Текст книги "Голые тетеньки (сборник)"

Мяу
Чисто женская история.

Какая кошка не мечтает выйти замуж. Мурка мечтала об этом с детства. Замуж не вышла, но котят родила. Пять штук. Эта ночь, конечно, была хлопотной. Рожать – не делать. Утром усталая Мурка вышла из подъезда на улицу. Народу во дворе было много. Из-под кустов и из подвалов разбредались по домам уставшие коты и кошки. Пожилая Матильда покачала головой:

– Вот молодежь! Что хотят, то и делают. А хотят многого. Потом спросила у Мурки:

– А у тебя как дела?

– Родила, – ответила Мурка.

– Бывает, – сказала Матильда и поймала пролетавшую стрекозу. Попробовала на зуб и сплюнула:

– И как они ее едят? Вот в наше время была стрекозятина.

Потом спросила:

– А мужик-то есть у тебя?

– Да есть один, – ответила Мурка, – найти бы только.

Из подвала вышел кот Рыжик, весь в золе и паутине. Ночь и для него была нелегкой. Чердак, подвал, конкуренция. Увидев Мурку, он хотел юркнуть обратно в подвал, но Мурка пригвоздила его фразой:

– Мяу!

Увидев, что Мурка постройнела за ночь, Рыжик совсем взгрустнул. “Сейчас начнется”, подумал он.

– Куда же ты! – сказала Мурка. – А говорил, любишь.

– Мда-а, – сладко потянулся Рыжик, – интересная штука жизнь: молодость, любовь, материнство.

– И отцовство, – подсказала Мурка.

– Чье отцовство? – прикинулся Рыжик.

– Твое.

– А-а, вон ты в каком смысле. Ну, этот как сказать. Пойдем глянем на потомство.

Дверь открыла хозяйка Мурки. Она хотела запустить в Рыжика тапком, но сжалилась. И запустила сапогом.

“Ох, и злющая будет теща”, – подумал Рыжик.

Почесывая больное место, Рыжик внимательно оглядел своих детей.

– А чего они все разные? – возмутился он. – Только один всего и рыжий.

– Генетика, – настороженно улыбнулась Мурка, – в бабушек, в дедушек…

– Ты про генетику теще расскажи, а мне не надо. Вот одного признаю, мой. Не откажусь. На пару мышей в месяц можешь рассчитывать. – И Рыжик ушел по-английски – в форточку.

“Как жить?” – подумала Мурка и стала перебирать в памяти вероятных отцов своих детей.

Тогда, в марте, пришлось крутиться, как белке в колесе. “Всех и не упомнишь”, – вздохнула она.

Был Пушок. Но, говорят, подался на Север. Был Мурзик. Но он чуть не погиб под детским велосипедом. Какие алименты с пенсии? Был Пупсик. Сидит за драку на чердаке. Кто же еще? Да нет, не может быть, чтоб больше никого.

А, да, был Эдуард. Шикарный кот в жилетке. Но у него хозяин – зверь. Утопит вместе с котятами.

Кто же еще? А, совсем забыла. Был же еще Серега. Сергей. Все его звали Серый. Это был всем котам парень!

Они познакомились на роскошной помойке возле одного руководящего учреждения. Не помойка, а вкуснятина. Серый никого не подпускал. А Мурку пригласил. Он угощал ее копченой колбасой, икрой и такой невиданной рыбой, что Мурка полюбила его раз и навсегда. Мурка смотрела на небоскреб учреждения и думала: “Если они это выбрасывают, то что же они едят?” Мимо сновали большие черные лимузины, и Серый сказал:

– Счастье – это умереть под их колесами.

Мурке не хотелось такого счастья. И она предложила:

– Давай куда-нибудь сходим.

И они пошли в подвал. Там выступал клуб самодеятельной кошачьей песни. Как они пели! На восемнадцать голосов. Потом выступали рокеры. А запевал один гладкошерстный кот на чистом сиамском языке. Публика была экстравагантна. Но Серый выглядел лучше всех. Его шкура имела серый цвет с белыми пятнами. Еще в молодости какая-то бабка плеснула в него ведро негашеной извести. После этого он стал законодателем мод в городе.

