Текст книги "Митридат"

XX

Изменив отцу и перейдя на сторону Рима, Махар уже не спал так сладко, как до этого. С болью нарастало в душе сознание совершенной ошибки. Вначале, когда приходили известия, что Лукулл преодолел свою медлительность и двинулся на Армению с целью принудить гордого царя Тиграна Второго к выдаче Митридата, казалось, что война близка к концу и победа римлян обеспечена. Но прошло немало времени, а конца войны не видно! Стало известно, что в римских войсках неполадки. Войско не любит Лукулла за его чрезмерную осторожность. Лукулл не сумел достать до сердца простого римского воина, редко появлялся на сходках легионеров, держался высокомерно, в аристократической манере. Затяжка взятия многих городов, а особенно Синопы, также не говорила в его пользу. Очередной караван с боспорским хлебом для римлян был атакован синопскими судами, часть кораблей была разгромлена, и хлеб пошел на прокормление осажденных. Повторилось то, что уже испытал Фрасибул. Но Фрасибул, потеряв несколько кораблей, все же остался жив. А Цензорин, назначенный Сервилием главой каравана, был убит в морском бою с синопцами. Раздраженный дерзостью Синопы, Лукулл сумел наконец сломить упорство этого города – Синопа пала. Это был последний оплот Митридата на понтийских землях. Но победа была не полной. Синопские военачальники Клеохар, Селевк и Леонипп избегли римского плена. Ограбив святыни города, они бежали в Колхиду на нескольких кораблях. Это тоже было поставлено в вину Лукуллу и усилило брожение в его войске.

В довершение всего, Митридат, этот демон войны, разгромленный под Кабирами и нашедший прибежище у своего зятя и союзника Тиграна Второго, опять вынырнул из неизвестности. Он спустился с гор с немалым войском и разгромил авангарды Лукулла, которыми командовали Фабий и Триарий. Говорили, что войско Лукулла в смятении и готово начать позорное отступление обратно к Эгейскому морю, а царь Митридат намеревался вернуть себе наследственные земли.

Ночами, лежа на одиноком ложе, Махар испытывал непреодолимый страх, представляя себе разгневанного отца. Словно кинжалом пронзила мысль: а что, если отец, воспользовавшись неладами между Лукуллом и войском, в самом деле восстановит свои могущество и власть?… От такого предположения бросало в жар и холод. И насколько раньше Махар мечтал о грядущих победах Митридата и его всемирном триумфе, настолько сейчас жаждал его поражения и смерти… Ибо понимал, что отец не простит ему измены, возврата к прошлому не будет! Одиночество и безысходность терзали душу. Чтобы не коротать в одиночку долгих ночей, он посылал за Евпорией, жрицей Афродиты Пандемос. Только в присутствии этой уверенной в себе женщины он несколько успокаивался.

Слушая ее речи, держа в своих ладонях ее руку, он словно приходил в себя, даже шутил, а потом, умиротворенный, засыпал. Евпория смотрела на него и замечала про себя, что он за короткое время обрюзг и постарел. Его лицо покрылось морщинами, щеки отвисли, левый глаз непрерывно подергивался. Казалось, царевич подмигивает им не то шутя, не то готовясь заплакать.

А время тянулось. Из-за моря известий не поступало, война как бы замерла. И лишь поздней осенью пришли новости, оживившие всех. Боспорцы узнали, что Лукулла уже нет, его сменил более способный военачальник Помпей. Последний уже стяжал себе славу великими победами над среднеазиатскими пиратами и захватом их опорных крепостей в Киликии. Но ему было мало этих побед над разбойниками, он мечтал о великом триумфе. И вот ему были вручены судьбы третьей войны с самым страшным врагом Рима – Митридатом!

Помпей прибыл на арену военных действий и стал на место Лукулла. Война сразу вспыхнула, как потухающий костер, в который подбросили сухого хвороста.

Наконец-то!.. Махар пал ниц перед статуями богов и умолял их даровать римлянам победу, а Митридата поразить небесными молниями.

Видимо, молитвы царевича были услышаны. В пантикапейский порт пожаловал сам Сервилий с частью флота. От него все узнали, что произошло долгожданное решающее сражение под Дастирами, городком в Западной Армении. У реки Евфрата войско Митридата было разгромлено, уничтожено. Это был удар более сильный, чем поражение под Кабирами, после которого Митридат бежал в горы с горсткой телохранителей. Сейчас он якобы покончил жизнь самоубийством, не выдержав превратностей судьбы. Другие говорили, что царь предательски убит своими же приближенными. Как бы то ни было, Митридата не стало!

