Текст книги "Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество"

– Дожил, князь, ты до седых волос, но истины простой так и не усвоил. Между помыслом и делом длинный путь лежит. Иной раз всей жизни не хватает, чтоб его пройти.

Возразить на это было нечего. Ванька между тем опять налил вина и сердито вопросил:

– Ты вот в разных странах побывал, много всякого народу видел, скажи на милость, во всем свете так заведено или только на Руси, что сволочь всякая благоденствует, а люди добрые в нищете да безызвестности пребывают и вообще, подолгу не живут?

– Везде одно и то же, Ваня, – нет в жизни справедливости, но у нас, пожалуй, в особенности, – тяжело вздохнув, ответил Новосильцев.

– Так я и знал. Мнится мне, что нету ни хороших, ни плохих народов, и не из-за разной веры войны на земле идут. Сражение добра со злом на белом свете происходит, проще говоря, бог с дьяволом воюют, и у нас, похоже, на Руси черти ангелов одолевают. Меня хорунжий польский в благодарность за то, что не убил его, из плену отпустил, а знакомец наш, Евлашка Бегич, пулей встретил. Так что, князь, не столь поляки с татарвой да турками страшны, сколь свои злодеи, доморощенные. Если дальше так пойдет, они быстрее нехристей люд русский изведут, твой любимый царь тому пример. От сабель супостатов куда меньше православных воинов полегло, чем от поганых рук его опричников, – задумчиво промолвил Ванька, вопрошающе взглянув на князя Дмитрия протрезвевшим взором.

Тот лишь пожал плечами и ответил честно:

– Не знаю, Ваня, может, ты и прав, только мне твои слова хуже острого ножа сердце ранят. Я ж не вольный казак, а слуга государев.

– Вот и я не знаю, что мне завтра говорить братам, когда они опять на Дон засобираются. Ну а коли так, давай-ка еще выпьем, без вина от наших скорбных дел умом рехнуться можно, – усмехнулся Ванька и шаловливо подмигнул своими пестрыми очами. – Пей, Дмитрий Михайлович. Мне отец Герасим как-то сказывал, мол, князь Владимир Киевский поначалу хотел Русь в магометанство обратить, да вовремя одумался. Понял, что без зелья хмельного его народец с тоски помрет. Прямо так и объявил – веселие Руси есть в питии, иначе нам не житие.

И, прекратив свои мудреные споры, царев посланник с есаулом напились. Напились до беспамятства, до полного умоисступления, чтоб хоть на время одолеть тоску, которой вечно мается истинно русская душа.

6

– Поначалу я, Никитушка не хотел их в свое войско принимать, только татей33
  Тать – вор, мошенник.


[Закрыть] мне тут недоставало, но Митька Новосильцев настоял, стал царевой грамотой размахивать, да на волю государеву ссылаться. Ты же знаешь Новосильцевых – тихони упертые, как станут на своем, с места не сдвинешь. Одним словом, покориться пришлось. Отвел им под постой деревню дальнюю в надежде, что разбойнички сами разбегутся. А дело вон как обернулось. Хоть на поклон к станичникам иди теперь.

– Чем ж они тебе так услужили, Петр Иванович, – отрываясь от обильного угощения, поинтересовался Никита Одоевский, приведший в помощь Шуйскому боевитых рязанских ополченцев в аккурат на следующий день после сражения. Воеводой был он никудышным, но как боец считался лучшим во всем московском войске, оттого и состоял при государе главным телохранителем. Само его прибытие уже означало, что царь Иван изрядно озабочен ходом ратных дел.

– Не мне, а всем нам, воеводам. Не устои вчера казачий полк, так мы б сейчас не осетрину трескали, – князь презрительно кивнул на уставленный яствами стол, – а шеи брили, под секиру палача готовили. Он же, мадьяр проклятый, чуть без конницы меня не оставил.

– А казаки здесь при чем? – уже с явным интересом вопросил Одоевский.

