Текст книги "А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах"

Задания для… сельского хозяйства

По документам Атомного проекта СССР становится понятным, почему в сельском хозяйстве у нас дела всегда шли плохо. Просто специалисты занимались не выращиванием овса или свиней, а производством… взрывателей и корпусов фугасных бомб.

Доказательства? Пожалуйста!

22-го и 23 мая 1946 года Ю. Б. Харитон разрабатывает два технических задания. Одно на высотный взрыватель для фугасных авиабомб:

«1. Взрыватель должен обеспечивать взрыв при достижении сброшенной с самолета авиабомбой заданной высоты в пределах от 300 до 600 метров.

Конструкция должна допускать установку взрывателя на любое значение высоты разрыва в указанном интервале…

4. Взрыватель должен быть зашифрован так, чтобы исключалась возможность приведения его в действие посторонним источником радиоволн.

5. Габариты взрывателя должны обеспечивать возможность размещения его в полусфере с радиусом 60 см…

7. Взрыватель должен проектироваться к бомбе с габаритами: диаметр – 1,3 м, длина корпуса – 3 м, длина оперения – 1 м…»

Второе задание уже на корпус самой авиабомбы:

«1. Корпус авиабомбы должен быть приспособлен для крепления внутри его заряда, заключенного в прочную металлическую оболочку. Вес заряда с оболочкой 2 тонны, диаметр заряда в оболочке 1,3 метра. Крепление должно быть непостоянным, т. е. на болтах или замках, а не на сварке…

3. Бомба должна быть предназначена для подъема на тяжелом бомбардировщике…

6. В боковой стенке корпуса ФАБ против центра заряда должно открываться и герметически закрываться круговое отверстие диаметром 120 мм…»

Уже на следующий день два директора секретных НИИ-504 и КБ-47 получили распоряжения на создание взрывателя и корпуса, подвески и стабилизатора фугасной авиабомбы. Текст идентичен:

«Предлагаю вам немедленно приступить к выполнению прилагаемого технического задания… Все вопросы, возникающие в процессе работ, разрешать с тов. Харитоном Ю. Б.

Устанавливаю срок для выполнения указанной работы с 25 мая по 1 октября 1946 г.

Состав людей, выделенных для этой работы, график работы и ваши мероприятия предоставить мне на утверждение в трехдневный срок».

Самое любопытное – это подпись под распоряжением: «Министр сельхозмашиностроения Б. Ванников».

Что греха таить, такое «сельское хозяйство» развивалось стремительно, все распоряжения «министра» выполнялись в первую очередь и точно в срок – исполнители прекрасно понимали, кто стоит за подобного рода приказами. Их невыполнение приравнивалось к измене Родине и вредительству.

Два варианта атомной бомбы

Летом 1946 года два руководителя КБ-11 – П. М. Зернов и Ю. Б. Харитон – уже точно знали, какими будут атомные бомбы, которые еще предстояло создавать их коллективу:

«1. Атомная бомба разрабатывается в двух вариантах.

В варианте I рабочим веществом является плутоний.

В варианте II – уран-235…

5. Бомба изготовляется в виде ФАБ с весом не более 5 т, длиной не более 5 м и диаметром не более 1,5 м…

7. В случае отказа аппаратуры, обеспечивающей срабатывание высотного взрывателя, конструкция должна самоликвидироваться при соприкосновении с грунтом…»

Первая атомная бомба была испытана через три года – 29 августа 1949-го. Любопытно, что те параметры, которые обозначили Зернов и Харитон еще в 46-м, в основном были выдержаны. А ведь не было в стране ни грамма плутония, ни грамма урана-235 – атомную взрывчатку еще предстояло наработать на реакторах, проектов которых пока не существовало. Путь к бомбе только начинался, но конечная цель была видна отчетливо. Безусловно, это помогло достичь ее столь быстро…

Ребус для шпионов

Страх так сильно властвовал над всеми участниками Атомного проекта, что сейчас, спустя полвека, происходящее кажется невероятным, наивным и даже немного смешным.

Однако при знакомстве с документами Атомного проекта уже вскоре понимаешь: в орбиту секретности были втянуты не только ученые и специалисты, но и высшие руководители страны. Им тоже, как и всем остальным, запрещалось использовать некоторые слова и понятия, будто их и в природе не существовало. Лишь одному человеку – И. В. Сталину – можно было писать все, а от остальных – даже от самого Берии – требовалось неукоснительное соблюдение инструкций по секретности. А потому историкам, готовящим к публикации документы Атомного проекта, подчас приходится нелегко: как восполнить пропуски в тексте, если, к примеру, тот же Берия не вписал от руки нужные слова?!

