Текст книги "Пролежни судьбы"

1 мая

 
Застыла память в поклонении,
дневник души переживая вновь,
нашептывая строки в упоении…
И возвышая вечностью любовь.
 

«В третий день, в подражание воскресению Христову, случившемуся в третий день, всякой христианской усопшего душе вознестись на небеса для поклонения Богу полагается».

– После… Перевернись на спину.

И снова легонький обдув, подобный шевелящимся песчинкам, рисовал на коже у меня причудливый узор мурашек, сил волной неведомых, следящих за руками, представляющими кружевной нарядный гарнитур с чулочками, кричащей сексуальностью, массировавшей мне неугомонное либидо. «Отклик», реагируя вживую, преднамеренно завидную мужскую стать разоблачал.

– Ты здоров, – смущенным удивлением сказала Таня.

 
– Заблуждаешься. Я болен и серьезно,
любви отдав на растерзание покой,
сердце пытке подвергая виртуозно
красотной партитурой, заданной тобой…
И этот – тоже хворь хлебнул,
Нарциссом бредит сладом.
Я вскользь опросом полоснул
нехилый орган взглядом…
 

Наглядность наконец смутила Таню.

– Болен?

В ход немедля запустив подручных щупальцев диагностический задор, она с наскоку попыталась выявить недуг Больного. А в результате мне пришлось с успехом повторить проделанную ранее бесстыдно-дерзостную операцию по удалению прикрытия…

Под кружевным узорчатым «забралом» царила полная распахнутость приветственного ожидания…

– Быстрее, я хочу тебя, – шептала Таня.

Робко, очень робко брал на приступ бесшабашный Сорванец угодливую страстность, вспоминая вероломность посягательства на внутренние органы; но удушающих объятий нежных горячительная влажность, растекаясь по нему признательностью, смыла прегрешение несдержанности пылкой «юности». Жаркой дарственной слезливостью наполнились глаза Татьяны.

 
Я осушал их поцелуями,
ликующую упоением нахваливая красоту,
породной доблести услугами,
в созвучии чувствительного ряда с памятью в ладу…
 

– Видишь, что со мною делает твоя застенчивость.

– Да – угождает сыростью…

Объятый широченною кроватью и благодетельницей, уложившей «юношу» в нее, я благодарственно оберегал послеусладный сон Татьяны… Изредка, пытаясь повернуться, я высвобождался, но тут же чуткая обеспокоенность подвластно настигала ускользавшего горячего Юнца. Любопытно, имя чье в бреду я буду выговаривать? Таня? Зоя? Алла… Бред – он начался, похоже, наяву. С такой безжалостностью скручивало лишь при расставании с кем-либо; а Таня – рядом. Цепкий хват. «Фундамент», не утихомириваясь, демонстрировал незыблемость. Необходимо от заядлости освободиться, а то, при неослабевающей зажатости недремлющих объятий, к утру я доберусь с зачахшим видом капитальной стойкости.

Кто она, спросить бы Таню… Вопрос о возрасте смешинкою проигнорировала; неспроста, а с умыслом упомянула дочь, по-видимому, в чем-то с ней согласна посоперничать.

 
Грешно природе взглядом уповать:
расчетливым умом отмечена девица,
глаз положив, вольна завоевать
и распорядиться, сберегая, как царица…
 

Фундаментальное мужское достояние не подвело, бравадой устояв позволило на люксовой площадке игровой исполнить, ободряясь, обоюдоудовлетворяющий отпадный па д’аксьон, достойно завершивший перекличку с невозвратным прошлым…

Мы прощались…

Татьяна увозила рой воспоминания о застенчивости пылкой и успехом умопомрачительный и дерзкий, разукрашенный соблазном модернизма декадентского наряд, к которому не суждено мне больше прикоснуться нерешительности вожделенным взглядом…

Я уезжал с уроком убежденности, что юность с поиском угодной самоидентичности и хор противоречий между воем побуждений сексуальности и взвизгами моральности устоев во вчерашнем дне остались. Объятья же, позволившие мне соприкоснуться с вихрем удалым пронесшейся цветастой молодости, завтра будут мне нужны…

 
Промелькнула сказка быстротечным сном,
образом – растаявшая быль,
вдохновения счастливый дом
дремлющих воспоминаний поводырь…
 

Неделя канула в расспросах памяти, и встреча взморская, прогулкой парною объединяя, отмечала скорую развязку планового удовольствия…

– Знаешь, что из предыдущей встречи память сберегла?

