Текст книги "А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах"

«Физические заводы»

В августе 1948 года подготовлены подробные «Материалы о состоянии работ по проблеме использования атомной энергии за 1 полугодие 1948 года».

На этом документе множество подчеркиваний – вероятнее всего, они сделаны Сталиным, когда он просматривал этот отчет. Однако абсолютно точно это не известно.

«Материалы» подготовлены в единственном экземпляре.

Из этого документа отчетливо видно, сколь громадный размах приобрели работы, связанные с Атомным проектом СССР. Не было ни единого района страны, ни одного крупного исследовательского центры, которые не были бы задействованы в проекте. В его реализации принимали участия все министерства и ведомства страны – исключений не существовало.

Приведу всего несколько фрагментов из этого «самого секретного» документа. Гриф сохранялся более полувека, да и сегодня некоторые страницы составляют государственную тайну, а потому не раскрываются…

Цитируемые фрагменты касается всех направлений развития Атомного проекта СССР, что, на мой взгляд, позволяет представить масштабы происходящего:

«СССР в настоящее время располагает пятью ураноносными районами, имеющими промышленные руды: Ферганская долина, Кривой Рог, Киргизская ССР, Дальстрой и Забайкалье (Шерловая гора).

Кроме этого, СССР располагает большими запасами ураноносных сланцев в Прибалтике (Эстонская ССР и Ленинградская область) и в Казахстане (горы Каратау и Джебаглы)…»

В отчете подробно описывается положение дел на каждом месторождении. А затем анализируется ситуация на заграничных месторождениях урана, в том числе добыча его в Германии, Чехословакии, Польше и Болгарии.

Следующий раздел отчета посвящен урановым предприятиям:

«1. Комбинат № 6 – построен на базе месторождений Ферганской долины и имеет в своем составе 4 рудника и 6 заводов…

2. Завод № 906 в Днепродзержинске Днепропетровской области строится на 100 тонн металла концентрата в год…

3. Комбинат № 7 начат строительством для добычи урана из прибалтийских сланцев…

4. Для добычи урана из иссык-кульских углей строится рудоуправление № 8 на южном берегу озера Иссык-Куль…

5. На месторождении урана Дальстроя в текущем году будет производиться дальнейшая разведка и попутная добыча урана в руде…

Для производства металла строятся два металлургических завода – завод № 12 под Москвой и завод № 544 в городе Глазове (Удмуртская АССР), а также проектируется постройка третьего завода около Красноярска…»

В отчете перечисляется еще несколько заводов, которые предполагалось построить. Замечу лишь одно: все эти комбинаты, которые тогда только планировались, в наше время являются лучшими предприятиями не только в нашей стране, но и в мире.

Особый раздел в материалах, направленных Сталину, занимают заводы, которые весьма образно для подобных документов названы «физическими»:

«Заводы по получению делящихся (взрывчатых) веществ строятся по четырем методам:

а) получение плутония в уран-графитовых (дейтонных) реакторах – комбинат № 817;

б) получение плутония в реакторах с тяжелой водой – комбинат № 817;

в) получение урана-235 методом газовой диффузии – завод № 813;

г) получение урана-235 электромагнитным методом – завод № 814…»

По нескольку страниц посвящено каждому предприятию. Описываются как достижения, так и трудности, связанные с созданием этих уникальных производств. На примере завода № 813 это хорошо видно:

«Завод № 813 по получению урана-235 методом газовой диффузии (Верх-Нейвинское, Средний Урал) строится на производительность 140 г урана-235 в сутки.

Завод оборудуется 7 216 диффузионными компрессорами и будет иметь 84 000 кв. метров производственных площадей.

