Текст книги "Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество"

– Не надо, – даже не сказала, а скорее, простонала молодая женщина и, смежив веки, покачала головой, как бы отгоняя наваждение. Несчастной беглянке вспомнился Волович, его зверское надругательство над ней, ставшее началом всех бед принцессы рыцарского братства.

Уже привыкший к переменчивому нраву возлюбленной, Княжич расценил отказ как очередную прихоть красавицы. Укрыв ее ворохом одежды, он лег рядом и принялся греть своим дыханием холодные, словно лед, Еленкины ладони. Прикосновение по-девичьи нежных Ванькиных губ заставило литвинку открыть глаза. Заметив во взгляде есаула виноватое смущение, она тихо прошептала:

– Вы, разбойники-казаки, все такие благостные или только те, у кого мамы боярышни?

– А у вас в Литве все девки шальные или только те, что княжеского звания, – насмешливо ответил Ванька, но Еленка все ж таки учуяла в его голосе обиду. Обняв Княжича за шею, она прижала его к себе так, что Ванькин лик уткнулся в ее груди и, гладя мокрые кудри есаула, тоскливо вымолвила:

– Я не девка, я бабенка вдовая с душою искалеченной. Зачем тебе такая? Ты хорошую жену себе найдешь.

Ванька попытался возразить, но Еленка приложила тонкий пальчик к его губам, строго заявив при этом:

– Не спорь со мной. Не зря ж меня в Варшаве за колдунью почитали. Я всю жизнь твою, как на ладони вижу. Много будет в ней печалей да радостей, многих женщин на пути своем встретишь, а любить одну меня лишь будешь. И коль не даст господь соединиться нам в этом мире, в том, ином, я непременно женой твоею стану.

– Да что с тобой, о чем-нибудь недобром вспомнила? – догадавшись о причине странных речей любимой, спросил Иван.

– Нет, нет, все хорошо, жаль вот только, лилий в озере нету, – ответила Еленка и, смущенно улыбаясь, добавила: – Не сердись, не место миловаться здесь, совсем от холода околеем. Одевайся да бежим в повозку нашу, там тебя я быстро отогрею.

Порывисто вскочив, литвинка мигом облачилась в свое мужское одеяние. Взявшись за руки, как дети, они пошли на свет сторожевых костров. Впрочем, двадцатилетний атаман Хоперского полка и восемнадцатилетняя вдовая княгиня чистотою душ и были еще дети.

16

По возвращению в казачий стан их ожидал щедрый подарок Новосильцева. Подойдя к шатру, Елена с Княжичам не заметили привычной суеты охранников и слуг. Лишь один начальник стражи тосковал у порога княжеской обители, время от времени поглядывая в сторону обоза, откуда доносились лихие песни станичников. При появлении княгини с есаулом он радостно изрек:

– Слава богу, пришли, а я уж думал, не бывать мне на гулянке.

– О какой гулянке речь, кто дозволил, – строго вопросил Иван.

– Князь, конечно, кто ж еще такое может. Совсем Дмитрий Михайлович с пути истинного сбился. Раньше в рот хмельного не брал, а как свел с вами дружбу, так не хуже любого казака хлебать винище обучился, – отвечал служивый, сгорая от нетерпения присоединиться к пирующим, и тут же пояснил: – Не успели вы уйти, князь хорунжего позвал да говорит: «У меня в обозе бочка вина прокисает. Сзывай, Митяй, братов, прощаться будем, завтра ж наши пути расходятся». Ну, того, понятно дело, долго уговаривать не надо, одно слово – Разгуляй. Тут же и отправились гулять и наших всех с собой забрали. Я же сдуру возьми да скажи, мол, негоже без присмотра шатер оставлять, мало ль, что случиться может. А хорунжий говорит: «Вот ты за караульщика и останешься. Жди, покуда атаман с княгиней с озера вернутся, а как вернутся, за нами поспешай. Пускай княгиню в эту ночь Княжич охраняет. Все одно он около нее других охранников не потерпит».