Потом Серый вошел в инцидент с огромным сибирским котом. Тот слишком внимательно понюхал Мурку. И Серый сказал коротко:

– Пойдем выйдем.

Серый так отделал сибирского, что тот стал кричать:

– Зачем же так сильно?

На что Серый отвечал:

– Сердцу не прикажешь.

Когда сибирский кот убежал, Серый с пылу и с жару потребовал:

– Дайте мне уссурийского тигра! Я разорву его в клочья.

И Мурка поверила. В таком состоянии разорвет.

Потом на личном чердаке Серого Мурка пробовала валерьянку и авиационный бензин. И так тащилась, так тащилась, что больше ничего не запомнила. Правда, один штришок ей припомнился. Серый после валерьянки сказал ей, что его приглашает в свою труппу сам клоун Куклачев. Мурка встрепенулась. Ведь это – гастроли, акции, иены и множество фунтов стерлингов. Вот кого надо обложить алиментами! Серый, только Серый достоин называться отцом ее детей.

…Мурка второпях покормила детей грудью и бросилась за письменный стол. В Москве, в подвале прокуратуры, жила ее родная тетка. И Мурка написала ей гневное письмо матери-одиночки. Она просила тетку найти Серого у Куклачева и пригрозить коту прокуратурой. А если Серый откажется от детей, пусть на них шлет алименты сам Куклачев.

Кот Серый оказался порядочным человеком. От него вскоре пришла телеграмма: “Вышел из Москвы пешком рейсом первым. Жди по месту жительства. Твой Серый”.

Мурка засуетилась по хозяйству. Да и как не засуетишься, когда только двое из пяти детей смахивали на Серого. А Рыжий, Черный и Белый не смахивали. Мурка быстро рассортировала потомство. Компрометирующих ее честь она спрятала в ванной.

Рейс первый, которым шел пешком Серый, прибыл без задержек. Серый с порога бросился к корзине с двумя серыми котятами, обнюхал их и смахнул лапкой слезу счастья.

Хозяйка Мурки замахнулась сапогом на Серого, но, увидев, в каком он душевном состоянии, надела сапог на ногу и ушла на улицу. Дети Серому в целом понравились. Два серых сына. Правда, на следующий день из ванной вылезли Рыжий, Белый и Черный – три сестры. Скрипя зубами, Серый тут же не только усыновил их, но даже удочерил.

Началась счастливая семейная жизнь.

Но как только пришел месяц март, Мурка стала раздражительной и рассеянной.

Поздно вечером, когда Серый спал в окружении пятерых детей, Мурка наспех привела себя в порядок методом вылизывания. Потом она подошла к своей счастливой семье, глубоко вздохнула и прошептала:

– Ну какого черта мне еще надо!

И тихонько исчезла в форточку.

Вздремнул

Вася Васильев спал ровно пять лет. Тихо спал, не дергался. Пять лет назад перед сном он спросил жену:

– Зина, у нас есть талоны на водку?

– Есть, а что толку? Все равно не отоваривают. Нечем.

– Дак тогда какой смысл вообще на улицу выходить?

И завалился спать.

Зинаида обрадовалась, когда он не проснулся на следующий день. И через неделю. И через год. Ну как хорошо: есть не просит, пить не просит, и хоронить не надо. Спит себе, тепленький, розовенький. Правда, по осени ворочается почему-то. Зинаида ухаживала за ним, за спящим, как могла. Весной, когда мыла окна, протирала и ему этой тряпочкой лысину и лицо. Он улыбался во сне. А во время уборки, раз в месяц, обязательно проходилась по нему веничком. На зиму она не забывала укрывать его одеялом. А к лету обязательно одеяло снимала и не укрывала ничем. Потому что лег он спать, как всегда, в одежде.

На третий год сна Василия она все-таки дала согласие на сожительство Ивану. Правда, тот просил чуть больше – руку и сердце. Но Зинаида твердо отрезала:

– Это как же при живом-то муже?!

– Да он же спит.

– А вдруг проснется? Как я могу замуж идти, если муж вздремнул немного.

Первая внебрачная ночь Зинаиды с Иваном была кошмарной. Дело в том, что Василий и Зинаида жили в однокомнатной квартире. И в самый ответственный момент Василий вдруг встал с постели и с закрытыми глазами сходил в туалет. Потом попил рассолу из банки и снова залег.