Председатель Специального комитета при Совете министров СССР Л. П. Берия 19 августа 1949 года под грифом «Строго секретно (Особая папка)» рассылает протокол заседания № 84. В верхнем углу документа Берия пишет: «Опросом. Членам Специального Комитета. Л. Б.». Те, кто получил эту страничку, должны написать короткое «За». Вскоре это делают Маленков, Курчатов, Первухин, Махнев. Таким образом, всего пять человек имеют представление о протоколе № 84.

Предположим самое невероятное: этот документ попадает в руки шпиона. У него радостно застучит сердце – ведь все секретные грифы стоят на бумаге. Значит, документ особой важности – истинная находка для разведчика! Что же он прочитает?

«1. О перевозке __________ из __________ и ______________

(„Груз № 1“)

В дополнение к решению Специального комитета от 4 августа 1949 г. (протокол № 83) возложить на т. Завенягина руководство доставкой ________ из ___________ и _____________ из Конструкторского бюро № ___ на учебный полигон № ___.

Поручить т. Завенягину сопровождать „Груз № 1“ от КБ № ___ до Учебного полигона № ___, а также обеспечить на Учебном полигоне № 2 надежное хранение ___________ и ____________ во время подготовки к _____________.

11. О командировании т. _________ на Учебный полигон № ___.

Командировать т. __________ на Учебный полигон № ___ для _____________.

111. О мероприятиях по охране и режиму на __________ № ___ в период подготовки и проведения ___________.

Принять представленные тт. Абакумовым, Ванниковым, Первухиным, Яковлевым, Селивановским, Сазыкиным, Мешиком, Писаревым и Свердловым мероприятия по охране и режиму на ___________________ в период подготовки и проведения _________ согласно Приложению…»

В этом ребусе есть одна разгадка. Л. П. Берия пропустил в одном месте цифру «2», видно, и сам уже устал от тотальной секретности.

А теперь воспроизведем этот же документ, посвященный доставке первого ядерного заряда на Семипалатинский полигон, в том виде, как он был представлен Сталину. Все документы, выходящие из Специального комитета, тот просматривал. А те, что связаны с первыми испытаниями ядерного оружия, Сталин читал особенно внимательно.

До испытания первой атомной бомбы остается десять дней…

Сталин получает протокол № 84 заседания Специального комитета при Совете министров СССР, подписанного Берией. От руки вписаны все необходимые слова, чтобы Сталин понял, о чем идет речь.

«I. О перевозке заряда из плутония и нейтронных взрывателей

(„Груз № 1“)

В дополнение к решению Специального комитета от 4 августа 1949 г. (протокол № 83) возложить на т. Завенягина руководство доставкой заряда из плутония и нейтронных взрывателей из Конструкторского бюро № 11 на Учебный полигон № 2.

Поручить т. Завенягину сопровождать „Груз № 1“ от КБ № 11 до Учебного полигона № 2, а также обеспечить на Учебном полигоне № 2 надежное хранение заряда из плутония и нейтронных взрывателей во время подготовки к испытанию.

II. О командировании т. Курчатова на Учебный полигон № 2

Командировать т. Курчатова на Учебный полигон № 2 для научного руководства испытанием.

III. О мероприятиях по охране и режиму на Учебном полигоне № 2 в период подготовки и проведения испытания

Принять представленные тт. Абакумовым, Ванниковым, Первухиным, Яковлевым, Селивановским, Сазыкиным, Мешиком, Писаревым и Свердловым мероприятия по охране и режиму на Учебном полигоне № 2 в период подготовки и проведения испытания согласно Приложению…»

Можно по-разному относиться к секретности Атомного проекта, но, как ни странно, она помогла сохранить в тайне не только работу над первой атомной бомбой и ее испытаниями, но и над всем проектом еще долгие годы.

Столь жесткие требования по секретности, без сомнения, были вызваны… успехами наших разведчиков! Они проникли в святая святых Манхэттенского проекта, добыли там тысячи страниц секретных материалов и предоставили их в распоряжение наших ученых. Вполне естественно, что опыт проникновения в ядерные центры США позволил обеспечить более надежную защиту собственных секретов, и именно поэтому американские разведывательные службы так и не смогли внедрить к нам свои «уши» и «глаза». А потому до самой «перестройки» они оставались в неведении о реальном положении дел в нашей атомной промышленности.

