Текст книги "Александр III. Истоки русскости"

Да, Александр Александрович, ещё будучи наследником престола, немало сожалел, что в жизни государства болезненно не хватает проявлений властной последовательности и зачастую вместо плановых уверенных действий наблюдается некая поспешная импровизация.

Наше современное российское общество, пройдя большой путь социальных и политических изменений и обретя немалый опыт, наконец, способно понимать, что импровизация нужна, но нужна, так сказать, «в рамках канона», при полном порядке в стране. И это есть единственный надежный способ введения серьезных перемен. Он позволяет всему обществу сориентироваться, освоиться, спокойней перейти в новое состояние всем вместе, сохраняя достаточное согласие и взаимопонимание.

Понимал ли это в такой мере сам новый император? Может быть, и нет, но его реакция на происходящий разгул террора и гибель Царя-Освободителя, должно быть, оказывалась сродни реагированию самому естественному и непроизвольному – «так отдергивают обожженную руку, так поступают перед внезапно открывшейся пропастью». Мы процитировали слова нашего современника Константина Белова, размышляющего о времени прихода к власти Александра III. Он говорил, что после такой реакции Правителя и Общества наступает, наконец, время размышления, разумных оценок происходящего, время отрезвления от очарования кумирами-ниспровергателями, которые толкнули страну к разверзшейся перед ней пропастью.

После такой спасительной, отрезвляющей реакции наступает время достаточного спокойного анализа общественной жизни и поиска общественных компромиссов. А вслед за этим может открываться новый, дорого доставшийся путь. То есть «приходит очередь мысли и разума».

С такими суждениями, например, вполне согласна современный историк Т. Филиппова, размышляя о том, что «реванш консерваторов в ту эпоху был скорее интуитивен, чем сознателен». Такое происходило в своё время и в Германии, и во Франции (то есть эффект «отдергивания обожженной руки» наблюдался повсеместно, а даже и в обществах, много более зрелых, нежели российское).

И рассуждая в этом направлении, мы решимся сказать, что тогдашнее российское общество являлось не только весьма не зрелым, но во многом ещё и не сложившимся. Ведь существовало не столько обширное и понятное общество, а скорей его отдельные островки, группы и группочки. И если вспомнить обращения либералов к Александру III с призывами идти навстречу обществу, то невольно можно задать себе вопрос: существовало ли тогда ясно сложившееся социальное и политическое общество, навстречу которому и можно бы идти? Думается, что его не было. И, очевидно, главной задачей нового императора был не поиск «под микроскопом» этой, якобы уже имеющейся, великой общности, а отведение страны от гибельной черты.

А близость к этой черте ещё долго заявляла о себе – так, в 1887 году, ещё остающиеся силы народников вновь сделали попытку покушения на императора.

И идти навстречу такому «обществу», чьими аргументами были пуля и бомба, явилось погибельной слабостью. И твёрдая последовательность нового императора в наведении порядка одобрили и поддержали все трезвомыслящие люди, все слои населения России. Может быть, понятней многих высказал разумную поддержку Власти великий исследователь Д. И. Менделеев: «Создание нового строится на основе старого. Преемственность может сохраняться только при эволюционном развитии общества. В связи с этим важно не только сохранить материал – технические основы общества, но и его цивилизационные особенности, его культурно-исторический тип».

И здесь нам уместно сказать, что Александр III громадное значение придавал сохранению национально-исторического типа. Сам являясь глубоко русским человеком, он выше всего ставил задачи сохранения и развития нации. И к этому мы ещё обратимся детальней и внимательней. А заканчивая этот период наших собеседований с читателями, приведем слова нынешнего русского историка А. Боханова, сказанные им об императоре Александре III: «Перед нами достаточно цельная натура, человек, вписавшийся в обстоятельства своего времени. Он правил государством удивительно легко и естественно, вполне сознавая при этом всю ответственность монарха. Наиболее сильные стороны его личности – честность и порядочность. Он был очень чутким, отзывчивым человеком, примерным семьянином, безусловно счастливым в семье».