– Верно говорит, – сердито оборвал его Иван. – Скройся с глаз и до утра не появляйся.

Когда служивый наконец-то удалился, Елена промолвила с укором:

– Зачем ты так? Он теперь про нас невесть что подумает да еще присочинит с три короба.

– А тебя это заботит? – улыбнулся есаул.

– Да нет, – ответила красавица и, шаловливо подмигнув, направилась в шатер. Ванька было шагнул за нею вслед, но Еленка не дозволила.

– Подожди немного, я тебя позову.

Ждать Княжичу пришлось не мене получаса. Он уже стал не на шутку беспокоиться, когда певучий голос красавицы позвал:

– Входи.

Переступив порог ярко освещенного свечами жилища князя, которое тот щедро даровал влюбленным для их прощального свидания, есаул аж обомлел. Он впервые увидал Елену в женском платье.

В любом наряде хороша была белокурая литвинка, а без одежд, в обличии Евы, особенно прекрасна. И не радужный блеск рассыпанных по белому шелку самоцветов поверг Ивана в тоскливое смятение. Княжич просто наконец-то понял – никакая Еленка не воительница, а вся ее отчаянная смелость – лишь дань превратностям судьбы. Пред ним стояла настоящая княгиня – тонкая, хрупкая, нежная, созданная для совсем иной, никак уж не казачьей жизни. Для той жизни, что размеренно течет где-то далеко, в раззолоченных княжеских, или даже царских палатах, о которой он слыхал когда-то в детстве от мамы, и которой никогда не увидит воочию.

Да, сейчас княгиня, похоже, безумно влюблена и готова пойти за ним хоть в бревенчатую избу, хоть в землянку, но память о белом платье останется при ней навсегда. А любовь бабеночка капризная, со временем может поугаснуть, что тогда? Опять как с Надией? Только в этот раз все будет куда более печальнее. И не красавицы литвинки в том вина. Все женки: и шляхтянки, и татарки, и русские – падки на дорогие наряды, хотят иметь хороший дом, детей, такими уж господь их создал. Виноватым Княжич чувствовал себя за то, что не способен дать любимой всего этого. Впрочем, почему же не способен?

Не зря покойный полковник Озорчук звал свою дочку умницей-красавицей. Чутьем да разумом бог Елену и вправду не обидел. Узрев в искристых Ванькиных глазах тоскливую печаль, она сразу поняла, что перестаралась, явившись перед ним во всем своем былом великолепии. Однако в ней сейчас жила не дочь отважного полковника, а покорительница рыцарских сердец, княгиня Волович. Наполнив кубок вином, Еленка подала его Ивану, властно приказав:

– Пей!

Как только есаул осушил серебряную чашу, гордая красавица подвела его к постели, неожиданным движением своих тонких, но сильных рук повалила на перину и, невзирая на робкий Ванькин протест «Очумела девка, да подожди, я сам», принялась срывать с красавца казака одежды.

– Молчи, нынче ты мой пленник. Этой ночью я в постели начальствовать буду.

Лаская умиленным взглядом обнаженное тело любимого, Еленка стала подбирать подол своего роскошного платья.

При виде точеных ног и поросшего светло-русым, пушистым волосом срама Княжич было потянулся ей навстречу, однако красавица опередила. Повелительно сверкнув колдовскими очами, она уселась на Ваньку верхом, отыскала своей пылающей пещеркой мужскую твердь, со сладким стоном вобрала ее в себя и предалась любовной скачке. На вершине грешного блаженства отчаянная сумасбродка рванула шелк на груди так, что жемчуг и алмазы радужным дождем брызнули во все стороны, подставив по-девичьи розовые, маленькие соски под горячие поцелуи нежных губ любимого.

Когда, жалобно вскрикнув, прекрасная наездница упала Княжичу на грудь, он восторженно изрек:

– А ты не только в бою, но и в любви лихая.

Еленка вздрогнула, приподняла свою прекрасную головку и смущенно вымолвила:

– Ты только плохо не подумай обо мне. Просто закрутила меня жизнь, как осенняя буря лист опавший. Разве я сама могла подумать, хотя бы месяц назад, что буду убивать, мужиков к себе в постель затаскивать.

