Текст книги "Митридат"

XV

Есть слухи, которые распространяются с быстротою ветра. Весть о восстании Фанагории, осмелившейся бросить вызов Митридату и взять заложниками его сыновей и дочь, сразу стала достоянием всего населения Боспора. Она проникла во все уголки царства, прокатилась, как перекати-поле, по полынным степям и достигла дымных юрт кочевых племен. Не менее волнующей новостью оказалась и неожиданная массовая измена значительной части воинов-пиратов, а с ними и бывших рабов, которые бежали в море на царских боевых кораблях.

– Крысы бегут с обреченного судна! – изрекли люди рассудительные, пожилые. – Боги явно гневаются на Митридата, они не одобрили его намерения воевать против Рима.

Вторым после Фанагории отпал от Митридата как всегда задорный Нимфей, за ним последовала торговая Феодосия, сильно пострадавшая от упадка морской торговли. Пришло известие, что херсонесцы разоружили Митридатов гарнизон, предварительно напоив воинов допьяна крепким вином. И объявили Херсонес самостоятельным полисом, городом-государством, каким он был всегда, на протяжении веков.

Гоплиты из местных греков, на которых Митридат возлагал надежды как на стойкую пехоту, стали толпами уходить из лагерей, поспешая возвратиться в свои города.

Оставшиеся в лагерях наемники, бывшие пираты и освобожденные рабы почуяли приближение конца. Окрыленные примером тех, кто успел бежать в море и угнать царские суда, они стали сговариваться и все смелее учинять групповые побеги кто морем, кто сушей. Число мятежных кораблей, рыскающих по просторам Понта Эвксинского в поисках добычи, возросло. Умножились и шайки грабителей на дорогах Боспорского царства. Насилие царило всюду, жизнь становилась невыносимой. Возле храмов слышались стенания и вопли молящихся, убежденных, что наступает конец света.

И хотя великая рать, созданная Митридатом столь дорогой ценой, распадалась на глазах, упрямый царь был, пожалуй, единственным человеком, который не разделял общих настроений. Он не принадлежал к тем малодушным, которые падают духом в случае неудач. Его распаляли неудачи.

Выслушивая доклады Менофана о развале войска, он жестоко смеялся, его лицо становилось страшным. Сжав кулак, он грозил изменникам, говоря:

– Пускай бегут слабые и трусливые, нам с ними славу не делить! Придет время – они за все получат сполна! А боспорских греков, этих двуличных и хитрых торгашей, я накажу уже сейчас!.. Я заставлю их вернуться в лагеря и пойти за хвостом моего коня!.. Слава богам, есть у нас друзья!.. Обратимся к скифам, они не откажутся припугнуть боспорян, своих вечных врагов!

Это означало, что царь замыслил ввести в пределы Боспорского царства скифские полчища, дабы с их помощью восстановить свое могущество, смирить города и удержать вкупе распадающееся войско. Весть об этом облетела всех.

Обычно терпеливые и осторожные греки, пораженные такими намерениями Митридата, вдруг воспылали боевой страстью и торопливо создавали отряды ополчения, теперь уже для отражения варварского нашествия.

– Братья! – призывали ораторы на площадях. – Вооружайтесь! Царь Митридат вознамерился призвать степняков против нас для поддержания своей власти!.. Готовьтесь к обороне!

Пребывая во дворце по причине болезни, Митридат слышать не хотел о том, что творится вокруг. Одержимый одной мыслью о походе на запад, он был убежден, что стоит ему стать на дорогу войны и дать воинам первые победы и первую добычу, как все вновь сплотятся вокруг него, а дымные факелы сомнений погаснут.

Он верил в таинственные предначертания своей судьбы и предопределенность грядущей победы. Ему представлялось, что как только он высадится с пехотой в устье Истра, римляне впадут в панику. И тогда сенат с поспешностью отзовет войско Помпея из Сирии для защиты римского государства. Это явится сигналом к восстанию для всех анатолийских народов. Они поднимутся на великую войну против римлян-поработителей и призовут его, Митридата, опять на престол предков.

