Текст книги "А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах"

В погоне за молекулами

Что же такое «газовая диффузия», которой так много внимания уделено в Атомном проекте СССР?

Из материалов разведки сразу стало ясно, что американцы именно этому методу разделения изотопов урана уделяют главное внимание. Естественно, и наши ученые на первом этапе считали, что только с помощью газовой диффузии можно накопить нужное для урановой бомбы количество урана-235.

Уже в первых отчетах по Атомному проекту, регулярно направляемых И. В. Сталину, этому методу разделения изотопов посвящено немало страниц. В частности, подробно рассказывается о самой диффузии – так, чтобы Сталин все понял.

25 августа 1946 года отчет о состоянии работ по проблеме использования атомной энергии за 1945 год и семь месяцев 1946 года подписали Б. Л. Ванников, И. В. Курчатов, М. Г. Первухин, И. И. Малышев, И. К. Кикоин, Л. П. Берия. Любопытно, что это один из немногих документов, где фамилия Берии стоит последней. Позже все документы, направляемые Сталину, он будет подписывать первым…

В этом отчете раздел, посвященный работам по диффузионному методу разделения изотопов, написан Исааком Константиновичем Кикоиным. Пожалуй, впервые будущий знаменитый академик проявляет талант популяризатора. Через двадцать лет академик Кикоин напишет учебник по физике для школьников, но создается впечатление, что специальную главу из него он поместил в документ высшей секретности.

Итак, в отчете написано:

«До американских работ по использованию атомной энергии разделение изотопов было осуществлено только в лабораторном масштабе в весьма небольших количествах, измеряемых тысячными долями грамма, а для тяжелых веществ, как уран, – даже в миллионных долях грамма».

Все, что выделяется курсивом, вписано от руки. Специально для Сталина. Секретность соблюдалась неукоснительно, и вождь должен был убедиться в этом. В том числе и по документу, существовавшему в единственном экземпляре:

«При этом опыты по разделению изотопов относились всегда к труднейшим физическим опытам. Поэтому задача получения промышленных количеств изотопов урана явилась беспрецедентной в истории техники, и осуществлению ее должна предшествовать громадная сложная теоретическая и экспериментальная работа.

Известно, что после детального рассмотрения различных молекулярных методов разделения изотопов мы остановились, для промышленного использования, на диффузионном методе разделения».

Далее весьма подробно описывается, как именно происходит разделение изотопов. Любопытно, что делается это лишь однажды – в августе 1946-го. Позже будет множество документов, отчетов, записок и других материалов, направляемых Сталину, но больше никогда не будет столь детального описания газовой диффузии. Такое впечатление, будто авторы отчета прекрасно знали, что Сталин терпеть не может, когда ему о чем-то говорят дважды. Неужели у него была столь феноменальная память?!

Так это или иначе, но описание процесса газовой диффузии встречается в документах Атомного проекта лишь один раз. Впрочем, академик Кикоин в своем выступлении перед школьниками (я был на этой встрече) довольно подробно рассказывал об этом методе, и я получил еще одно подтверждение тому, что именно он был автором этих строк в отчете:

«Сущность этого метода состоит, вкратце, в следующем.

Если газообразная смесь двух изотопов проходит (диффундирует) через пористую перегородку (фильтр), то более легкий изотоп диффундирует быстрее более тяжелого. В результате относительная концентрация более легкого изотопа за фильтром становится большей, чем в исходной смеси изотопов, другими словами, смесь обогащается легким изотопом.

Необходимо тут же заметить, что такое обогащение действительно получится, если только часть исходной смеси проходит через фильтр, а другая пропускается мимо фильтра. Ибо если заставить данное количество смеси целиком пройти через фильтр, то, разумеется, никакого обогащения не получится.

Таким образом, для разделения изотопов урана методом газовой диффузии обязательно нужно иметь газообразное соединение урана.

Единственным пока известным соединением урана, легко получающимся в газообразном виде, является шестифтористый уран, который и является исходным сырьем для разделения изотопов урана.

Максимальная степень обогащения, которая может быть достигнута при неоднократном процессе диффузии шестифтористого урана через подходящий фильтр, очень мала и составляет величину порядка 0,4 %.

Концентрация легкого изотопа урана (U-235) в природном уране составляет лишь 0,72 %.

