Текст книги "Собрание сочинений. Том 2: Крот истории"

– А про меня Паутов у него не спрашивал?

– Спрашивал, спрашивал, а как же! Я, говорит, испытываю некоторое недоверие к товарищу Кольцову.

– А он что?

– А он говорит: «Здоровое недоверие, говорит, хорошая основа для совместной работы!» Вот так…

В эту минуту в библиотеку вошел кто-то еще, мне незнакомый… Генриетта извинилась и поспешила ему навстречу. Я остался один. По инерции попробовал найти нужный том и тут же бросил искать: взяла вдруг такая слабость, какой отроду никогда не испытывал. Вынужден был присесть на корточки, прислонясь спиной к стеллажам – по-восточному, или по-деревенски, – благо Генриетта и другой посетитель меня не видели. А хотелось прямо-таки лечь на пол, тут же, между стеллажей, и лежать.

Едва нашел в себе силы встать, попрощаться с Генриеттой, доплестись до своей комнаты. Повалился на койку, прикрыл глаза от света рукой. Закошмарило математическими формулами, схемами, снилось, что плыву на корабле и меня укачивает… Опять море, песок, черная яма на берегу…

Часа через полтора вижу, что более или менее отлежался. Решил до обеда выйти прогуляться.

Вышел. На улице, оказывается, солнце! Даже припекает, но земля еще влажная. Песок во вмятинах от крупных капель. Зелень обильна, сверкает, даром что конец апреля! – Настоящее тропическое роскошество, в S=F наверно всегда так. Свернул к кусту, тому самому, прошел дальше.

У клумбы, как и тогда, стоял, ковыряя песок сапогом, генерал Иван Иванович. Я теперь отметил, что он не просто ковыряет землю от безделья, наоборот – это он работает, это он выбивает носком сапога маленькие кустики травки, проросшие посреди дорожки в неположенном месте. Я собирался было лишь кивнуть ему и пройти мимо, но он вдруг заулыбался и наперехват:

– Вадим Николаевич, дорогой, батенька мой, где же вы скрываетесь?! Я вас всюду ищу, к вам дважды уже заходил! А, в библиотеке были?! Вот я-то, старый дурень, не догадался посмотреть!.. Посылали за вами! Все спрашивали, где вы… Теперь-то поздновато немного, он уже ушел… Ну ничего, погуляйте так, подышите воздухом… Погода-то какая!.. А вы все один да один гуляете? Никогда не зайдете? Небось скучно так-то. Нельзя же все время работать. От работы, говорят, кони дохнут! А?! Ха-ха-ха!.. И он говорит: «Это ваше упущение, Иван Иванович!» Молодец, понравились вы чем-то ему. Заботится о людях… Вот и я думаю: чего вы никогда не зайдете? Зашли бы, посидели бы. Глядишь, сообразили бы что-нибудь. Мухамед, конечно, хороший парень, да ведь умен не в меру, а? Как пойдет про лингвистический анализ или про Колесо Истории, так хоть уши затыкай! И все-то он знает, и всего-то он в курсе! Ох, осторожней вы с ним, неровен час…

А то про Лондон начнет… А что в нем хорошего-то, в Лондоне? Я сам был – ничего хорошего нет, одна сырость!.. А с вами мы за милую душу посидели бы… Никакого колеса Истории нам не надо, у нас свои дела есть, верно?! Не стесняйтесь, заходите в любое время. И ребята у меня хорошие, головорезы, конечно, но нам с вами они не помеха! А работу кончите, на рыбалку с вами махнем… на Волгу! Хорошо! Благодать!.. Да… вот я еще о чем хотел потолковать с вами.

Он взял меня за локоть и мы с ним перешли на другую сторону клумбы, как будто там труднее кому-нибудь нас услышать.

