Текст книги "А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах"

Филиал в Ленинграде

Большинство физиков, на плечи которых легли заботы Атомного проекта СССР, были выходцами из Ленинградского физико-технического института. Естественно, что Курчатов считал необходимым именно там создать «филиал Лаборатории № 2». Во время блокады это сделать было невозможно, но насколько изменилась ситуация после того, как она была снята?

Предполагалось, что в Ленинграде будет организовано производство оборудования для диффузионного метода разделения изотопов. В городе была мощная промышленность, да и физиков вполне хватало… По крайней мере, именно так было до войны и блокады.

В Ленинград выехали И. Кикоин, А. Алиханов, С. Соболев и И. Вознесенский. Им предстояло определить, насколько реально организовать там производство так нужного для проекта оборудования и приборов.

Академик И. К. Кикоин так рассказывал об этой поездке:

«Мы… выехали в Ленинград с целью выяснить, кого из оставшихся в живых после блокады можно привлечь к работам в Лаборатории № 2. И. Н. Вознесенскому повезло – ему удалось для своих работ обнаружить (через НКВД) около 10 человек. С физиками оказалось хуже – всего несколько человек, так как значительная часть их, в основном сотрудников Физико-технического института, была в эвакуации, остальные погибли в Ленинграде. Одновременно прозондировали состояние ведущих предприятий Ленинграда и возможность их привлечения к нашим работам…»

Филиал Лаборатории № 2 был создан постановлением ГКО № 5407сс 15 марта 1944 года. Его руководителем был назначен И. К. Кикоин. При филиале образовывалось Особое конструкторское бюро во главе с И. Н. Вознесенским. Сотрудники возвращались из Свердловска, где они работали в годы войны, в Ленинград.

Уже через месяц филиал Лаборатории № 2 и ОКБ начали действовать. Им предстояло создать методы разделения изотопов урана и сконструировать экспериментальное оборудование, необходимое для промышленного производства ядерной взрывчатки.

«Два медведя в одной берлоге…»

Академик А. И. Алиханов рвался в Ленинград. Он считал его своим родным городом, да и речь шла о создании там филиала Лаборатории № 2. Естественно, Алиханов считал, что именно он должен возглавить новую лабораторию.

Впрочем, тому были и другие причины…

3 марта 1944 года он направляет письмо М. Г. Первухину, в котором весьма «прозрачно» намекает на свои непростые отношения с Курчатовым. Он ни разу не упоминает его фамилии, но каждому становятся понятны и обида Алиханова, и его нежелание оставаться «в тени» Курчатова. Сам Абрам Исаакович считал, что по опыту работы, по авторитету среди физиков он не уступает Игорю Васильевичу.

Мне кажется, что письмо Алиханова одному из руководителей Атомного проекта открывает малоизвестные страницы отношений между учеными. Принято считать, что авторитет Курчатова был непререкаем, и его мнение – чуть ли не закон и для коллег, и для чиновников. Но это было не так. Внутри Атомного проекта шла борьба. Иногда она становилась очевидной. К примеру, в соперничестве между Курчатовым и Алихановым. Избрание в академики Алиханова и «провал» Курчатова – один из примеров того…

В письма на имя Первухина Алиханов не скрывает конфликтность ситуации. Он пишет:

«Вы отклонили мой проект переезда моей лаборатории в Ленинград, исходя из тех соображений, что работа по ядерным вопросам сосредоточена в Москве, а я и мои сотрудники являемся специалистами в этой области физики.

Я вначале так же понимал свою роль в Лаборатории № 2, однако очень скоро был вынужден убедиться в том, что все материалы, в которых заключались какие-либо сведения по вопросам моей специальности – атомному ядру, от меня скрывались. Более того, были случаи запрещения отдельным сотрудникам говорить и обсуждать со мной некоторые определенные вопросы в этой области…»

Не ведал Абрам Исаакович в тот момент, когда писал эти строки, что сии запрещения и ограничения исходят не от Курчатова и не от Первухина! На то была воля даже не Берии, а самого Сталина, для которого разведывательные материалы, поступавшие из Америки, значили пока намного больше, чем работа своих физиков. Ведь следует помнить, что пока атомной бомбы еще не существовало и шла война. Союзники работали над новым оружием, и не исключено было, что они поделятся им с Советским Союзом… В общем, послевоенные отношения с США и Англией были в тумане, а потому надо было быть предельно осторожными. Информация о работах по атомной бомбе имела пока больше политическое значение, чем техническое. Отсюда и те многие ограничения, которые были введены спецслужбами.

