Текст книги "Митридат"

XVIII

Царевич, утомленный строптивостью горянки, пытался что-то объяснить ей жестами, но она, сжавшись в комок, сидела в углу. Ее глаза горели в полутьме, как у рассерженной кошки, которая намерена защищаться.

– Пойми же, – говорил Эксиподр, сидя на богатом ложе, – ты рабыня, а я – царский сын! Захочу – и отпущу тебя домой, в горы! Но ты должна быть поласковее!

Он с досадой смотрел на царапины на своих холеных руках, и ему казалось, что у девушки глаза такие же колючие, как и ногти. Она не понимала его речей и жестов, так же как и того, что невольнице, купленной за деньги, царапаться бесполезно.

Вскочив на ноги, он направился к ней, протянув руки вперед и изобразив на лице улыбку. Но грохот шагов в коридоре заставил его остановиться и прислушаться. Кто-то толкнул двери с такой силой, что с потолка посыпалась сухая известь. Послышался невнятный говор, потом дрожащий голос Клитарха:

– Царевич, открой, за тобою пришли!

– Кто смеет?! – вскричал было Эксиподр в раздражении, но двери с треском рухнули, обдав его волной воздуха и пыли.

Свет и дым факелов ударили в лицо. В опочивальню ворвались царские воины, возглавляемые Битоитом, лицо которого в неверном освещении выглядело пугающе бесстрастным. По знаку царского телохранителя царевича схватили за руки и тут же сковали их золотой цепью.

– Волею великого государя! – отчеканил металлическим голосом Битоит.

Ошеломленный, подавленный Эксиподр недоуменно обвел вокруг широко раскрытыми глазами. Почувствовав, что происходит нечто страшное для него, спросил Битоита еле слышным голосом:

– Скажи, доблестный воин, в чем моя вина, почему я схвачен, как вор или враг? Я всегда был покорен воле великого государя, родителя моего!

Но не получил ответа. Звеня блестящей цепью, покрытой позолотой (привилегия царственных узников), он направился в окружении прочь из уютной опочивальни, обиженный дважды – сначала строптивостью молодой рабыни, потом гневом отца. Пытаясь осмыслить происшедшее, не заметил, как шагал по ночным улицам и оказался в мрачном подвале дворца, где остановился перед входом в темницу, о существовании которой даже не подозревал. Он словно очнулся от своих путаных раздумий, когда со скрежетом распахнулась черная дверь и навстречу потянуло запахом сырости и гнили. Что это?

Машинально шагнув через порог, он невольно вздрогнул, услышав, как дверь узилища захлопнулась за его спиной. Приглядевшись в полутьме, увидел соломенную подстилку на холодном полу, рядом кувшин с водой и ячменную лепешку, а выше узкую прорезь окна, в которое зябко веет предутренний гиперборейский ветер.

Все было так внезапно, непривычно, странно, что казалось сном. И вместе рождало в душе еще не испытанное чувство унижения, оскорбленного самолюбия. Плесень на стенах, сырой дух подземелья, грязь и гнилая труха на полу вызывали брезгливость. Долго ли отец продержит его в этом стойле, куда и лошадь хорошую поставить было бы жаль? А главное – за что, за какую вину?…

Следуя задуманному, Митридат не собирался оставлять Эксиподра в длительном неведении. Опять заскрипела дверь, вошел Тимофей и глухим голосом объявил, что великий царь решил казнить его за измену.

– Казнить?… За измену? – вскричал изумленный Эксиподр. – Я не изменял государю!.. Я и в помыслах не держал чего-либо противного делам и замыслам отца-государя!.. Невиновен я!