– Да… вот я о чем хотел потолковать с вами… Вы уж меня извините, Вадим Николаевич… Это сугубо между нами. Я за Виктора Алексеевича хотел у вас попросить… Я знаю, у вас с Виктором Алексеевичем не все было складно… Но я так скажу: и он неправ и вы отчасти тоже неправы! Конечно, конечно, он неправее… И эти взгляды его… Согласен… Но ведь нельзя же так, голубчик! Нельзя. Все-таки не то время!.. Я что хочу попросить… Вы, когда с ним будете разговаривать, вы уж, пожалуйста, голубчик, не усугубляйте. Очень прошу вас. Я так считаю: человек может иметь собственную точку зрения. Имеет право высказать ее. Если она ошибочна, мы должны ее покритиковать, поправить. Но доброжелательно, по-товарищески. Не клея ярлыков. И уж конечно, без поспешных оргвыводов. Главное, создать атмосферу деловой, творческой дискуссии. На это в конечном счете ориентирует нас партия, подчеркивалось в документах. Времена-то изменились! А он-то конечно привык по-прежнему, по старинке, – это между нами конечно! Виктор Алексеевич ему сперва было понравился, а потом заколодило… Виктор Алексеевич расчувствовался, возьми и брякни: крестьянство, мол, то да се… А он конечно сразу на дыбы! «При характеристике крестьянства у вас выпадает факт дифференциации, исчезает куда-то наличие социальных группировок и остается одно серое пятно, называемое деревней. У вас и кулак не кулак, и середняк – не середняк, а какая-то сплошная нищета в деревне»… Виктору Алексеевичу бы помолчать, а он: «Разве наш кулак может быть назван кулаком? Да ведь это нищий! А наш середняк – разве он похож на середняка? Это ведь нищий, живущий впроголодь!» Ну а он ему, Виктору Алексеевичу-то: «Такой взгляд на крестьянство является в корне ошибочным, несовместимым с ленинизмом!» И дружба врозь!.. Я было подступился, аон мне: «Наша политика, Иван Иванович, в отношении кулачества есть политика его ликвидации как класса. Это конечно не значит, что мы можем его ликвидировать в один присест. Но это значит, что мы будем вести дело на то, чтобы окружить его и ликвидировать. Мы, говорит, терпели этих кровопийц, пауков и вампиров, проводя политику ограничения их эксплуататорских тенденций»… Тут он и вас помянул, что, дескать, Виктор Алексеевич вас эксплуатировал… «Но, говорит, терпеть дольше этих пауков и кровопийц, поджигающих колхозы, убивающих колхозных деятелей и пытающихся сорвать сев, – значит идти против интересов рабочих и крестьян!» Вот так… Я и умылся. Что делать, ума не приложу. Я конечно не первый год работаю, знаю: есть историческая необходимость. Но все же… Вы уж поговорите. Больно уж человек хороший, Виктор Алексеевич. Скажите: мол, вот как распрекрасно мы жить стали, строительство ведется, почти все обеспечены новыми отдельными квартирами, на международной арене авторитет как никогда высок, да… Урожай, скажите, в этом году был отличный… Про американский хлеб не говорите… Замолвите за Виктора Алексеевича словечко, а? Ведь ни за грош пропадет человек, повесят они его на фок-мачте!.. Что?! Ах, теперь нет фок-мачт?! Так на радиолокаторе повесят, черножопые найдут на чем повесить!.. А ведь, думается, можно было бы повременить. Человек он еще молодой. Увлекающийся еще, конечно, но он исправится, докажет делом, ударным, стахановским трудом. Его ведь можно и на другую работу перевести. На другую республику. Сейчас всюду революции… Вы уж пожалуйста. Знаете, сейчас важен климат терпимости, …этой самой толерантности, как говорит Мухамедка… Ото всего нашего коллектива к вам просьба!..

– Эй, молодой человек, вы что, опять заснули?! Нет?! А что это у вас такой вид? Вы что? …А вы, верно, думаете: вот ерунда, он спятил, дурацкая мистика началась, привидения, призраки! Так, да?! Вижу, вы так и решили! Признайтесь, решили, да?! Скажите: да, да! …Но вы ошибаетесь. Ошибаетесь! Я не больше вашего уважаю мистику и всякую чертовщину! Я не хуже вашего знаю, что все это вздор, фантазия! Я атеист, ни в Бога, ни в черта я не верю! «И к цыганам, понимаешь, не хожу!» – как поется в известной песенке… А в литературоведении – я тут где-то прочел – эти хреновины с чертями и призраками называются «мовизмами». Довольно глупо, на мой взгляд. При чем здесь «мовизмы»?! Почему «мовизмы»?! Это один из Одессы придумал, забыл фамилию… Ну этот – Петя, Гаврик, вот черт! …Вообще, любопытно, что в истории советской литературы такое важное место занимает одесское направление! Сколько их было, мать честная, и все из Одессы! А корчат из себя литературных мэтров!..

