Текст книги "Педагогическая генетика. Родословная альтруизма"

Повышенный уровень мочевой кислоты является лишь одним из раскрытых к настоящему времени наследственных факторов интенсификации умственной активности. В качестве двух других примеров следует рассмотреть факт поразительной интеллектуальной энергии в некоторых случаях доминантно наследуемой болезни Марфана и мономерно наследующейся тестикулярной феминизации (синдром Морриса).

Синдром Марфана помимо «соединительнотканной триады» – гигантизм, арахнодактилия, вывих хрусталика – имеет множество тяжелых проявлений: деформация грудной клетки, порок сердца, аневризм аорты. Эта болезнь, почти всегда полуинвалидизирующая и очень сокращающая среднюю продолжительность жизни, сопровождается очень сильным выбросом адреналина, поддерживающим у неполных инвалидов высокий психический и физический тонус. Но вопреки тяжелому физическому дефекту некоторые больные проявляют удивительные творческие способности, энергию и трудолюбие.

Необычайно показательно и удивительно то, что, несмотря на чрезвычайно редкую встречаемость этого синдрома (один случай на сто тысяч населения), несколько обладателей этого синдрома оставили значительный след в истории и культуре человечества.

Прежде всего следует сказать об Аврааме Линкольне, который в молодости был чемпионом по борьбе и по лесоповалу, а затем стал адвокатом и навсегда остался самым выдающимся президентом за более чем двухвековое существование США. Наличие у Линкольна этой наследственной патологии документировано В. Шварцем (Schwartz W., 1964). Внешность его достаточно характерна: гигантский рост, при относительно малом туловище – огромные руки и ноги, в особенности ступни; необычайно длинные, легко перегибаемые назад пальцы, поразительная худощавость.

Мужество Линкольна можно назвать абсолютным. Он проявлял личный героизм десятки раз; его выдержка и работоспособность были героическими, решения – исключительно глубокими. Когда популярность Линкольна в ходе войны пала предельно низко и возникла мысль выдвинуть в президенты Улисса Гранта, самого лучшего полководца северян, тот ответил, что первым условием победы является переизбрание Линкольна в президенты на новый срок.

Однажды, обходя госпиталь, Линкольн пожал руки огромному числу раненых. «Главный хирург госпиталя забеспокоился. Линкольн улыбнулся и сказал, что мускулы у него крепкие. Он вышел за порог хибарки хирурга, взял топор и принялся рубить дрова так, что щепки летели во все стороны. Передохнул и той же правой вытянутой рукой поднял колун до уровня плеч, при этом рука нисколько не дрожала».

Для обычных мужчин это было бы лишь свидетельством большой физической силы и неутомимости. Но Линкольн был безобразно худощав, у него почти отсутствовала мускулатура, и конвейер рукопожатий, и такая рубка дров, и поднятие колуна – доказательство и следствие мощного выброса адреналина, иллюстрация способности к поразительной мобилизации силы. Что до напряженности его мышления, то во многие хрестоматии вошли слова Линкольна на Геттисбургском кладбище – образец великих мыслей, сжатый в трехминутную речь. Он говорил о «правительстве народа, из народа, для народа». Линкольн выступал почти экспромтом, но дал программу на века.

Перед вторыми выборами, во время войны, Линкольн сказал одной делегации: «Господа, я не считаю себя лучшим человеком в этой стране. Мне только вспоминается старый голландский крестьянин, который сказал своему спутнику: «Не следует менять лошадей как раз тогда, когда переезжают реку». Он всегда умел сказать кратко и убедительно самое главное и делать главное, нужное, реальное.

Синдром Марфана был у Ганса Христиана Андерсена, Шарля де Голля, Корнея Ивановича Чуковского, ихтиолога Г.В. Никольского. Всех этих людей характеризует исключительный ум, сила воли, энергия, работоспособность, творческая активность, деятельная несмотря на серьезный недуг жизненна я позиция. Из медицинских и биографических источников мы можем более чем «заподозрить» синдром Марфана у Н. Паганини и В. Кюхельбекера.