– Казаки тут такого натворили, даже верится с трудом, что силой только одного полка можно было это совершить. Поначалу гусарам королевским, отродясь не знавшим поражений, так бока намяли, что те в бегство ударились. Потом к шляхетским пушкам прорвались и взорвали весь пороховой припас. Полыхнуло, аж отсюда было видно, – Петр Иванович кивнул на окно. – Я уж думал – светопреставление началось. Католики, понятно дело, ошалели, а наши варнаки тем временем пробились к броду да обратно на этот берег ушли. Дрались, как волки, половину воинов потеряли и почти что всех своих старшин. Митька Новосильцев раненый обратно их привел.

– И что теперь? – осторожно осведомился князь Никита.

– А теперь второй уж день все пьют без продыху, включая Митьку, да песни разбойничьи орут. Вот только что вина телегу им послал – пускай хлебают, сволочи, скорей издохнут, – презрительно скривился Шуйский, однако тут же с уважением прибавил: – А все же молодцы, сраженье-то прошло почти на равных. На Москву мы ляхов не пустили, и это главное. Лазутчики уже доносят, что поляки к Пскову подались. Его королевский воевода Збаржский в осаде держит, при нем и пушки с порохом, наверное, остались. Пусть теперь Стефан о крепостные стены лоб свой расшибет.

– А ежели он Псков возьмет? – озабоченно промолвил Одоевский.

– Пущай берет и грабит. Так им и надо – псковичам да новгородцам. Привыкли в сторону Литвы нос держать, – озлобленно воскликнул князь-воевода. – Ты мне лучше, Никитушка, скажи, что с казаками делать? Наверняка разбойнички на меня злобу затаили за то, что посылал их на убой. Я повадки воровские знаю, как проспятся – непременно бунтовать начнут.

– Сложный задал ты вопрос, Петр Иванович, – Одоевский сокрушенно покачал головой. – Что с казаками делать, в кремле который год решить не могут. Бояре думают, а им, словно с гуся вода, как грабили всех подряд, так и грабят. Перед самым моим отъездом из посольского приказа жалоба пришла, мол, донские атаманы Кольцо, Барбоша да какой-то там Ермак ногайцам шибко досаждают. Ну а государь же не велел орду тревожить, покуда с Речью Посполитой война идет. Рассвирепел, конечно, наш Иван Васильевич, велел их покарать. Да что толку-то? Ищи-свищи, где этот Кольцо по Полю Дикому катается, – князь Никита умолк и продолжил трапезу. Насытившись, он уверенно изрек:

– Думается мне, что прав князь Дмитрий. Не злобить казаков, а дружить с ними надобно. Немного нынче на Руси осталось воинов доблестных, так зачем станичниками бросаться, коль они такие смелые да вере православной преданные оказались.

– Оно, конечно, так, только что сейчас мне с ними делать? Беспрепятственно на Дон прикажешь пропустить? – растерянно спросил Петр Иванович. – Глядючи на них, мужики посошные разбегутся, а за ними и дворяне по деревням своим на печи лежать отправятся.

– Ну зачем же отпускать, – хитро усмехнулся Одоевский. – Не отпускай, а сам приказ отдай, чтоб шли в свои станицы, пополнение набирать.

Шуйский с уважением взглянул на гостя, похоже, он его явно недооценивал. Видно, пребывание в кремле, средь хитрых царедворцев, не прошло для простоватого Никиты даром.

– Да захотят ли они вновь пойти на службу царскую, а уж тем более товарищей сзывать, после эдакого-то предательства, – откровенно высказал свои сомнения князьвоевода.

– Это от тебя зависит, – развел руками царев телохранитель.

– Надобно их щедро наградить, хвалебных слов сказать. Атаманам можно обещать, что царь им звание дворянское дарует. Тут уж расстараться придется, лести, как известно, много не бывает.

Немного поразмыслив, он уверенно продолжил:

– Думаю, князь Петр, на службу царскую сманить казаков труда большого не составит, только не скупись. Дураки у нас сидят в боярской думе. Давно б уж надо было донцов из варнаков в защитников державы обратить. Им ведь, прирожденным душегубам, без разницы, в кого стрелять, кому головы рубить. Дон казачий – бурная река, и у нас с тобою, мужей государственных, задача указать ей, по какому руслу течь. А воров отпетых, вроде Ваньки Кольцо, станичники пусть сами усмиряют. Это куда верней, чем за его ватагой со стрельцами по степи гоняться.

– И такое, думаешь, случиться может? – усомнился Шуйский.

