней с самым решительным видом направился Хокхерст, и она с удивлением услышала собственный ответ:

– С удовольствием, милорд Эссекс.

Его глаза остановились на сверкающей фигурке дикой кошки у нее на груди.

– Как видно, вам нравятся необычные украшения, госпожа Уайлд. Придется и мне подарить вам что-нибудь в этом роде.

Она искоса взглянула на Хокхерста и лишь потом улыбнулась Эссексу:

– Ах, сэр, я никогда не могла бы принять драгоценность в подарок от мужчины. А эта брошь досталась мне от бабушки.

Растерянность Хокхерста была очевидна, и Сабби пришлось опустить ресницы, чтобы не выдать свой триумф.

– Тогда, может быть, вы потанцуете со мной, Сабби? – спросил Хокхерст, с наслаждением произнеся ее имя.

– Вы и в самом деле смелый человек, если рискуете вызвать гнев королевы, – сказала она, не скрывая тщеславия.

– Если Бесс пожелает отрубить вам голову, я упаду перед ней на колени и умолю пощадить вас, – парировал он.

Наблюдая за тем, как Хок вел ее в толпу танцующих, Эссекс бормотал себе под нос:

– Черт побери, да я сам поползаю перед тобой на коленях, а еще лучше – заставлю тебя ползать на коленях передо мной!

От сладострастных картин, которые теснились у него в воображении, он все больше распалялся и богохульствовал, пока не оказался снова около Бесс. Она кокетливо улыбнулась ему и милостиво помахала длинной белой рукой. Он вздохнул и почувствовал, что его раздражение начинает утихать.

Одно из непреложных правил этикета гласило: никто не должен покидать залу, пока не удалится королева. Однако в таком многолюдье, в такой толчее невозможно было уследить за каждым. Хок продвинулся в танце не далее чем до первого выхода, а затем твердой рукой направил Сабби из залы через два сводчатых перехода в темную уединенную комнату. Пальцем он обвел контур алмазной дикой кошки и прошептал:

– У твоей бабушки довольно разорительный вкус.

– Как вы осмелились войти ко мне в комнату, когда я спала? – возмутилась она в ответ.

– Я осмелюсь и на многое другое, – сказал он тихо и в доказательство передвинул палец повыше, на крутую выпуклость ее груди.

Сабби понимала, что он собирается поцеловать ее, но, вместо того чтобы отстраниться, запрокинула голову назад, обратив к нему лицо. Он погрузил руки в ее пышные волосы и осыпал ее поцелуями – долгими, медленными, томительными и нежными. Кончиком языка он обвел ее губы и заставил их приоткрыться – и так он впервые проник в нее. А пока его язык обследовал ее рот, его руки двинулись по ее спине вниз… им тоже требовалось кое-что исследовать. Он поднял ее и тесно прижал к себе. Его рот стал более требовательным – пылкие, жадные поцелуи порождали в ней неизъяснимые ощущения, которые, словно молнии, пронизывали ее от губ до кончиков пальцев на ногах. Его дразнящий язык искусно играл в неведомые игры, пробуждая в ней жар любовной истомы.

Не позволяя себе обессилеть от охватившего ее сладостного трепета, Сабби тоже коснулась его языком – и он тут же вобрал ее язык к себе в рот и ответил ей пылкой лаской.

Он не отпускал ее, пока сам едва не задохнулся. Потом его губы, проложив цепочку поцелуев на ее щеке, нашли крошечную мушку, которая, в свою очередь, удостоилась почестей от его языка. Потом поцелуи переместились ниже, на шею, к впадинке под подбородком, и там, где его губы касались ее, на коже оставался – как казалось Сабби – горячий след. Его руки завладели обеими ее грудями и заставили их подняться над краем глубокого выреза, и, когда показались розовые соски, он сначала лизнул каждый из них, потом поцеловал, а потом с силой вобрал в рот.