– А еще замуж звал, – язвительно сказала на следующий день Зинаида Ивану, – в любовники даже не годишься.

– Дак чо он ходит-то? – только и мог ответить Иван.

Василий проснулся через пять лет под вечер.

– Зина, сколько времени? – был первый его вопрос.

– Без пятнадцати семь.

– Утра или вечера?

– Вечера.

Василий вскочил и бросился к выходу.

– Ты куда?

– В магазин, надо успеть до закрытия за бутылкой. Давай быстрей талон.

– Да нет никаких талонов.

– Чо, опять не выдали? – он резко сунул руку в карман брюк и вынул мятую пятерку. – Видишь, деньги есть, я вчера заначил. Давай быстрей талон.

– Выкинь эти деньги.

– Ты чо, Зина, последнюю пятерку – выкинь? Да у меня башка трещит после вчерашнего. Не проспался…

Зинаида достала из-под скатерти с комода талон пятилетней давности, и Василий исчез за дверью.

Прижав к груди одной рукой талон, а другой пятерку, Василий выскочил из подъезда и…

… Остолбенел!

За одну ночь – и так все изменилось! Вместо шашлычной – казино, вместо булочной – банк, вместо баб – дамы, вместо мужиков…

– Эй, мужик, мужик, а чо тут такое происходит? Кино, что ли снимают?

– Я господин, а не мужик, – ответил мужик.

Ага, значит, вместо мужиков господа. На домах – реклама и зеркальные стекла. Подбегая к винному, Василий заподозрил неладное. На улице не то что очереди – ни одного человека не было.

“Закрыли, не успел”.

Но дверь была широко распахнута, а в витринах сверкали этикетками и пробками тысячи бутылок, и вроде все со спиртным. Василий с большим трудом отыскал глазами “Московскую”. Но его сильно испугал ценник: ”6 т.р.”

– Это шесть талонов за пузырь! – ужаснулся он. – За ночь такую подлянку устроили?

Но к кассирше подошел уверенно, решил уговорить.

Молодая девушка долго смотрела на Василия, потом на талон, потом на старую пятерку и… отбила чек. Василий схватил заветную бутылку и бросился за пивную палатку к ребятам.

Ребята почему-то сильно постарели за ночь. Первым его увидел Николай:

– О, Василий, ты где был столько лет, не в Америке?..

… После первой кружки Василий узнал, что, не выходя из постели, он перешел к капитализму. После второй – что товару, как в Париже, а талонов давно нет. После третьей он не поверил и налил четвертую.

Домой Василий вернулся бледный и трезвый.

– Ты почему меня не разбудила? – спросил он Зинаиду строго.

– Будила. Не смогла.

– Крикнула бы в ухо, мол, талоны отменили, водки – залейся. Я бы и проснулся.

– Не догадалась.

– А как ты без меня? Столько лет.

– Да ничего. Иван сватался, руку и сердце просил.

– Ну, а ты что?

– Отказала. Они у меня заняты.

– А остальное?

– А остальное – спать надо меньше…

Первое время после пробуждения Василий еще резко срывался со стула без пятнадцати семь. Но потом привык. С завода уволился, пить бросил. А зачем пить, когда всего навалом? Азарта нету. Занялся коммерцией.

А Зинаиду уложил спать. На пару лет. Как? А очень просто. Крикнул, как Кашпировкий: “Спать!” И шепнул установку: ”На два года”.

… Проснулась Зинаида, как обычно, рано утром. Встала, по привычке подошла к окну взглянуть на кольцевую дорогу и обомлела. Ее взгляд уперся прямо в рубиновую звезду Кремля. Она отшатнулась от окна и повернулась к двери. На пороге комнаты стоял Василий в ослепительно белом костюме с огромным букетом алых роз.

– С добрым утром тебя, Зина. Как тебе наша новая квартира?!

Мягко прозвонил телефон. Зинаида робко взяла трубку и услышала приятный мужской голос:

– Здравствуйте, Зинаида Петровна. Не мог бы Василий Васильевич ответить Юрию Михайловичу?

– Скажи, меня нет, пусть звонит на работу, – шепнул Василий.

Когда Зинаида положила трубку, он открыл бутылку шампанского и, подняв бокал, сказал:

– Я не пил два года…

– Ну дай я хоть в ванную схожу!..

