Текст книги "Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов"

Выступление Самарина поддержал и развил К. Аксаков. В заметке «О русском воззрении» он сравнивает народное и общечеловеческое и убеждает, что они не исключают друг друга. «Дело человечества совершается народностями, которые не только от того не исчезают и не теряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются и светлеют и оправдываются как народности». Если противники упрекали славянофилов в изоляционизме и нетерпимости, то К. Аксаков это обвинение возвращает своим оппонентам: «Отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение – значит лишить его участия в общем деле человечества». Продолжая спор, в статье «Еще о русском воззрении» он поясняет, что общечеловеческое воззрение всегда «существует в личном разумении отдельного человека». Тем самым роль личности повышается, и Аксаков это признает[166]166
  Ср.: в статье Самарина «О народном образовании» автор иронизирует над представлениями об абсолютной ценности личности: ««Личность сама по себе, независимо от ее направления мили содержания имеет такое бесконечное достоинство, что, когда признается нужным освободить ее от невежества и застоя, не грех и приналечь на нее» (Самарин Ю.Ф. Соч. T. 1. С. 142).


[Закрыть], но поясняет: «Чтобы понять общечеловеческое, надо быть собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому». Суждение, казалось бы, справедливое, но можно ли его было применить к русскому крестьянину? Защищая связь народного и общечеловеческого, Аксаков заранее был уверен в самобытности крестьянина. Но все же вряд ли большинство крестьян обладало собственным мнением о философских и политических вопросах. Аксаков утверждал: «Народ не менее отдельного человека имеет право быть собою и иметь свою деятельность. Деятельность народа, как деятельность человека, должна быть самостоятельна». Но в чем же проявилась эта деятельность народа? Общими для всех были только военные подвиги. Содержание народного воззрения К. Аксаков так и не смог сформулировать, оставляя это на будущее. Но ведь точно так же невозможно было сформулировать смысл и содержание воззрения французского, немецкого, итальянского, из которых и складывался европеизм. К. Аксаков вслед за Самариным и Хомяковым утверждает, что начало европейское, объединяя народы, объединяет народные воззрения европейских стран. Он предлагает свое решение: «Народность смотрит на весь мир». Смысл этого решения – тождество народного и истинного. «Народ, в своем нормальном состоянии, не хлопочет о народности, он хлопочет об истине; он говорит: я хочу смотреть справедливо вообще, следовательно, общечеловечески, я хочу безусловно истинного воззрения; но народность, которая есть его самостоятельность, присутствует тут же непременно: без самостоятельности истина не дается уму, и истинное воззрение народа есть в то же время воззрение народное». Признаемся: это суждение трудно опровергнуть. Но столь же трудно его и доказать. Мы можем лишь угадать справедливость или несправедливость этого мнения. Критик думает, что восстанавливает по крупицам народной памяти картину народной жизни и народное воззрение. На самом же деле он создает новый миф о народе и народном сознании, миф уже не древний, не реконструированный, а вполне современный. Поэтому в рамках этого нового мифа оказывается, что как раз русскому народу и следует позаботиться о своей народности вследствие подражательности его жизни в последние полтора столетия.