Да… О чем бишь я?! …Да о том, что я – ни к цыганкам, ни к церкви никогда никаких влечений не испытывал! Все эти фрески, иконы как музейные произведения я признаю, но не более того. Это все исторические памятники. Да… Но тут я был потрясен, потрясен, не отрицаю! Но не тем, чем вы думаете!.. Я был потрясен, убит, просто раздавлен… Но чем? Скажу! Человеческим коварством! Жестокостью! Подлостью!

Да-да, именно так! Коварство! Жестокость! Подлость! Я вам скажу, что разговаривая с ними – с татарином, с библиотекаршей Генриеттой, с Иваном Ивановичем, – я им не поверил ни на секунду, ни на единый миг! Татарина-то я заподозрил, как вы помните, с самой первой встречи, что он «ваньку валяет». А уж во время последних этих разговоров я только засомневался было вначале: Господи, да не сумасшедшие ли они все? Но потом понял: нет, нет, нисколько! Они всего-навсего мерзавцы! Почему? А потому что это ведь они посчитали меня сумасшедшим! Меня! …А иначе бы как они решились для собственной забавы, для собственного удовольствия так посмеяться надо мной! Разыграть меня! Устроить себе небольшое развлечение, спектакль, наподобие студенческого «капустника»!..

Э-э, да ведь это же Паутов, Паутов! – его рука!!! Не забыл, значит, Витенька прежних своих подвигов на театральных подмостках, не зарыл таланта в землю! Конечно он! Разработал сценарий, подговорил этих друзей… Режиссура блестящая! Как же я сразу не догадался! Между прочим, я же так и не знаю, уехал он в S=F, или сидит себе спокойно в Москве и руководит оттуда действиями своих клевретов?! Как бы то ни было, исполнение шикарное. Без фальши, натурально, пластично. Будто всю жизнь только этим и занимались. А может, это старая, отработанная их шутка, и кого-то прежде они уже так морочили? Или все же экспромт, импровизация? Признаться, я и сам бы непрочь при другой ситуации принять участие в таком веселом розыгрыше. Я понимаю: скучно, место подходящее для такого рода затей, что-то подобное себе можно позволить. Но это хорошо в небольших дозах, а сейчас шутка зашла слишком далеко! Черт побери, им же известно, в каком я напряженном положении, знают, что я много работаю, что я устал! Так зачем же это делать?! Это жестоко, это несправедливо… Как можно?! Взрослые, солидные люди, на ответственной работе, и вдруг такие ужимки! Сказать кому – не поверят! …Но, самое главное, – почему я?! Почему они избрали меня мишенью для своих пошлых шуток?! Что, я и впрямь произвожу впечатление идиота? Или я так уж внешне прост? Или я студентка с филологического факультета, которая на комсомольском собрании читает книги по оккультизму (был такой случай!)?..

Опять провал в памяти (что-то уж слишком много). Не помню, как я в тот раз расстался с генералом, что я сказал ему… Помню – уже у себя в комнате, – стою перед распахнутым стенным шкафом (там на задней стороне дверцы зеркало), зажег в тамбуре свет, разглядываю себя и спрашиваю: «Что, что во мне такого, отчего они решили, что я для них подходящая кандидатура?! Никогда, никто мне ничего в этом смысле обидного не говорил. Даже жена… Всегда все отмечали мое спокойствие, выдержку. Последнее время я, правда, изнервничался, но не настолько же, чтоб показаться психом! Глаза, рот, общее выражение лица… Нет-нет, все нормально!