По поводу Паганини в медицинской литературе уже были высказаны утверждения о наличии у него этого синдрома (JAMA, 1967, 1968). Основанием послужило то, что невероятная гибкость суставов позволяла ему вытворять невообразимые вещи, например, он мог над кистью руки (!) дотягиваться большим пальцем до мизинца. Известно, что играя на скрипке он мог принимать самые причудливые позы, очень далеко отставляя правое бедро или склоняя голову. Дискутируется, могло ли это быть следствием упражнений, невероятных по трудности, или осуществлялось благодаря характерной для синдрома Марфана повышенной при этом синдроме гибкости суставов.

Еще раз повторим: частота встречаемости синдрома Марфана в популяции 1:100 000. При этом, даже если не причислять к разряду наиболее выдающихся людей ни Кюхельбекера, ни Чуковского, ни Никольского, то оставшиеся три на триста наиболее знаменитых – это частота в тысячу раз более высокая.

В длинном ряде исследований была отмечена исключительная деловитость, физическая и умственная энергия женщин с тестикулярной феминизацией (синдромом Морриса), наследственной нечувствительностью периферических тканей к маскулинизирующему действию мужского полового гормона, вырабатывающегося семенниками. В результате этой нечувствительности дородовое и послеродовое развитие организма, обладающего мужским набором хромосом (46/XY) и семенниками, идет в женском направлении. Развивается псевдогермафродит – высокая, статная, стройная, физически сильная женщина, у которой нет матки, влагалище очень мало, не менструирующая, не рожающая, но в остальном способная к сексуальной жизни и нормально влекомая к мужчинам (Prader А., 1974).

В силу бесплодия псевдогермафродитов – носителей мутации, эта аномалия очень редка среди населения (порядка 1:200 000 среди женщин). Псевдогермафродитизм, взятый изолированно, мог бы порождать тягчайшие, инвалидизирующие психические травмы. Тем показательнее поразительная эмоциональная устойчивость этих больных, их жизнелюбие, многообразная активность, которая делает многих из носителей синдрома Морриса выдающимися личностями. Например, по физической силе, быстроте, ловкости они настолько превосходят физиологически нормальных девушек и женщин, что часто становятся спортсменками, показывающими замечательные результаты на женских соревнованиях. Именно поэтому обладательницы синдрома Морриса (легко опознаваемого по отсутствию полового хроматина в мазках слизистой рта) подлежат исключению из женских спортивных состязаний. При редкости синдрома среди населения он обнаруживается почти у каждой сотой из выдающихся спортсменок.

Ярко проявляется превосходство «страдающих» или, быть может, «одаренных» синдромом Морриса в интеллектуальной сфере. Оставили ли женщины с синдромом Морриса в истории след, подобный тому, какой оставили мужчины, носители синдрома Марфана? Гигантизм при Марфане бросался в глаза и прослеживался в потомстве, тогда как тестикулярная феминизация – аномалия очень интимная и больные потомства не оставляют.

Самый убедительный пример – Жанна д’Арк (1412–1431). По описаниям, она была высокоросла, крепко сложена, исключительно сильна и вынослива, но при этом была стройна и имела тонкую женственную талию. Ее лицо было очень красиво. Общее телосложение характеризовалось несколько мужскими пропорциями. Она отличалась большой любовью к физическим и военным упражнениям. Подобно многим девушкам с синдромом Морриса она любила носить мужскую одежду. Но все эти факты имеют второстепенное значение перед тем обстоятельством, что у нее никогда не было менструаций (французский энциклопедический словарь «Larusse», 1967), что прямо и патогномонично позволяет через пять с половиной веков уверенно ставить диагноз тестикулярной феминизации этой физически исключительно полноценной девушке. Ее энергия, решительность, храбрость, ум, находчивость, героизм, последовательность, упорство и воля – поразительны. Если есть в истории такой случай, когда одно единственное лицо круто изменяет ход событий, то это именно появление Жанны д’Арк к концу уже проигранной Столетней войны. Неоспорима роль воздействия той социальной и общественной обстановки, которая еще в детстве возбудила в девушке «великую жалость к Франции», но разгадка ее неукротимой энергии и активности кроется все же в синдроме тестикулярной феминизации.