Тимофей повернулся и вышел, заскрежетала дверь, звякнул замок. Оставшись один, узник упал на пол и заплакал, как ребенок. Хотя он вырос в условиях постоянного страха, тревог и кровавых расправ, он всегда верил, что его царственному родителю невольно приходится быть суровым, даже жестоким. Врагов много: чтобы благополучно царствовать, надо уметь разгадать их тайные замыслы и немедля принять крутые меры. И когда слышал, что кто-то пострадал невинно, не верил этому. Ибо не считал отца каким-то зверем, жаждущим крови. Тем более не допускал, что сам станет жертвой подозрительности Митридата. И вот невероятное случилось! Он тоже оказался в числе предателей и изменников! Но ведь он не предавал и не изменял! Разве он хотел стать царем колхов, как Митридат-младший? Или намеревался перекинуться в лагерь римлян, как это сделал Махар? Он не говорил и крамольных речей, подобно Метродору Скепсийцу, царскому воспитателю и правой руке Митридата!.. Вспомнилось, как Метродор был направлен с посольством к армянскому царю Тиграну и в беседе с последним сказал нечто, не отвечающее замыслам Митридата. Этого было достаточно, чтобы обвинить его в измене и лишить жизни.

Утром опять появился Тимофей и досказал то, о чем вчера умолчал. Он сказал, что царица Стратоника вернулась из плена и тоже заключена в тюрьму за измену, ибо передала сокровища царские Помпею за обещание пощадить Эксиподра, когда тот попадет в его руки!

Узнав горькую правду, Эксиподр почувствовал приступ ярости, направленной против матери. Против той, которая любила его больше собственной жизни и совершила проступок ради его спасения. Но в своей заботе о благополучии сына она постаралась отвести от него удар очень далекий, хотела выстлать весь путь его жизни золотом из сокровищ Новой Крепости!.. И по женской близорукости подставила его голову под меч того, кто стоит рядом и от которого ничего не скроешь!

В отчаянии и страхе юноша проклял мать свою, упав на колени посреди темницы. Он громко произнес страшные слова, протянув руки к мрачным сводам узилища. Эти слова были услышаны стражами и переданы Митридату. Тот произнес с удовлетворением:

– Вот теперь настало время, когда Стратоника увидит сына, услышит его голос и допьет свою горькую чашу!

Он устроил им свидание. Женщина метнулась было к дорогому ей детищу, но сын оттолкнул ее. Весь в слезах, он стал упрекать ее, бросать ей в лицо обвинения и оскорбительные слова.

– Видишь! – кричал он вперемежку с рыданиями, потрясая перед нею позолоченными цепями. – Видишь – я узник, обреченный на смерть! Это ты по своей глупости погубила меня, так же, как и себя!.. Кто просил тебя об этом? Ты изменила государю, предала его, и пусть боги проклянут тебя за это!

Эксиподр был в отчаянии, не владея собою, держался не мужественно и явно старался в присутствии Митридата обвинить мать, рассчитывая на помилование. Но царь стоял в стороне и молчал. Поведение Эксиподра вызвало в нем чувство презрения, которое изгнало из его сердца остатки снисходительности. Он видел, как ничтожен юноша, как мелка душа его.

Помолчав, царь обратился к Стратонике с язвительным прищуром:

– Он прав, не я гублю твоего сына, это ты погубила его! Ты отдала врагу богатство, которое стоит полцарства, а своего любимчика не спасла! А если бы ты этого не сделала, – он продолжал бы вести веселую жизнь царского сына, а в будущем я поставил бы его царем или правителем одной из завоеванных земель!.. Но глупость – сестра измены! Ты сама убедилась в этом. Родной сын проклял тебя, а повелитель и супруг отверг тебя! Да и твой благодетель Помпей, в победе которого ты была так уверена, что-то не спешит выручить тебя! Он бежал с позором в Сирию, надеясь победами над более слабым врагом покрыть свои неудачи!

Обезумевшая от горя женщина в отчаянии кидалась то к сыну, который отвернулся от нее, то к царственному супругу, но тот смеялся страшным смехом и на ее мольбу лишь отрицательно крутил головой.