Волна страстного томления окатила Сабби с такой силой, что она сейчас отдала бы душу, лишь бы ощутить у себя под пальцами его обнаженную грудь, лишь бы иметь возможность коснуться губами его мускулистой спины – там, где извивался разъяренный дракон.

– Ты не придешь посмотреть мой дом? Он называется Темз-Вью, – спросил он.

Она подняла на него взгляд.

– Я клялась, что не буду с вами танцевать.

Я клялась, что никогда не останусь с вами наедине… и нарушила обе эти клятвы, – сказала она, едва дыша. – Если я надумаю посетить Темз-Вью – вы дадите мне слово, что я буду там в безопасности? Что я могу вам довериться?

– Нет, Сабби. Никогда не будь настолько неразумной, чтобы довериться мне. – Он прижался губами к ее губам, и она почувствовала таящуюся в нем угрозу. Но и это ее воспламеняло. Да, ей придется иметь дело с опасным, но достойным противником. Она чувствовала в себе достаточно отваги – или безрассудства, – чтобы сыграть с ним в эту игру, хотя прекрасно понимала, что не приходится ждать легкой победы, когда ей противостоит такой сплав силы, ума и коварства. Ей понадобится прибегать к обману, к тонким уловкам обольщения, к могуществу женского обаяния. Если она проиграет – для нее все будет кончено. Но если она победит, ее восторгу не будет границ.

– Я приду, милорд, – проворковала она и непроизвольно вздрогнула. – Когда-нибудь приду.

Шейн Хокхерст обозвал себя последним глупцом. Совершенно незачем осложнять себе жизнь – сложностей в ней и так хватало с избытком. Он вздохнул и решил так: если он хочет сотворить какой-то порядок из нынешнего хаоса, то впредь будет решать свои проблемы не все одновременно, а по одной.

Этой ночью он предавался нежным любовным утехам с Ларксонг, а потом обнял ее и привлек к себе, чтобы облегчить предстоящее объяснение: настала пора разрубить узел, привязывающий ее к нему. В летние месяцы он долго и усердно размышлял, как именно это осуществить. Легкие чары Сабби Уайлд сумели зажечь в его крови огонь, и он догадывался, что скоро она станет для него самой желанной женщиной в мире. Но она ни за что не потерпит – он хорошо это понимал, – чтобы в его жизни оставалось место для другой, поэтому нужно было найти достойный способ, чтобы положить конец его нынешней любовной связи. Красавицу Ларксонг подарил ему алжирский бей в знак признательности за возможность пользоваться торговыми кораблями империи Хокхерстов; Шейн принял дар, потому что в противном случае девушку собирались отдать в лучший бордель Алжира – «Сад Наслаждений». Многие предлагали ему за нее целые состояния, и хотя раньше ему случалось покупать женщин, но продать… Об этом и речи не могло быть. Какое-то время его забавляла мысль подарить ее королеве, но, хорошенько взвесив, что может из этого получиться – а он подозревал, что на нее будут глазеть, как на какую-то заморскую диковину вроде рабыни-карлицы, – он отказался от этой затеи, но и не предпринял ничего другого.

– Ларксонг, ты никогда не мечтала вернуться на родину? – мягко спросил он.

Наступило долгое молчание. Она раньше, чем он, поняла, что когда-нибудь ответственность за нее и ее жизнь ляжет на него тяжелым бременем. Оставалось только надеяться, что, когда она ему надоест, он передаст ее доброму хозяину.

– Я стараюсь не мечтать о невозможном, – тихо ответила она.

– Если бы твоей родиной был Китай, я тоже сказал бы, что это невозможно. Но ты говорила, что твою мать вывез с Востока твой отец, а он турок. Ты рассказывала о прекрасном городе на берегу большого моря.

Ларксонг сказала:

– Византия – центр вселенной, где сходятся континенты.

– Там, где соединяются Европа и Азия…

Это блистательный город Константинополь.

– Да, да! – воскликнула она в радостном возбуждении.

– Милая моя Ларксонг, хватит ли у тебя храбрости отправиться на корабле в Константинополь и отыскать свой дом?

