Текст книги "А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах"

МГУ – оплот реакции

Член-корреспондент АН СССР И. Е. Тамм или профессор А. А. Власов?

Кого из них выбрать заведующим кафедрой теоретической физики МГУ?

Казалось бы, ответ очевиден: И. Е. Тамм. Тем более что Власов – один из его учеников, причем не самый лучший.

Однако голосование было тайным, и Игорь Евгеньевич оказался побежденным…

В иных условиях итоги конкурса на физико-математическом факультете МГУ не вызвали бы столь бурной реакции в Академии наук, если бы не «странные» тенденции, которые начали проявляться в среде физиков. Между Университетом и Академией наук произошел раскол, некоторые физики поспешили назвать его «идеологическим».

Вокруг кафедры МГУ образовалась группа физиков, которые не признавали теорию относительности и все новейшие открытия 30-х и 40-х годов. Они провозгласили себя «защитниками классической физики», а потому довольно активно выступали против школы академика А. Ф. Иоффе, резко критиковали его. Да и Абрам Федорович не оставался в долгу: он называл МГУ «центром реакционной физики».

Избрание профессора А. А. Власова показало, что Академия уступает в борьбе своим противникам. Стерпеть этого академики не могли. В апреле 1944 года они обращаются с письмом на имя С. В. Кафтанова, который «курировал» высшее образование в стране. Ученые возмущены тем, что заведующим кафедрой теоретической физики стал Власов – «способный начинающий ученый, не имеющий еще большого педагогического опыта», а не член-корреспондент Тамм.

Под письмом расписались крупнейшие физики страны – Алиханов, Папалекси, Вавилов, Лебедев, Фок, Крылов, Капица, Фрумкин, Семенов, Мандельштам, Соболев, Христианович, Бернштейн, Курчатов.

Не прислушаться к мнению академиков Кафтанов не мог. Он быстро принял решение и назначил заведующим кафедрой В. А. Фока.

Однако академики торжествовали недолго. Вскоре сам же Кафтанов свое решение отменил. Что же произошло? Кто повлиял на него?

Академик В. А. Фок ничего не мог сделать с «взбунтовавшейся кафедрой». С его мнением сотрудники не считались, его распоряжения не выполнялись. Ну а уволить кого-то он не мог – не тот характер, да и власть заведующего была ограничена. И тогда Фок через два месяца после назначения сам попросил об отставке.

Академики-физики теперь уже обратились к В. М. Молотову. Они поставили вопрос о кардинальном изменении положения на физическом факультете МГУ, которое им «внушает серьезное беспокойство». В своем письме академики отмечали:

«Положение, создавшееся на факультете, характеризуется тем, что вместо передовой науки там получают возможность развиваться отсталые течения, часто переходящие во лженауку. Примером последней являются работы проф. Кастерина и Тимирязева, грубую ошибочность которых отделение физико-математических наук Академии наук СССР в свое время разоблачило. На факультете существует почва, благоприятная для повторения подобных ошибок. Так, например, сейчас происходит совершенно нелепая и нездоровая борьба против одного из наиболее прогрессивных течений нашей науки – химической кинетики академика Н. Н. Семенова…

Московский университет должен быть ведущим в нашей стране. При данном же состоянии физического факультета он явно не может готовить кадры передовых физиков…»

Реакции на обращение к Молотову не последовало. Вскоре А. А. Власов был восстановлен заведующим кафедрой. Академики схватку за МГУ проиграли.

Может быть, именно это и помогло появиться таким вузам, как Физико-технический и Инженерно-физический…

«Противостояние» между МГУ и Академией наук длилось довольно долго – лишь в середине 50-х годов на физфак МГУ пришли новые люди.

Давно уже РАН и МГУ живут в мире и согласили, помогают друг другу, вместе решают проблемы современной науки и образования. Да иначе и быть не может – лишь бы идеология не вмешивалась, иначе беды не избежать. Как это случилось с генетикой и частично с физикой в те далекие уже годы…

Где же купить уран?

Еще летом 1943 года И. В. Курчатов в своей докладной записке о работе Лаборатории № 2 писал В. М. Молотову:

«Для создания котла из металлического урана и смеси урана с графитом необходимо накопить в ближайшие годы 100 тонн урана. Разведанные запасы этого элемента в СССР оцениваются в 100–120 тонн. Исходя из этого, ГОКО наметил получение 2 тонн урана в 1943 и 10 тонн в 1944 и последующих годах.

