Текст книги "Тайна Марухского ледника"

Когда в горах наступила зима, с большими снегопадами и сильными ураганами, рота автоматчиков изменила свою тактику. Командование полка превратило ее в отряд, на который возлагались большие задачи в обороне.

Под натиском полка немцы вынуждены были уйти с южной седловины Марухского перевала на северную. Чтобы удержать эту позицию, полк выставлял заставы.

В одну из таких застав был послан отряд автоматчиков в количестве 26 бойцов во главе с лейтенантом Девятьяровым и замполитом лейтенантом Гаевским.

Мороз давил все сильнее. Пушечным эхом раздавался треск ледника. Словно свинцовой пеленой окутаны шапки вершин. Огромными хлопьями, которых не встретишь на равнине, валил снег. Периодически со страшной силой из-за хребта вырывался ураган, и в одно мгновение наступала кромешная тьма. Бойцы коченели. Казалось, спасенья нет никакого. Они залезали в ледяные пещеры и щели, сооружали из камней перекрытия.

В одной из таких ледяных нор рядом с трупом замерзшего неделю назад солдата, тесно прижавшись друг к другу, лежали Гаевский, Девятьяров и один боец. Наверху с адским шумом ревел буран, а в ледяном мешке от собственного дыхания “потеплело”, текли струйки воды... Но от этого было не легче: деревенело тело, одежда обрастала льдом, который они тут же откалывали руками.

Так, словно вечность, прошла ночь. Чтобы вырваться из “ледяного склепа”, пришлось автоматом пробивать лед я вытолкнуть одного, а он, расчистив снег, вытащил остальных двоих.

Стояла зловещая тишина, все было покрыто снегом, толщина которого достигала нескольких метров.

– Остались мы живы потому,– вспоминает Гаевский,– что нас обнаружили бойцы из спасательной службы, которых прислал командир отряда лейтенант Дудин. Они принесли с собой теплое обмундирование. С трудом отрывали из-под толщи снега полуживых бойцов, одевали на них полушубки и валенки. Но не всех удалось спасти. Восьмерых извлекли замерзшими. Там мы их и похоронили.

Зима становилась все суровее. Однако оборона Марухского перевала не ослабевала. Боевые действия проводились мелкими группами: начеку стояли заставы, отряды автоматчиков совершали переходы через перевал, делали смелые вылазки в тыл вражеских войск.

Жили бойцы в землянках, в которых почти постоянно горели костры. В “старшинской” землянке жили старшина отряда Фатих Измаилович Баязитов и командир взвода лейтенант Подопригора. По душе солдатам приходилась команда старшины: “Получать продукты!” И всегда здесь слышался шум и веселье. Питание в это время наладилось.

Не только бойцы транспортных подразделений, но и местное население – грузины, абхазцы, аджарцы и сланы – вьюками на мулах и ишаках доставляли на перевалы боеприпасы, теплую одежду, продовольствие. Проводник 810-го полка Цалани получил правительственную награду. И не только Цалани, но и все проводники – эти сильные и смелые люди – проявили себя настоящими героями.

Многие жители маленького сванского селения Адзагара, что приютилось у подножия высокого Домбая, веками испытывали суеверный страх перед грозными силами природы. Они не ходили к хребту зимой, так как в это время на нем, но суеверной традиции, беснуются злые духи. Адзагарцы даже избегали смотреть в его сторону. Но когда на Домбай-Ульгене неожиданно появились фашисты, горцы смело повели советские войска на хребет.