Наверное, мы несколько поспешили коснуться уже чисто человеческих качеств правителя России, но ведь нам всем и всегда далеко не безразлично, каковы качества того, кто стоит у руля громадного «корабля» нашего Отечества…

И возвратимся к характеру правления Александра III. Уставшая от громких событий и сильных страстей, страна желала мира и покоя. Населению больше не хотелось никаких потрясений, большинство россиян ожидало прихода налаженных трудовых дней, спокойствия за свои жизни и обретения добрых надежд на будущее. И новый император своими делами совершенно соответствовал этим надеждам и желаниям. Это был убежденный государственник, последовательный сторонник надежного порядка. Это сближало его со всеми созидателями. (Например, с Витте его сближали именно такие взгляды. Сам Витте считал, что в такой стране как Россия государство может совершить решительно всё, и в экономике оно, в первую очередь, обязано это «всё» совершать).

В сравнении с Александром II и Николаем II император обладал несомненным и явным преимуществом – силой и твердостью характера. Человек здравомыслящий и волевой, он не желал быть в чей-либо тени. И тем более не желал становиться конституционным монархом с урезанными правами. Современный историк С. Мироненко называет его «прагматиком на троне» и подчеркивает, что этот монарх проводил политику, максимально приближенную к действительным потребностям страны. Действительно, недолгое тринадцатилетнее царствование Александра III стало подлинной эпохой прагматического содержания.

И эта яркая эпоха (оставившая после себя множество исторических мифов, верно отражавших её суть) совсем не отличалась ни крайней суровостью – ни тем более – жестокостью, ведь даже после гибели отца Александр III не предпринял никаких массовых репрессий. И тем не менее он смог достигнуть того, что в годы его правления не произошло ни каких крупных террористических действий.

Уважаемый читатель, давайте попробуем посмотреть, как и с какими людьми Александр III осуществлял такой характер правления? Сразу оговоримся, что в молодости будущий император бывал горяч и запальчив, и не обладал умением ладить с окружающими, и бывал способен обижать людей. Он нередко бывал неправ как в общении с конкретными современниками, так и в оценках дел государственных. Один из друзей его молодости князь В. П. Мещерский немало пытался его сдерживать и успокаивать, поясняя, что горячность и несдержанность наследника могут вызвать у людей обоснованные обиду и неуважение, но и неверные представления о его, якобы несомненной, оппозиционности к правительству!

И можно полагать, что Наследнику удалось проделать большую работу над собой, потому что Цесаревич Александр Александрович и император Александр III по своему поведению в обществе – это, во многом, очень разные люди. Император не давал воли своим страстям и постоянно старался быть сдержанным и осмотрительным. А в работе с людьми это – главное.

…Россия – страна необозримая, и многие мыслители полагали, что уже по этой своей особенности она должна быть изучаема, так сказать, «на месте», то есть через поездки Государей по её губерниям. И императоры, предшественники Александра III, это практиковали. Особенно часто и содержательно такими путешествиями по России занимались Петр I и Екатерина II. Царскому поезду по губерниям они уделяли очень большое внимание, их объезды губерний имели своей целью добросовестное исследование конкретных местностей. (Таковы, например, были путешествия Екатерины II в Остзейский край и в Тавриду.)

Будучи наследником престола, Александр Александрович тоже проводил поездки по стране, но, став императором, в условиях борьбы с жесточайшим террором, он не мог поступить так же. Любая таковая поездка несла бы для него опасность не меньшую, чем скажем, появление на передовой линии фронта. В этих обстоятельствах Государь особое внимание стал уделять отчетным документам, поступающим из губерний, основанным на статистических данных об экономической жизни. Важным рабочим материалом для него стали губернаторские отчёты. Они поступали лично к самому императору, а от него с пометками Государя рассылались по министерствам, чтобы потом вернуться к работе с этими материалами уже на заседаниях Комитета министров. И в те же годы император начал публикацию Сводов высочайших резолюций на отчёты с мест.