Является настоятельно необходимым ускорение работ по накоплению урана, что возможно только при обнаружении новых и предельно высокой эксплуатации существующих месторождений. Америка располагает разведанными месторождениями урана в несколько тысяч тонн и могла бы продать СССР 100 тонн урана… Сомнительно, однако, чтобы американское правительство разрешило произвести эту операцию, так как смысл ее, несомненно, был бы оценен правильно…»

И тем не менее попытка закупить уран в Америке была предпринята. Более того, Курчатову требовалась и тяжелая вода, а потому Наркомвнешторгу было дано поручение «о закупке в срочном порядке одного килограмма тяжелой воды».

Если внешнеторговым организациям иногда удавалось достать для Лаборатории № 2 кое-какие оборудование и приборы (в частности, через фирмы нейтральных стран), то с ураном и тяжелой водой ничего не вышло. Спецслужбы США тщательно следили за этими материалами.

Вскоре от Закупочной комиссии СССР в Вашингтоне пришла информация о том, кто контролирует всю продукцию урана и его соединений. Это специальный Комитет при Военном министерстве США. А там ведется строгий учет этих материалов, так как они идут «на изготовление реактивных снарядов и самолетов реактивного действия».

В письме из Вашингтона, в частности, говорилось:

«…наша заявка на уран и его соединения для производства урановых легированных сталей была отвергнута в связи с тем, что американцы не видят смысла делиться с нами урановыми соединениями для производства сталей, и, кроме того, они выразили сомнение, что такой сильнейший химический элемент нам действительно необходим для сталей».

Понятно, американцы догадывались, что интерес к урану в СССР связан с созданием оружия. Они прекрасно знали о возможностях нашей добывающей промышленности, и попытка закупить в США 100 тонн урана лишь подтвердила точность их информации.

А эпизод с «реактивными» снарядами и самолетами, которые, оказывается, не могут летать без урана, получил неожиданное продолжение. Как известно, первая атомная бомба, созданная в СССР, именовалась «РДС». Один из вариантов расшифровки – «Реактивный двигатель Сталина».

Кто будет искать уран?

К зиме 1944 года стало ясно, что положение с ураном просто катастрофическое. Берия, ознакомившись с деталями всего Атомного проекта, быстро определил, что все усилия по созданию нового оружия окажутся напрасными, если не будет создана надежная сырьевая база.

По его распоряжению была подготовлена специальная «Справка о состоянии работ по проблеме урана». Она свидетельствует о плачевном состоянии дел:

«За два истекших года из-за недостаточного внимания к этому вопросу и плохого материально-технического оснащения геологоразведочных партий разведка урановых месторождений почти не сдвинулась с места.

Урановая промышленность в настоящее время базируется только на четырех месторождениях (Табошар, Майли-Су, Уйсурсай и Адрасман) с очень ограниченными разведанными запасами урановых руд (173 700 тонн руды с общим содержанием 240 тонн окиси урана). Свыше 10 других месторождений, где найдены проявления урана, вовсе не разведаны…»

В справке подробно описана ситуация на каждом месторождении. К примеру, у одной из геологических партий, работающих на Табошаре, вместо 53 рабочих есть только 17, из 60 необходимых лопат – только… пять!

Как и положено было в таких случаях, авторы справки предлагают принять вполне конкретные меры. Они в полной мере соответствуют тому времени и обращены к тому человеку, который привык «исправлять положение» быстро и четко. Итак, вывод таков:

«Ввиду того, что Академия наук и Наркомцветмет в течение двух лет не смогли вывести из кустарного состояния работы по добыче и переработке урана и научно-исследовательские работы по изучению и использованию урана, просим принять предлагаемый нами проект постановления ГОКО, предусматривающий:

а) передачу научно-исследовательских работ по урану, добычу и переработку основных урановых месторождений в ведение НКВД СССР;

б) выделение НКВД СССР необходимого оборудования и материалов для развертывания работ по урану».

Что характерно: речь в документе о людях – специалистах, ученых, шахтерах, рабочих – не шла. Ясно, что эту проблему сотрудники НКВД решат намного быстрее, чем обеспечение урановых шахт машинами и механизмами.

Однажды после землетрясения

В Москве землетрясения случаются, но чрезвычайно редко. Быть их свидетелем – без сомнения, удача для репортера. Особенно когда ты оказываешься первым и даже единственным, кто из всех твоих коллег неожиданно оказался в эпицентре событий.