– Совершилось желанное, благодарю вас, о боги! – шептал Махар, обливаясь слезами радости.

Он воскурил жертвенные благовония во всех храмах, вручил жрецам немалые дары и объявил по городу большое торжество.

Опять праздные, нарядные толпы затопили главную площадь Пантикапея. Опять боспорцы пели и плясали в угоду правителю и его хозяевам из далекого Рима.

Все помнили, как несколько лет назад Махар ликовал по случаю победы Митридата над войском римского сенатора Котты. Тогда богам были вознесены моления и воскурен жертвенный дым в благодарность за их помощь восточному царю-владыке! А сейчас боги приняли великие подношения и выслушали пламенные гимны по случаю поражения и смерти того же самого царя!..

Оба праздника так походили один на другой, то же всеобщее ликование, всенародное торжество. Только теперь Махар радовался не победе отца, а его разгрому и гибели.

На улицах города вперемежку с победными кликами шли толки и пересуды. Всех занимал один вопрос:

– Куда девался Митридат? Неужели и впрямь погиб?

И тут же высказывались сомнения в достоверности этого:

– Едва ли, едва ли! Митридат – хитрая бестия, к тому же занимается колдовством!.. Он живуч, изворотлив, удачлив. Вот увидите, он еще объявится там, где его никто не ждет, и доставит римлянам немало хлопот!

XXI

В разгар общегородских торжеств, после принесения благодарственных жертв всем богам, как греческим, так и римским, во дворце наместника начался великий пир.

Желая угодить вкусам новых покровителей, представленных навархом Сервилием и его свитой, Махар приказал вынести из трапезного зала скифские скамьи и греческие дифры, заменив их пиршественными ложами. Ныне гости бражничали и угощались уже не сидя плечом к плечу по-братски, как это было принято в полускифской стране, но по-римски возлежали за столами. Одним это понравилось, другие с трудом скрывали неудовольствие.

Атамб с кряхтением взобрался на ложе, он был уже изрядно выпивши и боролся с дремотой. Толкнув локтем своего соседа Парфенокла, он, забыв об их соперничестве, которое с прибытием римлян как бы утратило остроту, пробурчал невнятно:

– Слушай, Парфенокл, если я засну, а тем более начну храпеть, разбуди меня!

Странно и непривычно выглядел пиршественный зал с лежащими гостями. Это напоминало ночлежный дом, только вместо бездомных бродяг и нищих здесь собрались люди богатые и знатные, блистающие златоткаными хитонами и варварски яркими скифскими кафтанами. Атамб надсадно икнул. Послышался сдавленный смешок. Что-то неприличное было в этой толпе богатейших мужей боспорских, лежащих вповалку.

Сервилий возлежал рядом с Махаром, оглядывая стены трапезной надменным взглядом человека, привыкшего к власти. Он пережевывал мясо и фрукты, не раскрывая рта.

Еще в порту, куда сбежалась тысячная толпа поглазеть на римские корабли, все обратили внимание на сутулого человека, который размеренно и неторопливо сошел на берег и поглядел на боспорцев с безразличием, словно не видя их. Зато боспорцы во все глаза смотрели на его гордый шлем с невиданными страусовыми перьями, зеркальный позолоченный панцирь и широкий плащ, волочащийся по земле. Несмотря на осеннюю непогодь, его руки были обнажены и поражали мощной мускулатурой, как бы олицетворяющей римское могущество. Он и его свита уверенно ступали по боспорской земле широконосыми желтыми сандалиями, прикрепленными ремнями к голым ногам. Римский наварх проследовал во дворец, никак не ответив ни на приветствия одной части горожан, ни на насмешливые выкрики другой.

– Он что, не видит нас? – перекликалась молодежь с чувством уязвленного самолюбия.

– Этот римлянин не считает нас достойными его внимания!

– А когда топил наши корабли, то глядел, как они гибнут в волнах!

И сейчас его внешнее равнодушие к лучшим людям Боспора многих коробило. Не нравилось оно и Махару, но царевич сохранял на обрюзгшем лице подобие улыбки радушного хозяина, принимающего за бранным столом лучших друзей. Приподнявшись на локте, Махар взял свободной рукой чашу, в которую проворный виночерпий налил вина.