Однако К. Аксаков не до конца раскрыл свою теорию. И. Аксакова в письме 17.IX. 1856 г. как бы «договаривает» за брата, Константина Сергеевича, то, что недосказано в статье. «Я очень рад, что, разъяснив, наконец, вопрос о праве на самобытное воззрение, ты объявляешь в своей статье о прекращении спора <…> ты думаешь, что русское воззрение есть единственно истинное, полное и цельное, и не потому только, что таковым является каждому народу его народное воззрение, а что оно действительно таково и отрешено от всякой односторонности, неминуемо сопровождающей всякое народное воззрение, кроме русского. Только это еще не высказано, хотя и торчит из-за углов, а потому-то противников наших берет такая злоба, что они впадают в нелепость, отрицают самое право и, следовательно, сами себе выносят приговор». Таким образом, право на самобытное народное воззрение – только повод, только предлог поставить вопрос о превосходстве русского народа. «Заманивая» противника на свою «территорию», славянофилы дожидаются их ошибок. Отрицая право народа на самобытное воззрение, «западники» развенчивают себя. Возможно, увлеченный своей теорией, К. Аксаков не вполне отдавал себе отчет в ходе полемики. Зато И. Аксаков, наблюдавший за всем со стороны (он в это время находился в ополчении), разобрался в происходящем. Он, конечно же, на стороне брата. Но он смотрит на события гораздо трезвее, проницательнее его. И не упускает возможности предостеречь Константина и его союзников: «Кроме небольшого кружка людей, так отдельно стоящего, защитники народности или пустые крикуны, или подлецы и льстецы, или плуты, или понимают ее ложно, или вредят делу балаганными представлениями и глупыми похвалами тому, что не заслуживает похвалы <…> Будьте, ради Бога, осторожны со словом “народность и православие”. Оно начинает производить на меня то же впечатление, как и “русский барин”, “русский мужичок” и т. д. – Будьте умеренны и беспристрастны (в особенности ты), и не навязывайте насильственных сочувствий к тому, чему нельзя сочувствовать: к допетровской Руси, к обрядовом у православию, к монахам <…> Допетровской Руси сочувствовать нельзя, а можно сочувствовать только началам, не выработанным или даже ложно направленным <…> Я хочу только сказать, что поклонение допетровской Руси и слово «православие» возбуждают недоразумение, мешающее распространению истины»[167]167
  Аксаков И.С. Письмо Аксакову К.С. // Аксаков И.С. Письма к родным. 1849–1856. М.,1995. С. 452–453.


[Закрыть].

Неизвестно, как отнесся К.С. Аксаков к словам брата. Нам важен сам факт разногласий – и очень существенных – не просто в кружке славянофилов, а даже между двумя братьями. По существу, даже вставая на точку зрения старшего брата, И. Аксаков отделял народную память от памяти власти. Отсюда и его предостережение.

Глава VI
«Трагическая сторона народной жизни… ускользает от вас»
(Проблема рода и семьи в публицистике славянофилов)

В августе 1850 г. И. Аксаков писал А. О. Смирновой: «Вы еще ничего не слышали про родовой быт? Эта новейшая мода в ученом мире в большом ходу: пишут книги о родовом быте, спорят о родовом быте, ссорятся за родовой быт. Дело в том, застал ли у нас Рюрик родовой патриархальный быт или общинный быт, и какое значение в нашей истории имеет родовое начало. <…> Не скажу, чтоб я был совершенно равнодушен ко всем этим вопросам, но сердце как-то в них не участвует, и в душе одно только постоянное ощущение тоски, гнета и духоты»1. Через год большую статью о родовом быте написал К. Аксаков. Спор о родовом быте, как отмечает сам К. Аксаков, начался еще в 1850 г. Смысл этого спора – утверждение мнения о русском народе (и о славянских народах вообще), как о народах, живущих внутренней, духовной жизнью, основанной на принципах любви и взаимного согласия. Еще в 1850 г. в статье «Родовое или общественное явление был изгой?» К. Аксаков полемизировал с Н.В. Калачовым, поместившим статью об изгойстве в своем сборнике «Архив исторических и юридических сведений…». Калачов рассматривает изгой как черту родового быта, что К. Аксаков считал неправильным. Изгой для Калачова – человек, отрешенный от своего рода и потому «поставленный вне всяких общественных отношений».

Сам К. С. Аксаков придерживается иного взгляда. Он доказывает, что и слово «изгой» и само это явление в древней Руси носило гражданско-правовой, общественный характер. Соглашаясь с определением изгоя как исключения, Аксаков [168]168
  Рус. Архив. 1895. Кн. 12. С. 445.


[Закрыть] формулирует саму задачу иначе: «из какого быта был исключением изгой?» Изгоями в древней Руси считались князья, лишившиеся права владеть каким-либо уделом в силу того, что их отец умер раньше, чем получил в управление какую-либо область. К. Аксаков, как и Калачов, опирается на судебный устав новгородского князя Всеволода Гаврииловича, описывающий три вида изгойства и завершающийся словами: «…a се четвертое изгойство и себе приложит: аще князь осиротеет». Анализируя понятие «сиротство», Аксаков спрашивает: «Что такое князь, который осиротел?…Княжеский род Рюриковичей. – В. Г.)был связан с общиною, с землею русскою посредством родового преемства. Осиротевший князь изгой не в смысле родовом, но в том смысле, что за прекращение родовых связей терял он (хотя в потомстве) свое общественное, владетельное значение, свои права».

