Текст книги "Желтый цветок"

– Тили-тили тесто, жених и невеста! – и показал язык подбегающим опричникам.

– Щас! Щас! – сразу же откликнулся Малюта, – Ты погодь малость. Как есть, так и оженим! – вновь вытаскивая саблю их ножен. Но тут же остановился и выпучил от удивления глаза – прямо у него на глазах в воздухе медленно растворялись двое людей.

– Господи! Наваждение бесовское и токмо! – Малюта начал чесать свой затылок в поисках выхода из весьма неприятного положения, – Однако, государь может крепко осерчать на раба свово, Малюту!

– Ага! – сзади подошел царь с плетью в руке, – Упустил богохульников, Малюта? – плеть свистнула в воздухе и со звонким щелчком впилась в спину. Малюта крякнул, но не от боли и обиды, а от желания показать царю-батюшке, что его урок даром не проходит. Досталось от царя и всем опричникам, которые не отворачивались от царской плетки – а то еще больше перепадет! Да, от царя и незазорно вовсе плеть принять!

– Ну, все, Малюта! – царь тяжело дышал, – Кончилось мое царское терпение! Пора тебе в поход собираться и крепость Пайду в Ливонии брать! С собой возьмешь всех этих остолопов! – царь плетью ткнул в сторону стоявших рядом опричников, – Возмешь стрельцов и в Ливонию!! – Малюта молча склонил голову. Царь в сердцах бросил плеть на снег, резко повернулся и ушел.

Через полчаса из Фроловских ворот Кремля выехал большой отряд опричников. Впереди молча ехал Малюта, равнодушно и с презрением поглядывая на людей, поспешно отходящих в сторону при его появлении. Некоторые крестились, завидев его, не то от страха, не то от глубокого почтения, не то от жалости. Когда отряд отъехал уже достаточно далеко, Малюта последний раз оглянулся на видневшиеся издалека причудливые купола храма Покрова Богородицы что на Пожаре и, привстав в стременах, зычно крикнул:

– Гойда! Гойда! – и хлестанул что было сил ни в чем неповинного коня.

* * *

– Послушай, Гелла! Ну, что же ты! – старушка в старом коричневом пальто нетерпеливо дернула свою подружку за рукав, – Да ты сильнее толкай сюда тюк! Мы так и холодную воду в этом доме перекроем и еще от одного тюка избавимся. Ты хорошо помнишь, что говорил нам дорогой Шалфей Горюныч? То-то же! «Вернетесь с тюками, – сказал нам милейший Шалфей Горюныч, – Доски объявлений из вас наделаю. Каждую на год!» Вот ведь что нам с тобой грозит!

– Да, помню я, помню. – огрызнулась в ответ Гелла, старательно заталкивая здоровенный тюк в колодец, – Ну, вроде бы и все! – Гелла вытерла пот со лба, увидав как тюк соскользеул вниз и вода в колодце стала стремительно прибывать. Она разулыбалась, – Теперь минут пять можно и подождать результатов нашего смелого эксперимента, – и обе старушки поудобнее устроились на скамеечке.

Еще раньше Гелла и Навзикая подбросили один тюк в детские ясли, прямо в игровую комнату. Из этого тюка с непонятной для малышей закономерностью каждые тридцать секунд выбегала серая мышь и начинала испуганно метаться по комнате. Девочки залезли с ногами на скамеечки, прижались друг к дружке и громко плакали. Воспитательница стояла рядом с ними тоже на скамеечке и громко объясняла, что совсем не стоит бояться мышей. Что нянечка вовсе не потеряла сознание от страха, а лежит глубоко задумавшись. Пожарникам, милиции и врачам уже позвонили, но они сказали, что не приедут, так как мыши – не пожар, не разбойники и, по —всему видать, здоровые.

Правда, Гелла и Навзикая всего этого не видали. А ведь как хочется иногда хоть одним глазком увидать дело своих рук! Поэтому затолкав тюк в колодец, они решили хоть немного подождать. Уже через пять минут в ближайшем подъезде хлопнула дверь и из-за нее выскочил известный на весь город Петрович с густо намыленной головой:

– Кипяток! Кипяток!! – заорал он, что было сил, и стремительно помчался вдоль улицы.