– Кровать! Глаза твои неистовством охотника сверкнули, как только ты ее увидел.

 
– Она проигрывала визуально
конкурентным обликом с тобой.
Контрастом восхищая прикроватно,
ты звала фундаментальность в бой…
 

– Девственною белизною – насмехаясь надо мной?

– Угодной непорочностью и молчаливой прочностью.

– Не скрипела воспитанием?

– Нет, подмоги колыханием.

Цеплявшие тебя на танцах взгляды переполнялись восхищением, и завистью, и похотливой дурью, несмотря на охраняющую твой наряд смущения застенчивую пылкость.

– В твоих глазах признаний я не видела. Сигнала ждал?

– Разрешения сигнал ты подала!

– Какой? На кровати ты лежал, зажав трусы мои, и с робостью, молящей о пощаде.

– Вымолил?

– Да, я решила полечить тебя…

– От фетишизма? Покрытие белья дарует прелесть ощущений не тебе одной. Представь: не удостоился я лицезреть, чем ты, радея, нежишь прелести свои знаменные под платьем.

Белье дорогостоящее – культное произведение искусства, утонченное мировоззрение и элемент эстетики общения и вкуса. Шарм его бессмысленен, если невзначай публично не оповестить о нем завистливое вожделение чувств человечества. Телесность, украшаемая взглядами чувствительности, – это секс, точно так же ноты на бумаге – музыка, а музыка должна звучать желательно в присутствии ценителей доброжелательных.

– Поэтично. Стихи не пишешь?

 
– Вдохновение ищу на слух,
внимая чувств перспективу,
чуткий на отзывчивость пастух
любви отслеживает диву…
 

– В воспоминаниях?

– В тех, что ты мне преподносишь… Почему не перекрасилась брюнеткой?

– Линз карих не нашла.

– О номере побеспокоилась заранее. А если б юноша, поторопившись, перепутал расписание, да с поезда бы кувырком?

– Утешилась бы взглядами.

– Ты кто?..

– То, что ищешь ты.

– Понимание?.. Тогда я расскажу еще одну историю.

– Такую же печальную?

– Жизнеутверждающую и без членовредительства.

– И без удовлетворенья?

– Как и желания мои.

– Зря старалась?

 
– Творчества обогащенный приворот,
ожогом полыхнув любви смятения,
памяти омоложения полет –
интуитивная спираль сближения…
 

Эвелина.

В 70-х мне 15, я учился в классе выпускном десятилетки. Возраст первой памятной любви… Без надежды на взаимность, я испытывал незатухающую, затаенную симпатию к девчонке-однокласснице, но подобраться к ней расположением никак не удавалось: не складывалась дружба у меня со сверстниками.

Сопротивляясь конформистским настроениям, с апломбом независимого поведения и точкой зрения в суждениях, я постоянно находился на особом положении, пребывая и за партой в одиночестве.

В нашем классе новой ученицы появление, в середине года, стало неожиданностью, как и то, что место рядом перестало пустовать. Эвелина – звали девочку необычайной красоты, принадлежавшую (по родословной) к избранной Всевышним нации, что определило статус новенькой, сурово приравняв его к соседскому… Ты, наверняка, нутром почувствовала, что в родстве с народом данным (по зачатию) судьба мне отказала; в школе же учились, в основном, военных деточки, чем и кичилась младая поросль перед разношерстностью гражданских отпрысков. Моих родителей работа, связанная с оборонной отраслью, была под «грифом», оставаясь даже для меня секретом, а тем более для соучеников; отчасти этим обуславливалось их высокомерие ко мне.

Как Эвелине «высадиться» удалось в 10 классе, с уровнем познаний в математике, тормознувшим на подходе у седьмого, – я не понимаю; возможно, что ее сосед по парте, где она училась, проявлял такое же усердие, решая за нее задания и знаниями отдуваясь за симпатию, как пришлось расшаркиваться мне. К доске ее не вызывали: картавый национальный говорочек с наивной детской непосредственностью вызывал всеобщее веселье в классе.