Диффузионные компрессоры запроектированы и выпускаются трех типов: 3544 шт. малых компрессоров типа ОК-7, 2328 средних компрессоров типа ОК-8 и 1344 больших компрессоров типа ОК-9…

Строительство завода № 813 в текущем году в основном будет закончено…

Научной разработкой диффузионного метода разделения изотопов руководит профессор Кикоин…»

В этом же отчете появляются реальные сроки изготовления первых экземпляров атомных бомб. Указывается, что бомба из плутония может быть изготовлена во втором квартале 1949 года, а из урана-235 – во втором квартале 1950 года. Срок уже был вполне реальный.

Кстати, в этом документе впервые упоминается и будущий Ангарский комбинат. Правда, пока предполагается построить здесь три уран-графитовых реактора и три дейтонных реактора, а также два химических завода.

Однако планы вскоре пришлось изменить…

Атомные – из плутония, а водородные – из урана…

Судьба Ангарского комбината решилась в канун 1954 года, когда во главе страны стоял Г. М. Маленков, а руководитель Атомного проекта СССР Л. П. Берия был уже расстрелян.

В. А. Малышев, Б. Л. Ванников и Е. П. Славский писали Маленкову:

«С учетом результатов испытаний атомных малогабаритных, малозарядных и водородных бомб, проведенных в 1953 году, нами произведен примерный подсчет потребности на ближайшие 5–6 лет в атомных и водородных бомбах различных конструкций, мощностей и назначения…

Для обеспечения выпуска намеченного количества атомных и водородных бомб, а также для обеспечения минимально необходимых работ по мирному использованию атомной энергии наиболее узким местом является производство урана-235.

Намеченный в плане производства на 1954 год выпуск 145 кг урана-235 90 %-ной концентрации, 350 кг урана-235 45 %-ной концентрации и 107 тонн урана-235 2 %-ной концентрации обеспечивает изготовление только одних водородных бомб, а атомные бомбы будут изготовляться целиком из плутония…

Развитие работ по использованию атомной энергии в мирных целях (строительство электростанций на атомной энергии, ледоколов и коммерческих судов с атомными двигателями), а также намечаемое строительство подводных лодок и крылатых ракет с атомными двигателями потребует также существенного расхода урана-235…»

И далее авторы письма предлагают расширить мощности уже действующих комбинатов, а также:

«2. Построить в районе г. Иркутска диффузионный завод мощностью 13 кг урана-235 в пересчете на 75 %-ную концентрацию в две очереди – по 6,5 кг в сутки каждая очередь.

Для обеспечения ввода первой очереди в 1957 году необходимо выделить 300 тыс. кВт за счет строящейся Иркутской гидроэлектростанции.

Для обеспечения электроэнергией второй очереди диффузионного завода, с вводом в действие его в 1958 году, по мере окончания работ на Иркутской гидростанции, необходимо будет приступить к строительству Суховской гидростанции мощностью 260 тыс. кВт, в 35 км ниже Иркутска…

Считаем в дальнейшем наиболее целесообразным строительство диффузионных заводов вести с использованием гидроэлектроэнергии, так как диффузионные заводы являются производством, потребляющим чрезвычайно большое количество электроэнергии».

Это письмо сохранилось в архивах в единственном экземпляре. Все копии были сразу же уничтожены по распоряжению Маленкова. Следуя традициям недавнего прошлого, он хотел, чтобы все, что связано с атомной проблемой, концентрировалось только у него. Он прекрасно помнил, что ни Сталин, ни Берия не делились со своими товарищами атомными секретами.

Однако наступали новые времена, и теперь уже все руководители партии и правительства хотели знать, что происходит в недрах Атомного проекта СССР, а потому вскоре Игорь Васильевич Курчатов стал публичным человеком. И на том постановлении, где сказано о создании нового атомного комбината под Иркутском, стоит и его подпись.

«На чем стоят байкальские скалы?»

Он сразу же начнет возражать: мол, и скалы, и Байкал не имеют к его родному Ангарскому электролизному химическому комбинату никакого отношения, и, как всегда, приезжие писатели слишком уж все преувеличивают, а на самом деле у них обычная и привычная работа, которой они занимаются денно и нощно, не зная ни праздников, ни выходных.