А может, все дело в том, что я кого-нибудь из них чем-то обидел? Чем?! Когда?! Кого?! …Я не знаю за собой ничего похожего! Максимум, что я могу придумать, это то, что я не здоровался с этим либеральным мерзавцем Иваном Ивановичем. Но почему я должен был с ним здороваться? Мы были незнакомы, да и он со мной не здоровался тоже! С Генриеттой я всегда был предельно вежлив. С татарином?.. Нет, нет, я не понимаю этих людей! Такие действия можно объяснить только ненавистью! Но за что они меня ненавидят? За Паутова? Да, пожалуй, за него… Но почему они оказались на его стороне, а не на моей? Неужели я хуже него?! Хорошо, я допускаю, что в нашей с ним войне я порой совершал неблаговидные поступки – хотя какие? Ну ладно, допустим. Но ведь и он совершал их тоже! Так почему же получается, что виноват я один?! Что во мне такого, что лишает меня их сочувствия? И что в нем такого, что заставляет их сочувствовать ему? Отчего он для них вышел «свой», а я для них – безоговорочно – чужой?! И это, кажется, не первый раз в моей жизни так… Как ни пошло это звучит, я всегда себя ощущаю немного чужим среди людей… Все дело, видно, в обаянии. Или опять же в этой самой почве, в том что он человек от земли, крестьянин, а я горожанин, человек случайный, «из подворотни», как говорит моя женушка? Вот они и соображают: явился непонятно откуда, непонятно кто – так, дворовая шпана какая-то! Да, но как они это определяют? По каким признакам? Я одет так же, как и они, ем то же, что и они, говорю тем же языком. Классовое чутье? Вероятно, оно… Жена-то это всегда чувствовала, но я приписывал это ее уму, воспитанности, а все дело, видно, в чутье… А призывают к терпимости!..

Захлопнул стенной шкаф. Зеркало чуть не вылетело. Плюхнулся на кровать. Обида душила. Должно быть, поднялось давление, затылок ломило так, что не мог ворочать головой. А тут еще подумал о жене, о том, что она меня, в сущности, бросила – ведь бросила же, верно?! А если и не бросила, то готова бросить! – и совсем худо стало… Одиночество, полное, безысходное одиночество…

Лежал и терзался: как же мне быть? Как мне выкрутиться? И… Что делать с ними, с этими?.. Вообще, достойно ль смиряться под ударами судьбы или надо оказать сопротивление и в смертной схватке с целым морем бед с ними покончить? Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не желанная цель? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Нет-нет, что я говорю?! Это ведь меня настроили! Все вздор! Мистика! Какие там сны! Ничего не приснится – вот и весь ответ! Если хоть что-нибудь приснилось бы, так все и мерли бы за милую душу, с превеликим удовольствием! А то – ничего! Абсолютный нуль, пусто-пусто, как в домино. В том-то вся и штука. Если б была какая-то неизвестность. Лопух будет расти. Вот и вся неизвестность. Но нет – нет. Не надо длинных рассуждений. Мысли превращают нас в трусов, а от долгих отлагательств вянет решимость, как цветок. Мне нужно сообразить, прежде всего, как обходиться с этими… друзьями, Паутовым (или татарином – все равно) и компанией… Может, обратить все в шутку? Посмеяться вместе, отнестись с юмором?.. Нет, это унизительно! Они унизили меня, а я буду им улыбаться, изображать, что ничего особенного не произошло? Нет, этому не бывать! Такого не прощают! И они сами знают это. Мы – враги, враги при любом раскладе, даже если согласимся забыть случившееся. Шутка зашла далеко, так порядочные люди не поступают… Я должен их наказать и наказать здорово, так, чтоб было неповадно впредь!.. Но как?.. Отчитать их, наорать, устроить скандал, сказать им все, что я о них думаю?.. Смешно, вот это действительно смешно! Они только повеселятся, с них это как с гуся вода… Или, может, накатать на них «телегу», докладную? Но как это все опишешь? Не поверят. Меня же еще и сочтут за сумасшедшего!.. Нет, похоже, что у меня, по-прежнему, лишь одна единственная тактика: ждать! Терпеливо ждать своего часа… А пока что? А пока – именно не подавать виду, будто о чем-то таком догадался, не выдавать ни в коем разе своей обиды, не менять с ними обращения… Так-так, правильно! Они считают меня сумасшедшим – пусть считают! Вернее, они хотят свести меня с ума, вот их план. Пусть! Так и будем себя вести! Подыграем им. Ничего лишнего, конечно, но чтоб и они вели себя по-прежнему! Пусть они раскроются дальше, обнаружат себя побольше! Они ведь уже немало раскрылись, едва только перешли к активным действиям. Еще неделю назад я даже не предполагал, что у моего дорогого Паутова столько доброжелателей. Давайте, друзья, старайтесь! А мы посмотрим… Хорошо смеется тот, кто смеется последним!.. Я ведь вас уже наколол, я вожу вас за нос, а не вы меня! То ли еще будет!.. Я вам покажу такую самодеятельность, что чертям станет тошно! У меня тоже способности!.. Я вам тоже поставлю пьеску!..