– Почему бы нет. Разделяй и властвуй – мудрость древняя, не нами придуманная. Если трезво разобраться, твоим хоперцам, так ведь, кажется, свой полк разбойники прозвали, иного нет пути. После того, как они столько крови пролили за батюшку-царя, назад не повернешь. Иначе перед теми же собратьями предстанешь недоумком. А казаки народ гордый, промашек признавать своих не любят, – заверил Одоевский.

– Шибко хитрым ты стал, Никитушка, на новой службе. Гляди, самого себя не перехитри. Воры – люд непредсказуемый, как бы и у нас промашки с ними не вышло, – попытался возразить Петр Иванович.

– Кто не хитрый, тот дурак, – улыбнулся князь Никита и уже вполне серьезно предложил: – Коли гнева государева боишься за потворство казакам, можно самому царю дать сделать выбор – брать разбойников на службу или нет.

– Это как это?

– Да очень просто. Отобрать станичников, которые личиной поблагообразней да поумней и в Москву отправить на смотрины.

– И кто их поведет туда, не мы ль с тобой?

– Зачем же мы, для такого дела Новосильцев имеется, – насмешливо ответил Одоевский. Заметив озабоченность на лице своего давнего приятеля, он пояснил: – Тыто, Петр Иванович, в любом разе в накладе не останешься. Не приглянутся казаки государю, так ведь не ты, а Митька пред очи его светлые разбойничков привел. А коль понравятся, что, скорей всего, случится, так это же по твоему приказу герои присланы в Москву.

– Ежели с Митькою послать, то можно, – согласился Шуйский.

– Надо только показать товар лицом, – стал напутствовать его царев телохранитель. – Найдутся средь разбойничков такие, которых и царю не стыдно было бы представить?

– Есть на примете у меня один молодец. Харею пригож, летами молод, но при всем при этом разумом не обделен. Такие государю нравятся, – вспомнив Княжича, ответил воевода, однако тут же с опаскою заметил: – Только шибко уж отчаянный. Он мне единожды на воинском совете чуть бунт не учинил. Я еле удержался, чтоб не сказнить наглеца.

– Ну уж это не твоя печаль-забота, – вновь развел руками Одоевский. – Коли ум имеет в голове, так сумеет приглянуться царю Ивану Грозному, а коли нет – ему ее в Москве быстро с плеч смахнут, – заверил он и стал прощаться. – Ну, мне пора. Государь велел сразу же обратно возвращаться. Жаль, нет времени повидаться с твоим молодцем, а то б я разъяснил ему, как надобно в кремле себя держать.

– Даст бог, в кремле и встретитесь. Ты варнака этого вмиг признаешь по повадкам волчьим да глазам, что так и светятся разбойной лихостью, – усмехнулся Петр Иванович, пожимая ему руку на прощание.

7

Лето быстро и неотвратимо уступало свои права. Буйный, осенний ветер уже принялся гонять по Дикому Полю волны пожелтелой травы да срывать листву с деревьев в позолотевших березовых рощах и еще зеленых дубравах, изредка встречавшихся казакам на пути.

Минул третий день, как израненный, но непобежденный Хоперский полк по приказу князя-воеводы выступил на Дон.

– Вовремя мы к дому подались, как раз до распутицы поспеем. Чем это ты Шуйского так ублажить сумел, что он нас без шуму-драки восвояси отпустил? – спросил Ивана Лунь.

– То Игната вон заслуга, – есаул кивнул на дремлющего прямо в седле старого сотника и печально улыбнулся. Ему припомнилась их последняя встреча с Петром Ивановичем.

Когда Княжич очухался от пьянки, он первым делом вызвал Доброго.

– Игнат, распорядись братов на круг созвать.

Не участвовавший в загуле сотник, он был вовсе трезвого нрава, растерянно ответил:

– Клич-то бросить можно, да будет ли с этого толк? Все кругом вусмерть пьяные. Даже Митька Разгуляй, на что уж крепок на винище, но и тот на ногах еле держится. Дельного совета все одно никто не даст. Что прикажешь, то и сделают. Скажешь, до дому идти – домой пойдут, скажешь, надобно столицу Речи Посполитой брать – на Варшаву двинутся. Ты бы лучше к воеводе съездил. Нынче утром от него посланец был, вас с князь Дмитрием домогался. Может быть, договоришься с Шуйским, чтоб он нас по-хорошему на Дон отпустил. Князь ведь тоже далеко не дурак, и ему наш бунт не шибко надобен.