Самое важное, что уже в этой статье К. Аксаков не ограничивается частными выводами о природе изгойства, он опровергает всю теорию родового быта. В этом отношении статья «Родовое или общественное явление был изгой?» может рассматриваться как первый приступ к общей, теоретической статье «О древнем быте славян…». Вывод автора не оставляет сомнений: в те времена, когда существовал изгой, на Руси уже «не было родового быта… был быт общинный, гражданственный», следовательно, изгой нельзя считать явлением родовым, он «является явлением гражданственным, это был человек, исключенный или сам исключивший себя из общины…».

Теория родового быта, сформулированная первоначально немецким историком И.Ф. Эверсом, предполагала, что древние славяне построили свой быт по родовому принципу. Для того чтобы оградить себя от насилия и покушения со стороны других, они избирали себе старшего родоначальника, которому все подчинялись.

Таким образом они обеспечивали себе свободу, право распоряжаться своей собственностью, жить в своей семье и в своем роде. Поскольку же между отдельными родами славян (в том числе и русских) возникали споры и разногласия, а иногда и вражда, славяне принуждены были избирать также общего главу. Однако, по мнению Эверса, взаимная вражда славян заставила их искать себе главу (князя) на стороне и призвать его из варягов. Само государство рассматривалось Эверсом как соединение «многих великих родов» под общей властью патриарха, старейшины рода. Теория родового быта была позднее развита в работах К.Д. Кавелина, С.М. Соловьева. Причем сфера ее применения была первоначально довольно ограничена: она использовалась для характеристики отношений между князьями Рюрикова дома. Между тем принцип родового быта в статье невольно превратился в трудах его сторонников в универсальный жизненный и государственный принцип славян.

Против этого и выступил К. Аксаков в работе «О древнем быте славян, и русских в особенности (По поводу мнений о родовом быте)».

Оставаясь теоретической по своему характеру, статья тем не менее вводит читателя в атмосферу напряженной полемики о насущных исторических вопросах. Суть полемики раскрыл И. Аксаков в письме к М.В. Авдееву 26 июля 1852 г.: «Родовой быт – значит быт, признающий верховную и неограниченную власть родоначальника, такую власть, при которой слабеет даже звание отца семейства и самой семьи; быт общинный или общинно-семейный – быт демократический с мирским управлением, брат опроверг мнения некоторых ученых вралей, что у нас был прежде родовой быт, и доказывает существование быта семейно – общественного. Статья его в ученом мире произвела переполох во мнениях»[169]169
  Русская Старина. 1902. Т. 111. № 9. Сентябрь. С. 270.


[Закрыть]. Если Киреевский в своих поисках национальной самобытности русского народа исходил из идеи торжества разума, рациональности и формального начала государства над верой и нравственными принципами, то К. Аксаков доказывает особенность русского общества наблюдениями над родовым бытом. Соглашаясь с Киреевским[170]170
  Теоретические принципы Киреевского подкреплялись конкретными фактами из русской истории. Отношения между людьми на Западе возникли из отношений рыцаря и сеньора к своим вассалам, из иерархии, основанной на родовом устройстве варварских племен Запада, из родового принципа Римской империи. Напротив, в России, вместо иерархии и строгого подчинения, отношения патриархальные, семейные. В семье, в отличие от рода, установились связи горизонтальные, а не вертикальные, отношения взаимопомощи и любви, а не насилия.


[Закрыть] в том, что русское государство возникло не в результате завоевания, а путем призвания варягов как носителей внешнего начала власти, К. Аксаков доказывал, что призвание не изменило прежнего характера русского быта. Русский народ жил общинами, семьями и родовой быт не развился у русских и у славян вообще до такого значения, как на Западе.