С тех пор, пожалуй, все сотрудники разведывательных ведомств США, занимающиеся атомной тематикой, побывали в России, познакомились со многими атомными центрами и предприятиями. Сегодня они удивляются только одному – нашей открытости…

«Рассекретьте космические лучи!»

В последний день 1946 года академик А. И. Алиханов пишет подробный доклад о космических лучах. Точнее, это научно-популярная статья, в которой рассказывается о том, какое значение имеют исследования космических лучей для современной физики. В частности, ученый замечает:

«Огромный интерес, проявляемый физиками к проблеме космических лучей, связан с тем, что в потоке космических лучей мы встречаемся с частицами огромных энергий, измеряемых миллиардами и сотнями миллиардов вольт.

Столкновения космических частиц (мезотронов, протонов, электронов и т. д.) с ядрами атомов вещества позволяют изучить свойства элементарных частиц материи, и в частности протонов и нейтронов, из которых построены ядра.

Поэтому в современной физике исследование космических лучей занимает одно из центральных мест».

И далее академик Алиханов подробно рассказывает, как вместе с А. И. Алиханяном они проводили исследования на горе Алагез (здесь в 1945 году появилась первая в СССР станция), на Эльбрусе и Памире.

В конце своей записки ученый вспоминает о том, что до войны в метро «Кировская» также была станция, где изучалось проникновение космических лучей в глубь земли. Далее академик высказывает сомнение, что в лабораториях удастся воспроизвести такие же потоки, что идут из Вселенной, хотя работа на циклотронах и бетатронах, безусловно, необходима для физиков, занимающихся ядром.

К своей записке Алиханов прикладывает короткое приложение – текст его умещается всего на одной странице. Это перечень первоочередных дел, которые необходимо осуществить, чтобы станция на Алагезе работала эффективней. Тут и просьба об изготовлении двух новых магнитов, и выделение средств связи, и прокладка дороги, и расширение на 10–20 единиц штата станции, и повышение им зарплаты.

Именно поперек этой страницы и появляется размашистое: «Согласен». И подпись: «И. Сталин».

Академик Алиханов писал свою записку, то есть популярный обзор о космических лучах, для одного человека. И он знал, для кого именно:

«Уважаемый Иосиф Виссарионович!

Лаврентий Павлович Берия сообщил мне, что вас интересуют вопросы о том:

какую роль играет в современной физике исследование космических лучей;

что в этой области науки было сделано нами;

в каких направлениях следует развивать эти работы и, наконец, какими мероприятиями можно этой работе помочь.

На первые три вопроса ответы заключены в прилагаемой записке; что касается ответа на последний, он дан в отдельном приложении.

Ответ на последний вопрос является неполным, так как содержит в себе главным образом только те мероприятия, которые мы в состоянии освоить в этом году.

Записка Алиханова свидетельствует о том, что Сталин пытается разобраться во всех тонкостях физики, связанных с созданием атомного оружия. Казалось бы, какое отношение имеют космические лучи к этой проблеме?! И именно свидетельство академика Алиханова становится той последней каплей, которая убеждает Сталина, что и в этом направлении следует резко расширять исследования.

Впрочем, Сталин думает совсем о другом. Он пытается понять, насколько важным и нужным было принятое решение, которое он подписал весной. Он хочет решить прежде всего для себя: следует ли рассекречивать работы в этой области?

4 марта 1946 года появляется специальное постановление СНК СССР «О мерах развития исследований космических лучей». На нем, как обычно, появляются типичные для Атомного проекта буквы: «сс/оп», то есть «Совершенно секретно. Особая папка». Но именно это вскоре вызовет протест ученых…

Однако сначала несколько слов о постановлении. Пожалуй, в истории это был единственный случай, когда космическим лучам уделялось такое повышенное внимание.