Когда Зинаида в новом халате вернулась из ванной джакузи, он продолжил:

– … И два года не спал. Ни минуты. Начал я дело с того, что побил морду Ивану. А дальше пошло, как по маслу: газетный лоток – водочный киоск – оптовая торговля – политика.

– И кто ты сейчас, если не секрет?

– Не секрет. А большая тайна. Во мне вскрылись такие резервы, каких Родина-мать даже не видывала. Давай-ка выпьем за нашу новую жизнь.

Хрустальный звон бокалов вылетел в окно и растворился над Москвой-рекой.

К любовнице

Николай Петрович Шабашов работал распределителем квартир. Вот и пришлось распределить себе двенадцатикомнатную. Распределять квартиры было очень трудно, потому что мешала законная очередь.

Николай Петрович, отобедав, уже целый час шел на работу, но никак не мог дойти. Наконец, он не вытерпел и закричал:

– Лиза! Да где тут у нас выход?

Жена Лиза вышла из ванной и покачала головой:

– Перерабатываешь, Колюня. Иди, пополдничай.

На полдник были опостылевшие деликатесы.

Шабашов сказал:

– Лиза, ты бы хоть раз меня картошкой в мундирах побаловала.

– Не положено по должности, – ответила жена, – я бы и сама сейчас блюдо окрошки бабахнула, да что люди скажут?

– А лекарство где? – спросил Николай Петрович.

Врачи прописали ему три столовых ложки перед едой. От памяти. И стакан коньяку после еды – от ума.

Николай Петрович принял лекарство «до еды» и «после еды» без еды. И вздремнул прямо за столом.

Разбудил его голос Лизы:

– Колюня, вставай, пора к любовнице.

Шабашов любовницу не любил. Но Лиза строго следила за моралью.

– Что о тебе без любовницы люди подумают? – говорила она. – Подумают, что с должности тебя сняли.

Шепотом ругая свою судьбину, Шабашов стал собираться к любовнице.

– Душ прими да чистенькое все надень, – хлопотала Лиза.

Больше всего она боялась, что Шабашова разлюбит любовница, и будет у них все не как у людей. Поэтому и подарки Лиза всегда готовила сама. Она положила в рюкзак килограмм золота, бриллиант из Индии по кличке Вася и трехлитровую банку французских духов. Упаковав рюкзак, Лиза спросила:

– Колюня, у тебя когда прием от трудящихся?

– С двух до шести по понедельникам.

– Ты бы на двухразовый прием перешел, что ли. А то расходы большие, и сыновья жалуются.

– Кстати, где они? – спросил Шабашов. – Давно не видно.

– Ой, как лекарство тебе помогает! Ты же их сам отдал в МГИМО.

Николай Петрович обрадовался: ничего не помнит. А то раньше, бывало, проснется ночью и все помнит: сколько дал, сколько взял – хоть кричи! А теперь – красота! Одно плохо – думать пока может.

– А чего они не заходят? – спросил Шабашов.

– Некогда им, учатся. И подрабатывают. Один – послом в Занзибаре, другой – атташе в Антарктиде.

– А у нас с Антарктидой хорошие отношения? – спросил Шабашов.

– С Антарктидой – хорошие, ответила Лиза. – Ты иди мойся, а то опоздаешь, – спохватилась она.

Шабашов сел на край ванны и включил душ в стенку. Мыться он не хотел, любовницу он ненавидел.

– Колюня, – послышалось из-за двери, – ты не забыл, где вы встречаетесь с любовницей?

– Конечно, забыл. Что я, лекарство зря принимаю? А где?

– В заповеднике. Оттуда звонили, сказали, лосята уже подросли, пора отстреливать. А лосята, говорят, такие чудные, смышленые, как люди. Сами подходят, и головы – под ствол.

Николай Петрович всплакнул. Жалко лосят.

– Ты уж, Колюня, съезди, отстреляй, – продолжала Лиза из-за двери, – а то соседи слух пустят, что тебя сняли, раз не браконьеришь.

Николай Петрович вышел из ванной совсем раскисший. «Бедные лосята, проклятая любовница» – думал он.

Николай Петрович обнял Лизу и сказал грустно:

– Не хочу к любовнице.