Это значит, что роль личности и индивидуальное начало были приглушены. Вместо индивидуума в русской жизни доминировали община, хор, вместо насилия и принуждения – любовь и согласие. Таким образом, отвлеченный академический спор приобретает современный характер, исторические и философские аргументы воспринимаются как доводы в нравственном споре.

Известно, что М.П. Погодин полностью соглашался с автором и сделал несколько конкретных замечаний. В рецензии, подготовленной для «Москвитянина», но так и не опубликованной, Погодин утверждал: «Система эта (родового быта. – В. Г.), с какой стороны ни подойти к ней, не выдерживает никакой критики. Аксаков с удивительным терпением обошел, кажется, все ея закоулки и не нашел нигде даже легких следов родового быта в самом древнем предисторическом периоде Русской Истории. Везде и всегда видны были семья и община, а не род. Мы заметим только, что напрасно он нападает и на патриархальность: нападение это происходит от того, что под патриархальностью он подозревает родство, род с патриархом, как родоначальником; но патриархальностью мы обыкновенно называем простоту, естественность, искренность, близость к природе отношений, не только семейных, но и общественных: Патриархальность может существовать не только в семье, но и в обществе, и в государстве»[171]171
  Барсуков. Кн. 12. С. 120–121.


[Закрыть]. T. Н. Грановский, которого И. Аксаков пригласил участвовать в «Сборнике», также откликнулся на публикацию статьи о родовом быте. Из его отзыва видно, что он в целом разделяет мнение К. Аксакова. Грановский полагал, что «ошибки Соловьева и Кавелина очевидны, но что, конечно, обломки доисторического родового быта могли встречаться и потом и проч.»[172]172
  Аксаков И.С. Письма к родным. 1849–1856. М., 1995. С. 239.


[Закрыть]. Из этого отзыва все же непонятно, изменил ли Грановский свое раннее суждение о том, что родовой быт уже лежал в основании общины. Особенно он подчеркнул «умеренность тона» (при известной восторженности и нетерпимости К. Аксакова к иному мнению, это для многих читателей, в том числе и знакомых Аксаковых, оказалось неожиданностью. По свидетельству И. Аксакова, это обстоятельство «поразило многих, отчего никто не затрудняется признать ее «чрезвычайно дельною». И.Д. Беляев, также участвовавший в сборнике, похвалил статью и сообщил, что «пишет уже рецензию». В то же время С.М. Соловьев остался недоволен и даже решил самостоятельно, не дожидаясь предполагаемого выхода 2 тома «Сборника», напечатать возражения К. Аксакову. Возможно, именно эти возражения потом появились в 1858 г. в «Русском вестнике» под названием «Исторические письма», написанные в форме обращения к другу. В первом из этих писем Соловьев, говоря об оценке работы немецкого философа А. Риля, касался проблемы рода, семьи, общины[173]173
  Русский Вестник. 1858. T. XIV. № 3–4.


[Закрыть].

По просьбе автора, 16 января 1853 г. большой отзыв прислал И.С. Тургенев. Скорее, это были размышления о возможности родового быта, на основании своих непосредственных наблюдений. Тургенев писал: «Насколько я могу судить в этих вещах, согласен с вами на счет родового быта. Мне всегда казался этот родовой быт – так, как его представляет Соловьев и Кавелин, – чем-то искусственным, систематическим, чем-то напоминавшим мне наши давно – прошедшие гимнастические упражнения на поприще философии. Всякая система – в хорошем и дурном смысле этого слова – не Русская вещь; все резкое, определенное, разграниченное, нам не идет – оттого мы, с одной стороны, не педанты, хотя за то с другой стороны…». Однако, соглашаясь с автором в главном, Тургенев уточнял свою позицию: «…в выводах ваших я согласиться не могу: вы рисуете картину верную и, окончив ее, восклицаете: как это все прекрасно!.. Никак не могу повторить этого восклицания вслед за вами. Я, кажется, уже сказывал вам, что, по моему мнению, трагическая сторона народной жизни – не одного нашего народа – каждого – ускользает от вас; между тем как самые наши песни громко говорят о ней! Мы обращаемся с Западом, как Васька Буслаев с мертвой головой – подбрасываем его ногой – а сами… Вы помните, Васька Буслаев взошел на гору да и сломал себе на прыжке шею. Прочтите, пожалуйста, ответ мертвой головы». Замечания Тургенева не привлекло внимание исследователей. Между тем он очень точно указал на самое слабое место славянофильского анализа. Нельзя сказать, что славянофилы (включая и К. Аксакова) совсем не думали и не писали о трагизме и недостатках народной жизни. Но это никогда не было специальной темой их публицистических выступлений. Сознавая трагизм народной истории, славянофилы не сознавали трагизма повседневности, бытовой жизни. Пожалуй, только И. Аксаков обратил внимание на тяжесть и беспросветность народной жизни в своем письме из Черного Яра по дороге в Астрахань. Но его, собственно, волнует несправедливость сложившихся отношений. Тургенев же говорит о другом. Трагическая сторона народной жизни, постоянно ускользающая от взоров славянофилов, заключалась, возможно, в отгороженности народов, в привязанности к своему в ущерб общечеловеческому. Не случайно же Тургенев напоминает о неприятии Запада, сравнивая его с «мертвой головой», к которой так неуважительно отнесся Васька Буслаев. Согласно легенде, «мертвая голова» предсказала Василию скорую гибель. Неуважение одного народа к другому – разве это не трагедия, причем не частная, а историческая? Если пренебречь этими соображениями, совершенно непонятно замечание Тургенева о трагичности жизни любого народа, которую не замечает его собеседник.