Он обласкал оставшихся сынов и дочерей, восхищался мужеством Клеопатры, ставил ее в пример другим.

– Жаль, что ты не родилась мужчиной, – говорил он, – ты смогла бы отличиться в той войне, которая нам предстоит! Скоро, скоро выступаем мы в великий поход против нашего врага – Рима!

XVI

Только самые близкие к царю люди, его преданные евнухи, видели, как терзается Митридат от горького сознания, что мятежный город Фанагория держит в плену его пятерых детей. Фанагорийцы заявили: если он попытается вновь применить силу против них, они умертвят всех царевичей и царевну Эвпатру.

Связанный по рукам этой угрозой, царь не раз впадал в ярость. Демон мести вселился в него, и с каждым днем он становился свирепее. Не будучи в состоянии наказать фанагорийских изменников, он испытывал жажду крови, которая мучила его днем и ночью. Нужно было сорвать на ком-то злость, излить на кого-то пену ярости, показать всем, что он еще всевластен, и убедить себя в собственном могуществе. И хотя он стал появляться на людях (язвы на лице подсохли) и даже выглядел уверенным и внешне спокойным, его горящие глаза скользили по лицам приближенных, словно выискивая жертву.

В эти злосчастные дни в порту Пантикапея сошли с торгового судна две женщины, охраняемые вооруженным рабом. Они скрывали лица и старались не привлекать к себе внимания случайных встречных. Прошли к воротам акрополя. Одна приподняла покрывало, затеняющее ее лицо, и что-то сказала стражам. Те вызвали старшого. После короткого опроса пришедших начальник стражи ушел, потом вернулся в сопровождении Битоита. Последний, не меняя выражения окаменевшего лица, провел женщин внутрь дворца. Открыв двери царских покоев, он пропустил незнакомок вперед, а сам остался в коридоре.

Женщины, увидев стоящего перед ними Митридата, повалились на пол.

– Встаньте, – коротко молвил царь.

Когда они поднялись, он приказал обеим откинуть покрывала.

Это были Гипсикратия и Стратоника. Обе исхудавшие, со следами загара на лицах. Они настолько изменились, что Митридату показалось, будто перед ним другие женщины.

Гипсикратия с ее черным пушком на верхней губе выглядела совсем мужчиной, утратив последние черты женственности и мягкости. Видно было, что долгие странствия под личиной мужчины, неудобные ночлеги, зной и холод, случайная грубая пища не способствовали сохранению женственной красоты. Выполнив царский приказ, она заплатила за это ценою своей внешности.

Царь смотрел милостиво и вместе с тем испытующе. Думал при этом, что Гипсикратия не только огрубела в скитаниях, но и осквернена общением с людьми низкими, может быть и близостью с ними. Ее тело впитало в себя много такого, что сделало ее уже непригодной для царского ложа. Кто знает, возможно, тайные болезни, полученные от нечистого питья и непроваренной пищи, а также от тех людей, с которыми свела ее судьба, гнездятся в ее крови, готовые выступить на коже в виде сыпи или язв. Нет, наложница, которая скиталась невесть где больше двух лет, годится лишь в кухонные прислуги, но не в подруги к царю царей!.. И тут же решил отлучить ее от собственной особы навсегда.

– Ты, Гипсикратия, показала себя верной и исполнительной рабой! – сказал он милостиво. – И заслужила покой и отдых! Иди отдыхай, вот тебе награда!

Он протянул ей ларец, в котором переливалось всеми цветами радуги ожерелье из скифских самоцветов. Награда немалая, целое состояние! Но женщина сразу поняла: этот подарок – все, что она заслужила! Это прощальный дар, на большее она претендовать не может.