Нежная и томная, с карей необъятностью медовых, с поволокою доверчивой непринужденности, игривых глаз… Когда они свой взор бесстыдный устремляли на меня, ласкаясь, вопрошая, я просто утопал в желании их ненаглядность удовлетворить. Физически меня притягивало эстетическое юное ее богатство, но застенчивый парнишка выражал симпатию свою лишь в форме интеллектуальной значимой поддержки в решении домашних и контрольных задаваемых работ.

Девочка ко мне благоволила: иногда, на зависть однокашникам, признательности знаком повисая у меня на шее. Мы успешно сдали с ней экзамены по математике за школьный курс, после чего я получил от Эвелины, официально, приглашение присутствовать на званом (в мою честь) обеде, дома у нее.

Семья – большая, разновозрастная – за одним столом. Еда, коньяк, общение, лишенное каких-либо официозно-напускных и чопорных условностей, и я – смущенный центр всеобщего внимания…

После впечатляющего сытностью обеда, на правах гостеприимнейшей хозяйки, Эвелина отвела меня в свои апартаменты. Впервые был я удостоен чести посетить интимные покои девушки. Все очень чинно и опрятно: великолепное резное, необычно высоченное, со множеством подушек, ложе;

 
Такого царственного постамента,
сна культу данного благословенно,
мне видеть до сих пор не доводилось,
и расстилать его себя на милость…
 

– Конечно же, кровать! Заметила – ты к ней неравнодушен и пялишься на ложе сновидений – возбужденными не сном глазами.

– …В ней вторая жизнь, возможно – первая. А неравнодушен был я к Эвелине. Однако, наглости набравшись, засвидетельствовать это дома у нее с опаской, что в любой момент глаза родительской опеки прикоснутся любопытством наставлений, я не мог позволить и из себя изображал высоконравственного, черствого к стремлениям, слепого истукана…

Утроившись среди подушек и потягиваясь с отрешенным взором дремлющим, внимала Эвелина дурости высокопарных разглагольствований. О чем? – не помню. Так продолжалось полчаса, а может, больше…

Вскочив с постели неожиданно, она с небес меня на землю опустила:

– Пойдем, я провожу тебя.

Мы вышли в коридор… Большущая квартира и стерильность тишины…

– Где все? – спросил я, пораженный эхом запустения.

– После обеда?.. Спят, – задумчиво сказала Эвелина.

 
Услышал разъяснение и ощутил,
как полыхнуло от смущения лицо…
постыдным обвинением чувств сил обиды,
взявшей устремления в кольцо…
 

Мы попрощались… И каждый в жизнь пошел своей дорогой…

 
Терзает сердце рефлексией
период грустных расставаний,
когда подкатит ностальгией
комок несбывшихся желаний…
 

Таня пристально взглянула на меня:

– И это все?..

 
– Ты нетерпелива, как спешащее на волю,
показать благую волю, –
чудо яйцеродное – зелень земноводная…
 

– Сколько бы еще вокруг меня кружил ты безуспешно, если б я тебе не посветила?..

 
– И успешно перед носом, ослепив телесным плесом,
невинно радуясь глазами, не крутанула бы трусами…
 

– Приятней было бы, чтоб за него тебя водили?..

…Случай опекун (лет через пять) свел нас с Эвелиной в электричке, едущей на взморье. Ее увидев –

 
Не обременяясь ложной сытостью смущения,
память изумленная прелестностью явления
в один момент расконсервировала воздыхателя…
К ведению подушек возвратила соискателя
воспоминаний сочных оголтелостью,
фантазий неоперившихся зрелостью…
 

«Ты до обидного был нерешителен в тот день, когда я пригласила на обед тебя…»

Безответно, ощущения провала времени того, дополнил – стыд позорных переливов на лице.

– Ты свободен? – обратилась Эвелина…

И как в юности, повертенной, застенчивость безропотную увлекла она гостеприимно…

Озноб нетерпеливый дрожи бил при мысли, что смогу, к ней прикоснувшись, я восторгом реализовать свои разбродно-возмутительные вешние мечты.

