Текст книги "А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах"

«Великий перелом»

Историки привыкли считать, что «великий перелом» в судьбе Атомного проекта СССР наступил в августе 1945 года, сразу после взрывов в Хиросиме и Нагасаки. Мол, именно тогда во главе проекта встал Берия, и все силы государства были брошены на создание атомной бомбы.

Однако это не совсем так. Безусловно, взрывы в Японии способствовали тому, что главным для Сталина стало именно создание ядерного оружия. Однако «великий перелом» в проекте случился раньше – в конце 1944 года. Государственный комитет обороны принял 3 декабря постановление № 7069сс «О неотложных мерах по обеспечению развертывания работ, проводимых Лабораторией № 2 Академии наук СССР».

В этом документе речь шла о качественно новом отношении к атомной проблеме. Готовил его в основном Берия, который после изучения всех сторон Атомного проекта пришел к нерадостному выводу, что дела обстоят из рук вон плохо. Молотов как руководитель проекта со своими обязанностями не справился. Это стало ясно как ему самому, так и Сталину.

В постановлении предусматривались неотложные меры по резкому усилению работ, проводимых Лабораторией № 2. Тут и строительные дела, и концентрация сил ученых, и обеспечение зданиями и сооружениями, и выделение материалов, и личная ответственность народных комиссаров, которые должны безотлагательно выполнять требования и запросы Лаборатории № 2.

Символичен последний пункт этого постановления:

«10. Возложить на т. Берия Л. П. наблюдение за развитием работ по урану».

Официально Берия возглавит Атомный проект СССР через девять месяцев – в августе 45-го, но тем не менее можно считать, что после выхода постановления № 7069сс именно он нес перед Сталиным ответственность за все, что связано с атомной бомбой.

«Не отключать!»

Одно из первых дел, которым пришлось заняться Берии, – это снабжение Лаборатории № 2 электроэнергией.

«Веерные отключения» были изобретены не Чубайсом, а управляющим Мосэнерго т. Уфаевым. Он старался выбирать и отключать те объекты в Москве, которые потребляли много энергии и «заступиться» за которые было некому. Академия наук числилась среди безобидных клиентов, да и к тому же Лаборатория № 2 находилась на самой окраине города – отключение энергии можно в случае необходимости списать на аварию или непредвиденные обстоятельства.

Сначала И. В. Курчатов обратился с жалобой к наркому электростанций. В своем письме он сетовал, что Мосэнерго не выполняет распоряжений начальства и по-прежнему отключает свет в Лаборатории. Нарком не среагировал на обращение ученого. И тогда Игорь Васильевич пожаловался на произвол Мосэнерго Берии.

Уже через пару дней нарком электростанций информировал Л. П. Берию:

«Докладываю вам, что мною дано указание управляющему Мосэнерго тов. Уфаеву, запрещающее производить отключение фидера, питающего Лабораторию № 2 Академии наук СССР, и обязывающее строго следить за ее бесперебойным электроснабжением».

Больше не было ни единого случая, чтобы Лаборатория № 2 была отключена. Но управляющему Мосэнерго все-таки пришлось покинуть свой пост…

Сколько у нас физиков

Физиков катастрофически не хватало. Они нужны были как в новых лабораториях, которые создавались в Академии наук, так и в промышленности. А потому ГКО обязал ЦСУ Госплана СССР провести учет специалистов-физиков, которые есть в стране. Школьные учителя в число «специалистов» не входили…

Это был конец войны, до победы оставался всего лишь месяц, а потому Государственный комитет обороны распорядился физиков с передовой отправлять в тыл и о каждом из них дать подробную информацию.

Оказалось, что в стране 4212 специалистов-физиков. Из них половина закончили университеты, четверть – институты и столько же – педагогические институты.

К сожалению, физиков, специализирующихся по атомному ядру, среди них не было…

И тогда ГКО принимает поистине «историческое» решение: экстренно подготовить физиков, которые могут работать в Атомном проекте. Пройдет совсем немного времени, и именно эти специалисты составят костяк Арзамаса-16 и Челябинска-70, Семипалатинского полигона и других ядерных центров. Но пока в постановлении № 7572сс/оп значатся такие строки:

«В целях обеспечения высококвалифицированными кадрами Лаборатории № 2 Академии наук СССР и научно-исследовательских учреждений, работающих совместно с ней по специальным заданиям ГОКО в области физики атомного ядра, Государственный комитет обороны постановляет:

1. Обязать Комитет по делам высшей школы при Совнаркоме СССР (т. Кафтанова) и Наркомпрос РСФСР (т. Потемкина) обеспечить выпуск из Московского государственного университета физиков по атомному ядру: в декабре 1945 г. – 10 человек, в 1946 г. – 25 человек и в дальнейшем – не менее 30 человек ежегодно…»

Так появились в МГУ, а затем и в других вузах страны «спецгруппы», куда отбирались лучшие студенты.