Как нам представляется, приведенные цифровые и фактические данные свидетельствуют не только о целесообразности изучения патографий великих ученых и других гениальных деятелей с целью раскрытия других, еще неизвестных механизмов гениальности; наши розыски указывают на то, что в подавляющем большинстве биографий вообще нет данных о том, чем именно в течение жизни болел данный великий деятель. А как оказывается, именно это может привести к разгадке внутренней причины его неустанной активности, и мы рассматриваем свое исследование только как этап для развития работ в направлении изучения биохимической генетики гениальности. Для этого прежде всего нужно создание новой области изучения, которую на первых порах можно было бы назвать исторической генетикой, потому что свои отправные идеи она должна черпать из естестенно-научных и медицинских биографий исторических деятелей.

Однако это только одна и далеко не важнейшая перспектива. Медицинская генетика оказалась неразрывно связанной с медициной в целом в значительной мере потому, что и разные генетические и разные экзогенные факторы нередко осуществляют свое действие через одни и те же биохимические процессы, ткани, органы и системы, откуда возникает понимание генокопирования и фенокопирования.

Рассуждая по аналогии, становится ясным, что если столь часта в гениальности роль биохимически-гормонального стимула, то этот стимул, усиливающий рефлекс цели, может быть подменен и социальными стимулами. Гениальность считалась особенностью мозга. Можно было убедиться в том, что гениальность в значительной части случаев обусловлена внемозговым стимулом. Следовательно, мы можем создать стимул социальный, и имя ему пока одно – импрессинг.

VI. Связь между гениальностью и психопатией

Признание того факта, что среди человечества постоянно существуют крайние варианты нормы как в отношении характерологии личности (психические аберрации), так и в отношении талантливости, естественно вызывает вопрос о том, насколько крайние, экстремальные показатели того и другого связаны между собой, то есть насколько гениальность связана с психозом. Ведь шизоидный уход от действительности, крайняя интроверсия вплоть до аутизма в чем-то родственна способности к предельному отстранению от окружающего и уходу в абстрактное мышление, а в гипоманиакальной фазе при маниакально-депрессивном психозе проявляются необычайная энергия и интеллектуальное возбуждение. Анализ проблемы надо начать с рассмотрения тех осей изменчивости человечества, которые имеют отношение к переходам от вариантов нормы к патологии мышления. Но имеет ли эвристическую и практическую ценность подобное направление анализа столь опошленной и исхоженной проблемы, как связь гениальности с психопатичностью и психозом?

Мало найдется вопросов, постоянно вызывающих так много пустой, дилетантской, псевдонаучной болтовни и писанины, как проблема связи между гениальностью и безумием, психозом, психопатией. Даже в научной литературе. Но разительные противоречия, несомненно, подлежат строго аналитическому разрешению, которое должно прежде всего исходить из того, что гений, творения которого получили социальное признание и реализовались, является создателем гигантских ценностей, независимо от того, можно ли им дать какую-либо экономическую оценку. Продукт его личного, индивидуального творчества эквивалентен продукту труда тысяч и даже сотен тысяч людей. Этот продукт его труда эпохален, и недаром обычно считается, что гений появляется примерно один раз на миллион людей, а то и реже.

Вторым исходным положением является то, что гений может постоянно, до самой смерти, даже в случае успеха, даже став знаменитым, сомневаться в ценности своего творчества, может из скромности, осторожности, такта молчать о значении своего труда, но вместе с тем понимать, что решает или решил сверхзадачу. Но именно сознание громадного значения своего труда, пусть пока не удающегося, не признанного, естественно и неизбежно ведет к тому, что истинный творец не особенно ценит или даже не замечает многое такое, что составляет главную, громадную ценность в глазах совершенно подавляющего большинства других, пусть и одаренных по-своему, но не столь творчески напряженных людей. Работая над произведением (поэмой, оперой, картиной, скульптурой, архитектурным сооружением, математической или физической задачей, прибором, химическим синтезом или анализом, гипотезой или теорией, изобретением или машиной, раскопкой или расшифровкой, планом кампании, похода или сражения, рукописью речи, статьи или книги, интригой или махинацией, сулящей ему нужное решение, а может быть, и признание, славу, власть или состояние) – талантливый человек также естественно пренебрегает всем, не безусловно необходимым, всеми условностями и манерами, как и искатель, напавший на золотую жилу или нефтеносный участок.