Всегда оживленно было в “комиссарской землянке”. Здесь находился замполит отряда Гаевский вместе с лейтенантом Шабуниным. Сюда приносили бойцы свои радости и печали, собирались помечтать о будущем, забегали перед уходом на боевое задание. Иногда через проводников получали газету, чаще всего “Советскую Абхазию”. Бойцы читали ее много раз, зачитывали буквально до дыр. Когда же газет не было, читали личные письма, которые хотя и редко, но все же доставлялись бойцам. Письма шли из Сибири и Поволжья, Армении и Азербайджана, Грузии и Южной Осетии, Дагестана и Средней Азии. И хотя каждое письмо адресовалось одному бойцу и описывались в нем личные, семейные дела, читалось оно чаще всего вслух и было дорого каждому – от него как бы слышался аромат родного края, тепло рук матери, жены, дочери, сына. Письма давали хороший повод для задушевных разговоров, для бесед о положении в тылу и на фронте, о долге, верности, счастье. И какими грустными и молчаливыми были тогда те бойцы, которые не получали писем из родных мест, оккупированных врагом.

Отряд автоматчиков был многоязычный, состоял из разных национальностей. Среди бойцов сложилась крепкая, закаленная в боях интернациональная дружба. Жили все, как родные братья. В часы досуга вместе пели песни. Сложили в отряде и свою песню “Меж Кавказских хребтов” и пели ее на мотив “Меж крутых бережков”.

Так бодрствовали бойцы в короткие зимние дни и длинные холодные ночи. Нередко завязывались кровопролитные бои. Такой бой был в конце ноября на южном склоне перевала. Гитлеровцы попытались еще раз просочиться в Чхалтскую долину и прорваться к Сухуми. Попытка егерей обошлась им дорого и не увенчалась успехом.

После этого боя в Адзагаре полк оставил свою надежную сторожевую группу, а остальные бойцы снова возвратились на Марухский перевал.

Здесь, в заставе, отряд встретил праздник – 25-ю годовщину Великого Октября.

Командир полка получил сведения, что противник пытается перейти вершину юго-восточней горы Кара-Кая. Надо было перепроверить эти данные, “прощупать” оборону и “настроение” немцев.

В лютую декабрьскую пургу взобраться на высоту кажется просто безумием. Но обстановка заставляет идти на риск.

– Кто сможет выполнить эту задачу? – спрашивает Титов у начальника штаба.

– Автоматчики, – отвечает Коваленко.

И в это время они оба невольно посмотрели на мрачную громаду Кара-Кая, которая возвышалась над всеми соседними хребтами, упиралась мохнатой белой головой в темное небо. Оттуда докатывалось грозное эхо обвалов.

На этот раз Титов и Коваленко особенно тщательно инструктировали замполита Гаевского и начальника штаба альпинистского отряда старшего лейтенанта Губкина, которым была поручена эта боевая операция.

Долго Титов и Коваленко наблюдали в бинокль, как мучительно медленно, но уверенно, с помощью ледорубов и железных кошек карабкались автоматчики к вершине. Тонкая, растянувшаяся цепочка бойцов то исчезала за снежными валунами, то снова появлялась на спине белого великана.

Вот наконец вершина. Отсюда хорошо просматривалась вся верхняя седловина перевала, пулеметные и минометные точки, землянки противника. Разведчики заметили, что у немцев появились зенитные пулеметы, которых прежде не было.

Ночь смельчаки провели на вершине под снегом, а утром собрались идти обратно. Начала меняться погода. Зловеще гудел мрачный шпиль Кара-Кая. По гребню пробегали снежные змейки. Каждому опытному альпинисту, знавшему коварство гор, было понятно, что не миновать беды.

Через несколько минут разразилась сильная метель. Они успели скрыться за скалами и валунами, однако там их накрыла лавина. Бойцы, не раз попадавшие в лавины, научились спасать друг друга. Идя в поход, они каждому на рукав привязывали длинную темную ленту. И когда буран затихал, они по этим лентам разыскивали своих товарищей, заваленных снегом. Так было и на этот раз. Двое суток бойцы спасались от бури в ледяных “могильниках”. Это было 13 декабря. День рождения замполита Гаевского чуть не стал днем смерти. Измученные, еле живые, бойцы находили в себе еще силы шутить. Боец Парфенов с лукавой иронией посматривал на флягу, которая висела на боку у Гаевского, и говорил:

– И что это вам, товарищ замполит, вздумалось родиться в такой холод. Сам бог велит сейчас выпить по чарочке.