– Ты что, Колюня! – отпрянула Лиза. – Давай езжай, не опаздывай. Любовницы это не любят.

Николай Петрович вздохнул и вышел на улицу.

– Эх, Витек, – говорил он по дороге персональному шоферу, – если меня с должности попрут, как же ты без меня будешь?

– Продержусь! – жизнерадостно отвечал Витек. – Я же в душе инвалид войны.

– В душе мы все инвалиды. А удостоверение у тебя есть?

– Вы же мне уже организовали.

– Все забыл, хорошее лекарство, – успокоился Николай Петрович.

– Куда едем? – спросил Витек.

Шабашов сказал:

– Ты – к моей любовнице, я – на заседание. Хоть отосплюсь… Вот жизнь! – добавил он. – Так не хочется, а приходится жену обманывать.

Гласность Ивановна

Как-то так повелось, что в переломные периоды истории возникают и соответствующие имена людей. Вот, например, раньше были мена: Революция, Милиция, Электрификация. Да и сейчас общественные идеи прочно входят в личную жизнь. Время такое бурное.

И вот в это интересное время и решили собраться вместе интересные лица с интересными именами на Новый год.

Собраться решили у рядового труженика без имени и без фамилии.

Первой пришла Гласность Ивановна. Она была девушкой красивой, но какой-то недокормленной. Видимо, сказывалось тяжелое подпольное детство. У нее были огромные испуганные глаза. И ма-а-аленький ротик.

– Гласность Ивановна, дорогая, проходите, садитесь, рассказывайте, – пригласил хозяин дома, рядовой труженик.

Она прошла в комнату, озираясь и вздрагивая. А потом стала устраиваться на краешке стула. Краешек она хотела занять очень маленький и поэтому даже два раза падала. Наконец, она присела, но как-то над стулом. И скромно моргнула большими глазами. Она редко ими моргала. Примерно, раз в квартал.

В это время в квартиру без звонка ворвалась Демократия Степановна. Выглядела она хорошо. Она всегда была женщиной очень популярной. Ведь про нее по многу раз в день говорили по телевизору. Но вот так, в жизни, хозяин увидел ее впервые. Она сразу шикарно уселась и закурила. Стул она выдернула из-под Гласности, но та не упала, продолжая сидеть без стула.

– Скучновато у вас, – сказала Демократия Степановна, – может, расскажете что? – обратилась она к Гласности.

Гласность Ивановна скромно улыбнулась и написала на бумажке: «Нельзя, а то услышат». Она показал текст и бумажку скушала.

– А кого мы еще ждем? – нетерпеливо спросила Демократия Степановна.

– Ускорение должен прийти, – ответил хозяин, – что-то опаздывает.

В дверь позвонили. На пороге возникли братья-близнецы Оптимизм и Пессимизм. Оптимизм сразу включил телевизор. Там передавали сводку погоды. Оптимизм не расслышал и переспросил:

– Какое, какое направление свежего ветра ожидается?

Пессимизм ответил:

– У нас одно направление – в морду.

В дверь позвонили.

– Ускорение пришел! – воскликнула Демократия Степановна.

Но это был опять не он. В комнате появился бодрячок с барскими замашками по имени Застой Ильич. Из карманов у него торчали четыре взятки и два служебных положения. Ими он все время пользовался.

Застой Ильич сказал задумчиво:

– Вот взял четыре взятки, а на душе почему-то неспокойно.

– А ты отдай, – посоветовал Оптимизм.

– Да кто же свои-то отдает?

За стол решили садиться без Ускорения. Каждый налил себе спиртное по вкусу. Пессимизм – из банки в кружку. Оптимизм – из канистры в фужер. Демократия Степановна – из фляги в рюмку. Лишь Застой Ильич решил не наливать. Он принес с собой и мог из горлышка.

После первой за старый год стало заметно веселее. Демократия Степановна встретилась взглядом с Застоем Ильичом и сразу зарделась и заегозилась. В молодости он был мужчина не промах. Он подмигнул и сказал ей:

– Ну что, Степановна, а ты – молодцом! С тех пор почти не изменилась.

Потом он покосился на Гласность Ивановну и спросил:

– Кто такая, почему не знаю?