Статью К. Аксакова критиковала и цензура. Разумеется, по другим соображениям. Ей не понравилось указание на демократический характер древней народной жизни. Министр народного просвещения П. А. Ширинский-Шихматов написал подробный разбор статьи, отметив, что она «заслуживает внимания цензуры, как по новости взгляда на предмет, давно уже обсуженный, так и по распространившемуся демократическому направлению общественного мнения в иностранных государствах, от которого мы должны ограждать себя всеми возможными мерами. По моему убеждению, демократическое начало было вообще чуждо древнему Русскому быту, и общинное устройство в Новгороде и Пскове, без сомнения, приписать должно разным торговым сношениям их с немцами; сношениям, которые впоследствии образовали ганзейский союз. Приводимые К. Аксаковым примеры событий в других княжествах, ничего более не доказывают, как, с одной стороны, временное ослабление монархической власти от разделения России на уделы, а с другой, – своевольство подданных, которые, пользуясь междоусобиями, отказывались иногда повиноваться своему князю, поддерживавшему по большей части такое призвание силою оружия. В обыкновенном порядке вещей, решение веча или народного собрания, без согласия князя, также мало значило, как приговор крестьян, без воли помещика на сходке, на которую указывает К. Аксаков»[174]174
  Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 12. С. 118.


[Закрыть].

Получив донесение Ширинского-Шихматова о подозрительном издании, высшая цензура немедленно затребовала «Сборник» к себе. Председатель Негласного Комитета генерал-адъютант Н.Н. Анненков 4 июня 1852 года сообщал министру народного просвещения о статье К. Аксакова: «Комитет 2 апреля 1848 года остановился сперва на форме сей статьи, и с одной стороны, отдавая всю справедливость ученым исследованиям автора, а с другой, не имея отнюдь повода, не позволяя себе даже и мысли предполагать, в таком возобновлении в памяти исконного устройства Руси, какую-нибудь предосудительную цель, – заметил однако, что подобное рассуждение, приличное, в том или ином виде, среди трудов ученых и археологических: к которым правительство само у нас вызывает открытием всех способов и поощрениями, ни в каком случае не должно было найти себе место в Сборнике литературном, назначенном для легкого чтения и обращающемся в массе всей публики; так как в составе сей последней всегда есть люди легкомысленные, поверхностные, или недоброжелательные, готовые истолковать все им предлагаемое, при малейшем призраке двусмысленности, в дурную сторону. Переходя от сего к сущности вопроса, разобранного Аксаковым, Комитет находил, что открытие исторической истины тогда только получает практическую свою пользу и перестает быть одною суетною игрою ума, когда, вместе с этою истиною, открываются и ее последствия <…> но если неоспоримо, что до Татарского периода в устройстве Славянских общин господствовали некоторые начала народного правления. И, например, в уделах нередко народ призывал князей к себе на княжение и даже изгонял их: следовательно изыскания автора в семь отношении не отклоняются от исторической истины: то неоспоримо, однако же, и то, что по свержении Монгольского ига, указавшего горьким опытом, каких последствий ожидать должно от своевольства, и безначалия, в жизни Русского Народа постепенно возникало совсем другое начало, именно начало единовластия и неограниченного самодержавия, утвержденное потом могучею рукою Петра Великого, на началах Европейской государственной жизни. Следственно, Аксакову надлежало указать, с тем же неоспоримым его талантом, и все помянутые перевороты, приведшие нас к нынешнему порядку вещей – единственной основе покоя и благоденствия России. Но он не дорисовал своей картины и остановись на одних явлениях, показывающих, в глубокой древности существование между нашими предками демократических начал, тем самым дал повод к тому виду двусмысленности, о котором выше упомянуто… Без объяснения перехода обновленной России к другим понятиям и к другим формам, статья Аксакова, по мнению Комитета, не следовала быть допущена к напечатанию не только в литературном сборнике, но даже в издании специально посвященном ученой цели»[175]175
  Барсуков Н.П. Кн. 12. С. 118–119.