Гаевскому ничего не оставалось, как отдать флягу со спиртом бойцам, которые тут же разделили его каждому по глотку.

Прошло шесть дней, как автоматчики вышли на задание, но никаких вестей от них не было. Титов и Коваленко нервничали. Им было ясно, что автоматчики погибли. Трудно представить себе, чтобы в такой ураган люди могли выжить в горах.

И вдруг автоматчики воскресли из мертвых. Они шли цепочкой по затвердевшему снегу. Одежда их превратилась в лохмотья. Обросшие, похудевшие от голода и изнуряющего холода, с обмороженными руками, они еле передвигали ноги, все же гордые от того, что в такую страшную стужу покорили Кара-Кай и выполнили ответственное задание.

Тепло и сердечно их встретили боевые товарищи и командование полка.

– Спасибо, – говорил Титов и восторженно жал всем руки. – Вы и смерть свою победили, не только стихию. Поэтому я с превеликим удовольствием вручу каждому из вас награду. Я уже думал, что она будет посмертной.

– Им следует еще присвоить звания мастеров спорта,– вставил майор Кузнецов.– Вряд ли кто из самых отчаянных альпинистов в мирное время покорял эту высоту в такую пургу.

– Нет,– пошутил ПНШ-2 Глухов,– они ведь время не выдержали, задержались на хребте больше положенного.

– У нас была уважительная причина,– ответил на шутку автоматчик Парфенов.– Мы на вершине справляли день рождения замполита Гаевского, да еще со спиртом...

Майор Титов смотрел и не мог насмотреться на своих ребят. Он восхищался их подвигом и думал, глядя на них, что у молодости силы неисчерпаемые: стоило этим смертельно уставшим ребятам немного отдохнуть в теплой землянке, как они все повеселели, раздавались их шутки и смех.

Вслух он сказал:

– Во всяком случае, вы заслужили хороший отдых. Я готов выполнить, как пушкинская золотая рыбка, любую вашу просьбу.

– Есть одна-единственная,– поспешно сказал один из автоматчиков.

– Интересно, какая? – с любопытством спросил Титов.

– Дайте нам в роту хотя бы на недельку “Подснежника”.

– А, вот, оказывается, чего захотели. Хорошо. Разрешаю.

Майор Титов на этот раз собрал всех, командиров, которые прямо или косвенно были связаны с обеспечением быта защитников перевала.

– Каждому из вас,– сказал он,– совершенно ясно, что в эти дни успех защиты перевалов прежде всего зависят от того, как мы сумеем организовать свой быт. Думаю, что не будет преувеличением, если я скажу, что сейчас главный враг – стихия. Некоторые командиры находятся сейчас в плену стихии и готовы всякую расхлябанность относить на счет наших специфических условий. И совершенно правильно отмечается это в приказе штаба дивизии.

Заместитель командира полка по политической части майор Кузнецов огласил приказ:

“За последнее время некоторые командиры частей понизили требовательность к подчиненным в отношении соблюдения воинского вида и дисциплины, в результате чего личный состав ходит без поясов, с оторванными хлястиками, без пуговиц, небритые, нестриженные. Внешний вид бойца и командира очень плохой. Бойцы и младшие командиры не приветствуют начсостав, полученного приказания не повторяют, об исполнении не докладывают.

Командир дивизии приказал:

1. Командирам частей потребовать от всего личного состава соблюдения образцового внешнего вида. Пояс носить только поверх одежды. Привести в порядок обмундирование и одежду личного состава, хлястики и пуговицы пришить.

2. Потребовать от всего личного состава точного выполнения строевого устава пехоты в отношении приветствия, повторения полученного приказания и о докладе после выполнения. Изучить СУП – ст.ст. 22, 23, 24.

3. Личный состав немедленно побрить и постричь и в дальнейшем не допускать такого положения, когда боец из молодого превращается в девяностолетнего старика.

4. Немедленно дать заявки на недостающие ножницы, бритвы и машинки для стрижки.

Всех, нарушающих форму одежды и внешний вид, а также невыполняющих строевой устав пехоты, строго наказывать.