Настроившись по-деловому, без излишеств сантиментов, Эва привела меня в свой кабинет, как пациента, отлучившись по делам… А минут через пятнадцать возвратилась в медхалате… под которым:

 
Гибкость стана, нежность кожи,
прелесть совершенных форм груди,
дарственная участь – ложе,
созданное Богом для любви.
 

Топчан, простынка, полотенце, сброшенный халат и…

 
Нагота – мучительности грез крамола…
Настоятельной позывности сигнал…
Страсти выставка эмоций частоколом,
«Алых парусов» испытанный штурвал…
 

Преодолев последнюю преграду, я был поражен орбитой подношения, как и Охотник, навострившийся на деятельность. Стресса визуального любовный прецедент – дополнила лишенная пушистости естественной покрова дамская корыстность – генитальная краса. Вид завораживал, и в знак признательности глубочайшей, заинтересованность Радушный обожатель выразил:

 
Монументальность стойкостного оптимизма,
рьяным вдохновением откликнувшись угодой на призыв –
вложить фантазию авантюризма…
опрокинув счастье удовольствия мечты в глаза красы;
в безоблачные и наивно удивленные собою,
по-детскому, с восторгом, в
сказочность влюбленные игрою…
 

Зеркало ее души не шелохнулось, оставаясь неизменностью задумчиво-потусторонним наблюдателем, смотрясь в которое, мне разрядиться эгоизмом в удовольствие бесстыдству духу не хватало.

Зардевшаяся «голенькая принадлежность», обстоятельную игнорируя настойчивость увещеваний, не откликалась на самозабвенную усердность Незнакомца. Изнуренные укатыванием, жаждущим исконных прелестей друг друга, в бессилии мы прекратили это «мокрое» усердие и перешли к поверхностной ласкательной разнеженности страстных процедур…

И я от Эвелины откровение услышал.

В девичестве испытанное и нереализованное чувство и связанные с ним психотравмирующие переживания, причиною явившись стойкого невроза и депрессии, ее фригидной сделавшие в отношении мужчин. Я был шокирован…

 
Исповедной горечью умытая – печаль кромешна;
и жизнь не стала карою лукавить.
Сожалением растерзанная – умерла надежда,
окликнув прошлое – судьбу исправить…
 

– Исправить? – Эвелина рассмеялась. – А зачем?.. Я чувствую себя прекрасно и не завишу от мужчин. Но все же, знаешь, что бы я хотела? Хоть капельку тебя в себе, ожог гормонов. Возможно, это мне поможет победить бесстрастия недуг.

– Ты понимаешь, чем чревато…

– Не беспокойся… я ведь медик.

Мы повторили все сначала…

 
Ласкающей прелюдии порхающая осторожность…
Проникновенного величия в укромности – гостеприимство
душевностью настроя доли – исповедали надежность
обожествленного предназначением любви единства…
 

Я сделал то, о чем она просила…

И мы расстались… обменявшись телефонами. Неожиданно, уже на следующий день, звонком напомнила пережитое Эвелина, встретиться желая. Мы договорились свидеться в кафе, где я когда-то Алле заводил пластинку.

Эва привела подругу, проявившую навязчивую заинтересованность в знакомстве. Вскоре просветили и меня, зачем понадобилась показное кофепитие.

– Ты приглянулся, – заявила Эва.

– И мне предложат роль шута в любовном водевиле?..

Счастливая Ассоль, я прикачу на велосиле…

– Ты угадал, – с грустинкой хохотнула Эва…

Я выставлялся на смотрины, где оценивался, с секспристрастием, как будущий партнер. Мотивируя свою позицию, что секс первопричиной отношений ей не нужен, Эвелина предложила мне взамен себя подругу, по ее словам, «чрезвычайно сексуальную и с жаждою брутального самца».

Я задал ей один вопрос: «Она, как ты, успешно практикует форс интимного бритья?..»

 
В досадной радости, вскипая пеной,
утратив беспринципно чувства нрав,
утешиться фальшивою подменой
в кривлянии безнравственных забав?
 

– Знаешь, о тебе я спрашивала мнение друзей, – вмешалась комментарием Татьяна.