Почуяв две упавшие ему на шею горючие слезинки, Иван уложил Еленку рядом. Целуя ее в маленькое ушко, он нежно прошептал:

– Я не мужик, я казак. Меня в любви только лихостью и можно покорить.

17

На утренней заре княгиня с есаулом наконец-то утолили свою любовную жажду. Тесно прижавшись друг к другу, они затихли, но сон не шел, и Княжич вновь вернулся к своим прежним размышлениям. «А ведь к прежней жизни-то, пожалуй, нет возврата. После эдакой войны с поляками и Елениной любви мне угон коней ногайских да пьяные куражи в кругу продажных девок вряд ли в радость будут. Прикоснувшись к великому с прекрасным, трудно к убогому вернуться. Нет, вернуться-то, конечно, можно, только бой с гусарами, погибель Сашки и Еленкина нежность навсегда останутся в моей душе, как в ее это белое платье, и не дадут покоя. Видно, впрямь придется ехать на Москву, да там пытаться счастье отыскать».

Словно читая его мысли, литвинка встрепенулась, тревожно вопросив:

– О чем задумался, Ванечка? Опасаешься, что не послушает тебя Кольцо и придется между службою и дружбой выбирать?

– Да нет, в Иване я уверен. Он, скорее, сам на казнь пойдет, чем допустит, чтоб за его грехи чужая кровь лилась. Меня другое заботит. Как дальше жить? Коли стану приказы воеводы исполнять, сразу же найдутся умники, которые начнут блажить – Княжич Дон боярам продал, – с грустью вымолвил Иван и тут же озлобленно добавил: – Языком молоть легко, он без костей, а попробовали б сами супротив гусар устоять.

– Да неужто вы с гусарами сражались? – почти испуганно воскликнула Еленка.

– Кабы только с ними. Когда нас дворяне бросили, пришлось одним полком от всего шляхетского войска отбиваться. Если б друг мой Сашка вражеские пушки не взорвал, собой пожертвовав, я б сейчас не на перине, а в земле сырой лежал.

Литвинка снова вздрогнула, и есаул умолк, решив, что напугал ее. Чтоб успокоить свою красавицу, он с ревнивою насмешкой вопросил:

– А ты чего так всполошилась, как только о гусарах речь зашла. Влюблена, наверное, была в кого-то из архангелов?

– Кроме, как тебя, разбойника, я еще никого не любила, а вот в меня и гусары влюблялись, даже на саблях рубились за то, кому с княгиней Волович танцевать, – не без гордости ответила Еленка. – Полковник их, Михай Замойский, на последнем празднике, том, на котором мужа убили, ни на шаг от меня не отходил, в любви все клялся. Даже смелости набрался упредить, что отравить меня хотят.

– Как же ты в живых осталась? – растерянно поинтересовался Ванька.

– Не для того травили, чтобы померла, а для другого. Видать, почуяли, что просто так я им в руки не дамся.

– И неужто никто не заступился? Хотя бы тот же гусар, – искренне возмутился Княжич.

– Ну, не мне его судить. Тут, как говорится, вольному – воля. Вот ты не побоялся в одиночку на татарский чамбул66
  Чамбул – небольшой отряд татарской конницы.


[Закрыть] напасть, за то и получил мое тело с душой в придачу, а страх полковника, видать, любви сильнее оказался.

– И что потом?

– Потом вот это, – Еленка указала на свой шрам. – А немного позже Гжегож с Ярославом и другие друзья отца да слуги подоспели. Меня спасли, но сами все погибли. Так что князь Замойский мудро поступил, покойникам любовь не надобна, – в голосе красавицы звучала уже не гордость, а душевный надрыв и злая насмешка. – А еще погоня за нами была, бой был на нашем хуторе. Я тогда впервые человека убила, кстати, тоже казака, только малоросского. А остальное тебе уже известно. Вот такие мои тайны, Ванечка.