О принятых мероприятиях и исполнении приказания донести в штадив.

Начальник штаба 394-й стр. дивизии майор Жашко.

Начальник 4-го отделения тех. пнт. 2-го ранга Савельев”.

Разговор по приказу был недолгим и конкретным: ведь почти в каждом подразделении имелись нарушения, последствия которых сваливались на стихию.

А когда все вышли из землянки, услышали протяжный гул немецкого самолета.

– Снова “Фокке-вульф”,– задрав вверх голову, сказал Коваленко.– Ну и точный, гад, хоть часы сверяй!

Никто на это не обратил внимания, так как все уже привыкли, что “рама”, словно по расписанию, каждый день рыскает над перевалом, высматривает, шпионит, иногда сбросит две-три бомбы и возвращается обратно по привычному маршруту.

Вдруг шум авиационных моторов усилился, и все сначала отчетливо услышали знакомый стрекот “кукурузников”, а затем увидели четыре маленьких самолетика с красными звездами на зеленых крыльях. Они шли один за другим по ущелью так низко, что того и гляди зацепятся за верхушки деревьев. Снегу было так много, что сосны, потонувшие в нем, казались маленькими, игрушечными. Приземлиться на крошечном аэродромчике было не только рискованно, а просто невозможно. Поэтому, сделав разворот, “кукурузники” сбросили мешки и ящики с продовольствием и взяли курс на Сухуми. В это время из-за облаков с ревом вырвался немецкий бомбардировщик и длинными пулеметными очередями полоснул по нашим самолетам. Они, безоружные, хотя и юркие, рванулись в разные стороны. Бомбардировщик заметался в злобной ярости, пронизывая Марухское ущелье густыми очередями трассирующих пуль. Затем, удачно выйдя из-за облаков, бросился преследовать один из четырех самолетиков. Тот мгновенно пошел на посадку и плюхнулся в снежный сугроб...

Ошеломленные командиры и солдаты, наблюдавшие за поединком, словно по команде бросились от землянки штаба полка туда, где висел в воздухе столб снежной пыли.

У-2, распластавшись, лежал на снегу. Но, странное дело, людей не было. Оказалось, что при капотировании самолета летчики выпали из кабины и провалились здесь же в глубокий, рыхлый сугроб. Их быстро отрыли. Оба оказались командирами.

– Вы родились в рубашке,—шутил начфин Цветков, принявший активное участие в раскопках.– С такой высоты сделали сальто-мортале и отделались легкими царапинами.

Когда летчиков привели в землянку командира полка, то здесь произошла неожиданная и очень теплая встреча. В высоком лейтенанте с черной шевелюрой Титов узнал того летчика, который по заданию Леселидзе доставил его из Сухуми на перевал.

– Вот так встреча!.. Только гора с горой не сходятся,– пожимая руки летчикам, говорил Титов,– а вояки всегда сойдутся.

И, обнимая лейтенанта, добавил:

– В прошлый раз мы приземлились с вами “как-нибудь”, а сейчас вытащили вас из снега “кое-как”.

Лейтенант засмеялся.

Когда летчики обогрелись, Титов выделил им в помощь команду в составе 25 человек, чтобы вытащить самолет и транспортировать его на аэродромчик, который к этому времени был уже расчищен.

В ущелье быстро надвигались сумерки, хотя на западных вершинах, покрытых белой пеленой снега, еще пламенели бледно-розовые краски, отблески заходившего за горы солнца. Было удивительно тихо. Из-за острого шпиля выглянул щербатый диск луны, и в ее сиянии голубели стройные сосны. Под ногами скрипел снег. В чистом морозном воздухе пахло тонким ароматом хвои. Титов и Коваленко, возвращаясь к штабу, шли медленно и наслаждались этой поразительной тишиной и гармонией ночных красок. У них было лирически торжественное настроение, какое бывает у человека в канув Нового года.

– Красотища-то какая, черт побери! – прервал молчание Титов.– Марухские белые ночи. Здесь не воевать, а курорты строить надо.