Поэтому ясно, что для получения почти чистого урана – U-235 (точнее, урана с 92–93 % легкого изотопа) необходимо процесс обогащения при помощи диффузии повторить несколько тысяч раз.

Наилучшим образом такое многократное обогащение можно осуществить путем последовательного соединения отдельных циклов обогащения или ступеней обогащения.

Таким образом мы приходим к необходимости в многоступенчатом диффузионном каскаде, состоящем из большого числа отдельных разделительных ступеней, включенных последовательно.

Наиболее удобная схема соединения этих ступеней такова, что половина газа, поступающего в каждую ступень, диффундирует через фильтр, обогащается и направляется в следующую ступень для дальнейшего обогащения, а другая половина (обедненная) направляется в предыдущую ступень для повторного обогащения.

Вычисления показали, что при выбранной нами схеме соединения потребуется около трех тысяч ступеней для получения урана с 92 %-ным содержанием легкого изотопа.

Такова сущность и принципиальная схема разделения изотопов урана».

Группа Кикоина совсем недавно перебралась в Москву. Теперь они работали в Лаборатории № 2. И. В. Курчатову было необходимо постоянно быть в курсе всей «атомной проблемы», и ему – да и всем другим! – было неясно, какой именно путь приведет к успеху. Бомба на плутонии или на уране-235? Ясно, что нужно создавать и ту и другую. Впрочем, кто мог тогда быть уверенным в успехе?!

Работа над диффузионным методом разделения изотопов началась в Уральском филиале Академии наук СССР. Возглавляли ее член-корреспондент АН СССР И. К. Кикоин и профессор И. Н. Вознесенский. Очень тесно с ними работал академик Соболев. Именно эта группа не только рассчитала будущие разделительные установки, но и составила план основных экспериментальных и проектных работ, необходимых для строительства разделительного завода.

Из документов Атомного проекта СССР:

«В апреле 1946 года вышло решение правительства о проектировании и строительстве разделительного завода, которым была определена производительность завода, его месторасположение и основные характеристики его.

По этому решению разделительный диффузионный завод рассчитан на производство 140 граммов урана, содержащего 92–93 % U-235.

Площадка для строительства завода выбрана на Урале в г. Верхне-Нейвинское…»

«Доставить в Москву. Обеспечить всем необходимым»

Осенью 1949 года ему будет присвоено звание Героя Социалистического Труда, но пока его судьбой занимаются комиссар внутренних дел Союза ССР Л. П. Берия и начальник УНКГБ по Свердловской области генерал-лейтенант Борщов.

Речь идет о профессоре Фрице Ланге.

Он родился в Берлине, в Германии получил образование, стал неплохим физиком. В 1935 году приехал в СССР, на родине не хотел сотрудничать с нацистами. В 1937 году Фриц Ланге принял советское гражданство. Он работал в Институте физики Академии наук УССР, занимался разделением изотопов.

Его прекрасно знали многие из тех, кто был привлечен к Атомному проекту СССР, в частности, тот же Лейпунский. Еще в 1942 году вместе с коллегами он дал такую характеристику немецкому ученому:

«Сотрудник Института физики Академии наук УССР профессор, доктор физ. – мат. наук Ланге является автором нового метода разделения изотопов, который, как показывают расчеты и предварительные эксперименты, обладает значительными преимуществами по сравнению с другими известными методами, поэтому мы считаем необходимым продолжить прерванную войной работу профессора Ланге по разработке нового метода разделения изотопов».

Профессор Ланге продолжил свои работы на Урале. Однако, когда Кикоин и его сотрудники переводились в Москву в Лабораторию № 2, в списке профессора Ланге не оказалось. Он остался в Свердловске в одиночестве – без коллег и, по сути, без работы.

Об этом и информировал начальник УНКГБ своего московского шефа:

«После опубликования в „Британском союзнике“ фамилий ученых, принимавших участие в работах по атомной бомбе, Ланге рассказал, что со многими из них он знаком по прошлой совместной работе – Бор, Симон, Майзнер.

Последнее время Ланге не занимается экспериментальной работой, так как все сотрудники лаборатории, в которой он работает, во главе с членом-корреспондентом Академии наук Кикоиным выехали в Москву.