Даже неуверенное сознание значения ведет к тому, что истинный творец не считает ни ценным, ни значимым то, что является главным и жизнеопределяющим в глазах и бездарностей, и даровитых, но менее творчески напряженных, менее целеустремленных людей. Пренебрежение повседневностью, «невечными благами» совершенно естественно вытекает из наличия сверхзадачи. Не счесть вполне естественных странных («оригинальных», «эксцентрических») привычек увлеченных своим делом людей. Но не имеет никакого значения для личностной оценки таланта то, что пренебрежение бытом, одеждой и даже общепринятой «аккуратностью» зачастую становилось модой у всех бездельников всех времен и народов, и что таким же пренебрежением отличались не только люди сверхзадачи, но и люди опустившиеся и даже многие подонки.

Отвлекаясь от подобных чисто внешних мелочей, надо сразу подчеркнуть, что давно прошли времена, когда Саламанкский совет мог назвать проект Колумба безумным и заключить, что государству не подобает на него тратить время.

Конечно, память истории хранит предостерегающе-трагический результат приема талантливейшим математиком, инженером-артиллеристом Наполеоном Бонапартом Фултона, пришедшего с чертежами изобретенной им подводной лодки-торпедоносца и парохода. Наполеон выгнал Фултона, который впоследствии покончил с собой. Но неизвестно, кто же пострадал больше – Фултон или Наполеон, посчитавший Фултона сумасшедшим и упустивший свою мечту – победу над английским флотом.

Сохраняет силу вопрос Нильса Бора: достаточно ли безумна выдвигаемая теория, чтобы оказаться правильной. Но все это редкие исключения. «Безумные» идеи Лобачевского о неэвклидовой геометрии, хотя и не получили своевременного признания, все же не привели к госпитализации ученого и не помешали ему сохранить ректорство в Казанском университете.

Всякая творческая работа требует солидного фундамента профессиональных знаний и умений, либо широкого кругозора и строгой последовательности мыслей, предусмотрительного отведения основных возражений и т. д.; поэтому подавляющее большинство паранойяльных претендентов на гениальность, талант и изобретательство сразу отпадает по признаку некомпетентности. Напомним, что Давид Бурлюк дня за два смастерил недискутабельно хороший пейзаж для своего отца, заподозрившего было, что кубистические рисунки сына – результат лености и неумелости.

То, что истинные творцы достаточно сознают величие своего дела, значение своего признания, засвидетельствовано достаточно давно и достаточно хорошо. Например, Бенвенуто Челлини, выведенный из себя, никогда не стеснялся заявить о своем мастерстве. А чего стоит ответ Микеланджело на замечание о том, что у его статуй на гробнице Медичи нет портретного сходства: «Кто будет знать через тысячу лет, как выглядели герцоги?». Нет, гении и таланты обычно знали цену своему делу и естественно, что ко всему остальному, даже житейски важному, они относились как к чему-то второстепенному.

Именно то, что истинные творцы имеют ценностные параметры, несходные с «нормой», неприемлемые и непонятные для «нормы», оскорбительные для «нормы» и неприемлемые для большинства людей, в особенности до тех пор и в тех случаях, пока исключительность не получит официального штампа «гениальность», «талант», – делает наиболее «значительной» по своей броскости связь между психозом или психопатией, с одной стороны, и гениальностью или исключительной талантливостью, с другой. Однако совершенно ясно, что эту сторону психики гениев и высокоодаренных людей никак нельзя считать аномалией, а скорее наоборот.

По определению, которое дает Чернышевский, талант должен выразить то, что многие понимали, но не могли сформулировать, гений же должен понять то, что до него не понимали. Для этого, разумеется, наличие способностей является необходимым, но не достаточным условием. Если в явлении скрыта истина, до нее нужно додуматься, ее нужно открыть и показать. Для этого требуется напряжение. Иначе все это уже было бы давно сделано в достаточно впечатляющей форме. Но это напряжение вообще невозможно, если человек не воспринимает поставленную задачу как цель жизни, как нечто такое, по сравнению с чем все остальное неважно, второстепенно. Необходимо самопосвящение. Герцен сознательно пожертвовал всем своим огромным влиянием в России, выступив в 1863 г. в защиту непопулярных на его родине польских повстанцев. Тираж «Колокола» упал с тысяч до сотен экземпляров, и Герцен умер почти забытым. Но он спас честь России и русских демократов. Значит, все остальное должно уйти на задний план, стать второстепенным. И в том, что нельзя стать гением, не будучи «беззаветником», не поступая вопреки «здравому смыслу», и таится причина того, почему все время будируется проблема «гений – безумие».