Взяв в руки ларец, Гипсикратия склонила голову, думая при этом, что царь стал совсем другим. Вместо могучего и любвеобильного Митридата перед нею предстал старик с обтянутым пестрым лицом, расписанным болезнью. «Видно, опять проступила его давняя хворь, – вздохнула она тайком, – его утомили заботы и великие дела!.. Кто позаботится о нем?» Вспомнилась хижина в Диоскуриаде и то возбуждающее питье, которое она варила ему на очаге.

– Благодарю тебя, о господин мой! – сказала она, упав на колени.

– Иди, ты свободна!

Оставшись наедине со Стратоникой, Митридат почувствовал, как искры тщетно подавляемого гнева опалили его сердце. Он задышал глубже, ноздри дрогнули, глаза зажглись мерцающим огнем.

Стратоника стояла перед ним в дорожном платье, уже не молодая, но еще красивая, способная воспламенить мужскую страсть. Возможно, она так и расценила явное волнение своего царственного супруга. Она откинула с плеч грубый плащ и осталась в красном хитоне до колен. Протянув обнаженные руки, заговорила с чувством, в котором выражалась еще несмелая, с трудом сдерживаемая радость желанной встречи:

– Мой супруг, повелитель и бог, величайший, непобедимый и несравненный!.. Кто измерит мое счастье, мое ликование? Кто, кроме тебя, способен услышать песню сердца моего, увидеть огонь души моей?… Сбылось то, о чем я дни и ночи молила богов, – я увидела тебя, нашла тебя во всем великолепии, во всей мужественной красе твоей, в окружении божественного сияния!.. Прими рабу твою, позволь ей найти радость жизни у ног твоих!

С этими словами Стратоника опустилась на пол, распростерлась ниц на каменных плитах, ожидая, что сейчас сильные руки поднимут ее и она услышит слова милости и признания ее любимой супругой, старшей в гинекее, царицей! И одновременно, с непередаваемым томлением представила свою встречу с любимым сыном, который где-то здесь, недалеко, дорогой, желанный!.. «О, Эксиподр, сын мой!» – в упоении кричало ее сердце.

Но прошли два-три мгновения, бесконечно коротких в любви и счастье, сейчас же показавшихся женщине веками. И то молчание, которое было ответом на ее слова, отозвалось в ее груди тревожным предчувствием, как перед началом грозы.

Она робко подняла голову и вздрогнула, встретившись с пронзительным, насмешливо-жестоким взглядом царя.

– Ты ползаешь у моих ног, как змея, готовая укусить своими ядовитыми зубами! – зловещим шепотом произнес он.

Лицо его, и без того страшное, исказилось, потемнело, судорога молнией прошла по щеке. Костлявая рука сжимала рукоять кинжала. Трудно передать, что творилось в этот миг в душе Митридата. Он хотел тут же, немедля, убить изменницу. И уже потянул из ножен отравленный клинок. Вот она, та жертва, которая должна принять на себя его ярость!.. Но, представив Стратонику мертвой, в луже крови, он почувствовал, что этого мало, это слишком просто! Убить одним ударом за такую страшную измену – значит оказать милость! Нет, надо придумать что-то другое!.. И он придумал.

«Да, да, – шептал он, беззвучно шевеля бескровными губами, – мало убить эту хитрую змею! Надо заставить ее пережить больше, чем пережил я, когда узнал о ее вероломстве!»

– О государь! – с трудом произнесла подавленная Стратоника. – За что ты встречаешь меня гневом! Чем я провинилась перед тобою?

– Забыла? – с ядовитым смехом отозвался царь. – Забыла? Но я-то не забыл! Неужели ты думала, что меня можно обмануть? Или ты не знала, что самые хитрые козни врагов я разгадываю, как детскую загадку? И решила, что твоя измена не дойдет до ушей моих?… О боги!.. Ты отдала сказочное сокровище лютому врагу моему Помпею, открыла тайники и вручила ключи от них жадному римлянину! И все это лишь за одно ничем не подтвержденное обещание – помиловать твоего сына, слюнявого красавчика Эксиподра, буде он попадет в плен!.. Не так ли?