Иван кивнул гудящей с дикого похмелья головой и попросил:

– Будь любезен, разыщи да оседлай моего коня, а я пока хоть лик умою.

Не прошло и четверти часа, как сотник привел Лебедя к шатру. Сам он тоже был верхом, при всем оружии. В ответ на изумленный взгляд есаула Игнат уверенно промолвил:

– Я с тобой.

– Как знаешь, думаю, тебе не надо объяснять, чем поездка эта может кончиться, – предупредил его Иван, трогаясь неспешным шагом к стану московитов.

Немного не доехав до обители вождя московской рати, Ванька спешился. Шагнув навстречу княжеским охранникам, он бросил Доброму через плечо:

– Останься здесь. В случае чего, не ввязывайся в драку, сразу в полк скачи и уводи братов.

– Вань, ты шибко там не буйствуй. Худой-то мир, он лучше доброй ссоры, – напутствовал Игнат своего молодого предводителя.

К удивлению есаула, ждать у крыльца ему на этот раз не пришлось. Завидев казачьего старшину, один из стражников тут же юркнул за дверь. Княжич не успел еще и рта открыть, чтобы оповестить о своем прибытии, как она снова отворилась и расплывшийся в подобострастной улыбке благородный холуй провозгласил:

– Входи, полковник, Петр Иванович давно тебя дожидается.

Шагая через уже знакомые темные сени, Иван насмешливо подумал: «Встречают хорошо, интересно, как прощаться будем», – и смело переступил порог.

Шуйский пребывал в гордом одиночестве, никаких «апостолов» на этот раз при нем не было. Увидев Ваньку, он с насмешливым укором вопросил:

– Ну что, проспался, разбойная душа? Проходи, садись, в ногах-то правды нет.

Заметив, что молодой казак слегка смущен таким приемом, он совсем уже по-дружески пригласил:

– Садись-садись, при нынешнем звании полковничьем тебе это дозволено.

– А Емельян что, разве помер, – встревожился Иван.

– Да нет, даже малость на поправку пошел, – пристально глядя на него, ответил Шуйский.

– Тогда нельзя мне быть полковником. Званья атаманского только смерть да круг казачий могут лишить. Пока Чуб жив, он наш предводитель, а я всего лишь первый есаул.

Петр Иванович улыбнулся, но при этом строго изрек:

– Я тебе уже однажды говорил, как угодно себя можешь величать, мне ваши выдумки разбойничьи неинтересны. Только нынче ты за казаков в ответе, а потому не артачься понапрасну, принимай начальство над полком и готовь его к походу.

– Уж не на Варшаву ли? – не удержался от дерзости Иван.

– Да нет, чуток поближе. Поведешь на Дон своих станичников. Это даже не мой, царев приказ.

Трудно было чем-то удивить прошедшего сквозь все огни и воды Княжича, но тут и он едва сдержался, чтоб не разинуть рот от изумления. А Шуйский, видя, что его слова достигли цели, продолжил дуть в медные трубы лести, сладостные звуки которых легко умеют обращать своенравных, отчаянных людей в покорных исполнителей чужой воли.

– Наш царь, отец всего народа православного, и о вас, сынах своих блудных заботится. Был вчера у меня князь Никита Одоевский, самый близкий государю человек, главный его телохранитель. Так вот он вначале справился, как, мол, там донские казачки, которых Новосильцев привел, не озоруют ли. А когда я о геройстве вашем ему поведал, князь и огласил царев указ. Повелевает государь всея Руси Иван Васильевич всех казаков, которые пролили кровь за веру и отечество, щедро наградить да без промедления назад на Дон отправить. Желает он, чтоб были вы ему опорой в вольном воинстве, чтоб призывали своих собратьев не разбойничать, а верой-правдою державе русской служить. За ним же дело не станет, будет вас и впредь хлебом, порохом да прочим воинским припасом жаловать.