– Испросив волю богов, я счел за благо, – начал он, посматривая попеременно на гостей-боспорцев и римлянина с его свитой, – порвать связи с богопротивным царем Митридатом еще при жизни его и вошел в союз и дружбу с великим Римом! Рим поддержал меня, назвал своим другом, а теперь, после смерти Митридата, признал пожизненным правителем Боспора! Отныне я управляю Боспором под покровительством могущественного Рима!.. Я намерен строго выполнять требования Рима, взыскивать в его пользу условленную дань! Но, как правитель Боспора, всегда буду отстаивать права боспорских граждан перед римским сенатом!

Он кивнул головой в сторону Сервилия, который ничем не проявил интереса к речи боспорского правителя, продолжая жевать.

– Цель моего правления, – уточнил Махар, – сохранить единство и целостность Боспорского царства, достичь процветания его городов, защитить права и имущество его свободных граждан, обеспечить безопасность от происков варварских племен! Но я буду жестоко карать всех, кто нарушит порядок в государстве или посмеет вступить в противозаконные заговоры против власти нашей, освященной богами! Боги благоволят ко мне, а римляне поддерживают меня!.. Имеющие уши да слышат!

– Ждем твоих повелений! – прозвучало в ответ.

Большинство в изумлении всматривались в усталое лицо царевича, все еще не будучи в силах понять, как мог сын и фанатичный последователь Митридата, его наследник, сразу и неожиданно для всех стать другом ненавистного Рима и врагом собственного отца…

Со времени измены Махара это было первое публичное заявление его о содеянном. Возможно, царевич приберег его именно к приезду Сервилия, дабы не остаться без опоры в тот ответственный миг, когда он во всеуслышание возвестит о полном и бесповоротном переходе на сторону Рима. Оттолкнувшись от понтийского берега и почувствовав себя одиноким и беззащитным перед грядущими опасностями, он вновь ощутил твердую почву под ногами лишь после того, как Сервилий своим монотонным голосом заверил его в римской поддержке.

– Я поднимаю эту чашу с искристым вином в честь и за здоровье нашего гостя, доблестного наварха Сервилия, и его соратников! – возгласил Махар.

Все с криками одобрения подняли чаши и выпили до дна.

И вот в этот торжественный час, когда Боспор и его властители ликовали по случаю победы римского оружия и окончательного падения и гибели Митридата, произошло нечто странное.

Все видели, как Фрасибул был вызван и поспешно покинул место за пиршественным столом. Это было бы неудивительно, ибо ему был поручен надзор за общим порядком во дворце. Но он через короткое время вернулся и, подойдя к ложу Махара, закрыл рот краем одежды и склонился к уху повелителя.

Что сказал Фрасибул, никто не слышал. Но все увидели, как наполненная чаша в руке царевича дрогнула, вино выплеснулось на его праздничный хитон. Махар поставил чашу на стол и обвел стены и потолок зала каким-то отрешенным взором. Так смотрят слепые. Действительно, он не видел в этот миг никого вокруг себя. Перед ним опять с ужасающей отчетливостью выступило коварное и жестокое лицо Митридата, который прожег его насквозь своими демоническими глазами. И усмехнулся язвительно.

Махар с усилием поднялся, свесил ноги и болтал ими, ища табуретку. Не найдя опоры, грузно соскочил на пол, пошатнулся и чуть не упал. Его поддержал Фрасибул. Всем стало ясно, что произошло нечто важное и неприятное.

Ход веселья, и так не очень бурного, нарушился. Гости недоуменно переглядывались, улыбки сошли с их лиц. Махар, опираясь на плечо верного советника, вышел в боковую дверь, ведущую во внутренние покои.

– Правитель почувствовал себя плохо! – сказал Фрасибул, повернув голову. – Он сегодня долго охотился и переутомился!

Через несколько минут Фрасибул вернулся и объявил:

– Правителю уже лучше! Он повелел продолжать пир под главенством наварха Сервилия! Как только головокружение пройдет, он возвратится на свое ложе за столом и примет участие в общем веселье!

Пир продолжался, но о большом оживлении не было и речи. Гости перешептывались, тянули вино без заздравных кликов и речей. Сервилий, казалось, не замечал пантикапейцев. Переговариваясь со своими людьми, он не брезгал чашей. Слушая шепот за столами, презрительно выпячивал нижнюю губу. Эта двусмысленная мина задевала архонтов за живое, казалась им оскорбительной.

– Похоже, он считает нас варварами? – пробурчал Парфенокл.