– Эх, – с досадой в голосе сказала Гелла, – А вот Архимед, помню, кричал «Эврика!» И стал великим человеком. А этот Петрович ничего выдающегося крикнуть не сумел. А какой замечательный у него был шанс!

– Гелла, – Навзикая удивленно посмотрела на свою подругу, – А что, Архимеду тоже в колодец тюк подсунули?

Гелла презрительно фыркнула в ответ и стала подниматься. Навзикая, тяжело кряхтя, тоже поднялась, взвалила на себя тюк и уж было собралась идти дальше, как вдруг из-за угла дома показалась бодрая и веселая Аграфена и, радостно всплеснув руками, заголосила на всю улицу:

– Вот вы где! Новенькие! Как я рада! Новый человек – свежие новости – долгая беседа – потрясающие слухи!! Как я р-р-рада!! – и, протянув руку Гелле и Навзикае, представилась, – Аграфена! Представитель широкой общественности!

Гелла и Навзикая по очереди пожали протянутую им руку, представились путешественницами и родственницами Колумба и почтительно шаркнули ножками. Аграфена тоже расшаркалась и тут же поведала своим новым подружкам страшную тайну про злых волшебников, которые утащили неизвестно куда здоровенную толпу двоечников и троечников. Гелла и Навзикая от этого сильно перепугались, думая, что Аграфена их сейчас арестует и отведет в милицию. Гелла до того перепугалась, что тут же созналась в том, что знает, где все они находятся, как туда добраться и даже показала желтый цветок.

– Ну? – усомнилась в ее словах Аграфена.

– Факт! – уверенно ответила Гелла и протянула цветок Аграфене, – Сорвешь лепесток, стих, какой знаешь, в слух произнесешь и готово! То есть будешь там, где все двоечники-троечники!

Аграфена взяла в руки цветок, оторвала лепесток и задумалась:

– А вдруг и в правду удастся родной милиции пропавших отыскать? – она выжидательно посмотрела на своих новых подруг, лихо щелкнула пальцами, – Как там в кино-то поют? – и затянула фальшивым голосом, – Пуркуа па? Пуркуа па? Почему бы и нет?

Аграфена пропадала медленно. Наверно оттого, что ни в какую чертовщину никогда не верила. Но сначала пропала она сама, потом ее одежда и только пимы с галошами все никак не могли исчезнуть. И если бы не крик Аграфены, раздавшийся неизвестно откуда:

– Где же мои новые пимы с галошами?! – то пимы, наверняка, так и остались бы в Кряжске.

Как только Аграфена пропала, Гелла и Навзикая лихо подхватили свои тюки и бросились наутек.

* * *

– Колька, ты видишь хоть че-нибудь? – шепотом спросил Витька, стараясь нащупать в темноте хоть ногу своего друга.

– Ничегошеньки! – тотчас же отозвался Колька. – Подожди немного, фонарик включу. Наконец, Колька достал свой фонарик и стал светить им по сторонам.

– Да-а-а! – протянул Витька, оглядываясь кругом, – Более подозрительного места я ни в одном колодце не видал. Коль, а ты уверен, что, если мы поползем по этой решетке, – Витька показал рукой на ржавую решетку, уходившкю в непроглядную даль, – То попадем куда надо?

– Не дрейфь давай! Ползти надо! – но сам Колька еще не двигался и только задумчиво чесал затылок, – Разве ты не слышишь всякие стоны и крики спереди? Ведь странно, правда? А людей не видать…Нет, по-всему видать, что где-то здесь и надо искать разгадку старушек, фиолетовых котов и пропавших двоечников!

– Правильно говоришь, – со вздохом согласился Витька.

Встав на четвереньки, ребята потихоньку поползли вперед. Фонарик помогал мало. Было ужасно темно, но они продолжали двигаться вперед и вскоре потолок стал таким низким, что дальше пришлось ползти на животе. Стало рудно дышать, воздух стал тягучий и горячий. Они еще немного проползли вперед и вдруг стали проваливаться руками сквозь решетку – под ними было какое-то пустое пространство.

– Витька, под нами какое-то помещение, – тихо прошептал Колька, – Я не могу достать рукой пола.

– Я тоже не могу, – отозвался Витька, продолжая упорно лезть вперед. Вскоре проход круто свернул влево и за поворотом ребята увидели длинный сырой подвал, слабо освещенный редкими фиолетовыми лампочками.