Этим же постановлением предусматривался выпуск специалистов по химии радиоактивных элементов в Ленинградском университете, в Московском институте тонкой химической технологии, в Ленинградском политехническом институте. Причем в «спецгруппы» можно было брать лучших студентов из других вузов. Им устанавливались повышенные стипендии, они не призывались в Красную армию.

В постановлении были и такие строки, которые характеризуют то время, пожалуй, лучше всего:

«14. Обязать Наркомторг СССР (т. Любимова) выделять, начиная с марта 1945 г., дополнительно Московскому государственному университету для кафедры физики атомного ядра ежемесячно обедов литер „Б“ на 8 человек и обедов по специальным обеденным карточкам на 10 человек…»

«Высокие слова» о приоритете образования в те времена, в отличие от нынешних, не произносились. Профессора и преподаватели МГУ приравнивались к высшим офицерам действующей армии. Впрочем, а разве может быть иначе?!

Пушка из Порт-Артура

Эта пушка лежит на одной из взрывных площадок в Федеральном ядерном центре. Она попала сюда из Новосибирска, где валялась на хоздворе одного из оборонных предприятий. Оказалось, что ствол этой пушки – лучший научный прибор, и равного ему металлурги сделать не могут до сих пор.

Физиков привлекла прочность металла. Оказалось, что взрывные эксперименты лучше всего проводить именно в стволе пушки, которая достойно воевала еще во время русско-японской войны. Как она вернулась на родину, выяснить так и не удалось…

А ствол пушки из Порт-Артура оказался в распоряжении физиков после письма Курчатова, направленного 23 февраля 1945 года на имя Берии. В нем, в частности, говорилось:

«В план работ Лаборатории № 2 на 1945 год включено осуществление быстрого сближения двух масс металла и исследование этого процесса на модельных ствольных системах калибра 10, 15 и 25 мм…

ОКБ-16 заканчивает на днях первую систему и отказалось выполнить две остальных из-за загруженности производства другими заказами и перебоев в снабжении электроэнергией.

Ввиду того, что проведение намеченных опытов по сближению имеет для всего хода наших работ исключительно важное значение, я обращаюсь к вам с просьбой дать указание наркомату вооружений (ОКБ-16) изготовить в кратчайший срок заказ Лаборатории на ствольные системы».

Берия распорядился, чтобы лично нарком вооружений Д. Ф. Устинов проследил за выполнением заказа Курчатова, так как предполагалось, что «ствольные системы» помогут разработать метод взрыва заряда атомной бомбы.

Заказ Лаборатории № 2 был выполнен. Одновременно в Арзамасе-16 появились и новые «артиллерийские стволы», и теперь взрывные эксперименты шли постоянно – и днем, и ночью.

Пушка из Порт-Артура действует на испытательной площадке и сегодня.

Почему он не удивился?

В сотнях книг описан тот момент, когда президент США Гарри Трумэн сообщил об успешном испытании атомной бомбы Сталину. Очевидцы свидетельствуют: «дядя Джо» нисколько не удивился. Они утверждают, что Сталин не понял слов Трумэна, мол, он и не догадывался о мощи ядерного оружия…

Из воспоминаний Уинстона Черчилля:

«Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина.

Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И, может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление сложилось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали.

Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно… На его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась…

Таков был конец этой истории, насколько мне казалось. На Потсдамской конференции советской делегации больше ничего не сообщили об этом событии, и она сама о нем не упоминала».