– А осень здесь какая,– поддержал разговор Коваленко,– особенно в Теберде, Домбае. Ничего красивее в жизни я не видел!

– Обожди, Федор Захарович, одолеем врага, приедем когда-нибудь с внуками отдыхать в эти горные края.

В Марухском ущелье были построены хорошие склады, в которых имелось в достатке и продовольствие и одежда. Всему личному составу было выдано добротное зимнее обмундирование. Были решены вопросы питания. Еще в конце октября из Сухуми на самолетах была переброшена полевая хлебопекарня и целое отделение пекарей. Пекарня была быстро установлена в лесу. Здесь уже был сооружен склад – землянка для хранения муки. Организован поднос дров и воды. И хотя эта пекарня и не в состоянии была обеспечить суточную потребность полка хлебом, все же через день бойцы получали свежий, мягкий хлеб. И тот день, когда впервые за четыре месяца солдаты получили вместо мерзлых сухарей мягкий, даже теплый хлеб, стал большим праздником.

В подразделениях готовились горячие обеды, каждому бойцу выдавалось в сутки по 100 граммов водки, а разведчики и автоматчики получали еще шоколад. Солдаты в караулах имели при себе химические шашки, с помощью которых нагревалась в резиновых грелках вода, которая помогала бойцам переносить стужу и метель.

Важнейшим событием в жизни защитников перевала явилось строительство бани. Маленькое неказистое деревянное здание прилепилось в глубине ущелья, у самой реки; сверху оно было завалено снегом и не просматривалось вражескими самолетами.

Огромная роль во всем этом неимоверно трудном строительстве принадлежит командиру хозвзвода старшему лейтенанту Г. Ф. Стефанчуку, человеку решительному, обладающему большими организаторскими способностями.

Командование полка и особенно беспокойный замполит майор Кузнецов позаботились и о том, чтобы люди, заброшенные войной в поднебесья, отрезанные от мира цепью гор, ледников, могли с пользой коротать время в длинные декабрьские вечера. В полку сохранился музвзвод, которым командовал лейтенант Наумов. В большинстве случаев он выполнял далеко не музыкальные обязанности: бойцы взвода принимали па аэродроме самолеты, топили баню и помогали выпекать хлеб, расчищали снег и подносили продовольствие. А в тихие и спокойные вечера они веселили души людей. При штабе полка в те дни родилась художественная самодеятельность. Основным ядром этого коллектива были баянист Долголенко, оружейный мастер Фетисов, старшина Чесноков, красноармеец Дмитрий Балагура, старшина Николай Гольцев, лейтенанты Наумов, Гаевский и многие и многие другие.

Программу концертов они составляли сами. В этом самодеятельном коллективе были собраны разные по возрасту и профессии люди, но все одаренные, умеющие играть, петь или танцевать, сочинять стихи и злободневные сатирические куплеты.

Концерты пользовались огромной популярностью. Всегда, когда бойцы из батальонов спускались в ущелье, чтобы помыться в бане или получить продовольствие, и оставались здесь на ночь, они считали большим счастьем побывать на концерте.

Участники боев рассказывали нам об одном таком концерте. Штабная землянка до отказа была забита. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Невысокий настил служил сценой. Выходит, как заправский конферансье, Николай Романович Гольцев.

– Сегодня, как всегда,– объявляет Гольцев,– нашу программу открывает Подснежник – Николай Долголенко.

Все восторженно встречают баяниста, о котором в подразделениях рассказывают целые легенды. Восемнадцатилетний юноша, худенький, застенчивый, быстро провел пальцами по клавишам и полилась по огрубевшим солдатским сердцам строгая мелодия песни:

 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война...
 

Потом в “зале” расцветают улыбки, и душа поет вместе с баяном:

 
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч,
Ты говорила, что не забудешь
Милых и ласковых встреч.
 

Долго не отпускали со сцены баяниста.

Доморощенный конферансье снова вступает в свои права.