– Надеюсь, ты претензий не предъявишь им.

– В их глазах звучала только зависть.

– Мне показалось, взгляды их полны сочувствия. Не желаю в будущем оказывать подобную услугу…

«…Прошел как будто целый век; я бракосочетался. Не на Эвелине, невесту звали по-другому, да и чувства, под венец позвавшие, разнились несравнимо, как крылатость счастья вдохновения и взлет сиюминутного успеха, да и он был омрачен:

 
Любовной тенью недоразумения –
проблемы, запятнавшей прошлое,
моральности привычек поражением
поступков, угодивших в пошлое.
 

Мистерия заканчивалась, и молодоженов пригласили знаменательность события увековечить для потомков.

 
Усмешка издевательская случая
улыбку стерла, показав, чем чревата торжества затея,
узрев, кому обязан буду памятью благополучия,
запечатленною минутою бравады Гименея.
 

Под светом праздничных софитов, Эвелина хроникером зафиксировала пафосный момент потери мною независимости.

Фотографии документально получились замечательные, но самообладание тряхнуло слабиной, лишив меня возможности, слащаво глядя объективности в глаза, изобразить восторгом церемониальность удовлетворения, к тому же обменявшись несколькими фразами с прекрасной однокашницей.

Я поинтересовался, когда она успела переквалифицироваться.

– Папа попросил его сегодня подменить…

– Ты замужем?

 
Ответ короткий приговором прозвучал,
судьбою распоряжаясь самолично:
одиночеством карая жизни ритуал,
чувств гаммой скорбной расписав картинно…
 

И добавила: «Завидую твоей жене!».

– Ты… могла бы место ей не уступать.

– У меня есть дочка – Влада!

Эта реплика осталась не озвученной. Услыхала ли ее Татьяна?..

 
Природы полотно осеннее – красой солировало
кричащим разноцветьем экспрессионизма,
прогулку украшая – с чувств настроем диссонировала,
раскрасить требуя подмогой оптимизма…
 

– Ты кто? – Взгляд, сопровождающий вопрос Татьяны, был направлен вскользь меня, с желанием весь жизненный простор, оставшийся предметно за моей спиною, охватить, чтоб отыскать там место для себя.

– Рыба, вольности эмоций мечущая в океан фантазий.

– В телефонный справочник поэтому ты не внесен, или в поисках истоков «рыбьей» мудрости ты растворился в собственных фантазиях?

– Гороскоп дорожку освещает?

– В нем загадок столько же, как в недрах тела моего, над которым ты хозяйничаешь…

В обмене откровениями с четкостью указывалось направление движения. Прожектор удовольствия светил целенаправленно.

«Люкса» мы на этот раз не удостоились; стремительность разоблачения Татьяны убеждала: интерьер для представления себя сегодня ей не нужен.

Напустив вальяжность идеала, с завышенной самооценкою, уверенного в собственных достоинствах и их готового дарить безмерно, этакого:

 
Поступи, кичливости гривастой льва,
от мелочевки суетливой воротящей нос:
уж приелась досыта хвальбы молва,
престижу бесполезная, как мертвому наркоз…
 

Взглядом я содействовал высвобождению наглядной красоты. Высокопарными речами имидж вознося, с медлительностью манекена я расстегивал рубашку, в то время как лихая непристойность слушательницы уж оголила впопыхах доступности рубеж главнейший. Не дожидаясь одобрения, пригревшись на постели, извиваясь и болтая в воздухе охотливо ногами, Таня соблазнительные рожицы (мимически подвижным арсеналом) строить начала. Стараясь внутренней и внешнею официозностью не реагировать на изуверских выпадов деяние, я полностью разделся и, расположившись возле игровой площадки, стал придирчиво рассматривать бесстыдство совершенной экспозиции.

 
Пристало взгляду грешному,
склоняясь к неизбежному,
раскаявшись угодой слабодушию,
спиною повернуться к равнодушию.
 

От флюидного соприкосновения, передавая внутреннее напряжение носителя, Распутник непоседливый напрягся признаками внешними бессовестнейшим образом. Татьяна, лежа на спине, руками направляла стойкость ног в зенит, в крикливой торжествуя позе – «Стон морской парящей чайки», исповедовала эротических ведений кутерьму.