Закончив свою напыщенную речь, Шуйский облегченно вздохнул и вновь по-свойски обратился к Княжичу:

– Вот так-то, Ваня, али я тебе не говорил, что служба царская занятие благодатное. Сегодня еще малость похмелитесь, а назавтра отправляйтесь в путь. Ляхи прошлой ночью ушли, здесь вам делать больше нечего.

Довольно быстро преодолев свое смущение, Ванька деловито спросил:

– Раненых у нас много, как с ними быть?

– Можешь здесь оставить, а коль не хочешь, возьми из нашего обоза телеги и до дому вези. Вот только с лекарем, уж извини, ничем помочь не могу, – развел руками Петр Иванович. – На все войско один он у меня.

– Раны я и сам залечивать умею, – как бы между прочим обмолвился Иван.

Теперь настал черед дивиться Шуйскому. Недоверчиво взглянув на есаула, он с легкою издевкой заявил:

– А я-то думал, ты лишь убивать горазд.

– Да нет, мне и от мамы по наследству кой-чего досталось. Она же у меня была знахаркой, на весь Дон своим уменьем славилась, – в тон ему ответил Княжич.

При упоминании Ивана о матери князь глянул на него с особым интересом, видать, хотел еще о чем-то справиться, но передумал и принялся давать последние наставления:

– Награду казакам получишь у Мурашкина, он у нас казною ведает, да скажи ему, чтоб не вздумал плутовать, проверю.

Узрев на Ванькином лице неудовольствие, он догадался, что не любит удалой казак возиться с деньгами, тем более чужими, а потому, махнув рукой, тут же отменил свое распоряжение.

– Не желаешь монеты пересчитывать? Ну и ладно, черт с тобой, пусть этим Митька Новосильцев займется. Надо ж и ему какое-то занятие найти, а то совсем средь вас сопьется.

Помня прописную истину, что от добра добра не ищут, Княжич встал, чтоб попрощаться да поскорей убраться восвояси, но Шуйский вдруг ни с того ни с сего начал посвящать его в свои намерения.

– Хочу я Новосильцева к царю отправить с вестями о наших воинских делах. Не желаешь князя сопровождать?

– Даже и не знаю, что ответить. У меня была задумка довести казаков до станиц да в Турцию податься, – растерянно пожал плечами Ванька.

– Неужели тебе царева жалованья мало, коль прямиком отсюда турок грабить навострился? Вроде ты на жмота не похож.

– Тут не в добыче дело, отец мой на туретчине пропал, разузнать хочу, что с ним стало, а вдруг он еще жив. Так что, князь, не гневайся, сразу дать ответа не могу, подумать надо, – пояснил есаул, направляясь к двери, однако Шуйский, как и в прошлый раз, остановил его.

– Постой-ка.

Подойдя к Ивану, Петр Иванович проникновенно вымолвил:

– Приглянулся ты мне, парень, поэтому желаю напоследок дать совет, не как начальник-воевода, а как старый человек, который много пережил, и плохого и хорошего в избытке видел. Я тут кое-что разузнал о тебе, свет-то не без добрых людей и уж тем более не без доносчиков. И про мать твою боярышню, и про отца, и даже про ногайскую княжну мне ведомо. Так вот, Ваня, брось эту блажь с какими-то там поисками. Никого ты не найдешь, разве только кол на зад свой непоседливый. Отправляйся-ка лучше на Москву. Ведь удача сама в твои руки плывет, так хватай ее покрепче, она девка-то капризная. Дураком не будешь – через годдругой не полковником, атаманом всего донского войска станешь, да не горлопанами избранным, а самим царем назначенным. Ну а теперь ступай.

На следующий день Хоперский полк, забрав с собой всех раненых, двинулся к родным станицам. Его молодой предводитель был задумчив и молчалив. Терзали Княжича сомнения, какой же выбрать путь: собрать ватажку преданных бойцов да двинуться на туретчину иль поехать с Новосильцевым в Москву.

Поначалу есаул разгневался на Шуйского. Не шибко падкий на лесть, Иван без особого труда уразумел, что если внемлет совету воеводы, то тут же станет отступником-предателем, арканом, которым царь и его прихвостни вознамерились стреножить вольное казачье братство. «Про маму, сволочи, прознали. Теперь осталось заманить меня в Москву да в дети боярские определить. А там оглянуться не успею, как поставят во главе стрельцов и отправят приводить станичников царю в покорность. Того ж Кольцо прикажут изловить и повесить. Нет, не удастся вам Иуду сделать из Княжича».