Черчилль не догадывался об истинном положении вещей. На самом деле все обстояло иначе…

28 февраля 1945 года Сталин получает письмо от Берии с пометкой «Важное». В нем подробно рассказывается о ситуации вокруг создания атомной бомбы в США. Письмо подготовлено на основании агентурных данных. В нем сообщается:

«По расчетам, энергия атомной бомбы общим весом около 3 тонн будет эквивалентна энергии обычного взрывчатого вещества весом от 2000 до 10 000 тонн. Считают, что взрыв атомной бомбы будет сопровождаться не только образованием взрывной волны, но и развитием высокой температуры, а также мощным радиоактивным эффектом, и что в результате этого все живое в радиусе до 1 километра будет уничтожено…

Первый опытный „боевой“ взрыв ожидается через 2–3 месяца…»

Итак, Сталин был хорошо проинформирован обо всем, что происходит в Америке. Иное дело Трумэн. Он практически ничего не знал о создании ядерного оружия в СССР. Во-первых, президент Рузвельт запретил вести разведку на территории СССР. Этим самым он демонстрировал свое уважение подвигу советских людей во время войны. Во-вторых, передвижение иностранцев по нашей территории было строго ограничено, а потому им ничего не было известно о гигантском «атомном» строительстве, что развернулось на Урале. И, в-третьих, в Америке бытовало представление о катастрофическом отставании СССР в науке и технике, мол, в нашей стране не было ни интеллектуальных, ни материальных возможностей для создания ядерного оружия.

Эти ошибки американцам пришлось исправлять уже через несколько месяцев, когда им стало известно о вывозе урана из Германии, о нашем интересе к немецким специалистам-физикам и об отправке научных лабораторий в СССР. Американские спецслужбы предпримут отчаянные меры, чтобы наладить «атомный шпионаж» в Советском Союзе, но реальных успехов так и не добьются.

Или нам так кажется?!

Окончательный ответ будет получен лишь после знакомства с досье «Русская ситуация», которое хранится в Национальном архиве США. Оно пока строго засекречено. Известно лишь, что в этом досье представлены все агентурные данные, которые были получены из СССР в те далекие годы…

«Бомба Сталина»

В одном из документов, подготовленных Курчатовым и направленных Сталину, были таки строки:

«Для получения урана-235 и плутония-239 и проверки на опыте правильности этих расчетов требуется сооружение специальных, весьма сложных новых диффузионных машин, атомных котлов и новых конструкций атомного снаряда-бомбы».

15 мая 1945 года выходит постановление ГКО № 8579сс/оп, в котором говорится:

«…г) разработать в 1945 году техническое задание на проектирование изделий БС-1 и БС-2…»

Речь идет о создании первых ядерных бомб.

Во многих воспоминаниях участников событий тех дней утверждается, что «БС» расшифровывается как «Бомба Сталина». На самом деле «БС» – это «бомба-снаряд», именно таким термином пользовался Курчатов довольно часто.

А может быть, забыть об истине и пользоваться легендой?! Для нас она, конечно же, более красивая… Однако для 1945 года она выглядит, конечно же, весьма странной, а потому предпочтем «бомбу-снаряд», тем более что вскоре придется довольно часто менять шифры и индексы, пока привычным не станет заветное – «изделие»…

Кто из троих?

Выборы в Академию наук всегда связаны с интригами, слухами, домыслами. Это естественно, потому что звание «академик» – это признание твоего вклада в науку. А разве кто-то из претендентов в этом сомневается?!

Александров избирался в члены-корреспонденты АН СССР.

Чем именно он занимается? Этот вопрос задавали друг другу те, кому предстояло сделать выбор…

«Он размагничивал боевые корабли…» – говорили одни.

«Нет, это другой Александров – тот, который занимается диэлектриками…» – возражали другие.

А третьи посмеивались над своими коллегами, потому что были убеждены, что из всех Александровых претендует на звание тот, который занимается полимерами. «Таких всего два-три человека, – убеждали они. – И, естественно, они имеют право быть в Академии».

Многим еще было невдомек, что «един в трех лицах» как раз Анатолий Петрович и что выборы в Академию связаны совсем с другими делами, которыми он занимается уже семь лет. Но тогда о причастности к Атомному проекту говорить было нельзя, и при избрании в Академию наук учитывались лишь прежние заслуги ученого…

Сам Анатолий Петрович пришел в Атомный проект с неохотой. Безусловно, главную роль сыграл Курчатов, к которому Александров относился с величайшим уважением:

«Он был далеко не только связующим звеном. Тот же Харитон, тот же Зельдович, Гуревич и масса других давали не только общие идеи, но и участвовали в планировании экспериментов, они ставили конкретные задачи перед каждым, буквально каждым человеком. Курчатов сам участвовал в разработке всех вопросов… Иоффе, например, Капица, Семенов – никто из них не мог бы так это дело реализовать, как это сделал Курчатов. Потому что это был человек необычайной увлеченности, но и в то же время именно конкретной увлеченности. Мы всегда Курчатова называли генералом».