– Бомбу, значит, создаете? – не выдерживаю я и сразу получаю в ответ:

– Если бы мы ее делали сейчас, то, вероятнее всего, вас к нам не допустили бы!

Ну и что же возразить Генеральному, если он прав…

Однако бомбу все-таки делали в прошлом, для того и создавались полвека назад, а сейчас, конечно же, обогащают уран для сугубо мирных целей – для атомной энергетики, и этим гордятся, но все же о прошлом жалеют. Впрочем, на то разговор особый…

Ну и Байкал имеет к комбинату и самому директору самое прямое отношение. Он сразу же соглашается со мной, когда разговор заходит о любви к Байкалу, которая выражается здесь во всем – и в стремлении попасть туда как можно скорее, и в рассказах о его красотах. Сам же Виктор Пантелеймонович не был на Байкале уже семь лет – все недосуг из-за множества дел и забот, а потому приезд нашей небольшой группы, состоящей из директоров АЭС и специалистов-атомщиков, дал ему возможность не только показать свое уникальное предприятие, но и показать им Байкал.

Ну а мне, попавшему в эту великолепную компанию почти случайно, представилась возможность побеседовать с генеральным директором комбината на фоне неповторимых байкальских скал и просторов. Насколько мне известно, Виктор Пантейлемонович столь откровенных и обстоятельных интервью не давал. На то было много причин, но главная из них, безусловно, та, что Ангарский электролизный химический комбинат был среди самых секретных предприятий страны с того самого момента, когда было принято решение о его создании.

– Внуки есть? – спросил я.

– Три внучки, – ответил директор.

– И сколько им?

– Одна в этом году поступила в институт, второй – десять лет, третьей – восемь. Сын работает на комбинате, а потому внучки выросли рядом. Это великое счастье, когда с близкими можешь общаться каждый день…

– А что главное рассказали бы вы своим внучкам, а следовательно, и миллионам их сверстников о своем комбинате? О нем и, конечно же, о себе – ведь, насколько я знаю, вы здесь без малого полвека?

– Судьба у меня своеобразная. Когда была хрущевская «оттепель», я поступил в МИФИ.

– А откуда родом?

– Из «родины застоя» – я родился в Днепродзержинске, откуда и Леонид Ильич Брежнев… Так вот, во время «оттепели» наступило небольшое послабление, и мне удалось поступить в МИФИ. Он тогда именовался «Механическим институтом», и попасть туда было нелегко. Особенно для тех, у кого была «подмочена» биография. А я относился именно к таким людям, так как находился во время войны в оккупации.

– Но ведь от роду было три года?!

– Для соответствующих органов это не имело значения! Если графа в бумагах заполнена словом «да», то это становилось клеймом на всю жизнь.

– Действительно так – раз до нынешнего дня помнится…

– Много нелепого в нашей жизни было… А Механический институт был очень секретным, сито при отборе было серьезным, но я все-таки проскочил сквозь него…

– А почему именно физиком решили стать?

– Модно тогда это было. В институте готовили инженеров-физиков для разных областей науки и промышленности – от оружия до энергетики. Учиться было очень интересно, так что в выборе будущей профессии я не прогадал. До сегодняшнего дня считаю, что правильно поступил, когда выбрал МИФИ.

– А как в Ангарск попали?

– По распределению. Михаил Дмитриевич Миллионщиков подсказал мне, что надо выбирать именно Ангарск. Три места мне предложили, в том числе и родной Днепродзержинск – там было одной из предприятий Средмаша. Но академик Миллионщиков считал, что лучше любое дело начинать с «нуля».

– Почему он посоветовал именно вам?

– Он принимал участие в судьбе всех своих выпускников. Кстати, у него была одна особенность: он признавал только две оценки – ставил студентам «пять» или «два».

– Признавал только отличников?