– Ну, мы с тобой и забрались! – Колька даже присвистнул от удивления. Я же говорил тебе, что попадем куда надо! Чуешь, как воняет тухлыми яйцами, гнилыми помидорами и ржавыми трубами, а?

– Чую! – отозвался Витька, – Ты ползи быстрее!

Вместо ответа Колька быстрее заработал руками и ногами и уполз вперед. Решетка почему-то стала мокрая, но не грязная. И эта мокрота, попадая на руки, почему-то быстро испарялась, словно в кожу впитывалась.

– Слушай, Колька! – Витька громко откашлялся, – Как только отсюда выберемся, я тебе по зубам надаю! Чтобы знал!

– Ты?! Дашь?! – Колька остановился и обернулся назад. – Ты шевелись побыстрее, тараканчик! А не то тапком пришибу!!

– Че? Че ты там сказал? – Витька уже собирался укусить Кольку за ногу, чтобы привести свои угрозы в исполнение, как вдруг открылась со скрипом дверь в стене, которую ребята не увидели, и в подвал вошел какой-то человек. При тусклом освещении нельзя было рассмотреть, кто это был.

Вошедший внимательно посмотрел по сторонам, подошел к стене и нажал на слабо мерцающую розовую кнопку. Большой кусок стены отъехал в сторону и ребята увидели длинный ряд красных кнопок.

– Аварийный пульт, – выдохнул Витька, за что Колька тут же лягнул его ногой. Незнакомец резко обернулся, но никого не увидел.

– М-да! Чего только в этом ускорителе не услышишь!… Так, все ясно. Этот злодей-учитель вывел из строя пятый и шестой блоки. Эх! – и незнакомец, громко топая по лужам, ушел.

Как только шаги незнакомца затихли вдали, Колька нырнул сквозь прутья решетки вниз, несколько секунд повисел на руках и спрыгнул. Подошел к пульту и, водя пальцем по строчкам, стал негромко вслух читать:

– Аварийный слив обиды.

– Че?! – зашипел сверху Витька.

– Тихо!! Ты слушай лучше! – Колька повел пальцем дальше, – «Аварийный слив шалости», «Аварийный слив жестокости», «Общий слив». – Кольке очень хотелось сделать хоть что-нибудь плохое – подраться с кем-нибудь, лампочку в подъезде разбить или, что еще лучше, газету поджечь в почтовом ящике. А рядом – ну, как нарочно кто подстроил! – ни одного почтового ящика, ни одного окошка, которое можно разбить мячом! Хоть плачь!! Даже в Витьку нечем запустить!

Колька еще про себя отметил, что там, наверху, у него тоже были такие желания, но гораздо слабее. А здесь, внизу, уже терпения никакого нет! Колька от натуги даже покраснел. А потом

– ни с того, ни с сего – начал кулаками что есть силы лупить по красным кнопкам. Пол моментально высох. Погас свет. Но Колька не сдавался и лупил кулаками по кнопкам. Еще последняя лужа не успела высохнуть, а он уже открутил все до единой кнопки и сунул их в карман. Но тут издалека послышался топот – кто-то бежал в их сторону. Колька метнулся к противоположной стене и затих.

* * *

– Ого! – здоровенный поп с широкой окладистой бородой и огромным крестом в правой руке удивленно посмотрел на появившихся Ежевику и Мякину. – Ну, и работы же сегодня! То годами не появляются, а то несколько десятков пар на день! И чего только им не терпится жениться? Молодые ведь еще, могли бы и потерпеть! – поп погладил бороду и строго посмотрел на новую пару.

Ежевика скосил глаза и увидел несколько пар мальчишек и девчонок, которые толпились тут же в церкви. Поп громко крякнул:

– Согласна ли ты, раба божья, Елена, выйти замуж за раба божьего Михаила? – поп в упор посмотрел на Мякину.

– Во-первых, ба-тюш-ка, – сурово ответила ему Лена, – Я не раба божья, а пионерка. А, во-вторых, вы такой большой и не знаете, что бога нет, а религия – опиум?

– Верно, – поддакнул Ежевика, – Наркотик для умственно отсталых и пережитков прошлого!

– Да, ну? И в правду? – притворно-удивленно спросил поп.

– Да, – Ежевика решил быть твердым до конца.