Впялившись, эстетика рукоплескала, а этика – предосудительно пыталась отвернуться.

 
Гипнотическому зрелищу
нужно положить конец,
каверзной уловкой немощи
приободрив охоты образец…
 

А не слишком ли беспечно обварсилась нямочка? – с небрежностью эксперта указал я на распутницу «перстом» остолбеневшим.

Изумлением Татьяна заглянула в упомянутое место и глаза ее расширились, взъерошенность растерянности выдавая, но лишь на мгновение; прикрывшись скептицизмом, овладела ситуацией, на состояние указывая «индикатора» бравадности, с язвинкой отпарировала: «А на этого пройдоху-истукана глянь».

 
На стойкости пристыженный инстинкт,
небрежно, словно на флагшток,
я водрузил махровый «палантин»…
Застенчивость чтоб не смущал Браток.
 

– Цирюлить будем…

Ошалело на ноги вскочив, упрямством рук прикрыв заветный треугольничек, строптивость головой мотнула, прошипев: «Не дам!».

Стараясь кровное «достоинство» не обнажить, я медленно приблизился к Татьяне:

– У тебя есть выбор…

– Ну, какой? – скосившись гордо на завесу «фиговую», прозвучал вопрос, на корточках изобразивший статуэтку лягушонка, с любопытством уголок покрывашки приподнявший – убедиться:

 
Что за сила держит «знамя»
эротизма на весу,
разжигая страсти пламя,
всласть зардевшись на красу…
 

Оценочная стойкость – выше всех похвал. Мощь подъемную узревший «лягушонок» выпрыгнул из позы, «лапочками» обхватив меня за шею; полотенце соскользнуло; но охотливая нямочка прицелом промахнулась, прителившись выше чуть фаллического знамени.

 
Пришлось подручных средств
рецепт с любовью приложить,
взаимодействия игры зацеп –
страсть к жизни пробудить.
Секс в стиле вольного барокко:
Волнующий пространственный размах,
украшенный фантазией фривольной,
вершины удовольствия в телах
соединил причудливою формой.
 

Множество замысловатых поз, себя услужливо предоставляя, раскрылись обхождению. След впечатлений неостывший нападения зообрутального самца – сменился обожанием ласкательных движений с углубленным поиском полярности воздействия змеиного характера, с достоинством царя зверей.

Податливость безропотная и универсальная способность Тани подстраиваться творчески под позовую ситуацию для выгод удовольствия интима – поражала. Но вскипающая внутренняя возбужденность – парализовала восприятие к подобным нуждам внешнего, начальностью организующего раздражителя, и вспоминала Таня о его потребностях по затуханию объятий красочных оргазма, и опять же ненадолго. Я в одиночестве… она:

 
В ночном расслабленном плену,
под взглядом нежности, в ласкающих лучах,
покоем устилая тишину,
самозабвенной негой растворилась в снах…
 

Ни одна из женщин не могла, эмоциональности остаточным зарядом, отвратить стремление ко сну острасткой раскаленных впечатлений, потчуя после секса бодростью. Как Татьяне удавалось возбуждать энергию привязкою к себе? Холодок «лечения», бегущий с рук, и будоражащий волосяной покров – что это? Шестое чувство, заменившее Татьяне зрения и слуха притупленность, проявляет знахарства воздействие?

Разум поступает некорректно, сравнивая Таню с мысленным нашествием предшественниц. Это то же самое, что сравнивать оценкой ощущений вкус вчерашний – с завтрашним…

Вот оно – неудержимое и воспаленное стремление, в контакт вступая, ждать от будущего удовольствия. Каким же образом она программу эту заложила, держащую под напряжением беспрекословности, помимо волевых усилий? – Почва благодатная, прикосновения внимательного, искреннего ждущая… психо-социабельная внутренняя усложненность… – обрели желанное? Провокационное заигрывание отдалилось, не тревожа, на второстепенный план, а что же выдвинуло на передний? Чувство? Поздравь себя! Это, с эстетикою беззаботной экспоната выставочного, спящее под любованием уюта существо… Не такое уж и спящее. Руки Тани самоочевидностью сближения оповещали о начале