19 апреля
Бессмертие

Остаток того дня никуда не выходил: не хотелось никого видеть. И на следующий день, девятнадцатого, ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину не ходил. После того завтрака, когда я сам себе дырой на берегу моря померещился среди мусора и костей, у меня и кусок-то в горло не шел. Не просто так она меня, видимо, муссом кормила! Сука! К середине дня, правда, проголодался, те неприятные симптомы вроде бы пропали, отыскал у себя в столе палочку сухой колбасы, сервелата (жена, умница, дала с собой, а я и забыл), этим и питался, – как в загранкомандировке. Запивал водой из-под крана.

Несколько раз ко мне стучались (дверь-то я запер), но я даже не спрашивал: кто? – кричал: «Я занят! Зайдите попозже!» А сам, врать не буду, все с ними же разговаривал. Мысленно, конечно. С каждым в отдельности и со всеми вместе – и по-хорошему, и по-плохому. Метался по комнате, как заключенный – от стены к стене. Прилягу на койку, тут же встану, и снова мерить шагами свою одиночку – четыре шага туда, четыре сюда! Днем, ночью, спал, не спал, – не помню. Только все думаю: а вдруг они и впрямь сумасшедшие?! Что тогда?! Это ведь страшно, могут и… убить?.. Нет, нет, быть этого не может… Их бы давно разоблачили…

Попытался заставить себя работать (работа моя отчасти была подзапущена), взялся читать отчет наших депутатов в парламенте S=F (от партии Национального и Социального Возрождения) и тут же отложил: не могу разобраться в этой галиматье – ни логики, ни стиля, перескакивают с одного предмета на другой, врут; из этого чтения становилось ясным лишь то, что миссия их провалилась и что на следующий год – год выборов – их кандидатуры вряд ли будут поддержаны. Принялся было размышлять о том, как обернуть недовольство, которое эти трое возбудили в парламенте и у избирателей, нам на пользу, учитывая общее возрастание напряженности в стране, но ничего путного на ум не приходило. Все распадалось в сознании. Подумал: мне бы обернуть себе на пользу свое-то собственное положение, чего уж заботиться о тех несчастных креолах!

И снова все они передо мной – Паутов, татарин, Генриетта, курьерша, моя собственная женушка, Тимур… Да будьте вы все прокляты!!!

Достал дневник, вот этот самый, стал листать его, восстанавливать в памяти все происшествия день за днем во всех подробностях… Древние, я где-то читал, полагали, что человек, который может вспомнить всю свою жизнь, день за днем – это совершенный человек, он не умирает, делается бессмертен… Вот с этого раза у меня и вошло в привычку каждый день читать свой дневник… Где, кстати, спички?! Я забыл сжечь предыдущие листочки!..

20 апреля
Интер.(лингатор)

Ночью ставшее уже привычным дикое неистовство снаружи подле моей двери и, похоже, во всех концах дачи. Просыпался раз тысячу от грохота и скрежета. Мебель они что ль передвигали? Может и вправду, татарину Полярная звезда мешает?! Ха-ха-ха… Слышна была и музыка. Догадался: Генриетте, должно быть, починили приемник… Но не исключено, конечно, что они эту какофонию устраивают нарочно. Неужели они способны и на такое?! А почему бы и нет?..

Встал на рассвете. Густой туман. Все бело. Я распахиваю окно, плотная туманная масса колышется будто пред самым моим лицом, я могу дотронуться до нее, мне чудится, что, подхваченная сквозняком, она плывет мне навстречу, вталкивается в комнату, заполняет ее – хотя я знаю, что этого быть не может – и вот я уже брожу ощупью в беззвучно движущихся парах, дышу ими, задыхаюсь, пытаюсь высвободиться, отмахиваюсь от них руками, наконец выбегаю из комнаты, захлопываю поскорей дверь, и пока я иду по коридору, клочья тумана еще выползают у меня из-за пазухи, из-под пиджака, и медленно оседают, недорастворившись, на ковровой дорожке…

Дверь татарина полуоткрыта. Я стараюсь ступать потише… и вдруг – голоса: татарин с кем-то разговаривает!..