В связи с тем, что Ланге, несомненно, представляет для нас интерес по роду проводимой им работы и связям с изобретателями атомной бомбы, прошу ваших указаний».

Поперек письма Берия размашисто написал: «Договоритесь с т. Борщовым – и профессора Ланге доставить в Москву. Обеспечить всем необходимым». Фамилия Ланге была подчеркнута дважды. Уже вскоре профессор Ланге, к удивлению и радости коллег, появился в Москве. А 17 декабря 1945 года было принято постановление СНК СССР № 3110–934сс «Об организации Лаборатории № 4». Ее возглавил профессор Ланге. Ему поручалось:

«…выполнение следующих задач:

а) разработка процесса разделения изотопов урана методом циркуляционного центрифугирования и способов его контроля;

б) разработка и опробование конструкции циркуляционной центрифуги с наибольшей производительностью для разделения изотопов урана».

Так появился конкурент газовой диффузии. В конце концов он станет победителем, но к «промежуточному финишу» все-таки первым придет не он…

Какова точка отсчета?

Спор о первородстве – яйцо или курица? – идет со времен средневековья. Конца ему не предвидится, так как философы разделились пополам: число сторонников курицы точно соответствует количеству почитателей яйца.

Тех, кто утверждает, что атомная бомба в СССР появилась в основном благодаря работе разведчиков, гораздо больше, чем их противников. К сожалению, такая точка зрения преобладает не только в зарубежной литературе, но и в нашей.

Никто не может отрицать роль разведки в Атомном проекте СССР, но все-таки ее исключительное и главенствующее значение следует оспорить. И примером тому может служить технология газовой диффузии и создание первых разделительных предприятий.

Да, информация о газовой диффузии поступила из разведывательных источников, и, бесспорно, она подтолкнула группу Кикоина к интенсивной работе. Но на этом, пожалуй, вклад разведки и завершился. А причин тому было множество.

Итак, познакомимся с некоторыми проблемами, которые решались в далеком 1946 году нашими учеными и специалистами.

Сырье для диффузионного завода – шестифтористый уран, который при обычных температурах существует в парообразном состоянии.

Из документов Атомного проекта СССР:

«Это соединение было синтезировано в 1912 году в лаборатории известного химика Руффа и с тех пор почти никем не исследовалось вследствие отсутствия практического интереса к нему (до последних лет).

У нас в СССР шестифтористым ураном до 1942 года никто не занимался и никакого опыта получения его не было».

По заданию И. В. Курчатова в НИИ-42 Министерства химической промышленности были начаты работы по получению шестифтористого урана. Менее чем через год десятки граммов этого соединения поступили в Лабораторию № 2, где были тщательно изучены его свойства. Физик дали добро, и уже вскоре была пущена опытная установка, которая давала до килограмма урана в сутки.

В августе 1946 года на заводе № 148 в г. Дзержинске шли пуско-наладочные работы цеха производительностью в 100 килограммов в сутки.

В отчете, направленном И. В. Сталину, отмечается:

«Шестифтористый уран чрезвычайно химически агрессивен, разъедая большинство веществ, находящихся с ним в соприкосновении. Эта агрессивность особенно проявляется в присутствии влаги, даже влаги атмосферного воздуха. Поэтому обращение с ним требует особого опыта и осторожности.

Благодаря полугодовому опыту работы с ним Лаборатория № 2 АН СССР смогла разработать рекомендации обращения с ним и сформулировать технические условия на его хранение и эксплуатацию…»

И затем следует общий вывод:

«Таким образом, можно считать, что проблема исходного сырья к настоящему времени в основном решена».

Однако это был, пожалуй, единственный столь оптимистический вывод. При создании разделительного завода предстояло решить множество почти неразрешимых проблем.

Сердце любой разделительной установки – фильтры. Отверстия в них должны быть очень малы – не более двух тысячных долей миллиметра. При этом их газонепроницаемость должна быть высокой, иначе установка будет занимать слишком большую площадь. «От Москвы до самых до окраин» – подшучивал над коллегами из группы Кикоина «Борода», то есть Игорь Васильевич Курчатов. По расчетам, площадь фильтров равна шести тысячам квадратных метров – хорошее футбольное поле. Да и устойчивы фильтры должны быть к агрессивному шестифтористому урана, потому что ему суждено «протекать» сквозь них… В общем, для таких технических требований ни существовало ни материалов, ни технологии их изготовления.