– Да это же наша Гласность! – хором ответили ему.

Застой Ильич поманил ее пальчиком и подарил тюбик зубной пасты. Гласность Ивановна метнулась в ванную чистить зубы. Остальные выскочили из-за стола и устроили очередь в ванную.

Обратно все вернулись белозубыми. Гласность Ивановна от такого счастья улыбнулась во весь ротик. Там был всего один зубик.

– А остальные где? – спросил Застой Ильич.

– А то вы не помните? – нехорошо засмеялась Демократия Степановна.

– Да, хорошее было время, – сказал Застой Ильич и поискал глазами, чем закусить.

– А вы – язем, язем, – посоветовали Оптимизм и Пессимизм.

– Пожалуй, съем хвостик, – и он отрезал хвост по самую голову.

Гласность Ивановна знала, что язь радиоактивный. Но промолчала.

В дверь позвонили.

– Ну, это точно Ускорение, – сказал Застой, открывая.

На пороге стоял еще один Застой.

– Зачем два Застоя-то? – закричала Демократия Степановна.

Второго Застоя общими усилиями вытолкали за дверь. Он долго ругался с той стороны и напоследок сказал:

– Погодите ужо, приду ишо.

И ушел.

Застой Ильич всех успокоил:

– Да не расстраивайтесь вы, – и подарил каждому по средству от тараканов.

Настроение заметно поднялось, все представили, как они будут жить без тараканов.

За дверью кто-то жалобно скулил и скребся.

«Ну это точно Ускорение», – подумали все.

В квартиру вошел маленький Новый Год. Он долго шарил в пустом мешке. Потом вынул и предъявил свои документы на имя Ускорения.

– Так вот оно какое маленькое?! – удивился Застой Ильич. – И ради этого сопляка весь сыр-бор?

– Ничего, подрастем, – уверенно заявил Новый Год, он же Ускорение.

– Давайте-ка посмотрим в будущее.

Все построились в шеренгу, завязали глаза Пессимизму и посмотрели в будущее. Вместе с Оптимизмом.

Химия или жизнь?

Я думаю: чего это все закопошились в нашем городке? Бегают, суетятся. А оказывается, к нам делегация намылилась. Не то из центра Африки, не то с юга Австралии. Будут от нас опыт перенимать. То ли как не давать окружать окружающую среду. То ли как этой среде выходить из окружения. В общем, что-то из серии «Химия или жизнь».

А город наш в этом смысле расположен удачно. Кругом – химия. А если присмотреться, то и жизнь. Руководство городка, конечно, отбрыкивалось. Мол, какой тут опыт?! Только делегацию напугаем. А то и хуже, вдруг какой-нибудь слабак из них не выдержит. Но им твердо сказали: обеспечить передовой опыт! И трубку повесили. Ну, руководство городка и побежало обеспечивать.

Во-первых, посадочная полоса у нас маловата, не под те лайнеры. Бросились удлинять. Лайнер как раз на посадку заходил с той стороны. А ремонтники с этой как раз начали удлинять. Ну, ничего, успели, заасфальтировали. Наш каток быстрее лайнера бежит, когда надо.

Правда, самолетик немножко въехал в огород деда Семена. Прямо возле крыльца остановился. А дед Семен на крыльце как раз медовуху пробовал. Глядь – самолет на подворье. Он думает: хорошая медовуха! Еще кружечку принял, для просветления – не исчезает лайнер. Больше того, трап с самолета на землю спустился, люди сходят. А глава делегации, седой такой босс, деда Семена в объятия заключает. Дед обнимается и думает: ох и медовуха!

Но тут подоспела группа встречающих. Говорят, извините, не туда въехали, проскочили. Босса – под руки и – в аэропорт. И самолет из огорода вытолкали вручную, и тоже укатили.

В общем, посадка более-менее удачно прошла. Начиналось самое трудное: как этого босса до города довезти. Чтоб он и природой любовался, и дорогой понаслаждался. Ну, дорогу сделать успели. Комсомольский субботник с трех областей – и готова дорога. А вот как с природой быть? Где ее взять, если ее уже нету? И особенно вот этот участок, от аэропорта до города. Три завода и два химкомбината окружили природу и заглушили намертво. Пустыня.