– О государь!.. Ведь Эксиподр и твой сын! Он дитя любви нашей.

– Так почему же ты вверила судьбу нашего сына злому недругу Помпею? Или ты заранее похоронила меня, утвердилась в мысли, что я побежден, и поспешила переметнуться в стан врагов?… Какая низость, Стратоника, какой позор для царицы! И теперь ты лжешь мне, говоря, что молила богов о встрече со мною!

– О великий, но я же прибыла к тебе, не осталась там, в завоеванных римлянами пределах!

– Это я заманил тебя, как лисицу в силок! И ты попалась на приманку! А приманка – твой сын Эксиподр! Не ради меня ты возвратилась, а ради него! Ибо я сказал Гипсикратии – не вернется Стратоника, Эксиподр умрет!

– Я вернулась! Я вернулась! – почти закричала женщина. – Выслушай меня! И накажи, если я виновата!.. Я выдала сокровища Помпею не потому, что не верила в твою победу, а потому, что эти сокровища уже бесполезны для тебя! Если ты вернешься на трон Понтийского царства, то не благодаря тому, что у тебя есть тайники, а благодаря своим силе и уму! После победы над Римом ты получишь сокровища куда большие, чем клад Новой Крепости!.. Я же хотела одного – сохранить жизнь сына, если бы он в юношеской запальчивости вдруг попал в плен к врагу!.. Вот и все! Неужели жизнь твоего прекрасного сына не стоит этого мертвого богатства? Ведь есть еще тайники, в других местах. И, наконец, победив Рим, ты получишь эти богатства обратно вместе с трофеями!..

– Ты отдала врагам сокровища, о которых и Крезу не мечталось! На них можно было снарядить стотысячную рать!.. И все же дело не только в этом. Главное – ты изменила мне, продала мою тайну врагу, озолотила ненавистного Помпея! И пришла не с раскаянием, но с обманом, думая, что я ничего не узнаю! Ты готова была жить рядом со мною, убедившись, что я опять силен и властен! И, конечно, опять изменила бы при случае! Но ты знаешь мой обычай: изменникам одна награда – смерть!

– Я готова умереть, – с покорностью склонила голову Стратоника.

– И здесь ты хитришь, – язвительно усмехнулся царь. – Говоришь одно, а думаешь другое! Хочешь отвести мой гнев на себя и обеспечить покой сыну своему!

– А при чем сын мой? – с живостью и тревогой отозвалась женщина. – Не он изменил тебе, а я, хотя и я душой принадлежала тебе, когда отдавала этот бесполезный клад!

– Немалый подарок врагу! Но, повторяю, не в кладе дело, а в твоем вероломстве! Ты ответишь за него. Эй, люди!

– Но великий повелитель, я еще не видела сына своего, разреши перед смертью встретиться с ним?

– Встретишься, встретишься! – со злорадным ликованием ответил Митридат, жестом руки приостанавливая вбежавшую стражу – Только не сейчас, а немного позже!

Стратоника вдруг поняла, что ее участь была решена задолго до этого дня, – видимо, еще тогда, когда Митридат направлял к ней Гипсикратию. Неожиданно она почувствовала приступ тоски и жалости к себе, рыдания непроизвольно потрясли ее тело, она уронила голову на холодные плиты пола, обливая их слезами.

XVII

Хор девушек дружно исполнял приветственный гимн под звуки нескольких кифар.

Синяя дымка ароматных курений затянула своды «чертога любви», как его пышно именовали. Два раба внесли стол, накрытый тонкими яствами и старыми винами. Сам хозяин и устроитель встречи поспешил по персидскому ковру навстречу высокому гостю, держа пухлыми пальцами чашу, наполненную до краев.

Хозяин был толст и в цветном хитоне выглядел принарядившимся сатиром. Это был преуспевающий Клитарх, прозванный Жабой. Его обнаженные руки, обросшие черными волосами, и эллинские сандалии на кривых ногах казались принадлежностью комического актера. Впрочем, он и не возражал быть таким в жизни. Вел себя игриво, подмигивал певицам, как бы поощряя их, и пританцовывал на ковре, действительно напоминая собою прыгающую жабу.