– А сам-то ты, Ежевика, чем отличаешься от умственно-отсталых? Ведь ты же двоечник! – поп злорадно хихикнул, – Так что давай, я тебя обвенчаю с двоечницей Мякиной и делу конец! А там пирком, да за свадебку, а? – поп заговорщически подмигнул Мише, – Соглашайся, соглашайся! А то очень уж хочется погулять на пионерской свадьбе!

Миша почувствовал, как обида захлестнула ему сердце. Даже заплакать захотелось. Ну, какой же он умственно отсталый? Ведь он же книжки читает. И уже много их прочитал. Совсем недавно кончил одну, очень интересную. В мягкой зеленой корочке. Да, что и говорить – ведь стоит ему захотеть он уже в следующей четверти отличником будет! А, может, и лучшим учеником школы! И что поп понимает в сложнейшем процессе обучения и формирования личности в современной школе? Но можно ли хоть что-нибудь доказать этому большому и невежественному человеку? Ежевика посмотрел на попа с нескрываемой обидой и сказал:

– Вы неправы…– повернулся и медленно пошел к выходу из церкви. Лена неприязненно глянула на попа:

– Как вы можете так говорить, совершенно не зная человека?! Он, – Лена на секунду замешкалась и, покраснев, добавила, – Он действительно очень хороший и многое может. А вы… Эх, вы! – она повернулась и побежала догонять Ежевику. Они вышли на крыльцо и увидали во дворе большой костер, вокруг которого бегали и прыгали несколько мальчишек и девчонок.

– Миша, – Лена осторожно прикоснулась к локтю, – Ты не слушай его! Он же ничего не понимает!

Миша внимательно посмотрел на нее и опустил глаза. На душе у него было так горько, что совсем не хотелось говорить. Он уселся на ступеньку крыльца рядом с Тимкой Невиным, известным на всю школу двоечником и драчуном.

– Кто это там веселится? Женихи с невестами?

– Ты думаешь, они веселяться? – вопросом на вопрос ответил Тимка, – Я думаю, они просто греются у костра, – он немного помолчал, – Так кругом холодно и неуютно! – Тимка повел плечами и даже зажмурился, – Каким же дураком я был раньше?! Ведь совсем не ценил спокойных уроков в школе!

– Ты этого чего? – не понял Ежевика. Вместо ответа Тимка грустно-грустно улыбнулся, так что все остальные вопросы застряли у Ежевики в горле.

– Как чего? Думаю. Думать научился. Вот и все. – спокойно и миролюбиво ответил Тимка, – Ты-то как сюда? Сразу попал или еще где побывать успел?

– Да, был кое-где. – Ежевика неопределенно махнул рукой, – Вот Лена меня от Малюты Скуратова спасла.

– Угу. И я успел. – Тимка замолчал и, прищурившись, посмотрел на огонь, – А ты помнишь, как уютно, как тепло бывало в классе? Как хорошо было дома? – он скрипнул зубами, чтобы не заплакать, – А я совсем этого не ценил! Радовался случаю помахать кулаками, подраться или урок испортить.

– Да, – Ежевика тяжело вздохнул, – Как все плохо и так хочется домой! Лена, ты не знаешь каких-либо подходящих стихов? – в ответ Мякина отрицательно мотнула головой, а Невин ехидно хохотнул:

– Ты, что думаешь, про твой родной Кряжск стихи есть? Нету! А если бы были, – Тимка кивнул в сторону пляшущих у костра ребят, – Давно бы уже след простыл у них. Цветочки-то с лепесточками у всех есть!

– Ты знаешь, Миша, – тихо проговорила Лена, – Мне стыдно возвращаться домой с помощью этой странной незабудки. Мне очень холодно и очень хочется домой. Но я лучше замерзну здесь, чем потащу этот цветок дальше, – Лена поднялась со ступенек, отряхнулась и, медленно подойдя к костру, бросила в него цветок.

Яркий сноп света больно ударил всех по глазам. Все зажмурились, а когда все кончилось, то с удивлением увидели, что Мякина пропала.

– Лена!! – Ежевика подпрыгнул как ошпаренный и бросился к костру, на бегу вынимая цветок из кармана.

* * *

У-у-у-у… Чпок! На пыльной дороге прямо из воздуха появилась Аграфена и испуганно завертела головой.