– В МИФИ учились хорошие ребята. Но выдерживали немногие. Нас было в самом начале тридцать человек, а институт закончило одиннадцать. Так что «двоечников», используя вашу терминологию, все-таки было больше. Я имею в виду «Кафедру разделения и обогащения изотопов» академика Миллионщиков. Мне кажется, на других кафедрах учиться было полегче.

– А работать?

– Миллионщиков любил подчеркивать, что работать несравненно тяжелее, чем учиться, но интереснее, если занимаешься любимым и новым делом. И, как всегда, он оказался прав. В то время Иркутская область, весь этот регион был сплошной комсомольской стройкой. Строилась Братская ГЭС, строился Братский алюминиевый завод, строились предприятия Большой химии, строился и наш комбинат. Как пелось в знаменитой тогда песне – поехал «за туманом и за запахом тайги».

– Уже здесь я услышал продолжение песни, мол, «поехали за туманом, а вернулись с запахом тайги».

– Это поют те, кто уехал, а я остался. И жена тоже, хотя она москвичка, которые, как известно, не любят покидать столицу… Кстати, и у меня в паспорте было написано, что родился я в Москве, и живу там же. В те годы у многих, кто был связан с атомной промышленностью, адрес один и тот же…

– По-моему, «Москва-300»?

– Его ставили даже тем, кто никогда в Москве и не бывал! Такие были времена…

– В таком случае перенесемся в день сегодняшний. Какое место занимает ваш комбинат в атомной промышленности?

– Изначально наши шансы были маленькие. Мы имели самый мощный сублиматный завод и самый плохой газодиффузионный завод.

– Плохой?

– Самый старый… С 1982 года мы начали заниматься переходом на центробежную технологию. Наш комбинат существует полвека. За эти годы он превратился в комплекс современных производств, ориентированных на оказание наукоемких услуг по производству и обогащению гексафторида урана.

– Основа основ атомной промышленности?

– Конечно. Завод по обогащению урана выдал первую продукцию в октябре 1957 года. В то время он был оснащен новейшим газодиффузионным оборудованием большой производительности.

– Оружие?

– Шла «холодная война». Мы отставали от американцев, и продукция комбината помогала ликвидировать этот разрыв… В 1990 году завод перешел на центробежную технологию, что позволило в десятки раз уменьшить потребление электроэнергии. Сегодня завод оснащен газовыми центрифугами высочайшего уровня, равных которым в мире, пожалуй, нет.

– У меня было представление, что газодиффузионный метод обогащения урана прекратил свое существование в нашей стране еще в 60-е годы!

– Представление ошибочное… На самом деле наши цеха работали еще в 80-х.

– Но ведь эта технология очень дорогая, так как требует огромного количества электроэнергии!

– Ради обороны страны с затратами не считались. Да и энергия у нас была дешевая, рядом работают мощные гидростанции, который и строились во многом ради того, чтобы оборонные предприятия не испытывали дефицит энергии. Это была продуманная и дальновидная политика. Даже сегодня мы пожинаем ее плоды – в Иркутском крае самая дешевая электроэнергия. Думаю, такая ситуация сохранится и в будущем.

– Итак, в 82-м году вы начали осваивать новые технологии?

– Центрифужный метод обогащения урана уже был опробован на Урале, он зарекомендовал себя весьма неплохо, и стало ясно, что от газовой диффузии надо отказываться. К нам приезжал создатель всех методов разделения изотопов и обогащения урана академик Кикоин, и под его научным руководством мы начали осваивать центрифуги.

– Исаак Константинович приезжал в такую даль?

– Регулярно. Бывал не только он, но и Юлий Борисович Харитон, и его ближайшие соратники, и академик Легасов, и многие именитые ученые, связанные с атомной проблемой. Как известно, самое новое и прогрессивное притягивает таланты, а потому у нас они всегда были желанными. Мне кажется, это во многом определило судьбу комбината, его роль и значение в нашей индустрии. Академик Кикоин благословил на работу у нас разделительных машин в сейсмозоне. На Байкале землетрясения случаются часто, а потому условия работы центрифуг особые. Раньше расчет был на семь баллов, а сейчас уже на восемь.