– Что ж, он недалек от истины, – кивнул головой совсем хмельной Атамб. – У каждого из нас течет в жилах немало скифской или сарматской крови!

Парфенокл недовольно засопел. Он счел замечание Атамба за колкость. Все знали, как гордится род Ахаменов чистотой своей милетской крови, сдобренной какой-то долей крови персидских царей. Но заглазно подшучивали над Парфеноклом и его родичами, считая это неправдой.

Махар, удалившись в свои покои, приказал ввести того, кто привез страшную весть. Фрасибул вышел и возвратился с купцом, который лишь чудом избежал кинжала пиратов, спасался от гибели на обломке корабля среди моря, был прибит к берегу волнами, обогрелся у рыбаков и добрался до Пантикапея на верховой лошади. Он был сильно измучен, еле стоял на ногах, провонял конским потом и морской тиной.

– Повтори то, что ты говорил полчаса назад – коротко приказал Махар.

Купец упал на колени и протянул вперед дрожащие руки. Заявил, что, видно, боги для того спасли его от неминуемой смерти, чтобы он смог привезти великому правителю Боспора важную весть!

Далее он сбивчиво поведал, что римляне потерпели неудачи, а царь Митридат жив, полон сил и боевой страсти. Он окружен преданными людьми, с которыми отдыхает сейчас в Диоскуриаде, наблюдая, как его стратеги набирают новое войско.

– В Диоскуриаде? – почти выкрикнул Махар. – Что же, он хочет продолжать войну?

Последний вопрос вырвался непроизвольно. Он не имел смысла, так как купец едва ли мог что-либо знать о замыслах и намерениях Митридата.

– В Диоскуриаде! – подтвердил купец, несколько удивленный тревогой, которую Махар не сумел скрыть. – А хочет ли он продолжать войну – мне неведомо! Но как известно, войска набирают и снаряжают обычно для войны, а не для охоты!

XXII

Не один Махар ощутил холодок в груди, когда стало известно, что Митридат не только жив, но и приблизился к Боспору. Логика событий подсказывала, что бегство страшного царя в Диоскуриаду не случайно. Он бежал туда, где еще сохранились подвластные ему земли и народы. И если придется отступать дальше, ему останется один путь – на Боспор!

– Выходит, что отец опять избежал решительного разгрома, сохранил часть войск и богатств, занял подвластную ему Колхиду, а главное – сберег свою голову!

Повторяя эти слова, Махар метался по дворцовым палатам, не находя места. Самые жуткие предположения, как призраки, преследовали его.

– Что же Помпей, этот новый римский герой?! – восклицал он в раздражении. – Почему Помпей медлит?

Этот вопрос мучил всех, кто боялся победы Митридата и со страхом думал, что удачливый царь не замедлит появиться на берегах Боспора Киммерийского. Он наградит верных и покарает предателей.

Лишь самые рассудительные сохраняли относительное спокойствие. Или старались показать это. Среди них и Фрасибул. Он успокоил Махара, резонно доложив ему, что приближается суровая зима, которая приостановит войну. Уже дождь и снег смешались в серых облаках и падали на землю мокрой кашей. А на юге сейчас ветрено и дождливо. Кто же начинает походы в эту пору года?… Зима, как и ночь, время отдыха для любого войска, будь оно римским или понтийским!

– Да, ты прав, Фрасибул, – согласился царевич, вздохнув облегченно.

Навигация, и без того вялая, прекратилась совсем. Ее остановили холодные ветры, бури на море. Перестали поступать и новые слухи о делах заморских. Но всем мерещился страшный старик, что сидит в Диоскуриаде с мечом в руке и многозначительно поглядывает в сторону Боспора, готовя ему к весне новые испытания. Флот Сервилия ушел на зимовку. Но не в ближайшие порты, как того хотел бы Махар, а на юг, к теплым берегам Вифинии.

– Ничего, – убаюкивали Махара друзья и советники. – Пусть Митридат зимует на кавказском берегу, около горной речушки Харес! Место скучное, бедное хлебом! Весной Помпей пожалует к нему в гости и заставит его плясать!

– Говорят, – докладывал Фрасибул, как-то добывавший свежие новости, – что в войске Митридата голод и полный разброд! Местные племена и греки Диоскуриады не дают ему провианта. Воины едят умерших! И даже вшей – там это принято! Недаром тамошних горцев называют фтейрофагами – вошеедами!