Именно так и случилось со мной…

Постепенно выстраивалась цепочка событий, и в ней особое место принадлежит академику Михаилу Александровичу Садовскому.

Из воспоминаний коллег:

«В 1966 году М. А. Садовский добился возобновления работ по проблеме прогноза землетрясений и восстановления ее в плане научно-исследовательских работ Института физики Земли. Впервые эта проблема встала перед советскими сейсмологами после Ашхабадского землетрясения в 1948 году. Но работы 50-х годов, направленные на поиск предвестников землетрясений, не принесли заметных успехов, к сожалению, вызвали даже разочарование у многих специалистов. Неудачи были связаны с недостаточным техническим и методологическим оснащением сейсмологии.

В 60-х годах существенно улучшилось состояние аппаратурных и методологических возможностей. Сейсмологи стали оценивать точность своих измерений, все сейсмические наблюдения стали сопоставимы, были изучены сейсмические режимы важнейших регионов и т. д. Все это, вместе взятое, позволило вернуться к проблеме прогноза уже на другом, более высоком уровне».

Следует обязательно упомянуть, что свое огромное влияние на сейсмологию оказала «атомная проблема». Испытания ядерного оружия потребовали создания уникальной аппаратуры, стимулировали поиски новых методик и исследований. «Спецсектор» в Институте физики Земли, безусловно, оказал сильное влияние на «мирные отрасли», а назначение директором Михаила Александровича Садовского подчеркнуло особую важность этого направления науки. Да и авторитет его помогал в решении самых разных проблем – и материальных, и творческих.

Я стал свидетелем тому сразу после землетрясения в Москве.

В кабинете академика М. А. Садовского собрались сейсмологи. И вновь разговор шел о том, можно ли прогнозировать землетрясения. На этот раз директор Института весьма активно вмешивался в ход беседы. Было очевидно, что ему необходимо высказать свое мнение. Тем более что я готовил материал для «Правды». Спустя много лет я понял, почему Михаил Александрович был так заинтересован в моей статье.

Тогда он сказал:

– Иногда сравнивают метеорологические и сейсмические прогнозы, причем предпочтение отдают нашим, мол, предсказывать землетрясения труднее. Я не могу согласиться с таким утверждением, так как нашим коллегам намного труднее. У нас есть довольно ясное представление о том, что делается внутри земного шара. Землетрясение – это эхо жизни планеты, оно сопровождает процессы, которые протекают сотни и тысячи миллионов лет. Погода же формируется в газовой среде и изменяется в течение нескольких часов. Так что, в принципе, прогнозировать землетрясение гораздо более просто и надежно. Конечно, нужна хорошая аппаратура, но такого огромного количества станций, как у синоптиков, не требуется.

Я уверен, что в будущем, – продолжил академик, – ученые смогут воздействовать непосредственно на очаг. К примеру, когда мы будем точно знать, где накопилась сейсмическая энергия, то можно пробурить в этом месте скважину, закачать в нее воду под большим давлением. Или будем действовать иным способом, мне более приятным – ведь я по профессии взрывник, – в скважину опустить мощный заряд и взорвать его. Добавочные напряжение в породе, вызванные подкачкой воды или взрывной волной, превысят ее прочность и вызовут землетрясение. Таким образом, мы сможем избежать самого страшного – внезапности удара. Есть, конечно, и другие идеи борьбы с землетрясениями, но я хочу подчеркнуть главное: наша область науки в постоянном поиске – сотни специалистов трудятся в разных уголках страны, где возможны удары подземной стихии, и в самоотверженности геофизиков, их верности своему долгу – залог того, что человек поймет и обуздает своенравное природное явление, именуемое землетрясением.

Было такое ощущение, будто Садовский с кем-то ведет спор, и он продолжается уже давно, и по-прежнему нужно доказывать свою правоту.

С кем же?

«Красная книга» Семенова

Атомный проект для Садовского начался сразу после войны. Он надеялся вернуться в Ленинград, где до эвакуации работал институт «Н. Н.» (академика Н. Н. Семенова). И, казалось бы, ничто не предвещало крутого поворота в судьбе.

Атомные взрывы в Хиросиме и Нагасаки, конечно же, вызвали у всех определенный интерес, но информации было безумно мало, да и научные интересы Михаила Александровича лежали в стороне от ядерной физики. Атомными бомбами занимались Харитон и Зельдович, об этом шеф упоминал вскользь, а сами ученые не проронили ни слова – секретность… Впрочем, Садовский на свой страх и риск провел расчеты мощностей бомб, упавших в Японии. У него получилась цифра от 10 до 15 килотонн. Понятно, что говорить о большой точности в расчетах не приходилось – ведь он использовал данные по обычной взрывчатке, ну а тут случай особый. Но свои расчеты он все-таки передал одному из начальников Метростроя – там взрывы использовались интенсивно. Тот начальник был по фамилии Ленин, оттого Садовский и запомнил его.

А в начале 50-х годов случился с его расчетами конфуз. Записку в Метрострое нашли и передали сразу же «по инстанции». Она попала в ведомство Берии. Разразился страшный скандал: утечка сверхсекретных данных! Но к тому времени Садовский уже был известен хорошо – и данный случай ограничился лишь шутками в их узком кругу. Тем не менее старая записка Садовского была немедленно засекречена.

Н. Н. Семенов отправился из Казани в Москву, чтобы определить судьбу своего института. Втайне Н. Н. надеялся возглавить Атомный проект – уже несколько писем направил он Сталину, но ответа не получил. Ему было невдомек, что несколько лет назад выбор пал на Курчатова, что его сотрудники – Харитон и Зельдович – знакомятся с материалами, приходящими от разведки, что ему не суждено быть первым… Однако поездка академика Семенова в Москву дала неожиданный результат. Ему сообщили, что теперь Институт химической физики займет здание Музея народов на Воробьевых горах и что ему предстоит выполнять «важнейшее правительственное задание».

Из воспоминаний М. А. Садовского: «Наши знания о ядерном взрыве и его свойствах были в тот период более чем ограничены и сводились к случайным данным о разрушительных и поражающих эффектах, наблюдавшихся в Хиросиме и Нагасаки. Из них мы могли уверенно сделать только один не слишком утешительный вывод о том, что никаких готовых средств для решения поставленной задачи ни в ИХФ, ни во всей стране не существует, что все должно быть создано заново.

Для того чтобы начать проектирование и изготовление необходимых приборов и установок, надо было располагать сведениями об интенсивностях и временах действия поражающих факторов ядерного взрыва. Между тем никаких источников сведений, кроме случайных и ненадежных газетных сообщений о взрывах в Хиросиме и Нагасаки, у нас не было. Поэтому приходилось использовать данные, полученные при наблюдениях действия взрывов обычных ВВ, имитировать мощные световые потоки с помощью прожекторов и тому подобных суррогатов…»

Н. Н. сразу же начал проводить семинары – «Семеновские обсуждения». На них собирались ведущие сотрудники института, привлеченные к Атомному проекту, и начиналась «мозговая атака». Тщательно анализировалась вся информация, которая собиралась между «обсуждениями», и каждый считал своим долго сообщать на них что-то новое. Результаты таких встреч заносились в специальную «Красную книгу». На их основе создавались проектные задания на разработку аппаратуры и приборов.

Вскоре в институте появилось опытно-конструкторское бюро с производством, и это во многом определило конечный успех.

И еще академик Семенов добился, чтобы Садовский был назначен научным руководителем ядерного полигона.

Из воспоминаний М. А. Садовского: «Мне трудно восстановить в памяти детали этого поистине „безумного“ периода работы. И Н. Н., и я жили в основном только нашей работой. Естественно, что по ходу дела приходилось решительно менять планы, людей, направления исследований. Все это было возможно потому, что руководство Первого Главного управления верило и во всем помогало нам. Сейчас, вспоминая начальный период нашей деятельности, я не без удивления, но с огромным удовлетворением отмечаю, что уже через четыре-пять месяцев мы начали приемку готовой аппаратуры от промышленности, при этом у нас уже имелись и кадры специалистов, готовых работать с этой аппаратурой в полевых условиях. Невозможно переоценить роль Н. Н. Семенова в этот период работы».

«Почему так много туалетов?»

Такой вопрос задала Елена Николаевна Гоголева. Вместе со своим знаменитым мужем – писателем Алексеем Толстым – актриса приехала в гости к академику Семенову. Тот показывал своим друзьям площадку, на которой должен появиться его институт.

Н. Н. указал на небольшое здание:

– А здесь у нас уборная для работающих в главном здании…

– Николай Николаевич, почему вы все время показываете нам, где находятся разные удобства? – поинтересовалась Гоголева.

Академику пришлось пояснить, почему он об этом говорит…

Здание перестраивалось столь стремительно, что никто не думал о проекте. Помещений для лабораторий не хватало, а потому в каждом закоулке старались установить оборудование.

Однажды в кабинет к Н. Н. ворвались разгневанные сотрудницы. Оказывается, женский туалет был захвачен одной из лабораторий. Тут уж дамы высказали своему шефу все в полной мере: дело в том, что незадолго до этого случая он произнес фразу: «Чем хуже ученый обеспечен в домашних условиях, тем успешнее идет его научная работа!» Сотрудницы посчитали, что ликвидация дамского туалета – это «козни» директора.

Кстати, мужская половина института тут же разработала рационализаторское предложение, как использовать уборные в качестве временных лабораторий. На стене был вывешен плакат, на котором демонстрировался унитаз, в мгновение ока превращающийся в лабораторный стол – для этого на него надвигался специальный кожух!

«Туалетная история» случилась незадолго до приезда Толстого и Гоголевой, и Н. Н. не мог не рассказать ее своим друзьям…

Зачем строить рыцарские замки?

Успех Атомного проекта – это не только талант физиков, работа разведки, самоотверженность многих тысяч людей, но и прежде всего поиск нестандартных решений. А когда таковые появлялись, то решения принимались мгновенно. Особенно в тех случаях, когда к тому или иному руководителю существовало полное доверие.

Михаил Александрович Садовский принадлежал именно к таким людям.

После своего назначения научным руководителем ядерного полигона он развернул масштабное строительство. Его распоряжения выполнялись быстро и четко – ведь создание полигона было поручено министерству обороны. А с ним у Садовского существовали давние и прочные связи. И именно сыграли решающую роль.

Из воспоминаний М. А. Садовского: «Много лет участвуя в заседаниях министерства обороны по изучению действия взрывов на оборонительные сооружения, я хорошо знал многих талантливых военных инженеров. Знал я и маршала инженерных войск М. П. Воробьева, не раз помогавшего мне в постановке исследований действия взрывов. Естественно, я подумал о том, какую незаменимую помощь могли бы они оказать и в организации самого ядерного полигона, и в проведении исследований на нем. Многие из моих друзей-офицеров, которых я знал еще лейтенантами, доросли уже до полковников и генералов, но сохранили свою надежность и таланты. Мысль о возможности воспользоваться их помощью в организации и проведении ядерных испытаний казалось мне разумной. Я подумал, нельзя ли поручить работы на ядерном полигоне военным, и с этой целью обратился к начальнику Первого Главного управления Б. Л. Ванникову, когда докладывал ему основы проекта ядерного полигона. Поначалу он без восторга отнесся к моему предложению, спросив, о чем я думал, когда составлял свой проект: „Что это у тебя, какие-то замки рыцарские строятся, бетонные подземелья, башни. Дома какие-то… Ты что же, думаешь, что это тебе каждый год будут организовывать такие развлечения?“ Я сказал, что не думаю, а уверен, что именно он заставит полигон интенсивно работать, и не год, не два, а значительно дольше. Он не спорил и, поворчав, проект одобрил…»

Садовский не знал, что его предложение о привлечении военных вызовет гнев самого Берии. Тот прекрасно понимал, что пока он держит весь Атомный проект в своих руках, его влияние на Сталина возрастает. Но вдруг «сам» узнает, что Берия отказался от помощи военных?!

Берия поручил Ванникову еще раз убедить Садовского, что помощь военных не потребуется.

«…Когда я просил его привлечь армию для обслуживания полигонных испытаний, Борис Львович заявил твердо: „Не выдумывай, когда будет нужно, я дам команду, чтобы тебе выделили столько физиков, сколько потребуется. Ты представляешь, сколько времени военные будут раскачиваться?!“

Одна мысль о том, что ученые-физики будут обслуживать полевые наблюдения на полигоне, привела меня в ужас. Я представил себе, как каждый из них, ознакомившись с программой работ и аппаратурой, будет интересоваться, какой же дурак это выдумал, и пытаться переделать на свой вкус… С перепугу я завопил: „Вы же знаете, что учеными управлять нельзя! А что касается раскачки военных, то надо признать, что, раскачавшись, их уже не остановишь, и дело они доведут до конца“. Борис Львович был человек умный, недаром занимался таким сверхответственным делом, как создание ядерного оружия, сказал: „Ну ладно, делай, как хочешь, помогу“».

Так была решена судьба ядерного полигона, который из сугубо гражданского превратился в военный. Теперь уже навсегда.