– Расскажу я вам,– говорит Гольцев,– одну притчу о Гитлере. Будучи в Риме, посетил он однажды национальный музей. В одном из залов увидел черного с бакенбардами человека в красной рубашке.

– Кто это такой? – полюбопытствовал Гитлер.

– Гарибальди! Народный герой Италии,– разъяснила экскурсовод.

– Гарибальди? Что-то не слыхал такого,– откровенно сказал Гитлер и тут же спросил: – А почему он в красной рубашке?

Экскурсовод сказала:

– Красную рубашку герой надевал на случай ранения, чтобы кровь его, слившись с цветом рубашки, не была видна солдатам, а значит, и их моральный дух в таком случае не будет подорван.

– О! Здорово придумал, – говорит Гитлер. – Значит, я тоже правильно поступил, что надел желтые штаны, когда начал войну против Советского Союза, Солдаты хохотали до слез...

Отряды полковой роты автоматчиков жили в деревянных будках, прилепившихся возле скал. Часто во время метелей и буранов их засыпало снегом.

В центре отряда автоматчиков стоял “штабной” домик, в котором жили командир роты старший лейтенант Дуди я и командир взвода Девятьяров. Отсюда шли боевые задания, сюда заходили утомленные автоматчики с докладом о их выполнении. Особой популярностью и авторитетом пользовался командир роты автоматчиков Авдей Андреевич Дудин. Ему было тогда 24 года, но он имел уже опыт и прочные военные знания, мог свободно ориентироваться в любой обстановке. Это человек сибирской закалки (родом он из Новосибирской области), спокойный, уравновешенный, выносливый и смелый.

Ему верили бойцы и любили за простоту, скромность и храбрость. Сам с группой не раз ходил он на ответственные задания, и в бою вел себя бесстрашно.

Своеобразной ленинской комнатой был “комиссарский” домик замполита Гаевского.

Здесь проводились партийные и комсомольские собрания, Самые смелые и отважные бойцы, проявившие себя в боях, принимались в партию и комсомол.

Особенным праздником автоматчики считали те дни, когда у них находился Подснежник со своим неразлучным баяном. Командир полка Титов не забыл своего обещания и прислал Долголенко на десять дней к автоматчикам.

– Затяни, Коля, для начала нашу родную, автоматную,– сказал Гаевский.

И такая близкая всем песня, поддержанная молодыми голосами автоматчиков, росла и ширилась в землянке, гудела, как снежная лавина:

 
Меж кавказских хребтов,
За Марухой-горой,
В бой ходил на врагов
Наш боец молодой...
 

Когда песня умолкла, какой-то боец из новеньких спросил Долголенко:

– А почему тебя все называют Подснежник?

Гаевский уже рассказывал бойцам об этой истории, но сейчас, когда тот, о ком шла речь, был здесь, он тоже попросил:

– Давай, Коля, расскажи. Это всем интересно... Долголенко не любил вспоминать, не хотел казаться мучеником стихии. Но просьбу замполита Гаевского и его ребят он уважил.

– Меня, бывшего курсанта третьего Орджоникидзевского военного пехотного училища, – начал рассказ Долголенко, —направили в 11-й горнострелковый отряд. Я обучился в этом отряде альпинистскому делу за два месяца. Получили мы в ноябре приказ двигаться к Наурскому перевалу, на смену третьему батальону 810-го полка.

Шли мы по трудной горной тропе. На третьи сутки пути нам дали возможность до утра отдохнуть. Легли мы спать на плащ-палатках, укрылись тоже плащ-палатками, а одеты были в шинели, шапки-ушанки. На ногах ботинки альпинистские с шипами.

И вот стали нас на рассвете будить командиры, а мы не можем сбросить с себя плащ-палатки, смотрим друг на друга и смеемся. Каждый из нас пухлый. Лицо надутое, как стеклянное, под глазами мешки водянистые. Никак не поймем, в чем дело? А командиры говорят, что это “горная болезнь”, что через 4—5 часов все пройдет: мы видим, что они и сами такие же.

Подул холодный ветер со снегом, ноги у нас мерзнут. Нам всем выдали валенки. Мы с радостью их надели на ноги и пошли дальше. Добрались до подножья Наура.

В отряде нашем вышло все продовольствие. Сначала получили мы по сухарику, а потом и того не стало. Люди истощали. Отряд терпел голод и холод. При передвижении солдат в боевое охранение и из боевого охранения некоторые наши бойцы попадали под снежные обвалы; просто соскользнет со скалы и только услышишь протяжное “а-а-а-а” и со страху глаза закроешь, помочь уже нечем, и не найдешь его в этих пропастях.

На шестой день, а он выдался солнечный, мы услышали гул самолета. Затем он дал круг над расположением отряда, снизился. Смотрим, открылась дверка, и полетели вниз мешки с сухарями и сахарным песком. Часть мешков упала в район расположения отряда, а часть пролетела дальше и упала метров на триста ниже.

Сахар и сухари разделены были всем поровну – на первый раз нам дали по два или по три сухаря и граммов по 70 или по 100 сахару; не могли отыскать двух мешков сухарей и мешок сахару, которые упали ниже.

Отправились мы как-то с поручением в штаб. Шла с нами группа раненых во главе с лейтенантом И. И. Горовым (Иван Иванович Горовой, проживающий ныне в г. Белая Церковь Киевской области, подтверждает эти факты). Дали нам па дорогу паек па двое суток, и мы рано утром отправились в трудный поход. К ночи, в общем, добрались на перевал Аданге. на котором находилась одна рота 810-го полка. Между прочим, на этом перевале немцев не было, а наша рота почему-то находилась.

Ночью пришел приказ роте спуститься к штабу 810-го полка. Мы обрадовались, что хоть не одним нам придется идти на спуск. Когда начался спуск, мы уже вышли из снежных тоннелей, и снегу на уклоне было меньше, по все же выше груди и даже на уровне с плечами было. В общем, шли по одному, приблизительно на 10—15 метров друг от друга. День был солнечный, и снег ослеплял до такой степени, что глаза резало, будто смотришь на электросварку. Впереди шла рота, а мы ждали, чтобы была дистанция побольше. Потом пошли и мы.

Спускаемся метров двести или триста, и вдруг слышу какой-то отдаленный шум, а затем протяжный крик:

– Обв-а-а-л!!!

И не успел я назад повернуть голову, как на меня налетела снежная буря и потащила вниз.

Ну точно как в сказке про Змея Горыныча... Помню, что летел я через валуны, бугры и деревья, переворачивался в разных положениях, кидало меня в разные стороны, как щепку, а затем мгновенно лавина остановилась и так заскрипела, как будто кто-то сдавил сверхмощным прессом.

Сколько я летел вниз – не помню. Но когда я остановился, пришла мысль попробовать подняться. Я почувствовал, что положение моего тела самое невероятное: ноги – на спине, руки – на отлете в разные стороны. Попробовал грудью подняться – не выходит. Хотел одну руку к себе поджать – не получается, другую – ни с места. Ноги тоже не могу выпрямить, как будто они залиты свинцом. Тогда я решил усиленно дышать ртом, чтобы снег возле лица оттаял. Напрасно. И последнее, что осталось – звать на помощь. Я начал издавать какие-то звуки, но они показались такими глухими, как будто я сижу в деревянной бочке, накрытой двумя или тремя теплыми одеялами. Я понял, что мой сигнал о помощи настолько слаб и беспомощен, что дальше меня самого он не идет.

Все это произошло в одну секунду. И я потерял сознание.

На этом бы бесславно окончилась моя жизнь в восемнадцать лет, если бы не пришли на помощь боевые товарищи.

Была, оказывается, подана тревога ракетами и автоматными очередями, и штаб полка выслал группу из спасательной службы. Они принялись за поиски погребенных под снегом.

Попеки были трудными. Ведь раскапывать сотни тысяч тонн снега, принесенного лавиной – это все равно что искать иголку в огромном стогу сена.

Оказалось, что обвал, который захватил меня, был в этом месте последним, поэтому все те, кто двигался сзади нас, остались живы. Они тоже включились в поиски. А искали единственным путем: с помощью длинной палки, которой прощупывали снег. Так и меня нашли. Палка наткнулась на руку. Затем проткнули этой же палкой снег рядом, а она беспрепятственно пошла глубже. Снова – в старое отверстие: что-то мягкое. Это была кисть руки.

Когда меня откопали, лежал я на спине, на автомате, исчез один рукав полушубка вместе с плащ-палаткой, которую, помню, я держал в руке. Валенки так были забиты спрессованным снегом, что невозможно было их снять, пришлось разрезать. Но все это проделали уже тогда, когда поднесли меня к подножью перевала, где был пункт спасательной службы. Когда я впервые открыл глаза, то не понял, что со мной произошло,– сознание полностью еще ко мне не вернулось. Мне дали выпить водки целый стакан. Вскоре я пришел в сознание и во всех деталях вспомнил, что случилось.

Из нашего отряда под обвал попало всего 18 человек, из них 6 откопали, а остальные погибли, в том числе и начальник артиллерии полка старший лейтенант Зиновьев Федор Кириллович. Меня отправили в санчасть 810-го полка с обморожением пальцев рук, ног и затылка.

И вот лежал я там весь в бинтах, скучал по товарищам из своего 11-го горнострелкового отряда. Однажды из землянки артснабжения я услышал звук баяна. Я попросил врача капитана Хучуа принести мне баян. Когда я заиграл, все были в восторге, кроме меня. Я убедился, что пальцы очень плохо меня слушались, и я боялся, что не смогу играть по-настоящему. Люди на перевале настолько стосковались, что баян в моих руках стал огромным событием. Весть об этом дошла до штаба полка. Меня вызвал командир полка майор Титов и замполит майор Кузнецов. Они прослушали мою игру, и тогда Титов сказал:

– С этого дня, дорогой наш Подснежник, ты будешь солдатом 810-го полка. Зачисляю тебя в комендантский взвод.

– Как только поправятся твои пальцы, сынок,– добавил Кузнецов,– баян будет твоим вторым оружием. Станешь поддерживать боевой дух солдат, а это очень важно здесь, в горах.

– А как же мне быть с моим отрядом? – забеспокоился я.

– Ничего, – засмеялся Титов, – мы пошлем им на тебя “похоронную”.

Позже я узнал, что между командиром 11-го горнострелкового отряда и Титовым были из-за меня какие-то споры, но Титов победил. Итак я, в общем, с его легкой руки стал иметь это прозвище “Подснежник”.

Морозы и метели на перевале усиливались. Постоянно шли бои местного значения. В декабре началось наступление наших войск на Грозненском направлении. Разведка доносила, что горнострелковые части врага, окопавшиеся на перевалах, подозрительно притихли.

Командующий 46-й армией приказал захватить на Марухском перевале контрольного пленного, чтобы выяснить замыслы врага. Штабом группы войск Марухского направления был тщательно разработан план захвата “языка”. Для этой цели создано пять групп по 25—35 человек: две левые разведгруппы из альпинистов, две правые и центральная разведгруппы – от 810-го полка. Основную роль должна играть центральная нападающая группа во главе с ПНШ-2 по разведке лейтенантом Глуховым. В эту группу входило 35 человек из добровольцев-разведчиков и автоматчиков. Левые и правые группы – сковывающие, им предстояло отвлечь внимание противника своими боевыми действиями. А в это время центральная группа под командованием лейтенанта Глухова с боем врывается в расположение противника, захватывает пленного и возвращается в полк.

К сожалению, эта исключительно ответственная операция была безуспешной. Боевые разведывательные группы возвратились без потерь и ни с чем. Центральная же разведывательная группа проникла в глубь обороны врага и попала в огневой мешок. Вражеское кольцо замкнулось. Разведчики сражались до последнего патрона. Двое суток слышалась стрельба, а затем затихла. Никто из 35 человек этой разведгруппы в полк не вернулся.