Но сейчас он лишь печально улыбнулся, припомнив мудрый взгляд Петра Ивановича, похоже, тот действительно желал ему добра, хотя, конечно, по-своему, по-княжески. Впрочем, это ничего не значило. «Ну какой с меня боярин? Человеку с совестью нет места среди власть имущих. Вон, Новосильцев – настоящий князь, и все одно, как белая ворона в их клубке змеином, а про меня и речи быть не может. Так что незачем мне ехать к государю на смотрины», – окончательно решил Иван.

Но судьба-злодейка распорядилась иначе.

ГЛАВА II.
ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА

 
То берег, то море, то солнце, то вьюга,
То ласточки, то воронье.
Две вечных дороги, любовь и разлука,
Проходят сквозь сердце мое.
 

(Б.Ш. Окуджава)

1

– Атаман, дубрава впереди. Давай-ка я поеду, погляжу, не затаилась ли там какая нечисть, – обратился к Княжичу Лунь. Видимо, Андрюхе стало скучно. Не найдя достойных собеседников в задумчивом Иване да дремлющем Игнате, он решил развлечься по-иному. Ванька с укоризною взглянул на баламута, но все же посмотрел вперед и невольно насторожился. Смутила его стайка явно кем-то потревоженных птиц, что взметнулась над кудрявыми верхушками дубов.

– Сейчас проверим, – ответил есаул, загораясь радостным волнением. – Игнат, попридержи братов. Ежели в дубраве впрямь засада, пусть думают, будто нас всего лишь двое, – приказал он враз согнавшему дремоту сотнику.

Как только казаки подъехали к опушке, они услышали воинственные крики и лязг оружия.

– Дуй за подмогой, а я покуда разузнаю, что к чему, – распорядился Иван.

Лунь обиженно насупился, но покорился. Перечить Княжичу в бою себе дороже, в лучшем случае плетью стеганет.

Сам есаул, искусно прячась за могучими дубамиколдунами, двинулся вглубь дубравы. Вскоре его взору представилась поляна, на которой действительно шел бой. Впрочем, бой уже почти закончился. В пожухлой траве лежало около десятка пробитых стрелами мертвых тел, судя по одежде, это были шляхтичи, а ватага татарвы наседала на уцелевших смельчаков, решивших умереть, но не сдаться. Их было двое: высокий седой старик и женоподобный юноша. Встав у опрокинутого возка, они из последних сил отбивались от озверелых ордынцев.

Дрались татары с ляхами, как те, так и другие, православному враги. Однако Княжич перестал бы быть Ванькой Княжичем, если б не вступился за слабого. Уже вынув пистолеты и взводя курки, он вначале услыхал знакомый голос, а затем и увидал своего знакомца – мутноглазого, белесого бородача. На сей раз тот был без волчьей шапки, лишь окровавленная повязка скрывала след, оставленный Ивановым булатом.

2

Прав был Княжич, сравнивая Анджея с дерьмом, которое не тонет. Выскользнув из Ванькиной руки и окунувшись в воду, Вишневецкий сразу же очнулся. Не поднимая головы, он медленно поплыл по течению. Когда шум боя остался позади, князь скинул с себя халат и что есть силы начал грести к берегу. Цепляясь за какие-то коренья, Вишневецкий кое-как взобрался на крутояр. Снизу раздавались радостные вопли татар.

Превозмогая боль в порубленной руке, Анджей поднялся на ноги и увидел, что его разбойники настигли лазутчиков. В порыве ярости он было вознамерился вернуться к броду, чтоб собственноручно отрезать кучерявую голову своего обидчика, но тут же передумал и, как оказалось, очень вовремя. Со стороны вражеского берега ударили выстрелы, а вылетевшие из темноты казаки принялись безжалостно рубить ордынцев.