– Я виновата, государь, только я одна! – взывала она, ломая руки. – Это я предала тебя! Я и сейчас обманывала тебя! Не спасти сына пыталась я, нет, этого не было! Просто я хотела сохранить свои женские украшения, по бабьей глупости. И ради них открыла Помпею тайну!.. А о сыне я тогда и не думала! Да подтвердят это всесильные боги!.. Только я виновата, – значит, и отвечать мне одной! Пытай меня, жги огнем мое тело, убей меня! Я все это заслужила. Но при чем здесь мой мальчик, сын твой и мой?… Дитя любви нашей! Не в чем его винить, и прощать ему нечего! Ибо он ни в чем не провинился перед тобою! Он нежный голубь, детище твое, второй, после Фарнака, царевич! Больше нет у тебя сыновей, так сохраним этих, последних!.. Разве можно казнить мальчика за то, что его мать глупа?… Боги осудили бы тебя за такой поступок, подумай, о великий!

Она говорила это с умоляющим и вместе доверчивым видом, как бы убедившись, что сердце отца смягчилось и он готов проявить милость.

Но Митридат рассмеялся, проведя по бороде рукой, блистающей перстнями. При этом глаза его горели холодным огнем, в них отражались коварство и свирепое наслаждение мучительством.

Видя, что женщина ползет к нему по полу, намереваясь обнять его ноги, он брезгливо отстранился и отбросил ее ударом мягкого скифского чувяка.

– Хватит! – отрезал он. – Ты прочувствовала, что значит изменить понтийскому царю! Теперь каждый получит свое!

И вот она стоит на излучине берега, у самого моря, куда ее доставили в крытом экипаже. Она все еще надеялась, что Митридат будет милостив к Эксиподру. Ее сердце хотело выскочить из груди, когда напротив, за полосой спокойного моря, образующего заливчик, показалась другая карета, из которой вышел сам Митридат в сопровождении Битоита и евнуха Тимофея.

По знаку царя воины вытащили из кареты скованного Эксиподра и вывели его на песчаную полосу, замусоренную ракушками и морскими водорослями. Было утро, откуда-то доносились крики петухов и лай собак. Свежий ветер развевал мягкие кудри ее сына. Но он не смотрит в сторону матери, он сердится, он ненавидит ее!.. И в эти последние мгновения Стратоника убеждала себя, что Митридат хочет казнить ее на глазах у сына для острастки. Но не тронет ни в чем не повинного Эксиподра! Но что это?…

Стратоника вдруг поняла, что сейчас произойдет страшное. Она метнулась вперед с криком отчаяния и ужаса, стражи едва удержали ее. Митридат стоял в стороне, словно любуясь происходящим. Его лицо было искажено, как у злобного финикийского бога, имя которому Молох… Он поднял руку. Воины направили копья в спину царевича. Царь опустил руку.

Пронзенный несколькими стальными остриями, Эксиподр упал, окрасив песок алой кровью. Стратоника кричала, рвалась, совсем обезумела. Она кинулась бы в воды залива, чтобы оказаться около тела сына, но ее крепко держали. Она попыталась выкрикнуть убийце слова проклятья, но спазмы сжали горло.

Царь повернулся спиною и вошел в экипаж, поддерживаемый приближенными. А обезумевшую мать увели, не позволив ей приблизиться к телу сына. Оно должно было оставаться непогребенным на морском берегу, пока хищные птицы не расклюют его.

XIX

Бессмысленная жестокость, с которой был умерщвлен Эксиподр, потрясла всех. Казалось поразительным, что после бесславной утраты пятерых детей Митридат не только не стал более внимательным к остальным, но из одного мстительного чувства к Стратонике убил на ее глазах ни в чем не повинного Эксиподра!.. Это было чудовищно! Теперь никто не сомневался в том, что Митридат пребывает во власти кровожадных духов ночи. И каждый приближенный мог задать себе вопрос: не моя ли следующая очередь напоить своей кровью вампира в образе царя?