Но академика Алиханов судил о ситуации по-своему:

«…внутри Лаборатории № 2 я не имел и не имею никаких, даже мелких прав, что весьма хорошо известно обслуживающему и техническому аппарату Лаборатории. По тем или иным организационным или научным вопросам я привлекался не в силу установленного порядка, а в зависимости от желания руководства Лаборатории. По этим причинам мне представляется единственным выходом переезд в Ленинград, в особенности в связи с созданием там филиала…»

Первухин пригласил к себе академика Алиханова. Они беседовали долго и обстоятельно. Абрам Исаакович узнал, что судьба филиала в Ленинграде решена – руководителем его назначен Кикоин. Это он воспринял как еще одну пощечину себе…

Конфликт разрешился лишь в декабре 1945 года, когда академик А. И. Алиханов был назначен директором Лаборатории № 3. Однако «выйти из тени» И. В. Курчатова ему уже не было суждено…

«Источник не рассекречен…»

Поток секретной информации из Америки нарастал по мере того, как расширялись работы по Манхэттенскому проекту. Американцам не удавалось предотвратить утечку секретной информации, и это для наших разведорганов становилось все очевидней…

В марте 1944 года новая пачка документов по бомбе поступила в ГРУ Генштаба Красной армии. Это был весьма подробный отчет по созданию оружия. Любопытно, что до сегодняшнего дня источник информации не известен. Даже в архивах ГРУ след его потерян, и это позволило «источнику» спокойно дожить до глубокой старости.

«Ахилл» – такой псевдоним был у сотрудника ГРУ А. А. Адамса. Он получил от одного из ученых, занятых в Манхэттенском проекте, не только документацию по бомбе объемом около тысячи страниц, но и образцы чистого урана и бериллия. Эта «посылка» по дипломатическим каналам благополучно добралась до Москвы.

Сопроводительное письмо «Ахилла» позволяет лучше представить ту атмосферу, в которой приходилось работать нашим разведчикам. В частности, «Ахилл» пишет:

«Дорогой Директор!

…На сей раз характер посылаемого материала настолько важен, что потребует как с моей стороны, так и с вашей, особенно с вашей, специального внимания и срочных действий…

Не знаю, в какой степени вы осведомлены, что здесь усиленно работают над проблемой использования энергии урана (не уверен, так ли по-русски называется этот элемент) для военных целей. Я лично недостаточно знаю молекулярную физику, чтобы вам изложить подробно, в чем заключается задача этой работы, но могу доложить, что эта работа уже здесь находится в стадии технологии по производству нового элемента – плутониума, который должен сыграть огромную роль в настоящей войне…

Секретный фонд в один миллиард долларов, находящийся в личном распоряжении президента, ассигнован и уже почти израсходован на исследовательскую работу и работу по разработке технологии производства названных раньше элементов. Шесть ученых с мировыми именами, как Ферми, Аллисон, Комптон, Урей, Оппенгеймер и др. (большинство – получившие Нобелевскую премию), стоят во главе этого проекта.

Тысячи инженеров и техников различных национальностей участвуют в этой работе…

Три основных метода производства плутониума применялось в первоначальной стадии исследований: диффузионный метод, масс-спектрометрический метод и метод атомной трансмутации. По-видимому, последний метод дал более положительные результаты. Это важно знать нашим ученым, если у нас кто-нибудь ведет работу в этой области…

Моя связь – с источником высокой квалификации, который был бы более полезен, если бы он мог встретиться с нашими высококвалифицированными химиками и физиками… Это только начало. Я буду несколько раз получать от него материал. В первой оказии – около 1000 страниц.