Я невольно замедлил шаг и прислушался… Что это?! Неужели?! Я в то утро был готов ко многому, можно сказать – ко всему, но это… это превзошло мои ожидания! Этого я не предвидел! Татарин разговаривал с Интерлингатором!!! Точно! Точно! Я этот квакающий голосок узнаю из тысячи, из миллиона, я этот голосок помню с двенадцати лет!.. Неужели Вольдемар тоже с ними?! Теперь-то, конечно, все объясняется! И чудесная осведомленность татарина, в первую очередь… Господи, как я наивен! Чуть было не убедил меня татарин, будто знает обо всем откуда-то со стороны! А то ведь, чего доброго, поверил бы и в мистические его способности! Как бы не так! Теперь-то все понятно! Непонятно по-прежнему лишь одно: почему же и Вольдемар предал меня? Что я ему-то сделал плохого?! Уж для него-то я… Уж на него-то я пахал сколько лет! Уж мне-то он обязан всем, всем! О нем никто и не помнил бы без меня! Нет, вот поди ж ты! Неужели я кажусь им так слаб, так ничтожен, что на меня им никак нельзя ставить?! Почему они все так безоговорочно принимают превосходство Паутова? Ну, эти-то, здешние, ладно, он их чем-то подкупил. А зачем Вольдемар?! Паутов же ненавидит его. Что, глупый Вольдемар надеется, что старое может забыться? Смешно!.. Вот интересно: будет он участвовать в их самодеятельности, в их спектакле?..

Татарин с Интерлингатором притихли: услышали меня. Прятаться дальше было нельзя. Я открыл дверь. Да, конечно, Вольдемар! Вид шаромыжника, афериста, знакомые ухватки, ему бы фокусы показывать по клубам в провинции… Я вошел в комнату. Они смутились. Татарин развязно закричал: «А, молодой щиловек, мой юный друг!» – и тут же потянулся к сейфу за бутылкой. Интерлингатор полез целоваться; у него рот большой, губы выворочены, как у негра, всего меня обслюнявил.

Я вытер рукавом следы поцелуев:

– Какими судьбами, Вольдемар Вольдемарович?

– Голубчик, вы же сами говорили, что нам нужно встретиться. Я и сам… э-э… рвался к вам, но вы все время были заняты. Затем я получил вашу записку. Тимур, к сожалению, не сразу мне ее передал… Я летал в Сочи, беседовал с нашим… Он очень плох, едва ходит. Я увидел, что здесь толку не добьешься, на самолет и обратно.

Для правдоподобия он тряс лошадиной своей головой, вовсе не в такт словам, и молотил по воздуху костлявыми руками.

Я тонко усмехнулся:

– А я и не знал, что вы знакомы с нашим уважаемым Мухамедом-Оглы.

– А как же, а как же! О, мы знакомы с очень давних пор! С Испании. Мы были там вместе. Бок о бок. Помнишь Гвадалквивир, Мохамед? Да, там было жаркое дело! Сколько же лет мы с тобой не виделись! Сорок? Нет, сорока еще нет, но около того. Нехорошо. Почему ты никогда не позвонишь мне, Мохамед? Нам есть, что вспомнить! А Катарину-Терезу помнишь, старый разбойник? Ах, какая прелесть была Катарина-Тереза! Сколько лет тогда тебе было? Молодой, горячий, усы носил. Ты ведь тогда носил усы, да? Что за время! Что за песни! Давайте, как только вы окончите свое задание, обязательно встретимся все втроем, соберемся, ну хоть бы у меня, вспомним старину, попоем, ну выпьем конечно, ха-ха-ха, Мохамед! А?! Ха-ха-ха!

Татарин протянул мне стакан, но я отвел его руку. Интерлингатор стал уговаривать меня выпить за встречу. Я знал, что мне надо быть начеку, и отказался наотрез.

– Вы хотели поговорить со мной, Вольдемар Вольдемарович, – сказал я, уже направляясь к выходу. – Пойдемте.

Татарин опять продемонстрировал, что шокирован, но мужественно улыбался, мол, со строптивым ребенком ничего не поделать. Интерлингатор в коридоре шепнул мне укоризненно: «Ну зачем вы так!»