С особой остротой этот вопрос вставал перед Фарнаком, теперь единственным и последним царским сыном. Тем более что Фарнак уже чувствовал себя виновным в еретических мыслях, растущем неверии в замыслах отца и в их тайном осуждении.

Его сближение с некоторыми боспорцами едва ли осталось неизвестным отцу! И кто знает, может быть, отец-государь уже решил судьбу своего последнего сына! Ведь он всеведущ, ибо распознает заговорщиков с помощью демона-покровителя!

Фарнак так проникся чувством обреченности, что стал необычно богомольным. Тайком приносил жертвы всем богам, умоляя их отвести от него гнев отца. Вместе с тем в нем крепло убеждение, что действия отца ошибочны, а замысел завоевать мир – граничит с безумием. Видимо, боги отвернулись от Митридата, а злые демоны полностью овладели им! Они вселились в его тело; это они выглядывают из его глаз, толкают его на жестокости, имея одну цель – погубить его самого, а вместе с ним и его близких и подданных!

Предчувствие близкой катастрофы было усилено гаданиями Левкиппа, у которого Фарнак бывал по совету Асандра. Он просил старого жреца вопросить судьбу о грядущих испытаниях. Левкипп коптил зеркала, рассекал тушки жертвенных кур и ягнят, всматривался в полет священных голубей, кричал в глубокие колодцы и слушал отзвуки собственного голоса.

И во всех случаях говорил, что боги ждут появления «мужа, сильного духом», который нашел бы правильный путь, им угодный. Боги помогли бы ему остановить крушение всего сущего, восстановить равновесие между людьми, богами и стихиями.

– Ныне такое равновесие нарушено, – говорил жрец проникновенным тоном, – хотя мне далеко не ясно, кто, собственно, виновен в этом? Но нарушение очевидно! Люди пребывают в смятении и разброде, порядка нет, насилие гуляет по дорогам, льется кровь невинных, царство Боспорское распадается, а варварские полчища собираются, как градовая туча, намереваясь совершить всеуничтожающий набег на священные земли наши! Стихии восстали – землетрясение разрушило здания и стены городов! Ураганы вырывают с корнями деревья, страшные засухи сменяются не менее страшными ливнями, уничтожающими посевы!.. Ясно, что боги гневаются, а духи зла и разрушения резвятся у порогов домов и храмов наших!

– Скажи о грядущем походе против Рима! – нетерпеливо вопрошал Фарнак.

– Прости, пресветлый царевич, – уклончиво отвечал Левкипп, – но ведь гадания не говорят ни о чем прямо. Ясно одно – поход против Рима, может быть, и угоден богам, но, как видно, время для него еще не наступило! Что-то мешает этому великому делу! А что – рука тех же богов!.. И, пожалуй, спешат с этим походом именно духи зла! Они хотят оставить Боспор беспомощным перед натиском варваров! И это будет, если сыны и мужи наши уйдут на запад! Получится, что мы потеряем очаги и земли наши, а обретем страшную войну, в которой уже не на что будет опереться, ибо позади будут лежать лишь развалины и трупы наших близких!

С каждым посещением храма Зевса Спасителя Фарнак укреплялся в дерзновенной мысли, что, если не помешать отцу-государю в его предприятии, он погибнет сам и ввергнет всех в пучину безнадежной войны. И, уже потеряв Понтийское царство, оставленное за морем в развалинах, Митридат также потеряет и боспорские владения. Сам же превратится в бродячего воителя, у которого ничего нет, кроме наемного войска и шатра, где он ночует. Чем же он будет отличаться от пирата? Царь без царства, живущий войной и грабежом!.. Одна мысль об этом приводила Фарнака в состояние небывалой душевной тревоги. Он не спал ночами, все думал, как предотвратить неизбежное. Обращаясь к богам, подолгу беседовал с ними, заявлял, что готов следовать их указаниям, пусть только они поддержат и вразумят его! В чем поддержат – не говорил, ибо старался не уточнять того, о чем и подумать было страшно.