Но поначалу Александров старался держаться в стороне от забот Лаборатории № 2. Он стал лидером по исследованию полимеров, и именно с этой областью науки Анатолий Петрович связывал свое будущее.

Однако в Атомном проекте дела шли туго на главном направлении – получении ядерной взрывчатки. Одним из методов разделения изотопов урана была так называемая «термодиффузия». В свое время А. П. интересовался этим методом, Курчатов об этом помнил. И он предложил своему другу заняться им. Александров отказать не мог.

«У меня с ним был интересный разговор, – вспоминал Анатолий Петрович. – Я тогда сказал ему, что согласен работать в этом направлении, но у меня есть два пожелания: не работать непосредственно над бомбой и раз в году иметь месячный отпуск. Он согласился, и надо сказать, что эти пожелания почти всегда выполнялись».

Академик Александров любил порыбачить. Большинство своих отпусков он проводил под Астраханью. С супругой, с детьми, а потом и с внуками он ставил палатки на берегу Волги и полностью «отключался».

Рыбалка или бомба? Он выбрал первое, и я его понимаю…

Между и Берией и Капицей

Помимо своей воли в борьбе между Капицей и Берией он стал «посредником». П. Л. Капица был освобожден ото всех должностей, а на его место в Институте физпроблем был назначен А. П. Александров.

Анатолий Петрович попытался отказаться.

«Не могу быть штрейкбрехером», – заявил он. И поехал к самому Берии отказываться. Но сначала купил бутылку водки, хлебнул для храбрости и немного полил на костюм – «для запаха».

В кабинете у Берии он попытался убедить хозяина, что не годится в директора института по многим причинам, в том числе и потому, что «любит горькую и себя преодолеть не может».

Лаврентий Павлович рассмеялся. Он сказал, что ему известно все, в том числе как профессор полоскал рот водкой и где именно он купил ее. А потом Берия вручил Александрову приказ о назначении его директором Института физических проблем. Там стояла подпись Сталина.

Спорить было бесполезно.

Прошло немного времени, и Александрову вновь пришлось встретиться со всемогущим министром. Теперь уже речь шла о строительстве предприятия по тяжелой воде.

А. П. Александрова вызвали в Спецкомитет. Он вспоминал:

«Берия сидел за столом, таким перпендикулярным, а от него шел длинный стол, за которым все сидят. Слева от него сидел Махнев, ближе всего к нему, и он, собственно, и представлял все материалы. Махнев докладывает, вот, значит, товарищ Александров представил проект завода для получения тяжелой воды. Берия берет в руки бумагу: „А товарищ Александров знает, что взорвалась опытная установка в Дзержинске?“ Махнев говорит: „Знает“. А я сижу прямо против Махнева, тоже рядом с Берией. Он не ко мне обращается, к Махневу: „Он свою подпись не снимает?“ Тот говорит: „Нет, не снимает“. Берия: „А он знает, что если завод взорвется, он поедет, где Макар телят гоняет?“ Он немного по-русски не очень-то говорил. Я говорю, что да, себе представляю. „Вы подпись не снимаете, товарищ Александров?“ Я говорю: „Нет, не снимаю“. „Строить завод, – Берия написал резолюцию: – За. Л. Б.“. Все. Завод стоимостью что-то около сотни миллионов рублей. И как-никак впервые в мире был водородный холод в промышленном масштабе здесь реализован… Но надо сказать, что мы очень тщательно тогда отработали все вопросы возможности взрыва».

Тайна проекта № 1859

Под документом стоит подпись самого Сталина.

Это постановление СНК СССР № 229–100сс/оп. Буквы «сс» расшифровываются как «Совершенно секретно», а «оп» – «Особая папка». Казалось бы, какие нужны еще меры предосторожности, чтобы скрыть от всех текст документа?!

Но тем не менее даже такие меры Сталин считает недостаточными, а потому сам текст постановления погружается в дебри таинственных символов. Даже сейчас, спустя более чем полвека (документ подписан Сталиным 28 января 1946 года), не все удается расшифровать.