В Лаборатории № 2 пытались придумать самые необычные способы получения столь необычных фильтров, но хороших результатов добиться не удалось. И тогда среди научных учреждений был объявлен конкурс. В нем приняли участие семь институтов и лабораторий. Некоторые работы были отмечены весьма значительными денежными премиями.

В Лаборатории № 2 предложили прокалывать фольгу на специальном автомате. Так как других методов создания фильтров пока не было, то было принято решение изготовить несколько таких автоматов на предприятиях министерства вооружений. В срочном порядке было сделано 150 автоматов.

Однако вскоре приказ пришлось отменить, так как слово свое сказал конкурс. Две технологии создания фильтров оказались весьма оригинальными и эффективными.

При температуре около 1100 градусов порошок никеля спекается, образуется тонкий пористый лист. Размер пор зависит от порошка и температуры спекания. Лабораторные образцы были изготовлены на комбинате твердых сплавов, и они вполне удовлетворили физиков.

Второй тип фильтров был разработан в Институте неорганической химии АН СССР. Из латуни в кипящей соляной кислоте вытравливался цинк. Образовывались поры весьма малых размеров. Таким образом получался пористый медный фильтр.

В отчете, оказавшемся в августе на столе Сталина, отмечалось:

«Таким образом, проблема изготовления фильтров хотя и не может считаться полностью решенной, но близится к завершению, и, вероятно, в сентябре будет приступлено к организации массового изготовления фильтров».

Итак, сырье и фильтры практически уже есть. Но нужны еще компрессоры-разделители. Их создание было поручено артиллерийскому заводу им. Сталина в Горьком и Ленинградскому Кировскому заводу.

В документе указывается:

«Техническое задание на эти опытные разделительные агрегаты было разработано Лабораторией № 2 АН СССР.

На этих опытных агрегатах предполагалось провести испытания всего процесса разделения изотопов в целом и получить уточненные данные для проектирования уже всего разделительного завода.

Трудности, связанные с уплотнением выходящего наружу вала, оказались настолько значительными, что оба завода не справились с этой задачей.

Кроме того, машина, построенная на заводе им. Сталина в г. Горьком, оказалась малоудачной по конструкции.

Многоступенчатые машины Ленинградского Кировского завода находятся в настоящее время на стадии механических испытаний».

Для создания компрессоров потребовалось разработать не только принципиально новые их конструкции, но и синтезировать новые смазочные жидкости для подшипников и многие органические соединения, способные работать в среде шестифтористого урана. Несколько НИИ и институтов Академии наук вели исследования до тех пор, пока нужные материалы не были получены.

Вместе с Лабораторией № 2 четыре института решали проблему коррозии материалов.

Несколько предприятий и их КБ создавали систему автоматического регулирования на будущем диффузионном заводе.

Многие тысячи людей в той или иной форме принимали участие в том грандиозном проекте, который коротко назывался «газовая диффузия». Правда, чаще всего они и не подозревали о том, что участвуют в создании ядерного оружия. Не ведают о том и сегодня, потому что гриф «Совершенно секретно» действует для многих и поныне. И с этим ничего не поделаешь, потому что не мы выбираем время, в котором живем…

В ожидании новых открытий

Мне показалось, что в этом доме на улице маршала Новикова я уже бывал, но я тут же отбросил эту мысль, потому что дома мы встречались с академиком Каганом впервые, да и название улицы ни о чем мне не говорило.

Однако во время ужина жена ученого Татьяна Николаевна заметила:

– Вам, наверное, будет интересно, что как раз в квартире над нами жил Андрей Дмитриевич Сахаров. Когда мы переехали сюда, в этой квартире оставались только его дети – дочка Люба и сын Дима, тогда еще школьник младших классов. Люба продолжает жить со своей семьей и сейчас.

И в этот момент я вспомнил, что бывал в этом доме более тридцати лет назад! Здесь я встречался с академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым.

Нахлынули воспоминания. Теперь уже к разговору присоединился Юрий Моисеевич. Он привычно, будто вел свой семинар, подвел итог:

– Более бессмысленной и неумной истории я не знаю. Власть сделало все, чтобы превратить человека, сделавшего так много для страны, но позволившего себе высказать критические соображения, в диссидента.