Между тем Митридат действовал. Оказавшись перед лицом всеобщего развала своего сборного войска и восстания городов, он решил ускорить осуществление рискованного замысла – призвать на помощь полчища скифских кочевников, под внешним предлогом пополнения ратей перед походом. При этом рассчитывал улучшить взаимоотношения со степью, привлечь сердца степных главарей. Даже предполагал перенести точку опоры своего могущества из малонадежного Пантикапея в гущу кочевых воинственных племен.

Были собраны богатейшие подарки, невиданные заморские ткани, седла, обтянутые узорчатой цветной кожей, позолоченное оружие и украшения из серебра и слоновой кости с самоцветами.

Как проигравшийся игрок, царь бросал в игру последнее, что имел, рассчитывая этим спасти свое положение и укрепить власть.

– Но этого мало, – качал головою Митридат, думая, что сейчас кстати было бы породниться с царем Фарзоем и его лучшими князьями. И приказал привести к нему Клеопатру.

Когда та, после земного поклона, поднялась на ноги, он ласково сказал:

– Ты уже невеста, дочь моя. И пора тебе стать женой достойного! Ты запала в сердце скифского царя еще тогда, на охоте! Теперь все узнали о твоей смелости, признали тебя бесстрашной воительницей, а у скифов и особенно сарматов это ценится превыше всего! Думаю, что, став женой царя Фарзоя, ты укрепишь мой союз со Скифией и поможешь мне скорее собрать войско для выступления на запад, против Рима!

Клеопатра безмолвно склонила голову, зная, что никаких возражений отец не потерпит и ни с какими ее просьбами не посчитается.

– Не одна поедешь, – добавил Митридат, словно угадывая мысли девушки, – с тобою поедет Орсабарис!.. Она молода и игрива, хотя, как и ты, не блещет красотой! Она будет подругой самому большому князю из рода вепря, это второй по силе род в Скифии, после царского!

Так неожиданно определилась судьба Клеопатры и Орсабарис. Обе царевны должны были войти в сумму дорогих подарков, предназначенных Митридатом для привлечения сердец скифских вожаков.

Об этой новости сначала узнал царский гинекей, а за ним весь двор и город. Боспорские архонты и жрецы сразу встревожились, понимая, что означает для Боспора направление царских дочерей в стан воинственных кочевников.

Левкипп встретился с Асандром, как с главой города, в потайном помещении храма, где они долго беседовали. Жрец питал некоторые сомнения в том, насколько Асандр будет согласен с ним. Ибо первый архонт и стратег пользовался доверием и поддержкой Митридата, благодаря которому и укрепился на вершине власти, захваченной им в обстановке всеобщего замешательства. Но Асандр спокойно и без застенчивости заявил, что он был и остается радетелем успеха и благополучия Пантикапея, ради чего и возложил на себя бремя власти и забот.

Просветлевший Левкипп с удовлетворением закивал головой, говоря, что боги поддерживают преданных родине и восславят Асандра, если тот интересы города поставит выше всего.

– Я всегда служил интересам своего города, богам его и ратовал за целостность и могущество Боспорской державы, – подтвердил Асандр.

– Так принеси жертвы и вознеси моления Зевсу!

Совершив жертвенный обряд, заговорили о делах. Левкипп перешел к самому главному из дел, не теряя времени на второстепенные.

– Если царское посольство с подарками и невестами достигнет Неаполя, Фарзой может соблазниться дорогими подношениями и двинет войска на Боспор! – горячо говорил он. – Фарзой же давний враг наш, недаром он был другом рабского царька Савмака! Он не упустит случая пограбить Боспор! Это может стать концом нашей свободы!

– Как же ты, почтенный отец, думаешь воспрепятствовать этому?… Вразуми меня!