Материал сов. секретный и здесь, несмотря на то, что я вертелся возле университетов около двух лет, до последнего времени ничего конкретного узнать не мог. Здесь научились хранить секрет… Персонал тщательно проверяется. Слухов вокруг этих предприятий масса. Лица, работающие на периферийных предприятиях, туда уезжают на год без права оставления территории предприятий, которые охраняются воинскими частями…

Мой источник мне сообщил, что уже проектируется снаряд, который, будучи сброшен на землю, излучением уничтожит все живущее в районе сотен миль. Он не желал бы, чтобы такой снаряд был бы сброшен на землю нашей страны. Это проектируется полное уничтожение Японии, но нет гарантии, что наши союзники не попытаются оказать влияние на нас, когда в их распоряжении будет такое оружие…

Мне трудно писать. Мое зрение весьма ограничено, но мои письма не важны, а важен материал: надеюсь, ему будет уделено нужное внимание и последует быстрая реакция, которая будет мне руководством в дальнейшей работе…

Посылаю образцы ураниума и бериллиума…»

Еще много имен скрывает история. Возможно, мы никогда не узнаем обо всех, кто стремился помочь нашей стране. Это была признательность за нашу победу, за спасение человечества от фашизма.

Безусловно, физик Клаус Фукс дал бесценные материалы нашему Атомному проекту. Они стали своеобразной путеводной нитью, которая провела команду Курчатова по лабиринтам ядерной физики. Удалось избежать многих ошибок, определить кратчайшие пути к созданию атомной бомбы.

Но будем помнить, что не только Клаус Фукс, но и другие ученые, работавшие в США, Канаде и Англии, помогали нам. Их имена, вероятнее всего, никогда не будут открыты – и не нам судить, правильно ли это или нет… Просто будем помнить, что такие люди жили и боролись за наше будущее.

Напомню, свое донесение «Ахилл» написал в июле 1944 года. Однако он уже знает, что атомные бомбы будут применены против Японии. Это прозрение или уже летом 44-го американцы планировали атомную атаку на Хиросиму и Нагасаки?

Мне кажется, «Ахилл» призывает нас по-новому взглянуть на ход Манхэттенского проекта – не исключено, что многие его страницы написаны иначе, чем это представляется общественности…

Телеграмма из Америки

Эта телеграмма привела в шок всех, кто в той или иной мере был причастен к Атомному проекту.

Группа американских ученых обратились к своим советским коллегам с предложением принять участие в создании книги, посвященной атомной бомбе. Предполагалось, что они расскажут о том, кем и когда велись работы по ядерной физике, в частности в Физико-техническом институте, которым руководил академик А. Ф. Иоффе. Фамилии и работы многих физиков – выходцев из этого института были хорошо известны на Западе. Почему бы профессорам Капице и Харитону не рассказать о том, что они делали после своей работы в Англии?

Таким способом ученые, собравшиеся в годы войны с Гитлером в США, намеревались восстановить порванные войной связи.

Телеграмму в Академию наук СССР подписали Альберт Эйнштейн, Ирвинг Ленгмюр, Гарольд Юри и Роберт Оппенгеймер. Особенно смущала подпись последнего, так как в СССР прекрасно знали, кто именно руководил Манхэттенским проектом.

Неужели за столь высокими именами ученых скрывается вездесущее ЦРУ?! Вероятно, разведчики США решили именно таким способом установить уровень работ советских ученых: ведь предположения в ЦРУ были самые разные…

В телеграмме ученых из США говорилось, что работа над книгой ведется весьма интенсивно, а потому нет возможности пересылать рукопись в СССР, но любой физик, уполномоченный Академией наук, может познакомиться с рукописью в Нью-Йорке.

Итак, «щупальца» Центрального разведывательного управления или что-то иное? А может быть, американцам удалось выйти на нашу агентурную сеть?

Или все-таки физики решили таким образом порвать нити секретности вокруг атомной бомбы, которые так искусно плелись и в США, и в Англии?

Впрочем, в последнее предположение не верилось…

Что же ответить в Америку?

Сталин попросил дать свои предложения и разведчикам, и ученым. Что он хотел от них услышать? Что задумал вождь?

Времена были суровыми, жестокими и беспощадными… Ошибка могла стоить жизни.

Первыми на запрос Берии ответили Б. Ванников и П. Судоплатов, то есть руководитель Специального комитета и заместитель начальника внешней разведки. В письме говорилось:

«Дать ответ на согласие принять участие советских ученых-физиков в книге, которую предлагают издать физики США, не представляется возможным, так как содержание указанной книги неизвестно, а просмотреть эту книгу на месте в США, как предложено в письме, некому.

Академик т. Курчатов также высказался о нецелесообразности его участия в этой книге, мотивируя тем, что он лично не сможет ознакомиться с содержанием ее».