Казалось бы, тема на этом была исчерпана, но тем не менее я попытался продолжить ее в нашей беседе.

На письменном столе лежала книга об академике И. К. Кикоине. Я начал расспрашивать о нем.

– В Исааке Константиновиче замечательным образом сочетались широкое знание физики, талант экспериментатора, умение многое делать своими руками. Он не случайно стал научным руководителем проблемы разделения изотопов, приведшей к созданию совершенно уникальной промышленности.

– Вы имеете в виду Свердловск-44?

– Да. Это газовая диффузия и центрифуги. Здесь проявилась еще одна черта его дарования. Он оказался блестящим инженером. Это очень редкое сочетание. Несмотря на большую занятость, он уделял большое внимание школьному и университетскому образованию. Кикоин был инициатором создания «Кванта» – замечательного журнала для юных физиков, организовывал знаменитые олимпиады для старшеклассников, писал школьные учебники. Он был руководителем большого коллектива, но это не мешало ему писать сценарии капустников, принимать в них участие, отмечать всевозможные праздники, которых у нас в институте было немало. Он был дважды Героем Социалистического Труда, у него было пять или шесть государственных премий, но каждый день он приходил на работу и обходил все лаборатории. Причем с ним можно было обсудить любую проблему, решить любую задачу. А вечером И. К. приходил в лабораторию, чтобы «самому покрутить ручки». Как научный руководитель он участвовал во всех исследованиях, но подписывал статьи только в тех случаях, когда принимал личное участие в работе. Конечно, Кикоин – уникальное явление. Когда говорят, что какой-то человек «своим примером учит лучше, чем любое назидание», то это относится именно к Кикоину.

– Мне посчастливилось: я знаком был с Исааком Константиновичем, помогал ему в работе со школьниками, в организации олимпиад и в становлении «Кванта». К сожалению, не имел тогда права расспрашивать об участии его в Атомном проекте и очень об этом сожалею. Сейчас в какой-то мере пытаюсь наверстать упущенное… И вот что я заметил. Атомный проект СССР привлек самых светлых, талантливых и прекрасных людей. Курчатов, Александров, Капица, Зельдович, Харитон, Сахаров, Тамм, Арцимович, Кикоин… И именам таким не счесть числа! Почему так случилось? И, наконец, это бесспорный пример того, насколько талантлив и щедр наш народ. Разве не так?

– Все зависит от отношения к науке и ученым. Поразительно, но с окончания Гражданской войны и до появления первых наших самолетов – это в районе 38-го года – прошло столько же времени, сколько с 91-го года до сегодняшнего дня. Отчего в разрушенной стране, нищей, оплакиваемой другими народами, наука развивалась, а к ученым относились с уважением? Дело в том, что существовали традиции, действовали научные школы. К примеру, та же механика. Были прекрасные ученые, которые передавали своим ученикам те знания, которыми владели. Инженер в России был человеком почитаемым, авторитетным. Механика, математика, физика держались на школах, и это во многом предопределило то, что в тяжелейших условиях наука сохранялась и развивалась. Да, многие после революции уехали из страны, но все-таки основная масса людей, склонных к науке и инженерии, осталась. Продолжалась естественная жизнь науки. Это и определило успех Атомного проекта. Когда после войны потребовались для его осуществления люди, у нас по каждому направлению были выдающиеся специалисты.

– Об этом свидетельствует и ваш личный опыт?

– Конечно. По сути, мальчишкой я попал в ту отрасль, где занимались разделением изотопов. И там я встретил специалистов высочайшего класса… В диффузионных вещах требовалась концентрация усилий в разных направлениях, и каждый раз появлялись выдающиеся люди, прекрасно знающие свое дело. Конечно, огромную роль сыграл Ленинградский физико-технический институт. Научные руководители Атомного проекта вышли оттуда. Для культуры страны, для развития науки Физтех стал тем самым краеугольным камнем, на котором все держалось. Вот что значит научная школа!

– И личность! Я имею в виду Абрама Федоровича Иоффе…

– На мой взгляд, это главное в науке. То, что необходимо для ее развития.

– В том числе и сегодня?

– Естественно. Но трудность заключается в том, что замечательных ученых много, а личностей очень мало. Недостатка в профессионалах нет, а вот с личностями в науке дела обстоят неважно…

– Может быть, нет крупных проектов?