Речь идет о проектировании и подготовке оборудования Горно-обогатительного завода.

Итак, что же это такое?

Совет народных комиссаров постановил разработать:

«…а) к 10 февраля 1946 г. – проектные задания на проектирование вертикального и горизонтального агрегата типа № 1 („Проект № 1859“ Горно-обогатительного завода);

б) до 15 февраля 1946 г. – чертежи стендов для проверки в натуральную величину конструкций детали № 0–1 и узла № 0–2;

в) закончить к 1 мая 1946 г. отработку технических условий и рабочих чертежей детали № 0–3 для изготовления пробной партии их и проверки технологии производства.

Утвердить акад. Курчатова И. В. научным руководителем проекта № 1859…»

Далее в постановлении появляется «деталь 0–4». Причем особое внимание уделяется защите ее от коррозии. Есть даже предложение о поощрении:

«8. Установить 3 премии в размере: первая – 200 тыс. руб., вторая – 150 тыс. руб. и третья премия – 100 тыс. руб. – для премирования работников научно-исследовательских организаций, в том числе 10 % премии – персонально руководителям работ за создание лучших способов защиты детали № 0–4 от коррозии.

Поручить т. Первухину рассмотреть и предоставить на утверждение Совнаркома СССР заключение о результатах разработки способов защиты детали № 0–4 от коррозии и дать свои предложения о премировании за разработку способов защиты…»

В этом постановлении подробнейшим образом расписано, что и кому следует выполнять. Причем строки очень жесткие: неделя, максимум две. И ответственность возлагается на конкретных министров и ученых. Таким образом Сталин показывал, как он намерен вести и контролировать работы по созданию Горно-обогатительного завода. Пожалуй, столь четких и жестких документов не появлялось с лета 1942 года, когда наши армии откатывались от наступавших полчищ фашистов. «Ни шагу назад!» – это прозвучало по всем фронтам. Нечто подобное происходило и сейчас.

На один из пунктов постановления следует обратить особое внимание, так как, на мой взгляд, он дает представление о ситуации в стране:

«20. Обязать Наркомторг (т. Любимов) выделять дополнительно Наркомтяжмашу, Наркомминвооружения и Наркомавиапрому, начиная с февраля 1946 г., продовольственные и промтоварные карточки для работников, выполняющих задания по настоящему постановлению, в следующем количестве:

а) Наркомтяжмашу —

карточек литер «А» – 6 шт.

литер «Б» – 20 шт.

лимитных книжек на промтовары:

по 1500 руб. – 2 шт.

по 750 руб. – 20 шт.

и на продтовары:

по 300 руб. – 20 шт…»

Наркомвооружения карточек и лимитных книжек выделялось чуть побольше, а Наркомавиапрому – вдвое меньше.

В 1946 году «отоваривать» карточки и «выбирать» лимитные книжки становилось все труднее: на Украине свирепствовал голод, а промтоваров уже не было – трофейные заканчивались… Однако для тех, кто выполнял постановление, подписанное самим Сталиным, продукты и промтовары доставлялись в изобилии, хотя делать это было нелегко: ведь Горно-обогатительный завод строился в глухомани, в 16 километрах от города Кыштым, на берегу озера Кызыл-Таш.

Чуть позже эта главная стройка Атомного проекта еще несколько раз сменит свое название. Сначала на «объект № 859», потом на «завод „А“». Это будет уран-графитовый реактор «А» (агрегат № 1) для производства плутония. Позже ему присвоят новый номер – «Комбинат № 817», который ныне известен как комбинат «Маяк».

Детали № 0–1, 0–2, 0–3 и 0–4 – это детали реактора.

№ 0–4 – не что иное, как блочки урана, которые нужно было защитить от коррозии. Это была одна из самых сложных технических проблем того времени. Но она была вскоре решена сразу несколькими группами ученых – разве могло быть иначе, если обещана столь большая премия?!

Площадка «Т» – именно так обозначено место строительство будущего «Маяка» в постановлении СНК СССР от 1 декабря 1945 года. Этот день и следует, на мой взгляд, считать «днем рождения» комбината, который не только восславит нашу страну, но и доставит немало головной боли нам и потомкам. Я имею в виду экологические проблемы, которые год от года становятся все более острыми и все более неотложными.