Современный нам историк Минаков отмечает: «Не было такого направления внутренней политики, которое не затрагивалось бы в резолюциях Александра III на губернаторских отчетах. Император нередко хвалил (да нередко и ругал) своих соратников, давал советы губернаторам, указывал министрам на важнейшие проблемы местной жизни. Исполнение императорских резолюций на губернаторских отчетах становилось важнейшей очередной задачей правительства». Нужно отметить, что Государь внимательно знакомился с каждым губернаторским отчетом. Губернаторский отчёт был для императора и важным источником формирования своих представлений о руководителях губерний, и об их профессиональных умениях и способностях. Качество работы и губернаторов, и министров Государь оценивал строго и не способных либо нерадивых решительно отстранял от дел. По этим происшествиям уместно привести отзыв такого широко сформированного человека как хозяйка одного из великосветских салонов генеральша А. В. Богданова: «У теперешнего царя есть сильная черта – это быстрое удаление людей, которыми он за что-то недоволен. Он быстро выкидывает и близких к нему людей, если узнает про их поступки, не внушающие уважения».

Царь был крайне нетерпим к грязным делишкам и сурово наказывал провинившихся. Так, уличив в таковых махинациях министра финансов Абазу, он прилюдно назвал его «свиньёй» и отовсюду уволил с запрещением занимать руководящие посты такого уровня.

Сумел ли Александр III создать свою эффективную систему государственного управления империей? В основном он сохранил прежнее её построение, но весьма повысил требовательность ко всем эшелонам государственного аппарата. А вот действительность работы управления значительно повысилась. Единственное звено, которое ему улучшить не удавалось – это самое ближайшее, которому надлежало быть между ним самим и Министерствами.

Уже сама природа и сами принципы самодержавия были таковы, что издавна к Правителю всё время шла подлинная лавина самых разных документов, требовавших именно его собственного рассмотрения и утверждения.

Впервые Александр Александрович с этим столкнулся в 1868 году, когда Александр II уехал в Европу лечиться и оставил управление страной Наследнику, которому тогда исполнилось 23 года. Вот тут будущий царь и узнал, какое море бумаг, в том числе и совершенно несерьёзных (а то и совсем нелепых!) поступает на рассмотрение императору.

Он изумлённо писал тогда брату Михаилу: «…право, иногда смешно становится, какую мелочь приносят Государю, и всё это требует его разрешения. Невольно спрашиваешь себя, как можно было дойти до этого и отчего это произошло?»

Но и унаследовав российский трон, он не смог изменить эту неразумную практику. Как до него российские императоры не имели даже личных секретарей, так и при нём всё замыкалось на самом верхнем уровне власти. Ежедневно на его стол ложились громадные кипы бумаг (как важных, так и малозначительных), и императору нужно было каждый день просмотреть груды всяких отчетов, посланий, челобитных и жалоб. Любопытно, что у Александра III не было даже и признаков своего секретариата, который мог бы взять на себя хотя бы техническую работу. Нередко получалось, что император сам запечатывал конверты и через камердинера отдавал их фельдъегерям. Кстати, и министры работали примерно так же! Из сегодняшнего дня это выглядит явной нелепостью и, во всяком случае, никак не воспринимается нормальным ведением работы. И в поисках ответа на причины такой ненормальности невольно приходишь к мысли, что и царь, и министры… боялись кому-то уступить хотя бы какую-то часть своей власти? (Или же, как мифологический Антей, никак не могли это на кого-то переложить?)

Должно быть, и царь, и министры опасались, что активный и деятельный статс-секретарь при внешнем сохранении самодержавия легко может стать сильной теневой фигурой и станет, по существу, второй (если не первой?!) фигурой в государстве?

Кажется, Александр III задумывался над этими обстоятельствами и, чтобы избежать фактора наличия сильного официального секретариата, одно время выдвигал идею создать некий «приватный секретариат» из самых близких и доверенных лиц. В число таких помощников он включил людей вполне достойных его доверия: графа И. В. Воронцова-Дашкова, генерал-адъютанта О. Б. Рихтера и генерал-адъютанта П. А. Черевина – и просил их помогать в разборе докладов и отчетов.