– А разве до войны таких проектов было много?! Нет, суть в ином. Такие личности – это потребность общества, ее составляющие. Кроме тех, кого мы уже упомянули, были еще Капица, Семенов, браться Вавиловы. Цели они перед собой ставили большие, необычные. Сергей Иванович Вавилов, к примеру, переводил Ньютона. Это крайне трудная вещь – заниматься переводом Ньютона, но у Вавилова была внутренняя потребность сделать это. Нет, не в больших проектах заключается суть, а в масштабности мышления. К руководству своих институтов эти люди шли не через парткомы и отделы ЦК, так сказать, не из-за принадлежности к номенклатуре, а благодаря своим знаниям и культуре.

– Три портрета в вашем кабинете на виду – Кикоин, Ландау и Александров. Они относятся к личностям в науке?

– Безусловно! Их портреты здесь потому, что они определили мою жизнь и судьбу.

– Каким образом?

– Я должен рассказать немного о себе, и тогда вам будет все понятно… Моя биография началась во время войны. В 15 лет я начал работать. Родился я в гуманитарной семье. Отец был юристом, а мать – медиком. Я был младшим в семье. Сестра – писательница, брат занимался кибернетикой. Я поступаю на работу и одновременно учусь в школе рабочей молодежи. В 16 лет поступаю в МАИ. Идет война, а потому я считаю, что надо делать самолеты. Учусь на приборном факультете. Но осенью 1945 года я узнаю, что есть Московский механический институт (нынешний МИФИ), и он относится к Министерству боеприпасов. Там образуется физический факультет, и на него набирают студентов.

– Начинался Атомный проект.

– Конечно. Появилась отрывочная информация об атомных супербомбах, взорванных над городами Японии и заставивших японцев капитулировать. Но, естественно, мы тогда ничего не знали, чем именно будут заниматься на этом факультете. Я закончил уже первый курс МАИ, и потому для нас был только «конкурс зачеток» и собеседование. Учился я хорошо, а потому в феврале 1946 года я оказался в Механическом институте.

– Рассказывают, что это был необычный вуз… А чем же именно?

– Это был абсолютно уникальный институт! Создавался он по типу французской политехнической школы, где обучали физике, но и инженерному делу тоже. Нам читали лекции выдающиеся ученые – Тамм, Леонтович, Померанчук, Мигдал, Фейнберг… Математику преподавал Тихонов, ядерную физику – Арцимович и Алиханян, общую физику – Кикоин. А группы были маленькие, занятия были «камерные» – преподаватели так знали студентов, что часто обращались к ним по имени. В обучении взаимоотношения между преподавателями и студентами играют особую роль. Плюс к этому – отношения между студентами. В небольшой группе создается студийная атмосфера, и она, безусловно, способствует тому, чтобы готовились кадры высшей квалификации. Я замечал позднее, что подобная атмосфера стимулирует стремление к знаниям, выявляет талант каждого, а потому получаются блестящие выпуски.

– В Механическом институте выдающиеся ученые, которые преподавали, готовили не только специалистов, но прежде всего соратников по будущей работе. Отсюда и те «особые условия», которыми славился этот вуз. Кстати, эти традиции, как мне кажется, сохраняются и в нынешнем МИФИ.

– Мы учились день и ночь. Естественно, наши учителя внимательно наблюдали за нами. И вот однажды Алиханян спросил, не хочу ли я заняться физикой космических лучей, и если я согласен, он поговорит с Ландау о приеме меня в аспирантуру. Но для этого я должен буду сдать знаменитый теорминимум или «Ландау-минимум». Это было крайне лестное для меня предложение: во-первых, Ландау, во-вторых, интересная, особенно в то время, проблема космических лучей. Я согласился.

– О Ландау и его экзаменах ходят легенды. Далеко не каждый мог пройти это «чистилище», но если это случалось, то физик как бы допускался в «святая святых» – теоретическую физику?

– Это совершенно уникальное явление. Как мне представляется, Ландау, будучи еще сравнительно молодым человеком, поставил перед собой задачу создать в стране теоретическую школу. На это он тратил огромное количество своего времени.

– Почему он, а не кто-то другой?