– Да туда вам и дорога, – подумал Вишневецкий. Причин впадать в тоску по своим убиенным душегубам у князя не было – все шло, как задумано. Истребление подвластной ему татарской хоругви освобождало Анджея от ненужных свидетелей. Теперь ни королю, ни Радзивиллу не у кого будет дознаться о его былых и будущих грехах. Утирая кровь со лба, он дотронулся до саднящей раны и, скрипя зубами, злобно прошипел:

– Ну погоди, казачья сволочь, еще свидимся, – в глубине души прекрасно понимая, что новая встреча со столь ловким да удачливым врагом не сулит ему ничего хорошего.

Глянув напоследок, как схизматы добивают брошенных им на произвол судьбы разбойников, благородный душегуб направился искать себе коня, добыть которого оказалось совсем нетрудно – много их бродило вдоль берега, напрасно дожидаясь своих павших под ударами казачьих сабель хозяев.

Слепа удача, оттого, наверно, и сопутствует злодеям нисколь не меньше, чем добрым людям. Уже к рассвету Вишневецкий беспрепятственно добрался до древнего кургана, возле которого ждал его Амир, а вечером того же дня неожиданно напал на след Елены.

На ночевке в захудалой деревеньке Анджей услыхал, как один из истязаемых мужиков сказал своему собрату по несчастью:

– А ты со мною спорил, говорил, мол, шляхта хуже татарвы. Литвины-то и пальцем никого не тронули, даже за харчи расплатились.

Лучше б бедолаге не говорить этих слов. Не прошло и нескольких минут, как он уже стоял на горящих углях и, визжа от боли, рассказывал о том, что накануне в деревню наезжал отряд литовских шляхтичей в двенадцать душ. За старшего в нем был высокий, седой старик, которого все называли полковником. Вели себя литвины степенно, а напоследок долго расспрашивали о дороге на Москву.

– Они это, я сердцем чую, – обрадовался Вишневецкий.

– Навряд ли, бабы-то среди их нет, – усомнился Амир. Анджей на какой-то миг задумался, но тут же упрямо заявил:

– Не иначе, как мужчиной сучка обрядилась, в платье шелковом-то несподручно по степи мотаться. Поднимай людей, пойдем вдогон.

– Думаю, не стоит торопиться, – беспечно улыбнулся татарин.

– Как это не стоит, да они за день черт знает куда могли уйти. Упустим время, где потом искать княгиню будем, в кремле Московском у Ивана-царя?

– Ну зачем же у царя, и другие места есть, – ответил Амир. Не дожидаясь расспросов впадающего в ярость предводителя, он поспешно пояснил: – Дорог на Русь-то много, да не все их знают. Насколько мне известно, Озорчук со своей дочерью уже месяц, как в бегах, и лишь сюда добрались. Значит, здешние места им незнакомы и пробираются они в Москву всем известным путем, по которому купцы да всякие посланники ходят, а мы наперерез пойдем. Где-нибудь возле колодцев или в старой дубраве беглецов и перехватим. Так что отдыхай, мой повелитель, еще успеешь в засаде насидеться.

Искушенный в набегах на Московию, бывший ханский мурза не обманул. Только на исходе второго дня ожидания дозорный, что сидел на дереве, оповестил о приближении отряда из двенадцати бойцов.

– Наконец-то, – обрадовался Вишневецкий. Хищно оскалившись, он обернулся к Амиру и распорядился: – Раньше времени не вспугните, пусть подальше в лес войдут. Шляхту прямо из засады бейте, но Озорчука и девку непременно живыми надо взять. Уразумел?

– Насчет девки уразумел, – в узких глазах татарина появился похотливый блеск. – А полковник-то зачем тебе понадобился?

– Пускай посмотрит перед смертью, старый пес, как мы доченьку его насиловать будем, – рассмеялся Вишневецкий, искренне радуясь своей достойной истинного нелюдя затее. Мурза криво усмехнулся, так что было не понять – осуждает он иль одобряет намерения предводителя, и махнул рукой сородичам. Те все поняли без слов. Засев по обе стороны дороги, ордынцы приготовились к нападению.