Закончив свой невеселый рассказ, княгиня поднялась с постели и направилась к столу.

Вернулась она с двумя кубками вина. Подавая один из них Княжичу, дочь отважного полковника предложила:

– Давай-ка выпьем за упокой души литовских шляхтичей да Сашки – друга твоего. Получается, меня он тоже спас, когда тебя от смерти уберег.

Лихо, не хуже казака осушив свою чарку, Елена неожиданно спросила:

– А может, прав Кольцо, не надо было казакам на службу к русскому царю идти?

Как ни странно, но ее вопрос не озадачил есаула. Укоризненно качая головой, он с досадою ответил:

– Ну вот, и ты туда же. Да как вы не поймете, что дело не в царе, а в том, что мы тоже люди православные. Знаешь хоть, как Сашку звали? Ярославец. У нас чуть ни треть станичников имеет имена по названию земель, из которых прибыли. И все это земли русские. Так что не за государя Грозного, а за веру и отечество сложили головы пять сотен самых лучших Дона вольного сынов.

Закинув руки за голову и мечтательно глядя в полотняный потолок, Иван продолжил:

– Мы ведь русские – народ особый. Не рассудком здравым, а порывами души живем мятежной. Хорошо сие иль плохо – сам не знаю, но иначе не умеем, потому как волю вольную и веру в лучшее гораздо больше нынешней, убогой жизни ценим.

– А мне иное слышать доводилось, – возразила Еленка. – Отец рассказывал, что на Москве не то что холопы, а и самые первейшие бояре в бесправье полном пребывают. Будто бы казнит их Грозный-царь за малейшую провинность или вовсе из прихоти. О какой же воле речь при столь неправедных порядках?

– Так-то оно так, да только царские законы лишь для нищих духом писаны, а кто дерзок и смел, завсегда готов попрать их. Вон, возьми Кольцо, к примеру. Да плевал он на царя со всеми его прихвостнями с самой развысокой колокольни. И ничего, покуда жив и пребывает в добром здравии. У нас глумятся лишь над теми, кто сам сие дозволяет, – ответил есаул и насмешливо добавил: – Русь вообще страна казачья. Не удивлюсь, ежели кто-то из станичников на престол Московский посягнет когда-нибудь.

– Уж не ты ль в цари собрался? – усмехнулась княгиня.

– Да нет, мне такая блажь даже спьяну не придет на ум, – уже серьезно заявил Иван. – Мое предназначение – Дон с Москвой объединить, иначе не устоим. Вон как супостаты русскую державу обложили. С запада поляки да шведы, с юга крымцы с турками напирают. На восточном порубежье сибирцы шалят. Новосильцев сказывал, это тоже татаре, стало быть, и там добра не жди. Получается, что Шуйский своим указом так нагадил – хуже не придумаешь.

– Это почему? – удивилась Елена.

– Да потому. Вместо того чтоб вольных атаманов призвать на службу с честью и под рукой иметь не полк израненный, а целое казачье войско, он меня с ними стравливает, кровь братскую пролить заставляет. Лучше бы Священное Писание почитал, старый черт, там так и сказано: кто посеял ветер, бурю пожнет. Ну да ничего, главное сейчас Ивана разыскать. Атаман придумает, как Шуйского с царем вокруг пальца обвести.

– И не совестно тебе государя своего дурить?

– А у вас что, как-то по-иному, все Стефану-королю верой-правдой служат?

– У нас другое дело. В Речи Посполитой монарха шляхта выбирает, а по вашей вере государь – посланник господа на земле, – хитро блеснув глазами, язвительно промолвила Елена.

– Оттого и терпим над собой власть неправедную, словно божью кару принимаем, – смущенно буркнул Княжич и, немного поразмыслив, дерзко заявил: – Царь еще не бог, а уж наш-то сумасброд-душегуб и подавно. Государи приходят и уходят, только Русь Святая вечна, за нее и жизнь отдать нестрашно.

Заметив изумленный взгляд красавицы, Иван смущенно смолк, малость устыдившись своей напыщенной речи.

– А ну, подвинься-ка, – приказала литвинка. Улегшись рядом с Иваном, она сказала:

– Эвон ты какой, оказывается. О всей державе русской печешься.

«Обо мне бы лучше позаботился», – мысленно добавила она, но вслух спросила:

– А с боярами-дворянами что будет? Они ж всему голова. – Это в Речи Посполитой знать всему голова, короля себе вон сами выбирают, у нас же они самое что ни на есть дерьмо. Только тем и озабочены, чтоб побольше власти ухватить да, прикрываясь ей, народ ограбить. На открытыйто разбой, видно, духу не хватает. Нас воровскими казаками кличут, только истинные воры не мы, а бояре. Это даже Грозный-царь прекрасно понимает, оттого казнит их по десятку в день, а народец православный радуется и государя славит, – с досадою ответил Ванька.

Княгиня изумленно покачала головой.

– Вы и впрямь, казаки, люди необычные. Уже неделю среди вас живу, а не перестаю удивляться. Тебя хоть взять, ну кто ты есть – разбойник, но речи говоришь, как какойнибудь муж государственный. И при этом знаешь, что за труды свои слова доброго не дождешься или вовсе погибель обретешь.

– Мне, Еленочка, ничьи подачки не нужны, если что занадобится, сам возьму, – заверил Княжич. – А что касается погибели, так за святое дело смерть принять – это и есть удел истинного воина православного.

– Так уж ничего ни от кого не надо, даже от меня? – вкрадчиво промолвила Еленка. При этом в колдовских ее очах полыхнули шаловливые искорки.

– Ну разве только от тебя, – улыбнулся Иван.

– Тогда неча на пустые разговоры время тратить, его у нас и так немного, – прошептала красавица, целуя Ваньку в раненое плечо.

18

Уже совсем рассвело, когда разомлевший от любви есаул наконец-то заснул. Глядя на его по-девичьи красивый лик, молодая женщина с горечью подумала: «Ну зачем тебе все это, миленький. Ладно, Станислав, тот хоть канцлер был, хотел-не хотел, а приходилось с Вишневецким за власть бороться, но ты-то с какой стати лезешь на рожон? В Москву собрался, царя с казаками мирить. Да ваш Грозный-государь как увидит такого красавца своевольного, сразу же прикажет голову срубить. За одну свою красу да молодость погибнешь, Ванечка. Весь народ задумал осчастливить, а ты спросил людей, нужно ли им такое счастье, его ведь всяк по-своему понимает. Захотели бы казаки царю служить, давно б ему на верность присягнули, но коль до се того не свершили, знать, особого желания не имеют дружить с Москвой. Пропадешь ты, Ванькаесаул, из-за своей гордыни.

Смахнув слезинку, Еленка поднесла к губам нательный крестик.

– Господи, спаси и сохрани его, – и, обращаясь уже к Княжичу, тихо прошептала: – Я согласна, Ванечка, хоть в станицу, хоть на край света, только чтобы быть с тобою рядом.

По-молодому крепко спящий есаул не расслышал ее робкого признания, он лишь блаженно улыбнулся и обнял Елену.

Не получив ответа, красавица обиженно надула свои алые губки. Сев в постели и едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться, несчастная беглянка принялась обдумывать свое нелегкое житье-бытье.

«А с чего ты вдруг, красавица, взяла, что на тебе свет сошелся клином? Волович как меня боготворил, на руках носил, молился, словно на икону, но и он не смог ради любви от тяжбы с Вишневецким отказаться, даже честь мою и жизнь свою принес ей в жертву. Так какой же с Ванькиесаула спрос. Пару раз с бабенкой вдовой переспать – еще не повод отказываться от мечты. Все мужчины одинаковы, для них любовь не главное, им подавай дела великие, хлебом не корми – дай мир земной переустроить. Видать, такими их господь по своему подобию создал”.

Придя к такому заключению, Еленка успокоилась. Здраво поразмыслив, она решила: «Нет, на Дон мне ехать с Ванечкой никак нельзя, там ему и без меня непросто будет. А уж коли явится с женой княгиней, его казаки сразу обвинят, что Дон боярам продал, и прислужники царевы тоже в измене заподозрят. Как иначе-то, ежели женился на шляхтянке. Какого там я роду-племени да веры, никто не станет разбирать». Гладя Княжичевы кудри, красавица тоскливо вымолвила:

– Окажешься ты, милый, между двух огней и сгоришь, как тоненькая свечечка.

Разумная дочь полковника без труда поняла, что ее вторжение в жизнь Ивана не сулит тому ничего хорошего.

– Всем одни лишь беды от меня, но тебе, любимый, я печали не доставлю, скорей сама помру. Поеду-ка я лучше с Новосильцевым в Москву, а там будь, что будет. Заодно нашу любовь испытаю. Если стану нужна – разыщешь, – заключила гордая красавица и толкнула Ваньку в бок.

Княжич тотчас же открыл глаза. Заметив на лице любимой явное смятение, он тревожно вопросил:

– Случилось что-то?

– Да нет. Просыпайся, есаул, а то уйдут казаки без любимого начальника, – Елена кивнула на приоткрытый полог.

Неподалеку от шатра уже слышались людские голоса и конский топот.

– Вставать пора, князь Дмитрий скоро возвернется. Негоже будет, коли нас застанет нагишом.

Спрыгнув на ковер, она направилась к стоявшему у изголовья постели сундуку. На этот раз княгиня облачилась в широкие, наподобие малоросских, шаровары, чтоб скрыть от вожделенных взглядов соблазнительные округлости своего прекрасного тела, просторную белую рубашку, поверх которой накинула подбитый куньим мехом плащ.

Иван покорно последовал ее примеру. Одевшись, он почувствовал в кармане тяжесть выданного князем кошеля. Недолго думая, есаул достал его и протянул Еленке.

– За любовь, никак, желаешь расплатиться? – полушутя, полусерьезно спросила та. – Так я собой пока еще не торгую. Чего-чего, а деньги, слава богу, есть. Кое-что от прежней жизни княжеской осталось.

Испытующе взглянув на зардевшегося от обиды Ваньку, сумасбродка открыла лежавший в сундуке ларец. Иван окинул равнодушным взглядом ее сокровища: обильно пересыпанные золотыми монетами диадемы, ожерелья, браслеты и прочие дары покойного Воловича, затем, захлопнув крышку, поучительно изрек:

– Больше никому не показывай. Уже не маленькая, пора бы знать, как золото из человеков умеет алчных душегубов делать.

Положив поверх ларца свой кошель, он в свою очередь спросил:

– Плата за любовь, говоришь? Что ж, может быть, и так, я об этом как-то не подумал. Помню только, что отец, с войны возвращаясь, всю добычу маме отдавал. У моих родителей было так заведено.

Теперь настала очередь краснеть Еленке. Незатейливые Ванькины слова повергли ее в сладостный трепет. Нет, не бескорыстие есаула смутило своенравную красавицу. Это жадный человек, при случае, способен бесстрашье проявить, а истинные храбрецы никогда скупыми не бывают, склад души у них иной. Разве может о корысти печься тот, кто жизнь свою ни в грош не ставит. Поразило юную вдову Иваново спокойствие и уверенность в себе. Он, конечно, догадался, да княгиня и сама дала понять, кому обязана своим богатством. Однако ни тени злобы иль уничижения не увидела Еленка на лице любимого, когда напомнила ему о бывшем муже. В зеленовато-карих есауловых глазах была лишь истинно мужская мудрость. Глядя на Ивана, синеглазая вещунья наконец-то поняла, почему сотни суровых воинов так верят есаулу, смело отдают в его украшенные самоцветами по-женски нежные руки свою судьбу. Поняла Еленка и другое: «Только он спасти меня может. Одна, без Ванечки, среди совсем чужих людей я просто-напросто помру».

Словно маленькая девочка, заплутавшая в темном лесу и наконец увидевшая свет между деревьев, она шагнула было к Княжичу, намереваясь, пусть даже униженной мольбой, упросить взять ее в жены, но вдруг остановилась. Отважной дочери погибшего полковника припомнилось, что точно так же на нее смотрел в жуткий миг их расставания Гжегож Шептицкий.

«Нет, мне и Гжегожа бог не простит, а с Иваном что случись – одно останется, руки на себя наложить и гореть в геенне огненной», – подумала Елена.

Может быть, любовь да страх, объединившись, и одолели б дерзкий нрав красавицы, оставайся они с Княжичем наедине. Глядишь, и разрыдалась бы гордая шляхтянка на казачьей груди, но за порогом раздался знакомый кашель Новосильцева. То ли хворь напомнила князю о себе, то ль таким манером он решил дать знать постояльцам о своем возвращении.

При виде стоящих друг напротив друга Еленки с Ванькой царев посланник на какой-то миг залюбовался ими. Столь прекрасной влюбленной пары ему встречать еще не доводилось. Одинокому, стареющему мужу вдруг стало грустно, князю вспомнилась богатая невзгодами, но шибко бедная житейскими радостями собственная молодость, и он участливо спросил:

– Ну что, договорились, как вам дальше жить да быть? Повернувшись к Новосильцеву, с полными глазами слез, но бодрым голосом княгиня заявила:

– Да, мы все уже решили. Я еду с вами в Москву, а Ваня отведет на Дон свой полк, исполнит волю государя и отправится за нами вслед. На таком коне, как Лебедь, он нас еще в дороге догонит.

Жалко, Княжич в этот миг лица ее не видел. Уловив в Еленкиных словах чуть ли не радость, он нахмурил брови. Возразить Ивану было нечего – красавица княгиня его не отвергала, но дала понять, что желает, чтоб он ехал в Москву и там, на службе государевой, достиг достойного своей избранницы положения. Ну что ж, коль любимая так хочет, Ванька-есаул станет царским воеводой, если ради этого, конечно, не потребуется пойти против собственной совести. В свои двадцать лет Княжич не был наивным простачком, но по молодости лет еще верил, что дорогой чести можно прийти к вершинам власти.

– Я пойду, распоряжусь кой о чем, а вы пока в дорогу собирайтесь, – так и не глянув на Еленку, промолвил он и поспешно вышел из шатра.

Чудная вещь, любовь земная, всему живому жизнь дарует, но нередко и к погибели ведет. Любись Еленка с Ванькой не столь самозабвенно, не принеси себя друг другу в жертву, глядишь, и жили б не тужили долго да счастливо. Хотя, как знать, горя не изведав, не узнаешь, что такое истинное счастье.

19

Пришла пора расставаться. Выстроившись вдоль дороги, Хоперский полк прощался со своим создателем, князем Новосильцевым. Проезжая мимо строя вольных воинов, Дмитрий Михайлович видел в их глазах, не как когда-то на станичном круге равнодушную насмешку или откровенную злобу, а лишь легкую печаль, которую пристало испытывать в час разлуки боевым товарищам. Совместно пролитая кровь да испитое вино сделали свое дело. Из казачьих рядов то и дело доносилось:

– Не печалься, князь, даст бог, еще свидимся.

– Царю от нас поклон передавай, да скажи, чтоб с казаками в дружбе жил, ему ж спокойнее.

– Ежели кто обидит, Дмитрий Михайлович, ты нам только весточку подай, мы его, сволочугу, и на Москве достанем, в землю по уши вобьем.

Подъехав к старшинам, царев посланник обнял Доброго и стареющие мужи аж прослезились.

– Поправляйся, мы еще на твоей свадьбе погуляем, – напутствовал князя Дмитрия Игнат. Обращаясь к стоящему рядом Разгуляю, он сказал с укором:

– Митяй, чего рыло воротишь, человек пришел проститься, а ты ворон на небесах считаешь.

– Я, Игнаша, князя почитаю не менее твоего, оттого не слезы лью, а об их с княгиней благе беспокоюсь, – вкрадчиво промолвил лихой хорунжий. Обернувшись к Новосильцеву, он указал на Бегича: – Не нравится мне, что этот гад в попутчики к вам навязался. Вон как он, козлиная морда, на княгиню уставился.

Князь Дмитрий с Добрым тоже взглянули на Евлампия. Даже издали было заметно выражение насмешливой злобы, застывшее на бородатом лике стрелецкого начальника, не отрывая глаз следившего за Еленой и Княжичем. Отъехав от дороги саженей на полсотни, те о чем-то беседовали. Впрочем, говорил лишь Ванька, привычно размахивая левой рукой, правой он обнимал свою красавицу. Та же только несогласно качала головой, уткнувшись в меховой воротник.

– Мне он тоже не шибко нравится, да куда денешься. У Бегича приказ мою охрану усилить и все заставы, что попадутся по пути в Москву, об атаманах воровских оповещать. Опасается, наверно, Петр Иванович, как бы они, покинув Дон, не подались в столицу да какого лиха царю не учинили, – посетовал князь Дмитрий.

– Совсем ополоумел от усердия, старый черт, – вздохнул Разгуляй и, сунув пальцы в рот, издал протяжный свист, призывая есаула.

Когда влюбленные подъехали, сотник с князем невольно отвернулись, стараясь не смущать дрожащего как в лихорадке Ваньку и заплаканную Елену.

– Что стряслось? Орда на Русь опять нагрянула или светопреставление началось? – раздраженно спросил Княжич.

Пряча снисходительную улыбку, Митяй задумчиво изрек:

– Мы тут умишком пораскинули и решили – негоже князю лишь со стрельцами да дворянами ехать, надо бы и казачков ему в сопровождение дать. Сам же говорил, не одного тебя, а всех лучших бойцов призывают государю на смотрины. Так чего мотаться зря туда-сюда. Пускай Игнат берет мою знаменную полусотню, в ней как раз все лучшие из уцелевших собрались, да отправляется с князем на Москву, а мы поедем указ царский исполнять, – откровенно рассмеявшись, он с издевкой заявил: – Нашли кому доверить бунт усмирять. Нас самих бы кто усмирил.

– Так тому и быть, – согласился есаул. – Уводи, хорунжий, полк, и вы поезжайте, – Иван кивнул прощально князю Дмитрию с Игнатом, – Елена вас догонит.

Ведомый старым сотником знаменный отряд, отделившись от полка, перешел на Московскую дорогу. Тут же раздалась команда Разгуляя:

– Пошел, – и хоперцы тронулись к родным станицам. Новосильцев было направился к своему разношерстному воинству, но вдруг остановился. Стараясь, чтоб не слышала Еленка, он сказал:

– Пока я жив, с ней никакой беды не приключится. Только вот жилец я никудышный, поэтому поспешай. Под Москвою городишко Дмитров есть, мы тебя в тамошнем монастыре до первого снега будем ждать. Так что почти месяц в своем распоряжении имеешь, думаю, успеешь.

Иван хотел его о чем-то попросить, но Дмитрий Михайлович взмахнул рукой, езжай, мол, с богом, все будет хорошо.

Хорунжий ехал позади полка в гордом одиночестве. Как только Княжич поравнялся с ним, Разгуляй насмешливо поинтересовался:

– Ну что, простился со своей красавицей?

– Простился, – еле слышно ответил Ванька, но тут же сам спросил: – Чего в Москву-то не поехал, а старика послал?

– Оттого и послал, что старик. Ему легче будет столь нелегкий путь преодолеть.

– Это как же понимать? – не сразу понял атаман, к чему он клонит.

– Да очень просто. Быть с княгиней рядом и не влюбиться просто невозможно, а мне, при моем нраве веселом, неразделенная любовь ни к чему. Да и пред тобою будет совестно, – пояснил Митяй и неожиданно добавил: – Ярославца я тебе не заменю, святой был, Сашка, человек, не чета мне, многогрешному, но быть другом верным постараюсь.