– Это был гений. Он был единственным человеком, который знал всю теоретическую физику как единый предмет. И поэтому он смог создать курс теоретической физики, охватывающий все основные разделы. При этом у него одна книга «цепляется» за другую. В какой бы лаборатории мира вы сейчас ни побывали, везде вы увидите на полках тома курса Ландау. Все книги по теоретической физики устарели или стареют. Даже великие книги уходят в прошлое. А курс Ландау остается современным, хотя уже 50 лет, как он ушел из жизни. Если вам предстоит решать какую-то новую задачу, очень полезно сначала заглянуть в эти книги. Не случайно иногда говорят, что Лев Давидович Ландау создал библию теоретической физики.

– Не случайно ведь утверждают, что только гении способны предвидеть будущее и даже жить в нем!

– У него было удивительное чутье, интуиция. А также принципы, которым он никогда не изменял. Он считал, что человек сначала должен изучить всю теоретическую физику, а уже потом выбирать себе какую-то ее часть или отдельное направление. Это как в медицине. Сначала надо изучать все, а потом уже становиться узким специалистом. Если кто-то хотел быть аспирантом Ландау, он должен был сдать ему «теорминимум», восемь экзаменов по основным разделам теоретической физики. Конечно, по сути это был «теормаксимум». В общем, это было нечто невообразимое! Никаких зачеток, никуда эти экзамены не заносились, ничего официального. Но это была лучшая аттестация для физика-теоретика.

Из записей о Л. Д. Ландау: «Сами экзамены носили черты ритуального однообразия. Вы звонили Л. Д. и говорили, что хотите сдать такой-то экзамен. Он немедленно назначал вам день и час, никогда не просил перезвонить через день, два или неделю, как это бывает обычно. Все экзамены он принимал дома. Когда вы переступали порог, он неизменно бросал взгляд на часы, и тут же следовал комментарий, обычно очень едкий, если вы опоздали хотя бы на несколько минут. Надо сказать, что позднее меня всегда поражала его точность, он никогда не опаздывал ни на минуту, и это как-то даже не вязалось с его внешним обликом. Далее он предлагал вам оставить все записи и книги в прихожей и подняться в маленькую гостиную на втором этаже. Он приносил из кабинета несколько чистых листов бумаги, писал условия первой задачи и тут же уходил. Через некоторое время он стремительно входил в комнату и смотрел через плечо, что у вас получается. Далее обязательно следовал комментарий типа: „Прошлый раз вы решали быстрее“; „Вы действуете как тот теоретик, которому предложили вскипятить воду для чая, когда температура воды была уже 80 градусов. Он вылил воду, наполнил чайник заново и поставил на огонь, тем самым сведя задачу к уже известному“; „Глядя на ваши выкладки, не скажешь, что теорфизика – красивая наука“. В лучшем случае это звучало так: „Ну ладно, это правильно, давайте решим еще одну задачу“.

Что-то существенно изменилось в наших взаимоотношениях после того, как я сдал „Квантовую механику“ Л. Д., не дожидаясь сдачи всего теорминимума, написал письмо с просьбой направить меня после окончания института к нему в аспирантуру. Теперь после каждого экзамена он подолгу беседовал со мной, приглашая иногда пообедать вместе с ним. Разговоры носили главным образом общечеловеческий характер, почти всегда с наставительной интонацией, но поражали меня тогда своей откровенностью, я бы сказал, личностной обнаженностью. Он часто возвращался к тому, как, по его мнению, должен жить человек, желающий стать настоящим теоретиком, как он должен строить свои взаимоотношения, в частности, с женщинами. Здесь Л. Д. не скупился на положительные и отрицательные примеры из своей жизни и из жизни других физиков. В тот момент я даже предпочел бы не знать часть из этих примеров. Один из наставительных тезисов Л. Д. сводился к утверждению, что, если теоретик хочет достичь чего-то существенного, он должен жениться в 30 лет, не раньше. Я любил цитировать эти слова Л. Д., иронизируя над своими коллегами. Но, когда я сам женился именно в 30 лет, насмешкам, что это не случайно и произошло потому, что „так сказал Л. Д. Ландау“, не было границ».

– Можно считать, что и этот дополнительный экзамен по «теорминимуму» вы сдали Ландау успешно… Один знакомый физик гордился, что сдал Ландау целых два экзамена!