Однако нет в реальности такой связи, она в действительности отсутствует, потому что настоящая шизофрения, настоящий маниакально-депрессивный психоз, настоящая эпилептоидность в сумме поставляют столь небольшую долю гениев, что она сравнима с количеством этих заболеваний в среднем в популяции. Гении действительно должны отличаться несколько большей возбудимостью или умственной возбужденностью, но зато им необходима исключительная витальность, чтобы выдержать свой изнурительный труд.

Не стоило бы уделять внимания этому вопросу, если бы речь шла только об обывателях. Но с самой седой древности, при самых различных режимах, под разными флагами велась борьба со всеми выдающимися умами, со всеми, не укладывающимися в общепринятый трафарет мышления и поведения. Вполне естественно, что пускается в ход обвинение в колдовстве, в сумасшествии, как это было, например, сделано с Чаадаевым.

Представление о безумности гениев в немалой мере порождено их действительно почти постоянной житейской неудачливостью. Даже самые общепризнанные и успешные творцы зачастую выглядят неудачниками. Как пишет Кречмер, изобретатели делятся на удачливых и неудачливых; последних называют параноиками. С точки зрения житейской почти все гении неудачливы, следовательно они – параноики. Пожалуй, стоит разобраться в этом вопросе чуть более детально, и чрезвычайно иллюстративны для нашей задачи, например, «Стансы» Пушкина, разбору которых следует предпослать небольшую историческую справку.

Павел I, походя, не раз говаривал о том, что Александр и Константин, его родные сыновья, злоумышляют против него, тогда как Николай и Михаил в таких злоумышлениях не замечены, хотя они вовсе не его сыновья, а Бобкова (красавца-гиганта, лакея императрицы Марии Федоровны, амурные похождения которой Павла I мало беспокоили, поскольку он был увлечен своей подругой Нелидовой). Действительно, с точки зрения современных сведений по генетике роста, происхождение громадного Николая от малорослого Павла I очень мало вероятно; разумеется, при императорском дворе начала XIX века генетику знали не слишком хорошо, но слова Павла I помнили превосходно. Поэтому строки «Стансов»

 
«Семейным сходством будь же горд,
Во всем будь пращуру подобен…»
 

гениальны не только с поэтической стороны, но и со стороны политической, как тактичнейшее напоминание о том, что снисхождением к декабристам он подчеркнет сходство с «пращуром», Петром I («и памятью, как он, незлобен»).

Перелагая на общепонятный язык: «Стансы» оказываются «фигурой высшего подхалимажа», без малейших намеков на суть дела навеки утверждающей семейное сходство Николая I с Петром I, права Николая I на престол. Конечно, Николай «Палкин», несмотря на призывы поэта, каждодневно оправдывал свое прозвище, конечно, «Стансы» с их знаменитыми словами «В надежде славы и добра» – лицемерны, конечно, поэт не мог смотреть на будущее «без боязни», но дело здесь не в этом. Пушкин проявлял величайшее достоинство и героизм в столкновениях с царем, но и льстить мог на высочайшем уровне!

Оказывается, что свободолюбивейший гений способен льстить государю гораздо тоньше, глубже, сильнее, чувствительнее и прицельнее, нежели самый ловкий придворный, для которого «поставка лести» вышестоящим, в особенности государю – основная жизненно важная профессия. Перед нами разительнейшее доказательство того, что гений и гении (вспомним адресованные римским папам, князьям и государям творения художников и скульпторов Ренессанса!) исключительно одарены не только в творческом отношении. Они превосходно могут воскурять фимиам власть имущим, то есть владеют наиважнейшим средством создать себе благополучие. Например, Сельвинский в «Пушторге» не без оснований назвал Маяковского «генералом от юбилерии», и эпиграфом из Байрона породнил его с другим восхвалителем власть имущих – Бобом Саути.