– Ничего-ничего, – я открыл дверь к себе, малость побаиваясь наткнуться на белую завесу тумана.

Интерлингатор якобы дружески приобнял меня за плечи:

– Ну что, победа наша близка, а? Хоть и не вполне самим себе мы ею обязаны…

Я подумал: странная формулировка, или он просто не совсем точно по-русски выразился?

Он продолжал, усаживаясь в креслице:

– Мне сказали в Отделе, что с вами все в порядке, без пяти минут вы в S=F! Вопрос нескольких дней! Поздравляю, заранее поздравляю вас. Поздравляю тебя, дорогой!

Надо сказать, что в детстве-то и всю юность он мне тыкал, а потом уж, как я стал входить в силу, перешел на «вы»…

Я не поблагодарил и напустил на себя личину равнодушия:

– Поживем-увидим…

– Да что там поживем-увидим! Все в порядке, говорю вам, все в порядке!..

– А почему вы сказали, Вольдемар Вольдемарович, что мы обязаны этой победой… Как это вы сказали?

Он заерзал, движения нелепые, и правда, как у неумелого фокусника или карточного шулера, который прячет по карманам фальшивые карты, а они у него то и дело вываливаются. Сник:

– Я… про Виктора Алексеевича… Все-таки жалко его… Нет-нет, не подумайте, я не сомневаюсь, никогда не сомневался, что вы… достойнейший! Объективно, объективно! Но между нами… чем-то он мне тем не менее нравился тоже, хоть у нас с ним так все… неудачно получалось! Ей-богу, если теперь все обойдется, надо будет нам, то есть вам и мне, с ним помириться! Нехорошо, что мы так ссоримся по пустячкам… обижаем друг друга… Если бы пришел сейчас Иисус Христос, что он сказал бы нам? Он сказал бы: «Человек человеку волк, так получается, да?» Вот видите, и этого Марио проклятого мы из-за наших разногласий упустили. Видите, а Мао тут как тут!.. За адмиралом недоглядели, это Виктора самого вина, мешал нам как следует с ним контакты установить, расхолаживал нас… А теперь что? Они и его поймали на крючок! Вы помните, в газетах промелькнуло сообщение, что капитан первого ранга Васку де Гомеш ездил в Китай? А они ведь друзья с адмиралом, вместе военно-морское училище кончали. Капитан на «Прогресо» несколько лет служил. Я уверен, что он и сейчас там с адмиралом. И уверен, что с его непосредственным участием вся эта операция в Пекине разрабатывалась. Это их рук дело, сомнения нет! Их тактика. До предела взвинтить обстановку, помешать работе нашего съезда и половить рыбку в мутной воде. За Виктора я очень беспокоюсь. Виктор им ведь тоже немало наложил, да? Если мы провалили левоэкстремистскую группу в университете, то это безусловно заслуга Виктора… Я, кстати, беседовал на эту тему в Сочи с нашим… Он очень обеспокоен оживлением промаоистских группировок… В ТАСС’ах была информация о взрыве на железной дороге близ Порто-фэ, заметили? Это их работа. Нам это сейчас совершенно ни к чему. Вы согласны? Нашей задачей на сегодняшний день является объединение всех прогрессивных сил под… общим руководством… Я полагаю, мы с вами должны выступить на эту тему со статьей. С тем я и приехал. Кое-что я уже сделал. Ах, моя папка осталась у Мохамеда!.. Голова садовая, как говорят русские! Сейчас принесу!

Я поглядел на часы: еще только восемь. Туман за окном рассеивался.

– Когда вы приехали?