 
Нового витка взаимоудовлетворяющего поклонения,
неизгладимых достоянием порочных впечатлений,
делая его статьей доходной изумительного обольщения
основного капитала фантазийных сбережений…
 

Под взглядом безархитектурности обшарпанной обыденности станционной, мы прощались, наградив друг друга радостью взаимного общения и новой верностью воспоминаний о возможностях познания тел зодческого совершенства наших…

Глядя на демонстративность Таниного озорства в поступках и глазах, я становился в помыслах моложе: дремлющее под пятою возрастной солидности фантазий ухарство решило прежние позиции отвоевать. Воспоминания девичьи Тани ограничивались несколькими эпизодами бесхитростных проступков шалопайства с буйственностью хулиганства. Родственные души: моих деяний отроческих шаловливость обычно завершалась изумлением вопроса взрослых: «Как тебе такое в голову пришло?».

 
Лик обаяния с благопристойностью,
рядясь «Христом»,
внутри пылал фантазии убойностью,
борясь с грехом…
 

В следующую встречу, вместе с новыми теоретическими изысканиями по стилистики сексологической и повествованием устным, стоит взбудоражить новизною ощущений в соприкосновении. Замечание ворсистой нямочке – ответом дерзко заострит внимание; предугадать несложно, что хозяюшка предпримет в отношении ее,

 
Желательно бы подготовить
свой трагикомический ответ
к неутомимой радости обоих
соучастников щекотных «пересудов»,
наглядной действенностью
рекламируя эксперимент
неумолимого влеченьем наготы,
сравнимой с тайною Бермудов…
 

Я занялся красотным имиджем Неувядающего Удальца и одновременно работал над эстетико-культурным обликом носителя. Душевно-физиологические компоненты наших встреч, холста нетерпеливостью дыхания художника желающего ощутить, смотрели в сторону субботы, заставлявшей ожидать себя…

Часть сил душевных приходилось жертвовать на продолжавшийся судебный марафон, затягиваемый ответчицей чрезмерностью имущественных притязаний. Тогда-то появился опус, адресованный супруге и представленный позднее для критической оценки автора руками правосудия… Концовку – помню:

 
За счастье бьются не в суде,
в закон впрягая правоту.
Где толк в сизифовом труде,
ведь месть сорвется в пустоту…
Ради сумеречной цели
спорить счастьем бытия?
Победитель сей дуэли не получит… ничего.
 

Таня, в курсе находясь происходящего, не проявляла видимого интереса, сохраняя величавый нейтралитет…

Суббота осчастливила своим восходом. Обеспечивая временной ресурс прибытия заблаговременного на свидание, я прохаживался по перрону в ожидании электропоезда, и неожиданно подсказка мысли – деньги. Перед отходом поменяв рубашку, я забыл переложить наличность – неотъемлемую составляющую независимости… Растерянности несуразность – предстояло возвращение домой…

Через полчаса, входную дверь квартиры открывая, ненароком чуть не наступил на Макса, сидевшего у самого порога, что ленивец, по обыкновению, себе не позволял, лишь поднимаясь с лежака пришедшему навстречу… Значит, беззаботный сторож ожидал хозяина…

Обстоятельства с упрямством складывались не на пользу мне, а значит, следовало ожидать в дальнейшем непредвиденного продолжения. Главное – собраться, горький опыт не возобновляя, поездом не ошибиться. Не повторил ошибки прошлого, однако опоздания на встречу я не избежал.

В кафе, где Таня, по обыкновению, приехав первой, ожидала перед танцевальным разогревом – запустение чужих физиономий. Зал почтил мое прибытие «по-свойски»: равнодушием затрапезным настырно примелькавшихся персон, а вот улыбка выразительная, освещающая настроение – отсутствовала, и мгновенно окружение насмешливостью ощетинилось. Раз за разом я придирчиво просеивал присутствующих дам через сито недоверчивости, ориентируясь уже не на призыв очков, а на почерк облика танцующей персоны. Не хватало подключить к обзору обоняние, но остроты распознавательный рефлекс на этот раз в потемках зря плутал. Я покинул зал и прогулялся до стоянки – слепящая громоздкость силуэта бусика себя не обнаружила.