Но! Но все четверо с глубоким уважением поблагодарили за честь и вежливо… отказались! Кажется, причиной их отказа был фактор придворной этики, предполагаемые «триумвиры» опасались, что министры воспримут их деятельность как явную примету недоверия к себе и усмотрят в этой троице явных теневых вершителей судеб отчетов и докладов из министерств. Да, кажется, и должных способностей для работы с документами «триумвиры» совсем не имели, так, генерал Черевин был человеком очень простого склада ума и столь же простых жизненных принципов.

Однако Государь повелел им всем четверым заниматься бумагами. И что же? Его избранники не преуспели во вникании в суть и значимость поступающих бумажных документов, а неприятности с министерствами, вполне ожидаемо, начались и «триумвиры» всеподданнейше попросили освобождения от нежеланной им обязанности. «И вы меня покидаете…» – упрекнул их царь и, по причинам присущего ему чувства долга, продолжал единолично заниматься с бумагами до двух-трех часов ночи. Пожалуй, единственное на этом пути удавшееся ему новшество – это введение в Канцелярию Дежурного, а при его Величестве штатной должности журналиста, который должен был отвечать «за связи с общественностью».

Нужно помнить, что Александр III всегда был расположен замечать и продвигать способных людей (пример Витте, должно быть, является самым убедительным), но ему был присущ и определенный скепсис в оценке гражданских качеств современного ему российского общества. И это ясно проявилось в его «контрреформах», например, в судебной сфере, где его весьма печалили действия судов присяжных, которые почти всегда имели живую готовность мирволить правонарушителям и оправдывать явных врагов существующего государственного устройства.

В этом самым авторитетным сторонником императора был К. П. Победоносцев. Например, в 1885 году подал весьма убедительную записку о том, что учреждение судов присяжных для России оказалось делом «совершенно ложным» и совсем несообразным с условиями нашего быта!

И в условиях, когда суды присяжных выносили оправдательные вердикты убийцам-террористам, мог ли император не прислушаться к этому гневному обращению преданного государственника? Ведь действия судов присяжных по своей сути и впрямь немало способствовали «гибельной деморализации общественности» и извращали само существо судебной практики, воспитывая у населения полную небоязнь законов и веру в правоту «бомбистов».

И, очевидно, можно лишь одобрять решения правительства, которые при сохранении института судов присяжных постепенно изымали из их компетенции разряды наиболее серьёзных и опасных дел?

Кстати, Победоносцева либералы считали неким злым гением царствования Александра III, полагая, что император во многом руководствуется именно советами этого человека. С таковым мнением затруднительно спорить, царь действительно имел немалое уважение к обер-прокурору Синода как к убежденному государственнику и строгому моралисту, но едва ли он смотрел на события русской жизни «из рук Победоносцева».

Вспомним, что при Александре II Победоносцев идеальной государственной системой считал французскую, в своё время разработанную социологом Ф. Ле Пле, согласно которой сословия должны различаться не столько извечными привилегиями, сколь функциями. Константин Петрович находил её верной для реализации. Однако следует помнить, что влияние Победоносцева при Александре III не только не возросло, а неуклонно падало, и император не оставался закоренелым, каким-то неподвижным к нормам и правилам. И он готов был сотрудничать как со всеми сторонниками мирного развития страны, так и с образумившимися противниками. Пожалуй, самый яркий пример тому, это прощение Л. А. Тихомирова и предоставление ему больших возможностей для созидательной работы.

Напоминаем читателям, что историк и философ Лев Александрович Тихомиров в молодости являлся известным и авторитетным революционером. Но, анализируя исторические процессы влияния революционных действий на судьбы государства, он пришел к глубокому осуждению народнического революционного пути и в 1888 году в Париже издал брошюру «Почему я перестал быть революционером?» И в тот же год он подал Александру III прошение о помиловании. Он написал о том, что своими глазами увидел, как невероятно трудно восстановить или заново создать государственную власть, однажды потрясённую или попавшую в руки безответственных честолюбцев.

Лев Александрович полностью раскаялся в своей активной революционной деятельности, просил простить его и разрешить возврат в Отечество. В своём прошении он достойно оговорил, что никогда не будет участвовать в каких-либо практических акциях против своих вчерашних соратников-революционеров, но будет искренне и честно служить сегодняшней монархической России.