В тот же день, 11 января 1946 года, на стол Л. П. Берии лег проект письма президента Академии наук СССР С. И. Вавилова американским ученым:

«Советские физики и другие ученые СССР горячо приветствуют выраженное в вашей телеграмме пожелание установить международное сотрудничество в разрешении проблемы использования атомной энергии на благо человечества.

Советская наука всегда неуклонно боролась за использование достижений научной мысли только для расцвета человеческой культуры и не может не одобрить каждый шаг ученых в этом направлении.

Советские ученые просят выразить вам признательность за приглашение принять участие в книге об атомной бомбе и сожаление о том, что они из-за технических затруднений лишены возможности высказать свое конкретное суждение в отношении фактов, предлагаемых к опубликованию, так как ознакомление с рукописью, как вы сообщили в вашей телеграмме, возможно лишь в Нью-Йорке.

Просмотр же книги в Нью-Йорке затруднен из-за отсутствия в данный момент в Америке кого-либо из советских физиков, сведущих в специальных вопросах, составляющих содержание издания, столь важную и ответственную цель которого нельзя недооценить».

Соображения разведки и секретности вынудили ответить отрицательно на предложение выдающихся физиков. А ведь, как выяснилось позже, у них были самые благие помыслы: они хотели объединить усилия физиков всего мира в борьбе против атомного оружия.

А обращение к советским ученым было не случайным. Незадолго до телеграммы Эйнштейна и других В. М. Молотов выступал в ООН, где заявил, что тайны атомной бомбы не существует и что советские ученые предлагают использовать гигантскую мощь этих взрывов в мирных целях: строительства каналов и портов, создания искусственных морей и так далее. По сути дела, так впервые была провозглашена программа мирного использования ядерных взрывов, программа, которая через пятнадцать лет начнет осуществляться и в США, и в СССР.

Американские ученые и предложили своим коллегам из СССР развить те идеи, о которых говорил Молотов. Теперь министру иностранных дел и предстояло что-то сообщать в США. Рекомендации Берии были лаконичны:

«Наши ученые (академик Курчатов, академик Иоффе) считают невозможным опубликовать свои конкретные суждения в отношении фактов об атомной бомбе в книге, предполагаемой к опубликованию американскими учеными…»

Берия приложил к своему письму Молотову и проект ответа президента АН СССР С. И. Вавилова.

Как всегда, итог подвел Сталин:

«Не нужно нашему противнику сообщать свое мнение, чтобы они не смогли догадаться о состоянии дел у нас по атомной бомбе… Но прошу товарищей ускорить работы, времени у нас нет…»

Шел январь 1946 года. Сталин надеялся, что бомба у него появится через год. Он понимал, что уже началась «холодная война» и что без атомной бомбы Советский Союз ее проиграет.

Атомная бомба отсрочила поражение в «холодной войне» на сорок лет…

50 минут у Сталина

Это случилось 25 января 1946 года.

Берия и Курчатов вошли в кабинет Сталина вместе в 19 часов 25 минут.

Курчатов ушел через 50 минут.

Берия оставался у Сталина почти до полуночи.

За неделю до встречи Сталин получил доклад о состоянии работ по получению и использованию атомной энергии. К нему был приложен список тех, кого желательно было пригласить в Кремль. В нем было 11 человек – все ученые, которые были привлечены к Атомному проекту.

Но Сталин принял только Курчатова.

На беседе, в которой принимали участие Молотов и Берия, деталей не касались. Сталин был прекрасно проинформирован о состоянии дел: практически каждый день ему приходилось подписывать документы, связанные с атомной проблемой, да и доклад он изучил внимательно.

Сталин подчеркнул, что «необходимо придать работам по использованию внутриатомной энергии больший размах», и тем самым дал Игорю Васильевичу полную свободу действий. В то же время он рекомендовал ему сразу после беседы подготовить новый доклад, в котором он бы высказал все, что необходимо для ускорения работ по созданию атомной бомбы.

Курчатов остался доволен встречей. Он понял, что теперь ему ни в чем отказа не будет. Однако и ответственность возрастала несоизмеримо: ведь ему оказывалось полное доверие.