Наши отношения, наладившись, прошли проверкой круг очередной и требовали пройденного закрепления? До бездумной боли цикл знакомых ощущений с придирчивой разборкой вороха подробностей, с восстановлением хронологического протокола прошлой встречи…

Память, ошалев, заступнически брала на прицел нюансы диалога в поисках причины вздорного сюрприза, а запланированный – обрастал ненужностью, теряя актуальность. На танцах оставаться, поразмявшись от досады, выискивая утешение подменой, там которой не было?.. Нет. Все. Поехал восвояси.

Дом сторожевым храпением Максюхи оглашался. Разбудить да и спросить зубастость: «Что произошло?». Наверняка, ответит несговорчивым рычанием и побредет облизывать пустующую миску. Отложим встречу с ним на завтра, чтоб не приставал голодными запросами с добавкой к пропитанию «что» да «как» – я сам не знаю.

 
Невнятный гомон мыслей запоздалых,
назойливой тирадой растворясь в бреду,
тревогою сомнений обветшалых
лишь заполняет впрок вопросов пустоту…
 

Спал я хуже, чем могла позволить мне присутствием Татьяна: сверяя беспрестанно продолжительность бессонницы с часами и подсчитывая время до подъема; лишь под утро, с первыми лучами солнца, долгожданный, сжалившись, впустил меня, открыв врата Морфея царства заповедного. К вечернему посттанцевальному сумбуру, приковавшему мыслительный процесс, добавилась работа подсознания с богатством нераспознаваемых, дородных, безочковых образов, томившихся нетерпеливостью желания, – со мною повальсировать…

Пробудился я от резкого непроизвольного мышц сокращения, что случалось в прошлом после интенсивных тренировок. Увернуться от удара самочинного не удалось, и с размаху залепил рукой по залежам сознания с копилкой бессознательного. Обошлось без пластико-насильственных контузий лицевого экстерьера. Давненько не было такого… Уж не попытка ли волюнтаристская защиты организма остановить неконтролируемый вздор инсинуаций непотребных, порождаемых подкоркою извилин…

Закрытыми глазами, с суетой действительности сблизившись, я мысленно разгуливал по распорядку дня, когда на зрительном экране образов отчетливо прорисовался кадр машины припаркованной, с Татьяною, сидящей в ней, склонясь к рулю. Картинка обозначилась настолько явственно, что, из-под век скакнув, я огляделся – убедиться: нахожусь ли дома, в собственной постели? Что за сила, обостренно действуя на восприятие, навязываясь безапелляционно, включила данное видение в насущный план мероприятий на сегодня, невзирая на договоренность на субботу?..

Отматывая пленку событийности, я подвергал ее покадровому осмыслению, разыскивая фон зацепки оправдательной с подсказкою причин несостоявшейся свиданки. «А что вы делаете завтра? После пяти я…» – слова назойливою неотступностью, свербящими повторами долдонили в мозгу…

Накормленный и выгулянный Максик провожал меня из дома сытым, безучастным храпом разомлевшего хмельного мужика. Идя на поводу у безрассудной утренней экранизации, я отправлялся на моря, на всякий случай прихватив «сюрприз».

Погода, не злорадствуя, «участием» прониклась, настроение подтапливая дождевой занудностью накрапывая, охлаждавшей думы, поистрепавшиеся напряженной полемической работой.

Все, как обычно: суетливость станционная, пронырливая электричка и надежда, все еще заинтригованно смотрящая на сноску утренней подсказки.

Невероятность – Таня в припаркованной машине… Медленно я брел навстречу миражу улыбки. Глазам не верить было поздно – реальностью мне улыбалась Таня…

 
Среди ниспосланных пророком
видений оголтелой пляски,
плутая, прикоснуться б ненароком
к руке мистической подсказки…
 

Остановившись под прицелом у машины, молча я ввязался в диалог. Все вопросы, заданные ночью, не гримасничая, я попытался выразить направленною мимикою мысли…

То, что донеслось до Тани, уместилось лаконичностью в пространственный вопрос: «Ты где?».