Выбор площадки «Т» связан в первую очередь с водой. Для охлаждения реактора ее требовалось очень много. Лучшее место, чем озерный край Южного Урала, в стране найти было трудно, да и с соблюдением секретности особых сложностей не было – глухомань!

9 апреля 1946 года председатель Совета министров Союза ССР И. Сталин подписывает постановление СМ СССР № 802–324сс/оп «О подготовке и сроках строительства и пуска завода № 817». Документ прелюбопытнейший, так как дает полное представление не только о состоянии дел в Атомном проекте, но и о том, как решались сложнейшие проблемы науки и техники в то время.

Ученым и руководителям Атомного проекта казалось, что они смогут сравнительно быстро возвести в уральских лесах первый промышленный реактор и получить плутоний, необходимый для атомной бомбы. В их распоряжении были довольно подробные данные о таком реакторе, не хватало лишь «маленьких деталей». Разведке было поручено любой ценой получить недостающую информацию, а химикам и технологам – провести необходимые лабораторные исследования. Впрочем, было решено идти сразу на строительство промышленного аппарата, минуя экспериментальную стадию, то есть полностью довериться физикам, химикам и металлургам. И поэтому в постановлении № 802–324сс/оп задача была сразу сформулирована четко и определенно:

«1. Принять разработанные и представленные акад. Курчатовым И. В. следующие предложения о мощности, составе и характеристике завода № 817, рассмотренные и утвержденные техническим и инженерно-техническим составами Специального комитета:

Мощность завода по выработке плутония – 100 г/сут.

Расход урана – 1000 кг/сут.

Количество урана в уран-графитовом котле – 100–150 т…»

Всего сто граммов плутония в сутки… Что же это за столь неведомый и загадочный материал, ради получения ста граммов которого вся промышленность страны работала денно и нощно, выполняя самые экзотические заказы?!

Но даже сам Курчатов еще почти ничего не знал о плутонии… И руководству страны оставалось лишь одно: доверять Курчатову и верить тем данным разведки, которые пришли из-за океана.

Впрочем, было еще одно свидетельство об особых свойствах плутония – это гигантский атомный гриб, который поднялся над Нагасаки.

А гриб над Хиросимой подтверждал, что и второй путь создания атомного оружия – получение урана-235 – тоже существует…

Однако Курчатов настаивал, что именно плутонию следует отдать предпочтение, и потому в постановлении от 9 апреля 1946 года появляются такие строки:

«2. Установить срок ввода в действие агрегата № 1 завода № 817 – 1 июля 1947 г. и цехов по химической переработке – к 1 сентября 1947 г.

…Возложить научное руководство проектированием на акад. Курчатова И. В.

…обеспечить начало выдачи рабочих чертежей по отдельным объектам основных сооружений завода № 817 с мая 1946 г.;

…выдать к 1 июля 1946 г. задания заводам-поставщикам на изготовление агрегата № 1 по утвержденному техническому проекту;

…выдать к 1 августа 1946 г. министерству машиностроения и приборостроения технические условия и задание на изготовление оборудования химических цехов…»

Таких темпов и такого масштаба строительства принципиально нового производства в истории промышленности и науки еще не было. Правда, некоторые историки пытаются убеждать, мол, мы «дублировали» американцев, а потому ничего принципиального не создавали… Но как раз опыт создания первого промышленного реактора убеждает в обратном! Ведь именно в этой точке роста будущей атомной промышленности СССР мы не стали дублировать американцев, а пошли своим путем, который и помог решить атомную проблему не только в кратчайшие сроки, но и при минимальных (по сравнению с американцами) затратах.

– Я не располагал никакими данными об их реакторах, – рассказывал мне академик Н. А. Доллежаль. – Как ни странно, но я благодарен судьбе за это. Мне ничто не мешало размышлять, предлагать не только простые, но и рациональные конструкции. А потому я предложил «вертикальный реактор». Не «горизонтальный», как в Америке, а именно «вертикальный». В этом была простая логика: надо использовать силу земного тяготения, когда загружаешь уран в реактор, и мне казалось, что сверху это делать удобнее и надежнее…

Идея главного конструктора реактора Н. А. Доллежаля, конечно же, ускорила работы по созданию «агрегата № 1», однако сроки, определенные постановлением СМ СССР № 802–324сс/оп, оказались нереальными. Их пришлось несколько раз переносить. Сталин терпеливо ждал: он был прекрасно осведомлен, насколько сложную проблему приходилось решать ученым и инженерам.