«В связи с тем, что широкое развитие всесторонних исследований космических лучей имеет исключительно важное значение для дальнейших открытий в области использования внутриядерной энергии, Совет народных комиссаров Союза ССР постановляет:

1. Одобрить в качестве ближайших задач следующую программу научно-исследовательских работ в области космического излучения, предложенную Академией наук СССР (академиками Вавиловым, Алихановым и чл. – кор. Скобельцыным)…»

И далее в постановлении подробно расписывалось все, что необходимо сделать в ближайшее время. Как всегда, сроки ставились конкретно. К примеру:

«4. Обязать Академию наук СССР (т. Вавилова):

а) организовать в 1946 г. Памирскую и Эльбрусскую высокогорные постоянно действующие станции по изучению космических лучей;

б) организовать в 1946 г. постоянно действующую подземную лабораторию по изучению космических лучей на станции „Кировская“ Московского метрополитена.

Обязать НКПС (т. Ковалева) предоставить Академии наук СССР соответствующее помещение в метрополитене.

5. Обязать Академию наук СССР (тт. Вавилова и Алиханова) и Академию наук Армянской ССР (т. Амбарцумяна) организовать в 1946 г. на горе Алагез в составе Физического института Академии наук Армянской ССР постоянно действующую высокогорную станцию по изучению космических лучей…»

Конечно же, в полной мере в том же 1946 году выполнить это постановление не удалось. Однако именно оно лежит в основе бурного развития этой области физики, в которой наши ученые вскоре начинают занимать лидирующее положение. Но чтобы это случилось, требовалось снять секретность.

Об этом вскользь, но весьма убедительно говорит в своей записке академик Алиханов:

«Очень существенным для успешного развития этой области науки – науки о частицах сверхбольших энергий – является живой непосредственный контакт с учеными за границей.

Это особенно важно для нас потому, что над этими вопросами у нас работает очень небольшая группа физиков, не могущая, конечно, охватить эту область науки во всей ее глубине и ширине.

Оставаясь замкнутой в себе, она подвергается опасности, не замечая того, уйти в детали и оказаться позади других стран, в особенности Америки, где необычайно интенсивно разрабатывается эта область науки».

Безусловно, Сталин учел мнение академика Алиханова, но решающую роль сыграла все-таки записка президента АН СССР академика С. И. Вавилова, который дал анализ степени секретности работ по атомному ядру, радиоактивности и космическим лучам. В частности, президент АН СССР отметил:

«Отсутствие научных публикаций грозит лишить нас приоритета и научного авторитета в очень важном разделе науки. Кроме того, вовлечение широкого круга молодежи и популяризация сведений о ядре и космических лучах также весьма ограничивается полной секретностью.

В Америке, Англии, Франции во время войны и по сегодняшний день практикуется частичное засекречивание научных результатов. Большое число исследований по ядру и космическим лучам публиковалось в основных научных журналах и происходили открытые научные конференции. Несомненно вместе с тем, что особо важные практические результаты хранились и хранятся в тайне…

Полная секретность грозит принести большой ущерб объему и качеству науки о ядре и космическим лучам».

Сталин без особого энтузиазма отнесся к просьбе ученых, однако некоторое послабление было сделано. Правда, возникла та самая цензура, которая будет преследовать нашу науку десятки лет. Но тем не менее в открытой печати появились некоторые материалы, связанные с ядерной физикой. Профессор Л. Д. Ландау пишет популярную статью об атомной энергии, и она рассылается в средства массовой информации. Появляется и несколько переводных работ. Но тем не менее через два года – в 1948 году – появляется новое секретное постановление СМ СССР «Об утверждении перечня главнейших сведений, составляющих государственную тайну, и инструкции по обеспечению сохранения государственной тайны в учреждениях и предприятиях СССР», и в нем космические лучи вновь попадают в разряд секретных работ. Академик С. И. Вавилов вынужден обращаться к высшему руководству страны с просьбой «снять эти ограничения». С ним соглашаются, но весьма неохотно.

Еще в 1965 году мне пришлось визировать интервью с академиком В. Л. Гинзбургом не только у него самого, но и в «Главатоме» – комитете, который выполнял цензурные функции при министерстве среднего машиностроения, в недрах которого продолжало биться сердце Атомного проекта.

Отдайте Келдыша!