Часть IV
У Прометеевой скалы

I

У впадения реки Харес в Понт Эвксинский стоит город Диоскуриада, основанный милетцами. Это один из ранних очагов греческой колонизации на Кавказе, населенный потомками переселенцев из Эллады.

Расторопные греки-колонисты ведут торговлю со всеми племенами, живущими на побережье и в горах. А племен немало, что-то около семидесяти! Каждое носит свою отличительную одежду, говорит на особом языке и поклоняется племенным богам.

В условленные дни года в окрестностях Диоскуриады устраиваются огромные торжища. Племена обмениваются изделиями своих мастеров и плодами своей земли. Здесь же местные греки и заморские купцы скупают то, что им понравилось, и предлагают туземцам товары, привезенные из-за моря или сделанные в Диоскуриаде.

Фтейрофаги, одетые в шкуры диких козлов, приносят в кожаных мешках орехи здешней сосны, вернее – северного кедра, маслянистые, вкусные. Их покупают даже сирийские и египетские купцы. Известно, что орехи южного, ливанского кедра несъедобны.

На многолюдном торжище можно увидеть воинственных иберов, жителей гор, а также иберов с равнины, более мирных. Первые своими одеждами и вооружением напоминают скифов, вторые – армян или мидийцев. Иберы делятся на четыре больших рода: первый – это царствующий род, второй – жреческий, третий состоит из воинов и земледельцев, а четвертый – чернолюдье, которому богами указано гнуть спину на остальных.

Совсем дикими выглядят гептакометы, племя воинственное и темное. Говорят, что они живут на деревьях, как птицы. Их товар – дикий мед в дуплянках, обмотанных лыком. Мед горьковат, но из него получается хорошая пьяная брага.

Как торговые гости заглядывают сюда халибы или халдеи с изделиями из железа, тибарены, умеющие чеканить по серебру, и много странствующих купцов, среди которых немало и пиратов, сбывающих награбленное.

Но гордыми хозяевами здешних гор нужно считать многочисленных соанов, они господствуют над землями восточнее Диоскуриады. Соаны – сильное племя. Оно возглавлено царем, окруженным белобородыми советниками, которые представляют все роды и имеют право говорить царю правду в глаза. В случае войны соаны могут сразу выставить двести тысяч хорошо вооруженных воинов!

Соаны привозят на обмен и продажу тонкую овечью шерсть, мясных баранов и крупицы желтого металла – золота. Они добывают золото, промывая песок быстротекущих рек. При этом пользуются корытами с продырявленным дном и косматыми овчинами, на которые оседает драгоценный металл. Овчины высушивают и руками выбирают из шерсти золото. Рассказы о соанском «золотом руне» дошли до далекой Эллады и превратились в чудесную сказку.

II

Греки из Диоскуриады стараются дружить с соанами, на них и опираются в достижении порядка и безопасности на шумных торжищах.

Те и другие были встревожены, когда с юга показались нестройные, но многочисленные отряды отступающего войска. Иззубренные секиры, прогнутые шлемы, растерзанные дорогие кафтаны, залитые кровью и грязью, странная смесь роскоши с рваными лохмотьями, осунувшиеся лица и встревоженные, одичалые взоры, в которых отразились ожесточение и ужасы войны – все это выглядело как-то по-разбойничьи и вселяло страх в сердца местных жителей. При виде того, как всадники в лихорадочной спешке преодолевают каменистые гребни прибрежных высот, каждому казалось, что обозленное неудачными сражениями, разгромленное и голодное воинство с остервенением кинется грабить и убивать, срывая досаду на мирном населении.

Все местные племена, равно как и Диоскуриада, были данниками Митридата, признали ранее его власть над собою. Но это было формальное подчинение. Откупаясь ежегодными данями, кавказские греки и горцы жили по своим законам, мало интересуясь судьбами империи Митридата.

Появление понтийского войска во главе с самим царем вызвало замешательство и растерянность. Гадали: как поступить? Как встретить Митридата, хоть и разбитого римлянами, но еще способного нанести поражение слабым отрядам греков-колонистов и даже соанам, не изготовившимся к внезапной войне?

Городская община Диоскуриады поспешно собрала общий сход и решила на всякий случай вооружиться. Сотни рабов и свободных готовились завалить ворота города камнями. На зубчатых стенах появились отряды воинов, готовых к отражению вражеского штурма. С гор спустились конные разъезды горцев, пытающихся разгадать намерения ратей Митридата.