[Закрыть].

И все же, почему следовало подчеркнуть и объяснить изменение быта? К. Аксаков подчеркивал, что древние русские начала предполагают развитие и поддержку земского управления, т. е. фактически местного самоуправления. Авторы книг, на которых ссылается в своей статье К. Аксаков, А. Тюрин и В. Шульгин, связывали семейное начало с общественной жизнью и гражданским обществом.

Спустя десять лет о статье Аксакова отозвался Н.И. Костомаров. Он выделил главную мысль Аксакова – учение о семейном быте славянских народов, отличающемся от родового быта народов Западной Европы. Начало семейное, общинное и вечевое, по мнению Костомарова, тесно связаны между собой. Поэтому он соглашался с тем, что семейное начало, семейный быт определили и политическое бытие народа, отделявшего себя от власти и сосредоточенного на своей внутренней жизни.

Во второй том «Московского Сборника» включена была статья К. Аксакова «О богатырях времен великого князя Владимира по Русским песням». В ней он также коснулся проблемы родового начала. Эта статья, построенная на пересказе сюжетов былин, неожиданно для автора вызывала резкие возражения цензуры. Так, цензура отметила стремление автора противопоставить старый и новый быт, показать равенство сословий и отсутствие «права породы». Самые поступки героев былин названы «противозаконными», причем автор упрекается в том, что «выставил их (т. е. действия былинных героев. – В. Г.) как бы напоказ», забывая о том, что они «совершаются не в язычестве, но в христианстве равноапостольного князя».

Для К.С. Аксакова киевские богатыри – полное олицетворение свободы. Вся жизнь богатыря посвящена подвигам. «Добро, – писал К. Аксаков, – свободно выходит из глубины богатырского духа».

Цензор усердно опровергает воззрения К. Аксакова, в особенности потому, что они противоречат современному укладу и вызывают ненужные вопросы. Всякое упоминание о самостоятельности народа, об общине и общинном укладе раздражает цензора и влечет за собой выговор и цензурную купюру или правку.

Комментируя рассуждения К. Аксакова о семейном быте в другой статье того же «Сборника» – «Замечания» на статью Шеппинга «Купало и Коляда», цензор утверждал: «Противно праву собственности положение Аксакова, что лес, поле и река принадлежат всем; там семья исчезает»[176]176
  Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 12. С. 137–139.


[Закрыть].

И в статье о богатырях, и в «замечаниях» об исследовании Шеппинга заметно, как К. Аксаков теоретические вопросы приближает к жизни, рассматривает со стороны практической. История приобретает подчас черты физиологии, точнее, физиологического очерка.

Авторы «Сборника» как бы приглашают нас в путешествие. Но это очень странное, во всяком случае необычное, путешествие. История и быт России и русского народа рассматриваются сначала через призму теории, потом эта теория поверяется реальными фактами быта исторической и современной России, после чего читатель вправе сделать выводы. Это выводы, уточняющие, а иногда и изменяющие «классическую» теорию славянофилов. Это касается и отношения к старине, и понимания народа.