– На других комбинатах принцип расположения машин горизонтальный, а у вас аж семь этажей! Неужели места не хватало, и вы резко увеличили «этажность» центрифуг?

– Нет, дело не в пространстве, а в производительности и эффективности комплекса. Единственная опасность – сейсмичность. Но нам удалось с ней справиться. Проводили специальные испытания на полигоне. Вывозили туда фрагмент комплекса, трясли, причем колебания были довольно сильные – верхние «этажи» перемещались значительно, но выдерживали. Это дало уверенность в возведении здесь столь мощной «этажерки» (термин, кстати, не мой, а ваш).

– Мне кажется, что этот образ дает более точное представление о тысячах и тысячах центрифуг, которые образуют единое целое… Ведь это фантастика!

– Так и есть! Еще ни один человек, побывавший на заводе, не остался равнодушным, не удивленным увиденному.

– А меня больше всего поразили четыре корпуса бывшего газодиффузионного завода… Они как памятник прошлого…

– Когда-то это было самое современное производство. Им комбинат гордился. А потом пришел кризис… Помню, сразу после Чернобыльской катастрофы объем производства комбината сразу упал до 20 процентов. Это был кризис. Мы тогда обеспечивали ураном только АЭС России и некоторых соседних стран, но производство неуклонно сокращалось.

– Хочу спросить об одной особенности атомной промышленности, которая у вас видна наглядно. Сколько времени вы вводили газодиффузионные цеха?

– Начали в 54-м, а пустили первый в 60-м.

– А выводите из эксплуатации?

– До сих пор.

– То есть уже в три раза дольше!

– Вывод намного сложнее. Он связан с обеспечением безопасности, с экологией. Надо сделать так, чтобы не воздействовать на природную среду, не нарушить ее.

– Думали ли вы об этом, когда начинали строительство?

– Нет. Честно говоря, слезы наворачиваются, когда видишь эти цеха. Создавая их, преодолевали гигантские трудности, и вот теперь все надо ликвидировать. Больно на такое смотреть, поверьте! В каждом цехе осталась частичка жизни, годы надежд и поиска, и вот теперь это постепенно исчезает…

– Как долго еще будете выводить эти цеха?

– Лет пять…

– Но у меня такое ощущение, что вы гордитесь не только этим заводом?

– Ощущение верное! У нас есть еще завод по производству гексафторида урана. Первую продукцию он выдал в 1960 году. Это уникальное автоматизированное предприятие, не имеющее аналогов по производительности в мире. Это признали американцы, канадцы, французы, немцы и коллеги из других стран, которые побывали у нас. Причем в атомной индустрии, как ни странно это звучит, завод – один из самых экологических чистых. На нем действует уникальная система нейтрализации отходов… Естественно, что на комбинате есть и ряд других производств, где ведется поиск новых технических направлений.

– То есть существует своеобразный исследовательский центр?

– Можно и так сказать! Дело в том, что на атомных производствах страны всегда велись широкие научно-исследовательские работы. Это традиция, И мы ее, естественно, свято храним. В частности, у нас разработаны и выпускаются детекторы ионизирующих излучений на основе монокристаллов особой чистоты. Создаются на комбинате и новые вещества, которые могут применяться в самых разных отраслях – от повышения октанового числа горючего до производства лекарств и витаминов. Так что не следует думать, что наши интересы ограничиваются только ураном, хотя именно работа с ним требует использования широкого комплекса уникальных материалов. Но это уже большая химия, и не будем углубляться в ее дебри.

– Вы приехали в 60-м году и впервые познакомились с комбинатом. И сегодняшний день… Технология сильно разнится?