Гость появился в сиянии многих светильников, испускающих дрожащий свет и запах горелого масла. Пение усилилось, громче задребезжали жильные струны. Клитарх расплылся в улыбке и протянул чащу.

Царевич Эксиподр ответил на радушный прием веселым смехом, взял из рук хозяина чашу и, кивнув девушкам, как старым знакомым, вытянул ее до дна. Клитарх повел бровью, и девушки, подобно стайке пестрых птиц, вспорхнули и окружили гостя со смехом и возгласами радости. Самые красивые взяли его под руки и провели к столу.

Клитарх приблизился бочком и, прикрыв широкий рот волосатой рукой, что-то шепнул царевичу на ухо, указав глазами в сторону окна. Там стояла в застенчивой позе смуглянка, одетая в ниспадающие эллинские одежды.

– Это она? – спросил Эксиподр со смешком.

– Она самая; нетронутый цветок, весенняя зорька! Имя ей Зариада! Лишь вчера сошла с корабля, не знает иного языка, кроме родного керкетского!.. А поет – фэ!..

Клитарх сложил пальцы в пучок и поднес к губам.

Вошла Итона, как всегда быстрая и гибкая, одетая в облегающий тело восточный наряд, напоминая собою жрицу Астарты. Она ударила в гонг и возглавила общий танец. Царевич, угощаясь сладостями и винами, любовался танцовщицами, поглядывая на Зариаду.

Потом все расступились, дали место дочери горного Кавказа. Та взяла лютню и, проведя по ее струнам рукой, запела что-то тягучее, грустное, напоминающее о приволье тех гор, где она выросла и откуда была продана в рабство.

– Ты видишь, преславный царевич, – живо зашептал Клитарх, – девушка одна, у нее нет покровителя!.. Она станет твоею тенью, если ты согласишься утешить ее!

– Да, да, – ответил Эксиподр, – я готов утешить ее. Но на каком языке я скажу ей слова утешения?

– На языке любви, – быстро нашлась Итона, стоявшая около. – Этот язык понятен всем, а девушкам особенно!

Сегодня царевич не стал играть в прятки и жмурки с поцелуями, как обычно. Ему не терпелось остаться наедине с новенькой и испытать свои способности утешителя. Он поднялся из-за стола, раскрасневшийся от вина и волнения.

– Как он красив, наш царевич! – переговаривались девушки.

– Я доволен тобою, Клитарх, – сказал он хмельным голосом, – возьми вот это!

Хозяин на лету подхватил золотую гривну с самоцветом.

– А это вам за пение и танцы!

Девушки с визгом и смехом кинулись собирать монеты, раскатившиеся по полу.

С торжественным пением гостя и Зариаду повели в опочивальню. Девушки подбежали к столу и стали хватать с тарелок сладости.

– Не наедаться! – строго предупредил Клитарх. – У нас еще будет важный гость!.. Идите в нижний покой и не перепутайте, кому что говорить!

Что-то вспомнив, он поднял руку и щелкнул пальцами. По этому условному знаку все девушки поспешили отдать хозяину подобранные на полу деньги.

– Второго гостя встретишь ты, Итона, будь внимательна! – сказал он. После чего оставил «чертог любви» и направился в большое здание во дворе, откуда слышались пьяные песни и грубый смех. Там развлекались воины, для которых угощение и вина были подешевле, а девушки попроще, они не блистали богатыми нарядами и хорошими манерами. Здесь он забрал холщовую кису с деньгами и, уединившись в каморке, стал подсчитывать выручку дня.