Ее щеки были влажными от слез. Он не станет унижать ее, не передаст ее другому мужчине.

– Барон! – резко позвал он, сбросив на ковер сильные ноги и быстро натянув бриджи и сапоги. На пороге спальни появился Барон. – Надо связаться с Грейс О'Мэлли. Я хочу, чтобы Ларксонг могла отправиться морем в Константинополь и чтобы в пути была обеспечена ее безопасность.

Лорд Эссекс сопровождал своих сестер – Дороти Деверо и Пенелопу Рич – в Театр Розы; с ним была и Сабби. Ей хотелось, чтобы спектакль никогда не кончался, так ей все здесь понравилось. Сначала вся компания собралась в доме Эссекса на Стрэнде, где Робин представил Сабби своим сестрам. Желающим было предложено шесть сортов различных вин, от сака до аликанте, и Сабби благоразумно развела свою порцию водой. Она понимала, что наливаться вином в столь ранний час было бы неосмотрительно.

Перед уходом из Эссеке-Хауса все они надели маски, чтобы не быть узнанными. Искусно изготовленные маски изображали различных животных и были украшены мехом, перьями и блестками. Дороти выбрала для себя маску кошки, Пенелопа предпочла пеструю бабочку, а Робин взял две парные маски – для себя и для Сабби.

– Лис и лисичка, – пояснил он шутливо, – потому что мы оба рыжие.

Сабби сразу же подружилась с Пенелопой Рич. Это была красивая молодая женщина с золотистыми волосами и роскошной фигурой; живой ум и острый язычок делали ее особенно привлекательной с точки зрения Сабби. Пенелопа была замужем, и считалось, что брак ее весьма удачен, но сама она смирилась с тем, что счастья в этом браке ей не видать, ибо по-настоящему она любила только Чарльза Блаунта, с которым дружил ее брат. Их роман продолжался несколько лет, но сейчас, будучи командиром кавалерийского полка, он воевал в Голландии. Она умоляла Эссекса, чтобы он сообщал ей все новости о своем друге, но брат почти ничего не рассказывал ей и делал все, чтобы она и думать забыла о возлюбленном. Она знала, что голландцы ведут кровопролитную войну с Испанией и что война эта шла с переменным успехом.

Для Сабби не было секретом, что королева не пожелала принять ко двору сестер Эссекса.

– Да она вовсе не нас ненавидит, – объяснила Пенелопа удивленной Сабби. – Дело в нашей матери, Петиции. Королева никогда не простит, что она вышла замуж за Лестера.

Видите ли, они кузины – Бесс и наша мать.

Елизавете достался трон, а Петиции – красота и негласный муж королевы. По моему разумению, дележ был справедливым. – Она подмигнула собеседнице.

Сабби чувствовала, что у нее появилась сильная союзница в необъявленной войне против королевы и что с Пенелопой можно говорить откровенно.

– Может быть, именно поэтому она сделала милорда Эссекса своим фаворитом. Если Летиция забрала себе мужчину, к которому королева питала самую сильную привязанность, то, ради того чтобы отыграться, Бесс пытается прибрать к рукам сына Летиции, то есть человека, который дороже всех для вашей матери.

– Господи прости, я думаю, что вы попали в самую точку, – согласилась Пенелопа и заговорила уже тише:

– Говоря по чести, я понять не могу, что такого нашла матушка в этом Дадли. Он всегда был ненасытным прелюбодеем и предлагал каждой женщине, состоявшей при дворе, по три сотни франков за то, чтобы она легла с ним в постель. По-моему, женщин привлекало к нему именно то, что королева считала его своей собственностью. И моя мать вышла за него исключительно ей назло.

К ним присоединился Эссекс и сразу возразил:

– Она вышла за него ради богатства и власти. Любовь тут ни при чем.

Сабби и Пенелопа получили от часов, проведенных вместе, такое удовольствие, что решили снова встретиться на следующей неделе; согласились они и на том, что как-нибудь вечером надо будет, забавы ради, побывать у гадалки или у астролога.