12 февраля 1946 года он направит Сталину новый доклад. В нем, в частности, будет сказано:

«Практические же работы по получению атомных взрывчатых веществ должны быть сосредоточены на уран-графитовом котле и диффузионном заводе и в первую очередь – на уран-графитовом котле…

Конструирование бомбы представляет чрезвычайно сложную задачу из-за новизны принципа ее конструкции. Потребуется осуществить много опытных взрывов тротила (в количествах 5 тонн и более) и разработать методы наблюдения процессов, происходящих при мощных взрывах, для того чтобы получить необходимые для конструирования бомбы исходные данные…

Намечено и необходимо создать специальное конструкторское бюро по атомной бомбе в удаленной (по соображениям секретности) на 200–300 км от Москвы и других крупных городов местности.

В минимально возможные сроки необходимо создать при этом бюро хорошо оборудованные лаборатории, механические мастерские и опытный полигон…»

В своем докладе Курчатов указывал, что во второй половине 1947 года можно будет получать на газодиффузионном заводе по 100 граммов урана-235 в сутки. Это, конечно, в том случае, если машиностроительные заводы выполнят все заказы ученых.

Впрочем, Игорь Васильевич оговаривается, что пока неясно: целесообразно ли применять уран-235 в бомбах или лучше все-таки плутоний, который при бомбардировке японских городов оказался раз в десять эффективнее.

Даже Курчатов еще не представлял до конца, с какими невероятными трудностями придется столкнуться всем, кто принимал участие в Атомном проекте.

А Сталин примет ведущих ученых и руководителей проекта 9 января 1947 года, через две недели после пуска опытного уран-графитового котла.

Совещание будет длиться около трех часов.

Сталин очень высоко оценил работу И. В. Курчатова и Л. А. Арцимовича. Он тут же подписал постановление Совета министров СССР о премировании обоих ученых и коллективов, которые работали с ними. Под их руководством был осуществлен пуск реактора Ф-1 и установки по электромагнитному методу разделения изотопов, на которой были накоплены макроскопические количества урана-235.

Эта встреча в Кремле Сталина с участниками Атомного проекта оказалась для них единственной, а для Курчатова – второй и последней.

Как ни странно, но И. В. Сталин больше не считал нужным встречаться с учеными Атомного проекта, хотя несколько раз в неделю подписывал множество постановлений и распоряжений, касающихся создания оружия. Он наблюдал за происходящим как бы со стороны. Но, повторяю, присутствие его все участники Атомного проекта ощущали постоянно. Включая даже «бытовые» случаи.

Чем больны Курчатов и Харитон?

Враг был невидим, а потому особо опасен.

Он начал действовать исподтишка, и день ото дня его атака становилась все эффективней.

Это было грозное предупреждение. Одним махом Атомный проект мог быть обезглавлен. И не убийцами, подосланными из-за рубежа, как опасались сотрудники Берии, а радиацией.

11 июля 1946 года появляется письмо о резком ухудшении здоровья Игоря Васильевича Курчатова. Результаты медицинского обследования в поликлинике МВД показали, что ученому необходим не только отдых, но и лечение. В письме сказано:

«Отсутствие длительного отдыха и санаторного лечения на протяжении последних 4–5 лет вызвали заметные изменения в организме…»

Однако в документах, которые приложены к письму, причина заболевания Курчатова описана иначе. Там, в частности, есть такое заключение:

«Интенсивность нейтронного излучения в кабинете (в рабочем месте Курчатова И. В.) по крайней мере в два раза превосходит интенсивность нейтронного излучения у пульта управления циклотрона… Интенсивность нейтронного излучения в смежном малом кабинете значительно превосходит безопасную дозу (в 5–10 раз)».

Медики обнаружили и изменения в крови. Это был первый сигнал о приближении лучевой болезни. Впрочем, о ней еще было известно очень мало…

Плохо себя чувствовал и Юлий Борисович Харитон, который вместе с Курчатовым проходил медицинское обследование.

О своем непосредственном подчиненном теперь уже сам Курчатов сообщал Берии:

«Докладываю, что за последнее время резко ухудшилось состояние здоровья тов. Харитона Ю. Б… Имеет место функциональное расстройство нервной системы и сердечной деятельности (пульс 120 ударов в минуту) при общем сильном переутомлении и истощенности организма… Необходим перерыв в работе тов. Харитона для санаторного лечения».

Резолюция Берия была лаконична:

«Обеспечить всем необходимым».

Курчатов и Харитон получили короткую передышку. Для того чтобы после лечения и отдыха с удвоенной энергией продолжить работу. Впрочем, понятие «отдых» для обоих было чисто условным.