– Ой, батюшки-светы! Где ж мои пимы с галошами?! – но, увидев, что все в полном порядке – пимы на ногах, а галоши на пимах, – успокоилась. – А-а! Ну, и ладушки!

Лошади, запряженные в богато изукрашенную карету, шарахнулись в сторону, будто прямо под ногами увидали волка, и тревожно заржали. Кучер, прикорнувший было на козлах, спросонья дернулся и крепко ругнул лошадей по-французски.

– Эх, – подумала Аграфена, – Здорово ругается! – и хоть с детства никакого другого языка, кроме кряжского диалекта русского языка, не знала, не слыхала и даже не подозревала, что люди могут между собой разговаривать как-то иначе, но тут не только поняла, но и резко одернула кучера, да так, будто сама всю жизнь прожила в Париже. – Попридержи язык, бездельник!

– Извиняюсь, миледи! – кучер стал усиленно протирать заспанные глаза. Аграфена не стала ждать, когда ее внимательно рассмотрят, и резво юркнула в карету.

– Гони! Гони! – крикнула она кучеру, только чуть-чуть высунувшись из окошка кареты, – В Париж! – и кучер от души огрел лошадей кнутом. Карета помчалась вперед и Аграфена, удобно устроившись на мягких подушках, стала слегка дремать. И она не слыхала, как из придорожной харчевни выскочила на дорогу молодая красивая женщина и, заламывая руки, запричитала:

– Что за несчастный день?! За что вы, боги, сегодня столь безжалостны ко мне? Опять пионеры украли карету! Как же я теперь попаду на встречу с графом Рошфором? Как мне теперь отомстить всем этим пионерам и д'Артаньяну?

Через пять минут Аграфена уже крепко спала и снился ей дивный сон. Будто стоит она в очереди за колбасой самая первая. И все ей завидуют. А тут подходит к ней старый знакомый князь Игорь и говорит:

– Душенька, Аграфенушка! Я тут в поход на половцев собрался. Мне бы колбаски для моей верной дружинушки купить. – пустила его вперед Аграфена. Да, и как старого знакомого-то не пустить? Колбаски много, всем хватит. Купил Игорь полтонны, ушел. Потом Юлий Цезарь без очереди пролез. Мужик здоровый и крикливый. Народ в очереди не очень шумел. А тут заходит сам Хеопс – Аграфена и его помнила, но очень смутно.

– Аграфенушка, внученька моя,-говорит Хеопс, – Замыслил я тут одно предприятие – пирамиду буду себе строить. А колбасы красноряжской нет у меня. А рабы, сама ведь знаешь, не будут работать без колбасы. – пустила его вперед Аграфена. А тут пальба из пистолетов, крики, карета резко дернулась и остановилась. Аграфена проснулась и раздраженно пробурчала:

– Что за люди?! Колбасы купить не дают! Разбойники!!

– Не бойтесь, миледи, не разбойники! Это я, граф Рошфор!

– Ах, граф, вы стали совсем несносны!

– Простите, графиня, но я уж совсем заждался вас и решил выехать вам настречу.

– Ах, оставьте, Рошфор! Я вам не верю! – кокетливо отозвалась из кареты Аграфена, – Я просто немного задержалась в Кряжске. Что ж делать? Дела, граф!

– О! – Рошфор был немного удивлен. Он знал наперечет названия всех близлежащих городов, замков и харчевен, но о Кряжске слыхал впервые. – Скорее всего, – решил он, – Это название нового трактира, где я еще не обедал, а трактирщик еще не является тайным осведомителем кардинала Ришелье, – и вы слух добавил, – Теперь о деле, графиня. Одно известное вам лицо велело мне поблагодарить вас за алмазные подвески и передать двести пистолей. – Рошфор просунул руку в карету и положил на сиденье мешочек с деньгами.

– Что я должна еще сделать? Чего ждет от меня его преосвященство?!

– Вот вам пистолеты, миледи…

– Можете меня звать просто Аграфена, Рошфор! Я вам это разрешаю!

– Вот вам, миледи Аграфена, пистолеты, – с заметным удивлением в голосе произнес Рошфор, – Вы убьете д'Артаньяна именно из этих пистолетов и оставите их рядом с убитым. А мы потом арестуем хозяина этих пистолетов. Д'Артаньян сейчас сидит с друзьями вот в том лесочке. Вы проедете мимо, пальнете из пистолетов и его преосвященство будет вам безгранично признателен. – Рошфор подал Аграфене пистолеты.