Простым людям хотелось увидеть среди этих мрачных вооруженных толп, так не похожих на царское войско, самого царя и его блестящую свиту. Предполагали, что Митридат появится под охраной лучших дружин перед стенами города или двинется горными дорогами в глубь соанских земель, дабы найти там безопасное убежище, удобное для обороны.

Но никто не обратил большого внимания на сотню всадников в бурках и косматых шапках, отделившихся от войска и занявших деревушку на склоне горы. Это было селение бедных горцев, состоящее из каменных и земляных хижин, закопченных и тесных. Одну такую хижину освободили, вручив хозяину серебряную монету. Передовой всадник легко спрыгнул с арамейского жеребца и, наклонив голову, вошел в жилище. Здесь около тлеющего очага он сбросил черную бурку и снял с головы папаху. Это был сам Митридат, теперь выглядевший стариком, с седой бородой и нависшими бровями. Седина волос и сухость выступающих скул, следствие забот и бессонных ночей, как-то не вязались с его быстрыми движениями и пристальным взглядом огненных глаз.

Он присел на затертые нары и отстегнул пряжку широкого пояса, сверкающего золотом и рубинами. Молодой красивый воин подскочил проворно и принял из его рук драгоценный меч.

– Здесь будет моя ставка! – сказал царь резким и звучным голосом, окинув глазами стоящих перед ним спутников. – Не на отдыхе мы, а в походе! И не пировать в обществе женщин пришли сюда!.. Помните – в Диоскуриаде наш временный привал! Идите к войскам, устраивайте биваки, следите, чтобы воины не грабили жителей! Мародеров – сразу на кол!.. Три дня отдыха – и за работу!.. Точите мечи, острите копья, оперяйте стрелы, учите воинов преодолевать горные перевалы и драться сплоченно! Иных дел и потехи не разрешаю!

– Слушаем и повинуемся, великий государь! – хором ответили все, кто стоял перед ним.

– Трифон!

– Я здесь, у ног твоих, повелитель! – упал на колени воин, звеня доспехами.

После земного поклона он поднял голову. При слабом свете его безбородое, морщинистое лицо выглядело как страшный череп, угловатый, застывший в жестоком оскале. Это был доверенный евнух царя, глава его личной охраны.

– Сам отнесешь две золотых вазы с серебряными монетами в дар городским храмам. Архонтам передашь, что я жду их к себе немедленно, зачем – узнают, когда придут!.. Отправляйся!

Царь остановил взгляд на стоящих справа соратниках, столь не похожих один на другого, – величественного Гая и сутулого, но уверенного в своем спокойствии Менофана.

– Ты, Менофан, отвечаешь за размещение войск и порядок в лагерях. А ты, Гай, не теряя времени, сооружай учебные поля и городки и начинай обучение молодых воинов горной войне и штурму крепостей!.. Идите оба!

Менофан склонил голову и вышел из хижины бочком, вслед за статуеподобным Гаем, который умел держаться с достоинством даже перед Митридатом.

– Тебе, Тирибаз, – продолжал царь свои распоряжения, – приказываю тотчас же направить верного человека к соанам. Жду их стариков, хочу напомнить им, что соанская держава обязана мне союзом и помощью, о чем есть клятвенная запись!.. Ты знаешь.

– Понял, выполню! – склонил голову Тирибаз, который еле стоял на ногах после утомительного перехода. Перс был изнежен и к походным трудам непривычен. Однако старался держаться бодро, зная, что царь не жалует слабых.

– Действуй!

– Отец! – раздался негромкий, но решительный голос Фарнака, теперь могучего мужа с курчавой бородой. Его бурка была залита грязью, красные сапоги стоптаны и облеплены глиной. Было видно, что в минувших походах он не чурался воинских трудов и, как всегда, старался быть среди бойцов.

– Знаю, что ты намерен сказать, – отозвался царь с мягкостью. – Хочешь идти с Менофаном к войску, не так ли?

– Ты мудр и всеведущ, государь!.. Хочу проследить, как будут лагеря укреплять, да и за коней боюсь, припотели они, голодны. Чтобы воины не опоили их!

– Да, да, сын мой, иди!

Красивый воин повесил оружие Митридата на сучок сухого дерева, стоящего посреди хижины, а сам, припав на колени, стал раздувать огонь в очаге, вытягивая трубочкой розовые губы. Пламя вспыхнуло и с треском охватило сухой хворост, заготовленный еще хозяевами. За дверью стемнело, зато в хижине стало светлее, потеплело.