Прощение он получил в тот же год. А возвратившись на родину, он стал одним из ведущих публицистов монархического лагеря и редактором «Московских ведомостей».

На этом примере хорошо видно, что император готов был сотрудничать даже с таким человеком как Тихомиров, который являлся одним из создателей «Народной воли» и одним из её признанных вожаков. (Представим, что могло бы ожидать такого «возвращенца», например, при И. В. Сталине, скорее всего либо достаточно быстрый расстрел – либо столь же скорая Колыма, примеров тому было множество…)

Но многие ли из народников одумались и пришли к мирному сотрудничеству, или хотя бы к мирной жизни в Отечестве? Увы, совсем не многие… А в таких условиях даже само существование императора долгое время находилось бы под угрозой. Его соратники старались обеспечить ему постоянную охрану, с которой он постепенно смирился и, по воспоминаниям близких, стал воспринимать её «как неизбежное зло». Но это «неизбежное зло» было достаточно малопрофессиональным и даже численно совсем небольшим, так, его секретная служба составляла всего двадцать восемь человек. Старших секретных агентов имелось только трое, а младших – семеро.

А, когда в стране стало потише, император велел и это число охраны убавить. И очень ругал её начальника (вплоть до письменных выговоров) за то, что охрана везде желает следовать за ним. Царь считал такую меру «глупой» и «не приличной» и вскоре повелел «Следовать за собою положительно запрещаю». Его очень тяготила и угнетала необходимость иметь меры строгой предосторожности. Начальники охраны это сознавали и пытались разработать систему защиты Государя более аккуратную и малозаметную и для него, и для посторонних. Император ознакомился с их проектом и невесело посмеялся: «Всё это весьма разумно, но где найти людей, способных на такую службу?»

…В данном случае речь шла о службе весьма конкретной – а именно о разумно и цивилизованно охранительной. Но думается, что в тогдашних российских жизненных условиях было нелегко подобрать людей для очень многих важных государственных служб и дел. Ведь страна находилась на роковом пересечении решения неотложных задач своего развития и крайней затрудненности в их скором решении. В своё время Ф. Энгельс назвал такое положение «трагической коллизией, порождаемой противоречием между исторически необходимыми требованиями и практической невозможностью их осуществления».

И трагизм этой коллизии очень многим в стране остался непонятным. Непонятна была невозможность скорых (обвальных) реформ. Непонятна была опасность, идущая от «перестроечной» спешки. Непонятна была и драматическая разобщённость интеллигентной части населения. И радикалы обеих мастей не могли осознать, что в период реформ крайне опасно взволновать, приводить в движение многомиллионную массу простого люда.

Об этой грозной опасности аккуратно, но решительно сказал В. Г. Белинский: «…ты можешь знать, что не должен знать мужик, потому что эта мысль может сделать тебя лучше, но погубила бы мужика, который, естественно, понял бы её ложно…» Уважаемый читатель, разве не удивительно слышать это из уст «пламенного Виссариона», которого наше старшее поколение привыкло считать заведомым революционером и, безусловно, другом скорейшего и максимального прогресса? Но Виссарион Григорьевич Белинский вовсе и не был никаким революционером, он был принципиально строгим в оценке российской действительности, в оценке желаний и возможностей к её улучшению. И в этих оценках он нередко оказывался вполне единомысленным сторонником твёрдости и порядка со сторонниками ясной определенности, лучшим выразителем которых был император Александр III.

Люди такого склада, как император Александр III, обладают способностью излучать уверенность в себе и умением приказывать. Таким людям, обычно, суждено стать истинными народоводителями и заслуженно обладать подлинной харизматичностью. Весьма хорошо о них сказал Кнут Гамсун: «Человека, который может приказывать, слушаются с восторгом. С восторгом слушались, например, Наполеона. Слушаться – наслаждение! И у русского народа это ещё осталось…!»

Да, норвежский классик в России ещё застал время нерасшатанного послушания и почти неколебимого авторитета верховной Власти. И такая Власть могла в стране установить порядок и уверенно вести национальную мировую политику. Какой эта политика была при Александре III?