– Да, – негромко пробурчала Аграфена, – Много чего я делала на своем веку – и коров доила, и науку двигала, – а вот таким грязным делом заниматься еще не приходилось. – И, что-то решив про себя, громко ответила Рошфору, – Ах, граф, только ради вас! – и крикнула кучеру, – Пшел! Пшел!!

Кучер снова хлестанул лошадей и те неохотно потащили карету дальше. Рошфор поехал рядом.

– Миледи, – Рошфор долго и неуверенно мычал, не решаясь спросить, – Миледи, а Аграфеной давно ли вас зовут?

– Ах, оставьте, Рошфор! Как мне надоели ваши ухаживания! Аграфеной меня зовут с самого детства!

– Вот бы никогда не подумал, – тихо проговорил Рошфор и удивленно пожал плечами, – Неужто и тут двоечники? Хуже лесных разбойников! Неужели и миледи подменили? Посмотрим…– и, пришпорив коня, Рошфор ускакал вперед.

* * *

Когда за Цеппелином закрылась дверь, Шалфей Горюныч радостно улыбнулся и нежно проворковал:

– Талантливейший мой ученик! Это ведь именно он придумал переодеть всех наших лаборанток в добреньких старушек. Да, вы же их сами видали! У котлована, не так ли? Хотя они в сущности совсем не то, что вы видели! – Шалфей Горюныч внимательно следил за выражением лица учителя, стараясь понять, пришел ли он в себя окончательно или же нет, – Так вот, переодеть в старушек, дать им в руки цветочки, чтобы они их раздали двоечникам-троечникам. А цветочки-то с секретом. Сорвешь листок, прочитаешь стих – и фьюить! Попал в ситуацию, связанную с этими стихами. Или где-нибудь в Мрачных Средних веках, или Угрюмом Древнем мире. А там – вы ведь как историк должны знать, Сергей Иванович – моря чистейшей глупости, океаны звериной злобы. А мракобесия сколько?! Гималаи мракобесия! Ни в чем не повинных людей сжигают на кострах, рубят мечами и топорами, бр-р-р-р-р какая прелесть! Бескрайние поля жестокости, которые не перейти и не переехать. Ах, какие времена! Двоечники поездят по этим временам и души их наполнятся тем, что так нам необходимо для экспериментов.

– Это чем же? – не понял его Сергей Иванович.

– Как это чем? – в свою очередь переспросил его Шалфей Горюныч, – Ах, простите, простите… Конечно же, злобой, недоверием, жестокостью и прочим. Душа двоечника и пространство вокруг него будто нарочно для этого приспособлены. И наполняются быстро и хранят долго. Чудесно! Нет, дорогой Сергей Иванович! Не надо думать, что если двоечник, так обязательно злее отличника! Совсем нет. Просто вокруг всех двоечников гораздо больше злобы, чем вокруг отличников. Двоечников и троечников ругают и в школе и дома. И ремня-то им, труженикам нашим, достается изрядно, и относятся-то к ним совсем не так, как к нормальным детям. Вот и получается, что хороший двоечник – это хороший источник злобы! Направь источник в накопитель реактора и проводи эксперименты на здоровье! Но чтобы источник не иссяк, двоечникам-трудягам и троечникам, этим потенциальным двоечникам, нужны новые, свежие впечатления. Как художникам. Помните, Сергей Иванович, раньше художников в Италию посылали за впечатлениями? А чем же наши двоечники хуже?

– А что вы дальше собираетесь делать с этой злобой? – Сергей Иванович тяжело дышал.

– А дальше, – Шалфей Горюныч мечтательно улыбнулся, – А дальше будет то, что называется цепной реакцией. Ведь злоба порождает только злобу, жестокость – жестокость, и всего этого становится все больше и больше. Часть мы забираем себе для опытов, чтобы отсеять все слабое и ненужное, выделить злобу самого высокого качества и приступить к ее изготовлению уже без двоечников и троечников. – Шалфей Горюныч замолчал и с минуту только хмыкал и качал головой. – Вам, Сергей Иванович, конечно же неизвестно, что результатов нашей работы уже давно ждут там, – Шалфей Горюныч показал пальцем вниз и многозначительно кивнул головой, – Спроектирован даже целый завод под Кряжском для производства злобы высшего качества. Потом мы затопим всю эту кряжскую котловину злобой, она начнет здесь пухнуть, расти, выливаться в окрестные леса и реки и все снова утонет во мраке злобы и страха! Как это было когда-то давно, когда пылали костры, когда свист пули обрывал стон, когда…у-у-у!!