3

Не дано простому смертному знать, где найдешь, где потеряешь. Увидев облако пыли над дорогой, Озорчук сразу заподозрил погоню и велел своим литвинам укрыться в дубраве. Его бойцы охотно выполнили приказ. Все прекрасно понимали – устоять в открытом бою у их крохотного, измотанного дальним переходом отряда нет никакой возможности. Подъехав к опушке, Ян еще раз оглянулся. Зоркий взгляд бывалого солдата уже смог различить очертания людей и лошадей идущего вслед за ними воинства. Откуда ему было знать, что это русские казаки, пусть и своенравные, но все же слуги православного царя, подданным которого он вознамерился стать.

Выстроившись привычным порядком: впереди Елена с Яном, за ними возок с имуществом, а далее сохранившие верность своему опальному полковнику шляхтичи, которых после жестокого боя с малороссами уцелело ровно десять человек, беглецы шагнули навстречу погибели.

Когда не чающие беды литвины поравнялись с засадой, ордынцы ударили по ним стрелами. Бить из лука татарва умеет, поэтому смерть последних воинов рыцарского братства не была мучительной. Получив, кто в грудь, кто в голову по две, а то и три стрелы, все они умерли на месте, толком даже не сообразив, что случилось.

Ловко соскочив со сраженного под ним коня, полковник подхватил на руки свою умницу-красавицу и бросился к опрокинутой повозке. Увидев выбегающих из-за деревьев нехристей, он сразу понял, что они и есть настоящая погоня. Покойный зять рассказывал ему о племяннике князя Казимира, откровенном разбойнике-душегубе, который со своею шайкой, набранной из крымских татар, исполнял самые черные замыслы дяди-покровителя. Понял Ян и другое – изловить их с дочерью молодой Вишневецкий намерен вовсе не затем, чтобы представить на суд короля Стефана. Холодея при мысли о том, что станет с Еленой, если она окажется в лапах этого выродка, полковник встал возле возка, оградив себя тем самым от удара в спину. Молодая женщина догадалась о помыслах родителя. Желая хоть как-то облегчить последние мгновения его жизни, она задорно воскликнула:

– Не бойся, отец, живой я им не дамся, – и первой обнажила саблю.

4

Человек предполагает, но окончательно решает, чему быть, чему не быть, господь бог. Изуверской задумке Анджея он не дал осуществиться. Глядя, как падают под ударами полковничьего палаша44
  Палаш – рубяще-колющее клинковое холодное оружие с широким к концу, прямым и длинным клинком, который имел одностороннюю, двустороннюю или полуторную заточку.


[Закрыть] его разбойнички, Вишневецкий понял, что взять Озорчука живьем не удастся.

«Ишь чего, сволочь, вытворяет. Недооценил я сучкиного батюшку. Такой не только просить пощады не станет, но скорей сам дочь убьет, чем отдаст на поругание, – уже жалея о своей, в общем-то, дурацкой затее с пленением и гнусной пыткой полковника, подумал он. – И княгиня вся в отца, вон как саблей машет, на легкую погибель нарывается. Ну уж нет, голубушка, все, что Казимир мне над тобою учинить завещал, я непременно исполню».

– Амир, – окликнул князь-разбойник своего телохранителя. Стоя на седле, тот уже привязывал к дубу крюк, с которого подвешенный за ребра Озорчук должен был взирать на позорную муку дочери.

– Кончай возню, а то, пока мы тут веревки вяжем, от прелестей колдуньиных одни кровавые клочья останутся, – и приказал, подав ордынцу пистолет: – Старика пристрели, а девку волоки сюда. На арканах меж деревьями распни ее, чтоб не брыкалась, – Анджей указал на росшие поблизости молодые дубки, затем с паскудною ухмылкою добавил: – А крюк еще сгодится, мы на нем княгиню, как наскучит, на прокорм стервятникам подвесим, да не за ребра, а за сладостное место. Вот уж дядюшка-то на том свете возрадуется.

Ордынец ловко спрыгнул на землю, взяв оружие, он поспешил на помощь своим истошно вопящим соплеменникам, которые никак не ожидали получить столь яростный отпор от пожилого шляхтича и красивого, как девка, юноши. Вишневецкий было тронулся за ним вслед. Зная дикие татарские нравы, князь опасался, что озверевшие от крови нехристи растерзают беглянку, не дожидаясь его приказа, как вдруг почуял на плече чьюто сильную руку и услыхал презрительно-насмешливый голос: