Текст книги "Тайна Марухского ледника"

Комиссар 1-го батальона Даниэлян подобрал 18 смельчаков-добровольцев во главе с лейтенантом Цветковым... Люди вооружились автоматами, гранатами, ножами. Они и должны были рискнуть – взобраться по каменистому гребню на вершину высоты. Одна рота получила задачу действовать на левом фланге полка, отвлекая на себя огневые точки противника, обстреливающего лощину. Взвод должен был наступать по лощине, с тем чтобы, если его обнаружит противник, окопаться и открыть огонь по правому флангу противника. Левофланговая рота демонстрировала ночную атаку, отвлекая на себя огонь противника с обеих сторон лощины и с вершины высоты. Взвод, шедший по лощине, попал под огонь с высоты, окопался и завязал перестрелку. Весь огонь противника повернулся к лощине. Этого и ждала группа Цветкова, залегшая тем временем перед левым флангом противника. Она быстро стала продвигаться по гребню, истребляя одинокие огневые точки, и скоро, не обнаруженная с вершины высоты, добралась до нее. Здесь пролегала круговая оборона противника. Если до рассвета вершину не взять, всем участникам группы Цветкова грозит верная гибель. Группа дружно поднялась на штурм многочисленного противника. Цветков и Даниэлян шли первыми. Началась рукопашная схватка с растерявшимися от неожиданности немцами. С рассветом на высоте взвился красный флаг. Фашисты отступили на Санчаро. Это было в ночь с 18 на 19 сентября. Высота 1006 и прилегающие две безымянные высоты, откуда открывался вид на пикообразные вершины Главного Кавказского хребта, были завоеваны.

Начались бои за перевал Санчаро. Подход к Санчаро оказался труднее чем предполагалось. Путь к перевалу обстреливался пулеметным огнем с хребта, что западнее высоты 1006. Попытки 307-го полка выбить противника с хребта ударами в разных направлениях оставались безрезультатными.

...сентября (пропущено в тексте) ночью батальон младшего лейтенанта Саковского, пролежав целые сутки под перевалом Адзапш, в следующую ночь по полупесчаным склонам добрался до гребня. Двое суток шли тяжелые бои. Но у батальона не хватило сил, чтобы закрепиться. Не удался и удар посланной в тыл противника группы из 25 человек лейтенанта Малышева и младшего политрука Адлиряна. Группа не вернулась. Всех смельчаков нашли убитыми.

...Они честно дрались до последней капли крови. Немецкие изверги надругались над трупами героев. На руках, груди, лбу у погибших были обнаружены вырезанные пятиконечные звезды и другие знаки.

Дело шло к зиме. Вершины Кавказского хребта начали покрываться снегом. Со взятием Санчаро надо было торопиться. Батальон 66 СП перебрасывается па помощь 307-му полку и развертывается подготовка к решительному штурму Санчаро. 12 октября с наступлением темноты батальон 307-го полка и батальон 66-го полка сосредоточиваются под скалами западнее Санчаро. Условия для штурма сложились тяжелые. После снегопада снег достиг двух метров. Местами образовались непреодолимые снежные завалы. Стояли морозы. Группы, на которые разделились оба батальона, преодолели покрытые снегом скалы п ползком выбрались к вершинам хребта. Рано утром они внезапно атаковали немецкие окопы. Целый день и ночь на 14 октября шли бон на хребте. Скала завоевывалась за скалой, камень за камнем. Утром 14 октября сопротивление противника было сломлено. Прикрывшись с запада, оба батальона двигались на Санчаро по хребту. В три часа 14 октября 1942 года части 61-й дивизии очистили Санчарский перевал. Со взятием Санчаро обстановка сразу изменилась, немцы поспешно оставили прилегающие к Санчаро перевалы и отступили на север”.

...В двадцатых числах октября перевалы Санчаро и Аллаштраху начали закрываться снегом. Там были оставлены заставы – роты, которые периодически менялись. Ни немцы к заставам не могли подобраться из-за огромных завалов, ни наши роты к немцам. Крепчали морозы, гудели по ущельям лавины, и по ночам горели немецкие осветительные ракеты под низкими холодными тучами...

По приказу командующего 46-й армии генерала Леселидзе группа войск Пияшева в начале ноября была расформирована, и подразделения ее отведены в Сухуми, а оттуда направлены на другие участки Закавказского фронта. Оборона перевалов Аллаштраху и Санчаро возлагалась на 2-й сводный полк. Выдвинув к перевалам по батальону и оставив один батальон в резерве, штаб полка разместился в Псху.

Таким образом, подытоживая все, что было рассказано участниками событий, а также документами, можно прийти к выводу, что в обороне перевалов Санчаро, Аллаштраху и Цегеркер принимали участие многие подразделения и части 46-й армии, как те, что являлись в постоянном ее составе, так и те, что сформировавшись из остатков различных отступавших подразделений, вошли в ее состав позже. Трудно тут определить, кому приходилось тяжелее всех. Все зависело от условий и местности, перед которыми оказывались наши бойцы. Одно ясно: храбрецами они были все и потому именно сумели отбросить гитлеровцев от наших гор. В январе 1943 года, когда началось наступление советских войск под Моздоком, закончились боевые действия на перевалах Санчаро и Аллаштраху. Части 49-го корпуса егерей, чтобы не остаться отрезанными, поспешно оставили перевалы и бросились в кубанские степи, 2-й отдельный сводный армейский полк получил приказ: забрать всю боевую технику, взять как можно больше боеприпасов и продуктов питания и в условиях снежной зимы совершить марш через перевал Доу к Сухуми. Для охраны складов в селении Псху оставить роту.

Лишь однажды, очень давно, летом 1920 года, какой-то белогвардейский генерал, спасаясь от наседавших красноармейцев, провел свою часть через этот перевал в полном снаряжении. Но ведь то было летом, а тут зима, и надо тащить в снегу тяжелые пушки и боеприпасы. Приходилось все время пробивать траншеи в снегу и по ним в гору тащить на руках грузы. Очень тяжело пришлось на узком карнизе над пропастью, который и летом страшен. И все-таки бойцы прошли его и вынесли всю технику. Две недели спустя, после заслуженного отдыха в Сухуми, 2-й сводный полк был погружен па пароходы и отправлен в Сочи, где ему предстояло влиться в 133-ю отдельную стрелковую бригаду и составить ее ядро.

Над морем и над горами висел туман, сгущающийся вдали, гулко бились о воду пароходные гудки, накатывались на желтоватый и пустынный берег волны. Бойцы стояли у поручней и смотрели, как медленно разворачивается и уходит берег, как скрываются зыбкие очертания гор, где столько было пережито, что не забудется никогда.

Черноморцы среди скал

Есть в истории защиты высокогорных кавказских перевалов одна страница, которую можно, пожалуй, назвать неожиданной – там воевали моряки Черноморского флота.

То один, то другой участник боев на различных перевалах ронял в разговорах с нами: “Тогда пришли моряки...” Или: “Среди моряков почти все были веселые, певучие ребята...” А Василий Рожденович Рухадзе рассказывал даже, как его батальон вместе с прибывшим отрядом моряков штурмовал высоту под условным названием “Сахарная голова”, и как под лавиной погиб этот отряд моряков – все до единого. Но никто не мог назвать ни одной фамилии моряка, никто не знал, откуда они пришли.

Александр Анатольевич Коробов, бывший командир 815-го полка, говорил нам при встрече в Сухуми, что у него тоже была небольшая группа моряков. Отчетливо помнил он их появление в полку.

– Они пришли в дни, когда обходными тропами немцы зашли в тыл полка. Вооружены они были автоматами о разрывными и трассирующими пулями, гранатами. На каждые десять человек – рация, чтобы можно было действовать, в случае нужды, автономно.

Бой завязался в расположении автоматчиков и продолжался долго – до полного уничтожения врага. Но и наших там погибло много. Мы искали случая отомстить. Вскоре он представился.

С очередным пополнением на Клухорский перевал прибыли моряки – рослые, крепкие и храбрые ребята. Сразу стали проситься на вылазки.

– Ну что ж,– сказал я.– Готовьтесь. Есть одно серьезное дело.

Тайными, не обозначенными ни на одной карте тропами провели сваны моряков прямо в расположение гитлеровцев. Коробов и все, кому было известно об операции, вслушивались в ночную тишину, с минуты на минуту ожидая автоматных выстрелов, разрывов гранат. Но ночь была необычайно тихой и спокойной. Снег мерцал под звездами, сказочно висели над ущельем громады вершин.

– Надо идти спать,– сказал кто-то.– Не вышло, видно, ничего у морячков...

В полной тишине на рассвете вернулись моряки, сбросили с себя окровавленные маскхалаты и, выпив спирт, уснули. А утром у немцев поднялась невообразимая паника. Мистикой казалось чье-то молчаливое ночное вторжение, унесшее множество любимцев Гитлера – баварских альпинистов. Но все стало понятно, когда какой-то унтер-офицер поднял с пола одного из блиндажей короткую, прочную финку. Немцы знали: такие ножи получали моряки, уходившие с кораблей воевать на сушу...

Степан Иванович Голик тоже вспоминает, что в совещании на перевале Доу, перед наступлением на хутор Решевой и селение Псху, в числе других командиров подразделений, влитых в группу войск Пияшева, присутствовал и командир гудаутского отряда моряков. Но фамилии его не мог вспомнить.

– После взятия Псху,– говорил нам Степан Иванович,– немцев мы не могли некоторое время преследовать из-за отсутствия разведывательных данных. Закрепились гитлеровцы в хуторе Санчаро, что в шести километрах севернее Псху.

Моряки по приказу Ппяшева провели разведку боем прямо в хуторе Санчаро, в центре фашистских войск. Им удалось захватить в плен двух немцев, один из которых был рядовым, а другой – обер-лейтенант.

Офицер был высокого роста, родом, кажется, из Штеттина. Пять дней оп не брал в рот пищи и не отвечал на вопросы. Охраняли его в отдельной комнате. Когда за ним приходили, чтобы вести на допрос, и часовой открывал дверь, он вскакивал, вытягивал руку в фашистском приветствии и кричал:

– Хайль Гитлер!

Наконец доложили об этом Пияшеву.

– А ну, приведите его ко мне,– сказал он,– я покажу ему Гитлера...

Пняшев начал допрос, но обер-лейтенант продолжал молчать. Тогда полковник резко поднялся и вынул пистолет. Обер-лейтенант сказал хриплым голосом:

– Дайте воды...

Потом он заговорил и дал весьма ценные данные.

На всех разведчиков-моряков тогда были заполнены наградные листы.

И еще раз, вспоминает Голик, уходили моряки в глубокую разведку, с портативной рацией, переодевшись в форму немецких егерей. Форму нашли довольно быстро, но когда старший группы моряков стал примерять ее на себя, то оказалось, что любые брюки ему по колено, а рукава куртки – по локти. Все мы смеялись до упаду, говорит Степан Иванович, а его друзья-моряки шутили:

– А ты, случайно, не родственник Дон-Кихоту, а, Николай? А может, ты тот самый Геркулес?..

И все же удалось для Николая достать необходимое обмундирование.

Итак, моряки отправились в тыл врага, и до линии фронта пошел сопровождать их, по приказанию Пияшева, Степан Иванович Голик. Раньше разведкой было установлено, что наиболее слабо охраняемым участком немецкой обороны является промежуток между хуторами Агурипшта и Санчаро. Местность там суровая, кругом крутые, труднопроходимые скалы и глубокие каменные трещины с бурными потоками на дне.

Обходным путем ночью прошли они километров пятнадцать, пока не оказались на линии фронта. Все устали, но отдыхать было некогда, к рассвету надо пройти еще почти столько же, чтоб не напороться на дозоры.

Уточнив направление, моряки сбросили ботинки, перешли речку, на том берегу обулись и, помахав Голику рукой, скрылись, растворились в темноте и шуме реки.

К концу дня пришла радиограмма от моряков: “Линию фронта пересекли хорошо. Отдохнули, продвигаемся дальше”. Вскоре получили и другую: “У селения Архыз напоролись на немцев. Один моряк убит. Продолжаем действовать согласно плану”.

Потом от них больше не было сведений и все решили, что они погибли. Однако недели через полторы они вернулись и принесли богатые сведения о дислокации немецких войск, о численности их и вооружении, о полевых электростанциях и многое другое. Установили они также связь и с некоторыми местными жителями. Отдохнули и снова ушли в тыл. А через головы бойцов передней линии фронта теперь часто стали летать паши бомбардировщики, посылаемые штабом фронта...

В тот, последний раз, морякам придали еще группу бойцов. Командование решило не ограничиваться одними только разведывательными походами. Инструктировал группу лично Пияшев, и, подобрав себе все необходимое, моряки с диверсионной группой ушли по знакомому теперь маршруту. Вернулось из группы всего несколько человек и лишь перед праздником Октября. В числе других погиб и руководитель группы Николай. Группа решила уничтожить машины с гитлеровцами, шедшие колонной от станицы Зеленчукской в Архыз. Во время боя Николай на какое-то время остался один, и немцы окружили его. Он бросил одну гранату, а потом, когда немцы подошли совсем близко, пытаясь взять разведчика живым, он рванул кольцо противотанковой гранаты.

Вернувшиеся рассказали, что из-за сильного охранения ни одной электростанции взорвать не удалось, пришлось ограничиться уничтожением мостов и различного рода немецких постов. Они принесли топографическую карту, взятую у застреленного немецкого офицера, на которой нанесено было расположение частей и боевая обстановка в направлении Сапчарского перевала. Много и других ценных документов оказалось в полевой сумке немецкого штабного офицера.

– Что только эти гады не делают там,– говорили моряки.– Вешают коммунистов и активистов, стреляют слабых, сожгли многие дома в селениях Пхия и Загедан...

На перевалы легла зима, и в глубокую разведку никто уже не ходил. А потом остался в охранении перевала один сводный полк. Все другие подразделения, в том числе и оставшиеся моряки ушли в Сухуми. Ни дальнейшей судьбы флотских ребят, ни хотя бы одной фамилии, по какой можно было бы кого-то искать, Голик нам сообщить не смог.

Вскоре поехали мы в Киев, куда пригласили нас выступить по республиканскому телевидению. Рассказали мы телезрителям о событиях на Марухском леднике и в конце, как обычно, попросили их, если кто был участником тех событий или что-нибудь слушал о них, откликнуться, написать нам письмо.

Через несколько дней мы получили такое письмо от киевлянина Филиппа Харитоновича Гречаного. Он писал, что служил в 1942 году в отряде моряков, в том самом, какой погиб под лавиной на Марухском перевале. Скоро он приедет на отдых и лечение в Ессентуки, и там мы можем встретиться.

Филипп Харитонович оказался высоким, худым человеком, с сухим, нервным лицом. Рассказывая о погибших, oн то крепко сцеплял пальцы рук, так, что они белели, то прикрывал ими глаза, а порой не мог сдержать и слез.

– Вы поймите меня,– говорил он,– товарищей на войне теряешь довольно часто. То убьют кого, то ранят. Но чтоб вот так, здоровых и сильных ребят безжалостно снесла стихия и все это в одно мгновение, и чтоб помочь, выручить нельзя было – это действительно страшно. Я остался жив случайно. Но лучше все по порядку рассказать.

– Наш отряд,– помолчав, начал Филипп Харитонович,– в количестве двухсот восьми человек, был сформирован в Сухуми в августе 1942 года. Командиром назначили старшего лейтенанта Лежнева, комиссаром – политрука Самсонова, помощником командира отряда – лейтенанта Григория Клоповского. Я тогда только что прибыл с Тихоокеанского флота, где служил в кадрах по специальности минно-торпедного, трального, подрывного дела – пиротехником, короче говоря. По этой специальности в звании младшего воентехника был направлен и в горы, но в пути к перевалам, когда произошел бой с бандой и погиб наш командир взвода разведки, меня назначили на эту должность. С ней я и воевал...

Отряд моряков вышел из Сухуми 21 августа и на третьи сутки в лесу принял первый бой с врагом. В этом бою, где морякам приходилось действовать в непривычной обстановке и без достаточного опыта, погиб лейтенант, начальник связи отряда, военфельдшер Бурков, родом со станции Свеча Кировской области и командир разведвзвода Исаев – вместо него и был назначен Гречаный.

В составе 168 человек моряки пришли 26 августа на Марухский ледник в район Водопада и сразу же начали подъем на перевал, где участвовали и в самых первых стычках с немцами, и в основных боях по прорыву к Клухорскому перевалу. Им было особенно трудно из-за черного цвета своей формы. Они приспосабливались: отрезали у снятых с погибших бойцов шинелей рукава и натягивали их себе на ноги, а другую шинель, обрезав ее покороче – на бушлат.

– Наш отряд был сильным подразделением как физически, так и морально,—рассказывал Филипп Харитонович,– большинство из нас уже воевали под Геленджиком и Туапсе, имели боевой опыт, хотя и не горный. Лежнев, кадровый морской офицер, подбирал в отряд в основном тех матросов и старшин, которых лично знал по службе, и это еще одна причина нашей братской дружбы на ледниках. Несмотря на исключительные трудности, выпавшие на нашу долю, любое задание выполнялось нами четко и успешно. Занимались мы чаще всего разведкой местности и сил противника, а когда случалась трудность на каком-либо участке обороны, нас бросали туда на помощь...

Девятого сентября к морякам прибыло пополнение – 110 человек во главе со старшим лейтенантом флота Ждановым. Уже на второй день командира пополнения постигло несчастье: он упал в трещину ледника и погиб.

Теперь моряки участвовали в тех непрерывных боях в районе Кара-Кая, Марух-Баши и горы “Сахарная голова”, о которых мы знаем из рассказов других участников. В ночь с 15 на 16 сентября моряки были посланы к “Сахарной голове” на помощь подразделениям 808-го полка. Они выполняли задание, но огромный снежный карниз, сорванный взрывами мин, подхватил моряков на крутом склоне и повлек вниз. Никому не удалось спастись, и отряд моряков как самостоятельная боевая единица перестал существовать...

– А я остался жив вот каким образом,– после длительной паузы сказал Филипп Харитонович. Сказав, он снова надолго замолчал, потирая заболевшие виски. Потом глухо, медленно и трудно продолжал: – У отряда была большая дружба с подразделениями полков, в частности 810-го полка. Вечером 15 сентября Окунев пришел в отряд и попросил Лежнева отдать в полк на некоторое время военфельдшера Александру Силину.

– Наши уже не справляются, – сказал Окунев,– так много раненых. А утром она вернется.

– Добро, – сказал Лежнев, закуривая и передавая кисет Окуневу. – Только погодите чуток. С вами пойдет и Гречаный, я его на связь посылаю вон с тем батальоном.

Лежнев показал вправо, на батальон 808-го полка, готовящегося к атаке на “Сахарную голову”. Окунев кивнул головой, жадно закурил и, затянувшись, сказал:

– Красиво живете. Мы уже и запах табачка забывать стали.

– Да ну!—шутливо удивившись, сказал Лежнев,—а мы ничего. Егеря помогают... Потом крикнул:

– Старшина! Скажи морякам, пусть излишки табаку общевойсковым товарищам соберут. Скажи – пехота тоже курить хочет...

Через несколько минут перед Окуневым стоял туго набитый табаком вещмешок. Гречаный поднял его, забросил за плечо.

– Пошли,– сказал Окунев...

Гречаный и Силина должны были вернуться в отряд на следующий день к вечеру. Но возвращаться уже было некуда. Весь отряд начисто смела снежная лавина. Они остались в полку и воевали там почти до середины октября.

– Ко мне солдаты относились по-особому, – вспоминает Филипп Харитонович. – Каждый знал о трагедии моряков. И хоть гибелью там никого удивить нельзя было, а я все же чувствовал, что мне и кусочек получше подвинут, и местечко, чтоб спать, потеплее. Словом, как сирота, я там был в доброй и чуткой семье...

Силина оставалась в батальоне 155-й бригады, а Гречаный воевал на самой седловине перевала до девятого октября, когда он был тяжело контужен и обморожен. Он попал в госпиталь в Кабулети, потом в Батуми, в Ташкент и Троицк. Десять месяцев не поднимался он па ноги, а когда поднялся, то снова отправился па фронт. 26 марта 1945 года, находясь в Курляндской группировке, в бою он снова был тяжело контужен и ранен, после чего пролежал в госпитале непрерывно пятьдесят два месяца, то есть до 20 августа 1949 года. Вышел оттуда инвалидом Отечественной войны 1-й группы. Эту инвалидность имеет и сейчас.

Там, в Ессентуках, мы заканчивали беседу. Мы видели, как волновала она Филиппа Харитоновича, как тяжело переживает он снова утрату друзей, будто случилась она вчера, а не двадцать с лишним лет назад. По чести говоря, мы не хотели ее продолжать, щадя здоровье собеседника, но Филипп Харитонович спросил нас сам:

– Вас, должно, интересует, кого я запомнил по фамилии? Конечно, немногих. Годы и здоровье не те. Голова тяжелая становится, и память слабеет. Но тех, с кем был особенно близок, помню...

Ну, прежде всего, командир отряда Лежнев, о нем я уже говорил. Родом он был из Саратовской области или из самого города Саратова. Потом Григорий Клоповский, помощник командира, по-моему, из Миллерова он. Жена его с ребенком 1942 года рождения оставалась в Комсомольске-на-Амуре. Политрук Самсонов – из Куйбышевской области. Сержант-сверхсрочник Буйко – из города Красноярска. Сержант-сверхсрочник Бибиков – из города Горького пли Рыбинска. Старшина Михаил Бурлак из станицы Старо-Титоровка Темрюкского района Краснодарского края. Михаил Иванович Кондратенко, сержант срочной службы, откуда он, не помню, матрос Карнаущенко – из Умани, матросы Михаил Гаврилишин и Дмитрий Белуга – оба из Бершадского района Винницкой области, односельчане. И наконец, военфельдшер Александра Силина, родом из Новосибирской области, а к нам в отряд попала из Евпаторийского детского санатория, после того как тот эвакуировался.

– Когда я лежал в госпитале в Кабулети, – продолжал Филипп Харитоновпч,– я узнал, что туда привезли и Силину. Я попросил, чтобы меня на носилках отнесли к ней в палату. Наш боевой военфельдшер, веселая и сильная Саша, лежала совершенно беспомощная, раненая и обмороженная так сильно, что почти все время находилась в беспамятстве. Через несколько минут я попросил, чтобы меня отнесли обратно. Больше не мог смотреть. Вскоре после этого меня в тяжелом состоянии отправили в Батуми, а потом и дальше... Больше ничего я о ней не слышал...

Прощаясь, Филипп Харитонович тяжело поднялся и сквозь боль улыбнулся: дали знать старые ранения, особенно позвоночника.

– Сейчас только вспомнил, – сказал он, – что у Карнаущенко в Умани остался единственный сын. Жена его умерла перед войной, сын еще грудной был. Началась война, Карнаущенко передал сына на руки соседке и ушел на фронт. Все беспокоился, как он там. Может, и теперь живой...

В доме номер 3-а по улице Набережно-Крещатицкой в городе Киеве живет этот человек, о котором до последнего времени знали, быть может, лишь немногие его друзья и родные. Двадцать с лишним лет хранил он в своем сердце судьбы своих товарищей, их мужество и переживал их трагическую участь. Теперь о них будут знать многие и принесут им свою благодарность и восхищение.