7 января 1946 года у Сталина прошло совещание с приглашением большой группы ученых. На нем был сделан «Доклад о состоянии работ по получению и использованию атомной энергии». Совещание организовывали Л. Берия, Г. Маленков и Н. Вознесенский.

Сталин не очень внимательно слушал докладчиков. Но вопросы ученым, которые сидели за столом, задавал. Причем у Кикоина спросил о разделении изотопов методом диффузии, у Корнфельда – о тяжелой воде, у Харитона – о конструкции бомбы, у Курчатова – о котле «уран – графит»… Естественно, у участников совещания возникло ощущение, что «великий вождь и учитель» знает об атомной проблеме гораздо больше, чем они. Вокруг этой встречи возникла своеобразная легенда: мол, за каждым участником Атомного проекта Сталин следит внимательно и готов в любое время прийти ему на помощь.

Такая встреча со столь широким приглашением ученых была единственной, а потому легенда о ней живет до сих пор…

На самом деле все гораздо прозаичнее. За несколько дней до совещания Сталину была направлена подробная информация о состоянии дел по Атомному проекту и рассказ о конкретной работе каждого ученого, привлеченного к нему.

Обычно на документах, направляемых Сталину, стояли привычные для того времени слова: «Сов. секретно. Особой важности». Однако на сей раз на листке бумаги значилось: «Строго секретно. (Особой важности.) Написано в одном экземпляре». Тем самым Берия подсказывал Сталину, что он является единственным человеком, который располагает всей информацией об Атомном проекте.

И.В. Курчатов на прогулке. Это фотография сделана на территории Института атомной энергии рядом с коттеджем, где жил ученый.

Два друга – И.В. Курчатов и Е.П. Славский.

А.Д. Сахаров и И.В. Курчатов.

И.Е. Тамм и И.В. Курчатов.

После успешного испытания И.В. Курчатов и Ю.Б. Харитон решили несколько дней провести в горах Средней Азии.

С.П. Королев, И.В. Курчатов И М.В. Келдыш. Эта встреча трех великих ученых обеспечила безопасность нашей страны – под их руководством был создан наш ракетно-ядерный щит.

И.В. Курчатов и академик В.А. Фок.

Академики П.Л. Капица, И.В. Курчатов и А.Ф. Иоффе.

Жолио Кюри (справа) в гостях у И.В. Курчатова в Институте атомной энергии.

Академики Я.Б. Зельдович, Ю.Б. Харитон и Н.Н. Семенов в перерыве заседаний Общего собрания Академии наук СССР.

В спецвагоне Ю.Б. Харитон и И.В. Курчатов едут на Семипалатинский полигон…

Главный конструктор Ю.Б. Харитон и научный руководитель И.В. Курчатов – их союз во многом обеспечил успех Атомного проекта.

Академик И.В. Курчатов на Семипалатинском полигоне во время испытаний.

Академики Ю.Б. Харитон и Е.П. Негин.

Академик А.Ф. Иоффе со своими учениками. Справа – И.В. Курчатов.

Это фото академик А.Д. Сахаров подарил автору книги.

Академик А.П. Александров.

Академик Бруно Понтекорво в Дубне.

Академик Н.А. Доллежаль.

Академик И.В. Петрянов-Соколов

Академик А.А. Самарский.

Академик Ю.Б. Харитон

О получении плутония и урана-235 для атомной бомбы в докладе было сказано вполне определенно:

«По представлению Специального комитета в декабре 1945 года СНК СССР принято решение приступить к проектированию и строительству:

Котла „уран – графит“ (завод № 817) мощностью 100 граммов плутония-239 в сутки. Срок пуска – середина 1947 года. Место сооружения – Челябинская область, в малонаселенном районе на берегу озера Кызыл-Таш.

Диффузионного завода (№ 813) мощностью 100 граммов урана-235 в сутки. Срок окончания строительных работ – IV квартал 1946 г. Срок пуска будет определен во II квартале 1946 г. после изготовления и испытания опытных диффузионных установок и выяснения возможных сроков изготовления сложного оборудования для завода…

Большой трудностью осуществления котла „уран – графит“ является производство ультрачистых материалов (1000 тонн графита и 100 тонн металлических стержней урана), техническая сложность извлечения плутония при работе котла и очищения плутония-239 от вредной примеси – плутония-240.