30 апреля 1946 года Институт химической физики АН СССР во главе с Н. Н. Семеновым включается в Атомный проект. То, чего добивался Николай Николаевич, осуществляется: он убежден, что только его институт способен решить ядерную проблему в СССР. Полной информации у него нет, академик Семенов не подозревает, что он лишь одно звено в той цепи, которую уже создали Берия и Сталин…

В постановлении СМ СССР № 973–40сс «О мерах помощи Институту химической физики Академии наук СССР» много внимания уделено капитальному строительству, новым техническим корпусам, которые предстоит построить, обеспечению приборами и оборудованием, а также выделению пяти штук карточек литера «А» с сухим пайком, 20 штук карточек литера «Б» с сухим пайком и ежеквартально промтоварных лимитов по 750 и 500 рублей. Институту разрешался также безлимитный расход бензина на одну автомашину.

Казалось бы, академику Семенову надо было только радоваться: теперь он может активно включиться а атомную проблему. Но ученый почувствовал, что в эпицентре все-таки не его институт… Дело в том, что самая принципиальная его просьба не была удовлетворена: о профессорах Келдыше и Седове в Постановлении не было сказано ни слова!

Академик Семенов сразу же обращается к Берии:

«…в постановлении Совета министров от 30 апреля нет указания о переводе в наш институт из ЦАГИ члена-корреспондента Академии наук проф. Келдыша и проф. Седова. Это обстоятельство ставит меня в крайне тяжелое положение, т. к. именно Келдыш должен был обеспечить наиболее ответственное из заданий Лаборатории № 2, связанное с решением ряда задач, необходимых для конструирования основного объекта…»

В данном письме чрезвычайно любопытна оценка, данная академиком Семеновым Мстиславу Всеволодовичу Келдышу.

Когда идет речь об этом выдающемся ученом ХХ века, то чаще всего ссылаются на вклад М. В. Келдыша в решение космических проблем – позже его назовут теоретиком космонавтики, упоминают об авиации и почти никогда – об Атомном проекте. А это неверно! Уже в 1946 году в письме Берии Н. Н. Семенов дает такую оценку Келдышу:

«Обращаю ваше внимание на следующие обстоятельства:

1. По отзывам всех руководящих математиков нашей страны, профессор Келдыш является самым талантливым математиком молодого поколения (ему 34 года), к тому же имеющим опыт технических расчетов…

Наша математика является самой сильной в мире. Эту силу мы должны использовать – это наш козырь. Проф. Келдыш – сильнейший математик, находящийся в самом творческом возрасте и активно желающий сосредоточить все свои силы на новой проблеме. Мне кажется, что этому его желанию препятствовать нельзя. Я придаю огромное значение привлечению его к новой проблеме. Как только он овладеет новой областью, создастся возможность втягивания в проблему всех основных математических сил…»

Берия отвечает за «атомную проблему»: казалось бы, он должен немедленно откликнуться на предложение Семенова и перевести Келдыша в его институт. Но Берия отвечает и за развитие авиации, а министр авиационной промышленности М. В. Хруничев не соглашается «отдать» Келдыша.

Б. Л. Ванников информирует Берия:

«Тов. Хруничев соглашается на работу тт. Келдыша и Седова в лаборатории академика Семенова лишь по совместительству, т. е. по три дня в неделю, с тем чтобы три дня они работали в ЦАГИ.

Тов. Семенов настаивает на том, чтобы профессор Келдыш и профессор Седов, как необходимые условия для возможности работы Специального сектора Института химической физики, работали в этой лаборатории пять дней и лишь один день в ЦАГИ.

Считаю возможным ограничиться тем, чтобы тт. Келдыш и Седов работали у академика Семенова четыре дня в неделю и в ЦАГИ – два дня в неделю, что и прошу утвердить».

В этой истории любопытен сам факт борьбы за математиков. И ученому, и министру ясно, что без них нельзя решать проблемы, связанные с новой техникой.

А сегодня мы только и слышим громкие слова о «высоких технологиях», но почему-то никто из оракулов не вспоминает о математиках. Впрочем, они упоминаются лишь в связи с «утечкой мозгов» на Запад, где наших математиков ценят несравненно выше, чем на родине.

Резолюция Берии тоже весьма поучительна: «Тов. Ванникову и тов. Хруничеву. Прошу дать совместные предложения». Берия требовал, чтобы его подчиненные умели находить общие решения, а не перекладывать свои заботы на начальство.

А М. В. Келдыш выбрал свой собственный путь в науке: у него хватило сил и на авиацию, и на ракетную технику, и на создание атомной бомбы. Вскоре он возглавил институт, который будет заниматься самыми сложными и актуальными проблемами науки и новой техники. Ныне Институт прикладной математики РАН носит имя М. В. Келдыша.