– Ответ очевиден – безусловно! Да и характер производства изменился. В то время мы работали на оружие. Естественно, денег не жалели, и это во многом определяло успех. Сейчас же ситуация совсем иная.

– Может быть, такова была реальность?

– Не уверен. На мой взгляд, не оправданы были такие огромные вложения. Конечно, сейчас многое стало известно, кое-что рассекречено, а потому мы имеем право так говорить. Но ведь и тогда были люди, которые прекрасно знали ситуацию, и именно они должны были контролировать и ограничивать столь грандиозные затраты.

– Пожалуй, я соглашусь с вами. Даже судя по примеру того же газодиффузионного завода. Большая наука, огромное количество новейших технологий, гигантские усилия конструкторов, инженеров, рабочих, – и все пускается под нож, причем использовать старое оборудование уже нельзя.

– Если бы мы работали на этом газодиффузионном заводе в нынешних условиях, то не выжили бы. Энергоемкость его огромная. И даже невзирая на то, что нашем районе самая дешевая электроэнергия, все равно не справились бы. Но не следует думать, что новое производство слишком легко нам дается: его пуск начался в 90-м году и продолжается до сегодняшнего дня.

– На чем вы зарабатываете деньги?

– Последний министр Минатома академик Румянцев сказал очень образно про наше производство: «это жемчужина в короне Минатома». Я с удовольствием цитирую его слова.

– Вы занимаетесь обогащением урана и зарабатываете на этом деньги. Берете природный уран и…

– …обогащаем его до концентраций, пригодных для атомной энергетики. Изначально, конечно, мы работали только на оборону. Но символично, что наш год рождения – 1954-й – совпадает с пуском Первой АЭС. Теперь наша судьба полностью зависит от атомной энергетики. Мы занимаемся двумя проблемами. Во-первых, мы производим гексафторид урана. Во-вторых, занимаемся его обогащением. Все это – сырье для изготовления тепловыделяющих элементов ядерных энергетических установок.

– Вы физик, а потому можете оценить технологический уровень того, что делаете; конечно, по самым высоким, то есть мировым, критериям?

– Вопрос непростой. Мы считаем, что по уровню технологии разделения урана мы в самых первых рядах. И доказательством тому, на мой взгляд, служит то, что китайцы по нашей технологии построили два завода.

– Неужели сегодня Китай является тем самым «оселком», на котором проверятся современное «лезвие прогресса»?

– Как ни странно, но это именно так! Китайцы изучают весь мировой опыт, прежде чем что-то строить у себя. Это касается и модной одежды, и самой совершенной техники. С их мнением и оценками следует считаться. Так вот, они выбрали именно наш комбинат как образец для подражания.

– Поэтому вы их и пускали на предприятие, а американцев нет?

– Одни стремились к плодотворному сотрудничеству, а у других были иные цели… Впрочем, не наше слово было последним – все решалось в Москве. Могу только подтвердить, что такие решения разумны: к сожалению, в начале 90-х годов мы «раскрылись», надеялись на контакты, на совместную работу, но наши партнеры преследовали совсем иные цели – они попытались взять у нас лучшее, предпочитая не расплачиваться…

– И у них это получилось?

– Где-то да, но не у нас. Было понятно, что именно интересует наших заокеанских коллег, а потому их на комбинат и не допустили. Тех же зарубежных коллег, которые искренне стараются работать с нами вместе, мы приветствуем на комбинате, показываем им наши достижения, а также знакомим с красотами Байкала. В общем, с удовольствием выполняем заказы коллег, помогаем им осваивать новейшие технологии. Но, как и принято в мире, только в тех случаях, когда они достойно оплачивают нашу работу.

– Подобных предприятий сколько на планете?

– Немного. На двух руках пальцев гораздо больше…

– Значит, предприятие уникальное. А откуда же берете кадры?