– Я приехал вчера вечером. Хотел сразу идти к вам, но мне сказали, что вы себя плохо чувствуете и легли отдыхать. Решил вас не беспокоить. Сегодня утром встал пораньше, изменил, хе-хе, своим привычкам, зная, что вы любите работать утром, и к вам! Подымаюсь сюда, и вдруг встречаю старого боевого товарища! Я не мог не задержаться! Столько лет не виделись, совсем потеряли друг друга из виду! Замечательный человек! Философ! …Между прочим, посадил его в свое время Иосиф Виссарионович… после Испании. Три года на Колыме… Говорил он вам? Потом-то разобрались и выпустили. Но карьера, конечно, нарушилась. Не доверяли. Сейчас бы большой человек был при его-то талантах. А нынче совсем спился, а? Ну что это такое, с раннего утра пьет! До меня и раньше слухи доходили… А работник отличный, да? И голова ясная, и печени ничего не делается! Вот здоровье!.. А я совсем старик стал. Все болит, все. Одышка, астма, почки… Доктор только вздыхает. Пора на пенсию, видно, а? Ха-ха-ха-ха… И Розы моей уже нет. Кто бы мог себе вообразить, такая была крепкая женщина! Лучше бы мне умереть самому, честное слово!.. Честное слово! Я часто об этом думаю… Если б Роза была жива, то и… Тимур бы… нет-нет, он не сделал бы этого! Вам ведь уже все рассказали, да? Какое несчастье, какое несчастье!..

Он обхватил голову своими шулерскими руками с длинными, гнущимися во все стороны пальцами.

– Так что там с Тимуром? – осторожно спросил я. – Это правда?

Он махнул рукой:

– Правда, чистая правда! Очень плохо все… – По его дряблой, сегодня бледной щеке (хотя от природы он смугл) прокатилась слеза. – Потерял я сына. Недоглядел… Если б Роза была жива! …Со мной, конечно, уже беседовали, и не раз, сказали: мы вам доверяем, безусловно, но вы обязаны принять меры. А что я могу сделать?! Я с ним беседовал, разрешения не дал, разумеется… Сказал: «Подумай сам, ну кому ты там нужен! Там инфляция, безудержный рост цен, безработица, сотни тысяч людей выброшены на улицу, жилье дорого. Хорошо, допустим, тебя на первых порах пригреют какие-нибудь эмигрантские фонды. Очень может быть. Но в тебя сейчас же вцепится разведка. Из тебя захотят высосать все сведения. Сам по себе ты им не нужен, но у тебя есть имя, благодаря мне. Ты что же, предашь своего отца, как пионер… Павлик Морозов?! У тебя, что же, комплекс Эдипа?! Так знай, что они выжмут тебя как лимон и выбросят на свалку! Ты должен будешь бороться за существование, ты должен будешь работать! Ты что думаешь, это ведь только здесь можно, как говорят русские, х…ем груши околачивать и получать за это деньги! А там надо работать, и еще как! За так тебе деньги никто платить не будет! А жизнь среди эмигрантов… Ты спроси меня, что это такое! Ссоры, дрязги, интриги, доверять никому нельзя – эмиграция нашпигована агентурой ГБ, это я тебе говорю точно!.. Одумайся, скажи, чего тебе не хватает, я для тебя все сделаю, у меня еще есть возможности, я прошибу для тебя любую стену! Скажи только, чего тебе не хватает?!» А он мне говорит: «Мне не хватает свободы!». Я говорю: «Ты это что, серьезно?! Нет, ты это серьезно?! Какой свободы? Одумайся! Мы конечно употребляем в своей пропаганде этот термин, но ты как человек образованный ведь должен знать, что нет свободы вообще, свобода всегда носит конкретный, классовый характер! Ты говоришь, здесь ее нет. Хорошо, предположим, я с тобой согласен. А где она есть? Там-то ее ведь нет тоже! Там у власти другой класс, класс капиталистов и помещиков, вот у них да, есть свобода. Свобода у того, у кого власть, пойми ты это, ты уже не маленький. Что-что? Ты говоришь о так называемых буржуазно-демократических свободах?! Так я тебе еще раз повторяю: во-первых, демократия всегда носит конкретный, классовый характер, а во-вторых, пока ты этой хваленой демократии дождешься, тебя здесь сотрут в порошок! С этой машиной нельзя спорить! Она работает в режиме исторической необходимости!»

Я молча слушал, а внутри у меня все клокотало: какой болван! Какая мешанина в голове у человека! Столько лет проработал в аппарате и даже не может корректно сформулировать! И этого человека я прочу в лидеры Движения! Выпусти его в одиночку, он таких дров наломает! Маразм? Нет, он всегда был такой. Он мне всем должен быть обязан, уж репутацией блестящего публициста во всяком случае! А он вместо того снюхался с этими. Продал меня ни за грош! Или это он меня ловит?!