Следовательно, и гении, и крупные таланты вовсе не неспособны преуспеть. Дело лишь в том, что обычное преуспеяние им совершенно не нужно. Им нужна возможность сконцентрироваться на своем деле, возможность изобретать, творить, печататься, им нужны мастерские, лаборатории, им нужен мрамор, краски, скрипка и т. д. Причем, многим достаточен элементарный прожиточный минимум…

Подлинных гениев и высокоодаренных лиц, как правило, выделяет именно то, что они живут совсем иными оценочными критериями, нежели люди, лишенные больших дарований. Однодумие, скудость житейских интересов объясняется всепоглощающей занятостью своим делом. Повторим еще раз: подлинно творческий человек значение своего труда, своей задачи, конечно, прекрасно осознает, вне зависимости от того, удается ему эту задачу решить или нет. Отсюда проистекает нередко и безразличие к судьбам близких, которое так возмущает всех.

Совершенно очевидно значение сосредоточенности, концентрированности и, в еще большей мере, чрезвычайной возбужденности и напряженности мышления в творческой продуктивности. Не только с обывательской, но и с нормальной точки зрения кажется неестественной, аномальной и пресловутая «рассеянность» ученых и творческих деятелей вообще. Между тем, секрет прост: они как раз очень сосредоточенны, но на том, что важно для их работы, тогда как все остальное представляется им не стоящим особого внимания.

Гораздо значительнее проблема возбужденности и напряженности мышления. Значение этого фактора нами с особой тщательностью документировано на примерах гиперурикемического стимулирования интенсивности мышления, принципиально обобщено на примерах болезни Марфана и синдрома Морриса (тестикулярная феминизация).

Однако над всеми гениями самой разнородной этиологии, составляющих подавляющее большинство гениев, как и над подагрическими гениями, неизбежно довлеют призраки «психопатологичности»: для того, чтобы реализоваться в качестве гениев, им необходима такая увлеченность, которая в сочетании со скоррелированными проявлениями, неминуемо навлечет на них соответствующее подозрение или даже диагноз, тем более что повышенная возбудимость центральной нервной системы почти неизбежно сочетается с повышенной восприимчивостью, а следовательно ранимостью.

Мы должны сформулировать четкий вывод: патопсихология гениальности носит чисто поверхностный, конвергентный характер. Гений и талант, как правило, обладают, как это будет показано ниже, повышенной витальностью, а примеры патопсихологии – часто поверхностны, они могут обнаруживаться и у людей, вовсе не даровитых, но достаточно сильно занятых делом.

Но, с другой стороны, совершенно ясно, что помимо наследственных патологий, возбуждающих умственную, творческую энергию, не может не существовать большого числа самых разных наследственных или ситуационно возникших «патологий», которые имеют чисто социальный генез, и это можно иллюстрировать множеством примеров; они могут порождаться особыми формами импрессинга – любыми впечатлениями, воспринятыми в чувствительные периоды формирования личности и наложившими отпечаток на все последующее развитие.

Известно, что сверхромантичный Шиллер покрывал оборотные стороны листиков своих лирических стихов подсчетами ожидаемого за них гонорара и весьма трезво обсуждал в письмах к своей невесте и будущей теще свои перспективные заработки и гонорары.

Известно, что угрозы кредиторов не давали покоя Бальзаку, вынуждая его писать в бешеном темпе один роман за другим, а затем тратить значительную часть гонорара, оплачивая корректурные правки.

Карточные долги, вечное безденежье, требования издателей чрезвычайно подгоняли творчество Достоевского. Каким драматизмом веет от инцидента с делягой Ф. Стелловским, который, зная неаккуратность Достоевского, заключил с ним договор о кабальной неустойке, если сдача очередного романа будет просрочена, а потом нарочно скрылся, и друзьям Достоевского пришлось через полицию, под расписку сдавать рукопись романа, так как в противном случае все права на переиздания Достоевского безвозмездно перешли бы к Стелловскому. Ведь это происшествие, конечно, было не единственным, оно просто очень хорошо освещено, потому что срок удалось выдержать благодаря появлению у Достоевского стенографистки, вскоре ставшей его женой. Десять с половиной листов было надиктовано за двадцать дней.