Сам И. Аксаков, редактор «Московского Сборника», не считал себя теоретиком, не предполагали в нем «ученых» наклонностей ни его друзья, ни члены семьи, увлеченные блестящими построениями К.С. Аксакова. Однако же именно И. Аксакову довелось в 1860-е годы, после смерти друзей и старшего брата, развивать славянофильскую теорию. Но уже в пятидесятые годы, в период издания «Московского сборника», складываются его воззрения теоретические. Он раздумывает над теми же вопросами, что и Константин Сергеевич, но приходит к другим выводам. Он не находит в себе удивления перед «Домостроем» Сильвестра, не пытается найти исторические объяснения и оправдания его позиции. Опираться на «Домострой» в реальности середины девятнадцатого века, считает он, значит, опираться на непросвещение, на неуважение к личности, господствовавшее в шестнадцатом веке. И. Аксаков писал родным 21 февраля 1849 г., после чтения «Домостроя»: «…Как могло родиться такое произведение: так многое в нем противно свойству русского человека! Я терпеть не могу правил в самой жизни и вообще не люблю обычая, как скоро уже он замерз, как скоро он покушается сделаться правилом и властвовать над жизнью. На этом основании я не люблю и монашеских уставов, где формулировано аскетическое стремление. – Если б у меня был наставником Сильвестр и докучал мне своими нравоучениями, то я, и не будучи Иоанном Грозным, прогнал бы его от себя за тридевять земель! – Впрочем, нельзя не сознаться, что образ жизни и поведения, предписываемый этим попом, совершенно напоминает теперешний купеческий образ жизни и обхождения, особенно там, где цивилизация незаметна… “Всё для гостей, всё для показу” – главная тема Сильвестра и наших купцов. <…> Но что удивительно: это экономия, расчетливость, аккуратность в хозяйстве – более, чем немецкая, и с которой жизнь – просто каторга: все записывать, все взвешивать, постоянно остерегаться, чтобы люди не обокрали. Кстати: тут нечто годится и для Константина. Так как слово старины имеет для него более авторитета, нежели современное слово, то да внемлет он совету ХVI-го века: “а сморкнути или плюнути – отворотясь, да потерти ногою: так всякому человеку пригоже!” или: “носа не копать перстом, не кашлять и проч.; ежели нужно, отошед на сторону – устроиться!” Что за деликатность, за галантерейность выражения!»

Не прибегая к научной терминологии, И. Аксаков тем не менее очень точно и ясно высказал свое отношение к проблеме противопоставления родового или семейного быта. Не оспаривая построений К. Аксакова, которые он в целом разделял, И. Аксаков все же вносит коррективы. Не обычай должен властвовать над жизнью, а, напротив, жизнь должна управлять обычаем. Семья превосходит род именно по своей мобильности, изменчивости, умению приноровиться к личности. Система Сильвестра, как всякая система жизни вообще, противна русскому человеку. Неуважение личности – это уже по существу неуважение к просвещению. Поскольку же без просвещения нет движения вперед, нет истории, Сильвестр оказывается вне просвещения, вне истории. Ибо истории соответствует только то, что согласно с христианскими критериями и ценностями.

Так, казалось бы, частный научный вопрос, любопытный для одних историков, – основана ли русская история на быте родовом или семейно-общинном, становится для ранних славянофилов принципиальным вопросом о критериях исторического просвещения и исторической нравственности. Ценности истории, также как ценности просвещения, прежде всего христианские и нравственные. Различие между родом и семьей привело к различию православия и католичества. В конечном счете это уже вопрос о различии между русской и европейской цивилизацией.

Еще один аспект проблемы – отношение к крепостному праву. Исходя из своих представлений о роде и семье, славянофилы отстаивали принцип «общинного быта» крестьян, хотя и понимали, что он противоречит интересам хозяйственным и экономическим. Безусловно отрицая крепостное право, славянофилы расходились в понимании того, как же избавиться от этого зла. В том же, что это зло, они были единодушны.