– К сожалению, нынешние институты «готовых специалистов», если можно так выразиться, нам не поставляют. После окончания вуза нужно, чтобы инженер «понюхал производство». Только в этом случае можно говорить о рождении нужного нам специалиста. И что греха таить, даже диплом таких престижных и знаменитых вузов, как МФТИ и МИФИ, не гарантирует качество подготовки специалиста для нас. Особое производство остается «особым»…

– Молодежь идет к вам?

– Конечно. По основным нашим направлениям – физике и химии – мы ведем отбор еще в школе. Приезжают преподаватели Уральского политехнического института и Томского университета, они отбирают талантливых ребят. Мы оплачиваем их учебу, а затем они возвращаются к нам. Так мы готовим технологов высшей квалификации. Нам это выгодно, так как мы решаем и злополучную «жилищную проблему». У ребят здесь живут родители, и они возвращаются в семью. Сейчас же квартиры купить, то есть обеспечить молодых специалистов жильем, очень сложно. Это ведь не прошлые времена. Вот и приходится искать разные варианты.

– Я знаю, что сразу после Чернобыля вы получили специальное задание: создать и выпустить надежные дозиметры. Почему выбор пал на вас?

– Это ядерное приборостроение. Казалось бы, напрямую к нашей основной деятельности это не имеет отношения. Однако это не так. Министерство специально следит за тем, чтобы мы «не застаивались», то есть постоянно подталкивает к созданию новых направлений. Мне кажется, что это – основа Минатома. С самого начала в нашем министерстве прививалась не только любовь к новому, но и потребность его создавать. Вот поэтому лучшие руководители отрасли всегда поощряли тесную связь с наукой, поиск, увлеченность, стремление к совершенствованию уже достигнутого. Это впитывалась в плоть и кровь средмашевцев, а потому каждое новое задание для них – это праздник. Не правда ли, странно это слышать от директора предприятия?! Но надо понимать, что, безусловно, план для нас всегда был главным делом, однако жизнь без новаций, без поисков и дерзаний была бы пресной. Создание новейших приборов – это ведь не просто определенное задание, а прорыв в новую область. За дозиметрами, которые мы создали, стоит и кристаллография, и материаловедение, и химия, и физика, и механика, и металлургия. С самого начала нам было ясно, что надо выбирать принципиально новый путь поиска, искать решения вместе с учеными. Это и было сделано. Теперь считается, что у нас лучшие в мире дозиметры – надежные, точные, простые в обращении. Мы обеспечиваем ими как атомные электростанции, так и другие ядерные объекты. Ну а первым предприятием, где они начали использоваться, стал наш комбинат. Так что и в этой области пришлось перейти в лидеры… Но в общем объеме производства комбината это составляет всего два-три процента, так что не следует преувеличивать именно это достижение – просто один лишь штрих из жизни нашей…

– Столько лет на одном месте – не скучно? Одни и те же березки, одно и то же обогащение урана…

– Сразу вспомнил анекдот: «Хочу быть ураном, чтобы меня обогащали!» Но если серьезно, то, конечно же, нет. Я оставляю в сторону «внешние» стороны жизни, то есть Байкал (где я, кстати, семь лет не был до вашего приезда – некогда!), неповторимую природу и красоту Сибири и все остальное. Я хочу сказать о деле, к которому прикипел всей жизнью. Немного обидно за комбинат, потому что мы стали «бедными среди богатых».

– Что вы имеете в виду?

– Идет дележ по мощностям. То есть крупным комбинатам достается больше, чем нам, а потому средств, чтобы развиваться, не хватает. Другие комбинаты на виду, ближе к Москве, а следовательно, им внимания больше. Безусловно, мы моложе остальных, но ведь, как известно, растущий организм требует особого внимания, заботы и понимания. Вот этого нам и не хватает.

– А как становятся генеральными директорами? Что для этого потребовалось?

– В нашем деле нельзя перескакивать через ступеньки, да и быть этого не может! Я прошел весь путь – от рядового технолога до директора, шаг за шагом.