– Зачем все это? – Сергей Иванович не столько осознал, сколько всем своим нутром почувствовал сильнейшую опасность. Не смотря на незатихающую боль в голове, он весь внутренне собрался. В голове нервно пульсировала только одна мысль:

– Надо что-то делать! Что-то делать!

– Зачем? – Шалфей Горюныч задумался, – Зачем? Мы просто хотим, чтобы снова на земле появился океан злобы, чтобы каждый желающий мог зачерпнуть в этом океане злобы полное ведро и нести его, не боясь пролить или расплескать. Чтобы теплый летний дождичек вызывал раздражение, чтобы веселый смех всегда обрывался злобным окриком, короче, чтобы все стало как раньше. Как при злых и свирепых царях. Чтобы стреляли в безоружных людей, чтобы по городам и селам бродили толпы нищих и голодных людей и сотнями, нет, тысячами умирали от голода и холода! Чтобы люди боялись животным страхом протянуть умирающим руку с куском хлеба! Нет, вы только представьте себе, – Шалфей Горюныч отчаянно замахал руками, – Злоба в чистом виде напоминает самую обычную воду с голубоватым отливом. Вышел человек из дома в прекраснейшем настроении, ты незаметно плеснул на него этой водичкой – и готово! Настроение у него испортилось, злоба душит, кулаки чешутся! Улыбка встречного человека вызывает у него чувство отвращения, бешеной ненависти! И как маленький горный ручей, который, сбегая с гор, превращается в могучий водопад, так и злоба от нескольких капель становится бурным мутным потоком, который все смывает на своем пути, – Шалфей Горюныч уже не замечал сидевшего перед ним учителя. Глаза его горели, руки тряслись, щеки покрылись яркими пунцовыми пятнами. Он вытянул дрожжащие руки вперед:

– Вы, вы, вы… видели океан?! Сергей Иванович, океан? Настоящий океан с его безбрежной ширью, с его волнами-горами, багровыми закатами и жуткой черной глубиной? Нет? Жаль…Но все это не идет ни в какое сравнение с океаном злобы, когда тот катит свои волны из края в край, от человека к человеку и так по всему свету! По всему свету!!

Сергей Иванович устало мотал головой. Все ему стало казаться каким-то кошмарным бредом, наваждением, которое должно вот-вот кончиться, но неизвестно почему все не кончается. Потом это стало казаться ему палатой в сумасшедшем доме, хотя Сергей Иванович твердо знал, что в таких домах только врачи ходят в белых халатах, а не больные. А тут – все наоборот.

– Да, – продолжал Шалфей Горюныч, – Вот, я вижу, поднялась крутая океанская волна и католики темной Варфоломеевской ночью режут гугенотов. Мелкая рябь на воде – это сжигают на кострах ведьм и обезумевшая толпа ревет и беснуется при виде яркого пламени! А вот и черные глубины океана – это лагеря смерти. – Шалфей Горюныч замолчал. Глаза его расширились и остекленели, нижняя губа тряслась и с нее на пол стекала желтая тягучая слюна.

Он несколько секунд стоял неподвижно, будто оцепенел от ужаса черных глубин. Но потом тряхнул головой и весело глянул на Сергея Ивановича:

– Не утомил ли я вас? Нет? – он хотел еще что-то добавить, но тут резко, истошно завыла сирена и над пультом замигала огненно-желтая надпись «Авария с цветком!» Шалфей Горюныч подбежал к пульту, стал лихорадочно нажимать на все кнопки подряд, стараясь ликвидировать аварию, но все усилия были тщетны. Надпись над пультом становилась все ярче и ярче, а сирена завыла так, что у Сергея Ивановича все внутри похолодело.