Сколько таких, порождающих невероятное напряжение происшествий было в жизни других великих творцов?

Вспомним трагические переживания Ван Гога, разорившего своего брата.

Что возбудило невероятную творческую энергию и отдачу Пушкина? Лицейское окружение, изумительно стимулирующее умственное развитие и творчество? Литературно-поэтические кружки? Чувственность поэта и стремлением стать избранником дам? Оскорбительная дисгармония между знатностью рода и вечным безденежьем? Контраст между самосознанием огромности своего творчества и жалким придворным званием? Разве поразительная талантливость не может сочетаться с бездеятельностью? Не следует обижаться за поэта. Пушкин был первым по времени русским писателем-профессионалом, живущим на гонорары. Его гордость, чувство собственного достоинства не могли не страдать ежедневно при царском дворе и в обществе.

Надо согласиться с тем, что при прочих равных условиях личностные странности могут не только не мешать, но даже способствовать таланту или гению. Более того, известно, что многие подлинные гении и таланты в свое время целенаправленно выкидывали различные шумные штуки, якобы для эпатирования мещан (вспомним художников и поэтов различнейших «измов», Есенина с приходом в салоны в лаптях или валенках, Маяковского с желтой кофтой). Некоторые ограничивались пьянками и драками. Евгений Ней: «А в дальнем углу сосредоточенно кого-то били. Я побледнел. Оказывается, так надо: поэту Есенину делают биографию». В другом месте И. Сельвинский о себе: «Не спал со знаменитыми старушками».

Вероятно, к этой же категории можно отнести африканские приключения Рембо.

Все это ничуть не принижает титанов, это лишь показывает обстановку их творчества, показывает, что и им не было чуждо ничто человеческое, а главное, показывает то напряжение, то почти непереносимое давление условий, в которых им необходимо было работать. Бальзак был тщеславным мотом и неудачным дельцом, но ведь это, конечно, обуславливалось тем, что ему всю энергию и внимание приходилось расходовать на писательскую деятельность. Золя был, по заключению психологов и психиатров, год интенсивно изучавших его с целью раскрыть на создателе «Жерминаля» секрет гениальности, совершенно нормальным человеком с некоторыми исключительными способностями. Именно исключительность способностей, по-видимому, нередко порождает то патологическое напряжение, тот мощный стимул к реализации, который прослеживается в деятельности почти каждого гения, даже творящего «шутя». Так, в творчестве Лермонтова поражает исключительная напряженность обращенного на себя анализа. Подобно Достоевскому, Лермонтов целиком поглощен своими личными проблемами, почти каждый его персонаж – это он сам, пишет ли он о Печорине или о Грушницком, о Максиме Максимовиче или об Арбенине.

И все же вернемся к трем моментам, к трем исключительным сочетаниям, когда психопатия и психоз действительно положительно коррелируют с гениальностью. Первая из них – эпилепсия-эпилептоидность, связанная, с одной стороны, со способностью бесконечно, методично, назойливо копаться в мелочах, с невероятной настойчивостью. А с другой стороны – с безудержным аффектом и с всепроникающим стремлением к компенсаторному демонстрированию своей хорошести, даже наилучшести. Самой яркой фигурой этого типа является, пожалуй, Федор Михайлович Достоевский, с доминантно-мономерным наследованием комплекса эпилепсия-эпилептоидность не менее чем в трех поколениях, у 8–9 членов его семьи. Возможно, что впоследствии самым крупным и значительным в творчестве Достоевского будет признано то, что этот «жестокий талант» сумел еще в конце XIX века провидеть и художественно доказать беспримерную опасность для человечества ничем не сдерживаемых аффектов самоутверждения.

Четкая связь между психопатией-психозом обнаруживается и в тех случаях, когда патологическая извращенность мышления или восприятия мира позволяют художнику найти какую-то свою, ни на что не похожую точку зрения, свое совершенно особое видение мира, обладающее интенсивностью «взгляда дикаря». Может быть, сюда относится и акцентированная эротомания больного туберкулезом Обри Бердслея, так ярко выразившаяся в его потрясающих рисунках; и пусть не будет забыто его распоряжение сжечь его архив – распоряжение, написанное «в моей предсмертной агонии».