– Нынче это не модно, мол, молодым нужно предоставлять все руководящие должности?!

– Начальник смены, потом начальник производства, начальник цеха, заместитель главного инженера, главный инженер, а затем уже директор. Другого пути на настоящем предприятии, на мой взгляд, быть не может.

– Значит, у вас не было случаев, чтобы выпускника вуза сразу назначать на высшие должности? К примеру, приехал талантливый выпускник МИФИ…

– Он уже доказал, что «талантливый»?

– Но так о нем говорят…

– Путь пороху нашего понюхает и покажет, что талантливый. Если на самом деле так, то дорога вверх открыта – держать его взаперти никому не интересно. К сожалению, сейчас много шустрых менеджеров – их так называют. Кстати, им все равно, чем командовать – комбинатом или пивным ларьком, лишь бы денег было побольше. Но на настоящем производстве их нет, потому что у нас вкалывать надо с утра и до вечера, днем и ночью, зимой и летом. Я знаю одно: если человек ничего не сделал, но занял высокий пост, то и там он ничего не сделает. Это аксиома жизни.

– Абсолютно согласен! Примеров тому множество, последние десятилетия это доказывают убедительно… Однако я не могу не задать еще один вопрос: откуда фамилия «Шопен»? Думаю, об этом спрашивают все, кто с вами знакомится, не так ли?

– Ясного ответа нет. Мой отец был сыном моего деда, который был доменщиком. Он направил сына учиться в Военно-морское техническое училище. А там случился Кронштадтский мятеж. Похоже, что у отца была другая фамилия, близкая к «Шопену», то ли «Шубин», то ли «Шапин». Он поменял свою фамилию, уезжая служить на Черноморский флот. Время было революционное, мятежное, а потому отцу нужно было затеряться во времени. Так и случилось. Он мне ничего не рассказывал, упорно молчал о прошлом, а потому выводы я делаю сам. Не знаю, верны они или ошибочны. Одно достоверно: к знаменитому однофамильцу, а заодно к полякам и французам, никакого отношения не имею.

– Будущее комбината. Каким вы его видите?

– Смотрю в будущее с оптимизмом. Атомная энергетика берет бурный старт, и она не сможет обходиться без нашего комбината. Это во-первых. И, во-вторых, наши мощности позволят решить проблему дефицита урана.

– Что вы имеете в виду?

– Запасы урана в стране истощаются. Мы весьма активно работаем с отвалами. Мы научились из них извлекать уран. Раньше этого делать не могли.

– Есть такая иллюзия, мол, урана в мире очень много, да и у нас, в частности, его с избытком…

– Это ошибочная точка зрения. Урана не хватает, и только работа таких предприятий, как наш комбинат, позволяет надеяться, что атомные станции все-таки будут обеспечены топливом.

– Понимаю, что последнее десятилетие ХХ века было для вас сложным…

– Честно говоря, не очень хочется вспоминать те годы. Главное, пережили их. Хотя и сегодня не ясно, куда идем и зачем. Но это уже чистая политика, а заниматься ею не хочется, хотя полностью отрешиться от нее нельзя. Но тут я вспомнил недавний случай, свидетелями которого мы были. Помните собаку с раной на ноге?..

– Конечно. Егерь рассказал, что ее медведь задрал…

– Точно. Медведь придушил эту лайку, содрал кожу с ноги, а потом утащил ее в лес. Там, как и положено, вырыл ямку, положил туда собаку и присыпал землей. Медведь ест мясо, которое слегка протухло, обычно для этого ему требуется пять-шесть дней. Он и рассчитывал вернуться сюда вскоре. Однако лайка ожила, выбралась из ямки, зализала рану на ноге и прибежала к своему хозяину. Она потащила его в лес, показала, где медведь закапывал ее. Егерь ждал медведя, но тот не вернулся, видно, почуял человеческий дух.