Заглядывая в народную память, Хомяков то и дело находил в ней что-то новое, то, что отличало, по его мнению, русский народ от европейских. Так, народу неизвестно было право собственности. Это предположение могло бы остаться любопытным для историков права и лингвистов. Однако Хомяков на его основе выстраивает вслед за Ю. Самариным теорию двойного права. В одном из писем он благодарит Самарина за то, что тот сформулировал теорию двойного права: права крестьян пользоваться землей и права помещиков владеть ею. Мы помним, что Хомяков сомневался в возможности признать крепостное право законным, ибо видел в нем нарушение всех законных прав. Он признавал, что крестьяне убеждены «в своих правах на некоторую часть земли тех дач, на которых они живут. Уничтожение этих крестьянских прав на землю будет в глазах крестьян похищением со стороны помещиков и изменой со стороны правительства». Ю. Самарин, трезво оценивая отношения крестьян и помещиков, предлагал постепенно освободить крестьян от личной зависимости, а землю прикрепить к крестьянам, превратить ее фактически в общинную собственность. Смысл такого прикрепления – неотчуждаемость земли от общины. Землю нельзя продать, изъять, но можно передать другому владельцу. Как и в древние времена, земля останется общей, но пустовать не будет, ее обязательно обработают[177]177
  Самарин Ю.Ф. Собр. соч. Т. 2. М., 1878. С. 153, 154.


[Закрыть]. И. Киреевский предлагал считать землю общинной собственностью, прикрепить землю к крестьянину, считал, что в древней Руси понятие собственности отсутствовало, земля принадлежала общине, а помещик, вотчинник получил лишь право пользоваться доходами от нее. К.С. Аксаков в статье «О состоянии крестьян в древней России» скептически относится к принципу двойного права. Он считает: «Как скоро подымется решительный вопрос: “Чья земля?” – крестьянин скажет: моя, – и будет прав, по крайней мере, более, чем помещик».

Природу и происхождение крепостного права исследовал князь В.А. Черкасский. Специально для 1-го тома славянофильского «Московского сборника» 1852 г. он писал статью «Юрьев день. О подвижности народонаселения в древней Руси». Поскольку до момента сдачи 1-го тома «Сборника» в цензуру статья не была окончена, редактор (И. Аксаков) решил поместить ее во 2-м томе, сданном в цензуру 30 июля 1852 г. Однако статья была запрещена и опубликована уже после смерти автора в «Русском архиве». Сравнивая рукопись, вошедшую в состав 2-го тома «Сборника», с текстом публикации в «Русском архиве», можно отметить существенные пробелы. Не полностью восстановлены цензурные купюры и в книге О. Трубецкой, жены Черкасского[178]178
  См.: Черкасский В.А. Юрьев день. О подвижности народонаселения в древней Руси // Русский архив. 1882. Кн. 1. Вып. 1. С. 5–32; Трубецкая О. Материалы для биографии князя В. А. Черкасского. Т. 1. Ч. 1–2. М., 1901–1904; Московский сборник на 1852 год. Том 2. // ЦИАМ.Ф. 31. Оп. 4. Ед. хр. 426. Лл.180–214 об. Далее в ссылках на этот документ приводятся только номера листов. Включая эту статью в «Сборник», Аксаков проявил смелость. Дело в том, что сразу же после защиты диссертации министр внутренних дел Д.Г. Бибиков запретил Черкасскому печатать ее и, по воспоминаниям Е.И. Раевской, «вообще запретили ему писать что бы то ни было» (Раевская Е.И. Воспоминания // Русский Архив. 1896. Кн. 2. Вып. 2. С. 222. Примеч. 2).


[Закрыть]. Посвященная актуальной политической проблеме, статья Черкасского вместе с тем показывает ее как проблему историческую, ведь, как мы знаем, закрепощение происходило последовательно и постепенно. Она стоит в одном ряду со статьями К. Аксакова о родовом быте, И. Беляева о дворянских детях, помещенными в 1-м томе «Московского сборника». Публикация «Юрьева дня» в «Русском архиве» сопровождалась предисловием П.И. Бартенева, писавшего, что анализ и выводы Черкасского для русской исторической науки «до сих пор сохраняют великую цену, благодаря зоркости наблюдения и трезвости сделанных им выводов».