Повезли этого босса из аэропорта. Он восхищается. Хорошие, говорит, у вас дороги. А места какие чудные! Вот, говорит, вдоль дороги – это что за деревья такие зеленые? А наш шеф отвечает:

– Это, – говорит, – березки. В масштабе 1:1.

А сам за поворот дороги вглядывается и думает: «Только бы успели до города засадить, только бы успели».

А в это время три завода и два химкомбината на полную мощь работают. Березки делают. Заводы – железные точат, а химики – из пластика. Тут же к дороге их подвозят, а юннаты, значит, озеленяют.

На четвертом километре под березами грибы пошли. Да такая крупизна! Уж постарались на деревообрабатывающем комбинате. Маслята, опята, обабки.

Потом по мостику речку проехали. Речку полиэтиленовой пленкой накрыли, чтоб не пахла. А на пленке такую голубую волну нарисовали, аж до слез. И уточки подсадные по пленке будто бы плавают. А пионеры под мостом с манками сидят, крякают.

Босс говорит:

– А нельзя ли уточку стрельнуть?

Шеф отвечает:

– А пожалуйста, – и двустволку ему подает.

Босс – бабах! – в стаю. Из-под моста – Жучка, в зубах – уточка, уже ощипанная. Подбежала к боссу, в ножки положила.

Босс спрашивает:

– А рыбка как, водится?

А у нас до самого горизонта все рыбаками усеяно. Свистнули рыбаков. Из-под моста пионер Вася вышел с ведром живых карпов. Все продумано.

На восьмом километре от аэропорта подключилась фабрика меховой игрушки. На березах птицы пошли.

Босс спрашивает:

– Что за птицы?

Шеф говорит:

– Воробьи не воробьи, сороки не сороки, по каталогу – просто птица. Наверное, голубь.

Потом зайцы под березами пошли. Валяются, загорают. И два чебурашки. Тут напутали.

Босс говорит:

– А чего они все притаились? Вроде как жизни не радуются.

Шеф отвечает:

– Сейчас обрадуются, – и соединился с кем-то по рации.

Уже через два километра птиц озвучили. Пели, как соловьи. Зайцы прыгали на задних лапах и кричали: «Дружба, дружба!». А дальше летающие попугаи пошли. Прямо на лету яйца несли на капот машины. Куриные.

Босс восторгается:

– В такой сложной химической обстановке и такая буйная жизнь.

В общем, до города проскочили. А от городской природы многого не требуется. Пару раз кислородную подушку включали в салоне – и все.

Тут босс на завод проситься начал. Интересно, говорит, посмотреть, чем там люди дышат. А вот с людьми-то у нас как раз загвоздка. Во-первых, в темноте светятся слегка. А при свете – зеленоватые малость. Конечно, и их можно одеколоном вспрыснуть, подмалевать. Но ведь босс этот может пальчиком по щеке мазнуть и догадаться. Да и как-то люди все-таки, наша гордость. Вот ведь звери ушли, рыбы уплыли, природа подохла, а человек-то все-таки остается человеком. Ему и бежать-то некуда.

Тут похитрей приемчик нужен. Вывели мы, значит, всех рабочих из цеха через пожарный выход, бомбоубежище на волю и отправили в отгулы.

Рыбачьте, охотьтесь, на травке валяйтесь или – по грибы. А в цех завели заводскую хоккейную команду. Ребята только из турне по Индии вернулись. Босс как глянул на этих молодцов у сернокислотной ванны, так сразу не поверил. Дайте, говорит, трудовую книжку, вот хотя бы этого богатыря. Дали. С паспортом, с фотографией. Босс читает: «Оператор травильного отделения». И стаж работы на заводе – 10 лет. А эта ванна – его рабочее место.

Сказал босс: «Все, сдаюсь», – и ушел из цеха.

Вечером все стояли на берегу искусственного пруда из кровельного железа. Лягушки квакали, утки крякали, луну цинковую на вертолете подняли. Тишина. Только вертолет над ухом стрекочет.

Босс сказал:

– Это невероятно. Пришлю к вам своих специалистов, пусть изучают.

Мы ему:

– Конечно, присылайте, выкрутимся. Или визу не дадут, или погода нелетная, или город наш вообще переименуют, затеряется на карте России. Так что пусть приезжают – выкрутимся.