– Митридат охвачен духом безумия, боги отняли у него разум!.. Он погибнет сам и погубит нас! Надо привлечь на нашу сторону Фарнака, он достоин занять место отца, дабы удержать всех нас у края бездны!

– Понимаю, сам думал об этом. Не так просто сделать это. Царевич горд, не любит, когда ему навязывают волю со стороны! Вот если бы он сам решился, тогда другое дело!

– Ты был смелее, когда склонял Махара на измену отцу!

– Тогда Митридат был далеко, а сейчас – в Пантикапее! Он нынче лют, как голодный волк! Так и смотрит, кого бы посадить на кол! Сына убил!.. И если мы сделаем один неверный шаг, нам придется занять высокое, хотя и не очень удобное, место на колу! Я видел, у царских палачей заготовлена целая куча кольев!

– Ух!.. Страшные слова ты говоришь, да пронесется их влияние мимо, как порыв ветра!.. Но время не ждет, надо действовать! Фарнак склонен к богам города, душа его в смятении. Попробуй побеседовать с ним! А пока – готовь отряд верных людей! Нужно перехватить царский караван, как только он выйдет из города!..

– А если Фарнак не пойдет против отца?…

– Будем действовать без него! Другого выхода нет!.. Дерзай, сын мой, иначе будет поздно!.. Да помогут тебе боги!

Их разговор был прерван шумом в храме. Послышались голоса, топот ног. В потайную келью заглянул иеродул и, приложив ко рту ладонь, сообщил с гримасой, долженствующей изображать тайну:

– Почтенный Левкипп! В храм вбежал царевич Фарнак, бледный, не в себе! Он упал перед лицом Зевса и молится!

– Да? – переспросил жрец, многозначительно поглядев на Асандра. – Молится?… Это хорошо, если человек обращается за советом и помощью к богу!.. Иди, не мешай нам и ему!

Обратившись к Асандру, Левкипп сделал рукой магический жест, говоря:

– Добрый знак, добрый знак!.. Зевс явно споспешествует нам!.. Останься здесь и подожди! Этот приход царевича как нельзя кстати!..

Левкипп приосанился, принял вид, достойный главного жреца, и вышел в просторную целлу храма. Здесь увидел стоящего у колонны Фарнака, который протягивал к идолу руки и громко вопрошал:

– Великий Зевс, я жду твоего указания: как поступить?… Я готовлюсь принести тебе великие жертвы, только не откажи мне в помощи! Ты видишь поступки моего отца-государя, он почти всех дочерей роздал князьям малых племен, как кобыл, обрек царевен на положение наложниц!.. О великий!.. Он казнит сыновей и подданных, как андрофаг, питающийся человеческой кровью! Его разум затемнен, безумие вселилось в его сердце!.. Вчера он казнил Эксиподра, сегодня отдает двух дочерей в дар скифскому царю, как рабынь! Скажи, что делать мне и не моя ли следующая жертва – сложить голову по капризу отца-демона?… Вразуми!

– Зевс услышал тебя! – раздался мягкий и вкрадчивый голос жреца.

Фарнак вздрогнул и опустил руки, смущенный своим душевным порывом, которому не мог противостоять. Жрец слышал его роковые слова и теперь разгадал его тайну!..

– Не тревожься, достойный сын царя, ты уже замечен богами, они возлюбили тебя! Сегодня я приносил утреннюю жертву и вопрошал бога. Он ответил…

– Что ответил он? – быстро вскинул голову царевич.

– Он ответил, что время раздумий прошло, настала пора великих дел!

– Что это означает?

– А вот что! – С этими словами Левкипп взял Фарнака за руку и с ласковой умиротворяющей улыбкой повел в глубь храма. Царевич, смелый в боях, робел перед лицом высшего бога, верил в его прямое участие в делах людей. Сейчас ему показалось, что Зевс смотрит на него одобрительно из полутьмы храма. Он почувствовал себя увереннее и доверчиво последовал за жрецом, перед которым приоткрыты тайны будущего.