– Горит! Горит цветок!! У-у-у!! – Шалфей Горюныч заскрипел от злобы зубами и несколько раз стукнул кулаком по пульту, – Это же катастрофа!! Пожар можно потушить лишь имея полный ускоритель злобы, а он совершенно пуст!!! – он так взглянул на Сергея Ивановича, что, казалось, этим взглядом он хочет испепелить учителя. Резко, неожиданно распахнулась дверь и на пороге ускорителя показался бледный и трясущийся Цеппелин:

– Шеф! Злоумышленники повредили внутренний аварийный пульт. Накопитель пуст. А все, что в него попадает, моментально испаряется!

– Знаю! – сквозь зубы процедил Шалфей Горюныч, – Сейчас будет взрыв! Горит цветок. Мы сможем еще некоторое время продержаться, если прокачаем ускоритель! Вытолкай быстро этого учителя – недотепу в ускоритель!

Цеппелин схватил учителя в охапку и быстро вытолкал его в тот самый подвал, из которого Сергей Иванович совсем недавно выбрался. Дверь за ним моментально захлопнулась.

– Прокачать ускоритель! – Цеппелин повернул аварийный рубильник и в комнате сразу же поднялся легкий ветерок. Он быстро усиливался, а в самом ускорителе быстро превратился в самый настоящий ураган.

– Хорошо! – Шалфей Горюныч криво усмехнулся, – Продержимся! Время есть! Еще не все цветки горят! Вызывай всех сюда, пока не поздно!! Все должны вернуться до взрыва!

* * *

Варежкин пришел в себя и долго не мог сообразить, где же это он находится. В голове все гудело, в желудке все урчало от голода и почему-то сильно болели кисти рук. Он осторожно приоткрыл глаза и увидел, что стоит на большой поленице дров и привязан к столбу. На шее у него висела табличка с надписью «колдун». Варежкина аж передернуло.

– Если ты, Джон, прибил этого колдуна до смерти, я и тебя сожгу с ним вместе! – Буагильбер был необычайно зол и искал на ком бы эту свою злобу сорвать.

– Сэр Бриан! – раздался со стены голос Фрон де Бефа, – Побыстрее запали костер со своим колдуном и поднимайся на стену. Черный Рыцарь повел своих разбойников на приступ!

– Сейчас, Фрон де Беф! – отозвался Буагильбер, – Это не первый колдун, который будет сожжен во славу матиери-церкви и не последний! А-а-а! – удовлетворенно протянул Буагильбер, заметив, что Варежкин очнулся, – Ну, считай, Джон, что ты заново родился! Бегом за факелом!

Буагильбер подошел вплотную к поленице дров, которая должна была в самое ближайшее время превратиться в пылающий костер, и, с усмешкой глядя на Варежкина, сказал:

– Ну, что, колдун, думал избежать законного возмездия? Думал обмануть меня, Бриана де Буагильбера? Ха-ха!!

Варежкин немного помолчал, облизал свои сильно пересохшие губы и только потом каким-то не своим, а чужим, хриплым и срывающимся голосом, спросил:

– У вас что, гражданин Буагильбер, телевизора нет? Вы бы лучше смотрели «Клуб кинопутешественников», может быть, тогда и не были бы таким живодером!

– Ты, что, колдун, вздумал еще на костре издеваться надо мной? Джон, факел!! – прибежал Джон с факелом и встал по стойке «смирно» перед Буагильбером, – Зажигай!!

– Стой!! – закричал Варежкин, почувствовав, что очень скоро здесь может запахнуть жареным, – А последнее желание? Оно всем полагается!

– Ах, да! – поморщился Буагильбер, – Давай сюда свое последнее желание, но только побыстрее! Небось хочешь свои колдовские корешки и снадобья жене и детям оставить?! А?

– Нету у меня жены и детей, – отозвался Варежкин.

– Хе! – хмыкнул довольный Буагильбер, – Родителей нет, жены нет, детей нет – ну, точно колдун! – в этот момент раздались тяжелые удары топора в ворота замка, – Давай быстрее, колдун! Враг уже подошел к воротам!

– Буагильбер! – раздался со стены крик Фрон де Бефа, – Черный Рыцарь начал рубить ворота замка! – под мощными ударами топора Черного Рыцаря ворота замка жалобно стонали и были готовы вот-вот рухнуть.

– Однажды в Палестине я такую картину уже видел, – пробурчал про себя Буагильбер, – На такой отчаянный шаг мог решиться только один рыцарь на все крестоносное войско – король Ричард Львиное Сердце! – и, повернувшись к Варежкину, рявкнул, – Ты скоро, колдун?