– Медь, больше медь, – бормотал он, – деньги воинов и матросов! А вот и серебрушки от горожан!.. А это…

Придвинув светильник, Клитарх внимательно оглядел дар Эксиподра. Вещь дорогая, все видели, когда он ее получил, видела и Итона – око и ухо Парфенокла. Такую драгоценность не утаишь! Вздохнув, он положил гривну в шкатулку вместе с несколькими золотыми и серебряными монетами. Парфенокл сам решит, что должно быть передано в городскую казну. Гривну, наверное, возьмет себе! Что ж, это его право, он подлинный хозяин веселого дома, а Клитарх всего лишь управитель, эконом, у которого забот много, а доходы мизерные!..

Но в душе Клитарх благословлял судьбу, ибо кончились его невзгоды, он нашел надежного покровителя в лице Парфенокла, доходное место и получил признание городских властей, которые оценили его скрытые таланты. Он не ограничился скромной ролью доверенного эконома, но быстро наладил дело, к которому всегда чувствовал склонность.

Жаба-Клитарх отменил обрядовые моления и жертвоприношения, так как некому было молиться и приносить жертвы. Богиня осталась среди развалин храма, овеянная ветрами и обсыпанная уличной пылью. Пока решался вопрос о восстановлении храма, Клитарх создал нечто вроде римского лупанария, где каждый мог развлечься по средствам. Для избранных предназначались «чертоги любви» – уютные уголки, куда рядовым воинам и людям черным доступа не было. Завсегдатаями «чертогов» были не только богатые горожане, но и знатные военачальники и советники Митридата. За короткое время веселый дом стал известен далеко за городской чертой. Угощения, вина, смазливые женщины по доступной цене привлекали к нему сотни посетителей. Вместо расходов на содержание служительниц Афродиты женский дом стал приносить прибыли, которые превзошли прежние храмовые доходы, окупили щедрость Парфенокла и потекли неиссякаемым ручьем в городскую казну.

Бывал здесь и Эксиподр. Он искал в веселом заведении убежища от подозрительных взоров отца и евнухов, отдыхая в обществе шаловливых гетер. Непринужденность, праздничная обстановка «чертогов любви» являли собою приятный контраст с мрачными буднями царского дворца, где витал дух суровости и тревожных ожиданий.

Царевич жил сегодняшним днем, стараясь не думать о трудах и лишениях предстоящего похода. Он с шиком растрачивал то, что оставила ему мать, – деньги и драгоценности, зачастую не зная их истинной цены. Для Клитарха и тех, кто стоял за ним, такой посетитель был сущим кладом. И царевичу устраивались приемы, напоминающие театральные представления. Его ублажали всеми способами, льстили ему, восхищались им. Затрат не жалели, зная, что они окупятся.

Клитарх закрыл шкатулку и зевнул. Думая вздремнуть часок, прилег на кушетку. Но едва Гипнос осенил его своим крылом, послышался стук в дверь, а за ним встревоженный голос Итоны:

– Клитарх! Клитарх!.. Выйди скорее, тебя ищут!

Вскочив на ноги, Клитарх подумал, что пожаловал Парфенокл, который любил нагрянуть в неурочное время и проверить дела и кассу эконома. Со скрытой досадой он протер глаза и вышел из каморки во двор, освещенный факелами. Его встретила Итона, закутанная в черное покрывало. Она с многозначительным видом прошептала:

– Царские люди!.. Они стали ломиться в двери, когда я с девушками исполняла танец нереид! Мы едва успели накинуть покрывала!

– Ого, что им надобно?

Почуяв недоброе, Клитарх поспешил на кривых ногах к «чертогам любви», у дверей которых пылали факелы, поблескивали шлемы воинов, слышались грубые голоса. Он попытался принять достойный вид, но оторопел, когда перед ним выросла фигура Битоита, царского стража, человека с деревянным лицом и железным сердцем, как о нем говорили.

– Я слушаю тебя, достойный витязь! – обратился он к царскому телохранителю с поклоном.

– Именем государя, мне нужен царевич Эксиподр! Где он?

– Гм… Он отдыхает, почтенный витязь! Там, на втором этаже!

– Веди меня к нему!.. Торопись!

Десятки тяжелых сапог загрохотали по лестнице.