Текст книги "Провинциальные письма"

Метатеатр Людмилы Павленко

Актриса Тверского театра драмы, член Петровской академии наук и искусств Людмила Георгиевна Павленко удивила своих поклонников зимой 1998 года, когда в издательстве «Русская провинция» вышел её фантасмагорический роман «Театр тайны…». Но случайностей в литературе не бывает… Подтверждение тому – новая книга актрисы и писательницы, любовно-историческое повествование «Царица грозного царя», которое закончено несколько месяцев назад и сейчас ждет своего издателя. А у Людмилы Павленко уже есть новый замысел, который спешит воплотиться в рукопись.

– Людмила Георгиевна, почему вдруг вы – актриса, профессиональное призвание которой, быть может, заключено в том, чтобы наиболее пристально вчитываться в текст пьесы, нашли себя в искусстве слова и взялись за перо?

– Говорят, что актер – это человек, который всю жизнь произносит чужие слова не своим голосом. Когда я училась актерскому мастерству, нам внушали, что актер должен быть глупым: умных в театре не любят, умные будут рассуждать долго, а надо выходить на подмостки и делать… Я так и поступала в своей профессиональной карьере – выходила и делала. Тем более, что главное – эмоциональность, а этого мне не занимать. Но и писать я начала не вдруг. У меня изначально были две страсти – литература и театр: с пяти лет я знала, что буду актрисой, с пяти же лет я поняла, что должна писать. Но все-таки какое-то время мне казалось, что театр – это для меня главное, а литература – страсть, которая будет затихать. …Сейчас я понимаю, что ошибалась.

– Наверное, вы начинали со стихов – как все… Какие-нибудь первые строчки сохранила до сегодняшнего дня въедливая актерская память?

– Вот, например, из написанного в четырнадцать лет, всего несколько строф…

 
Я возьму из речки
Неба лоскуток,
Высушу у печки
И сошью платок.
 

…Не правда ли – милые строки? Но стихи мне не хотелось писать, потому что они очень просто у меня получались и получаются. Я ждала трудной прозы, с которой необходимо было думать…

– Но как актрисе вам нужно было изживать это свободомыслие?

– Да, но сейчас, когда я смотрю на наши театры, я с ужасом понимаю, что мысль у нас несут только некоторые актерские труппы. Даже Анастасия Вертинская, великолепная актриса, однажды призналась: «Я глина в руках режиссера». Это все так… Если у художника материал – краски, кисти и полотно, то режиссер создает свое произведение из живых людей. Я считаю, что актер обязан мыслить. Когда говорят о греховности нашей профессии, я думаю, что греховность, если и проявляется, то именно в том случае, когда актер не стремится быть сотворцом режиссера, когда он – глина… Анастасия Вертинская, конечно, кривит душой – она-то сотворец режиссера. Все большие актеры – сотворцы. А те, что позволяют себя дергать за ниточки (встань туда, сюда, молчи, не думай, сядь…) – греховны. Как и все профессии, ремесло актера изначально – от Бога, оно не греховно, мало того, оно по достоинству не оценено людьми. Последнее меня особенно мучает, именно поэтому родилась книга «Театр тайны или дважды два пять». В ней среди актеров существует тайный орден – «Театр тайны», его члены творят не для славы, больше того – стремятся, чтобы их никто не знал по имени, и все равно они воздействуют на души людей. Моя концепция вышла из христианской идеи: исправь себя и другие исправятся.

Слова Вильяма Шекспира «Весь мир театр и люди в нем актеры» я воспринимаю буквально. Ну, например, любой политик – разве он не актер? А журналист, учитель, – любой человек за жизнь набирает определенную партитуру ролей. Мир – модель театра, в этом смысле профессия актера утилитарна. Каждый из нас что-то репетирует: какую-то беседу, разговор… – моделирует будущее. На конференции Лиги защиты культуры я выступала с докладом по этому поводу, даже термин придумала – «метатеатр».

– И в чем суть концепции метатеатра?

– Я развиваю формулу Шекспира «Весь мир театр и люди в нем актеры» и пытаюсь доказать, что смысл профессии актера заключается в стремлении вырастить душу. Человек вообще рождается для того, чтобы вырастить в себе душу.

– Но это, может быть, задача каждого отдельного человека, а чем актер может ему помочь?

– Если актер кукла, то он не воздействует: люди чувствуют, что он лжет, играет. Цель актера проживать свою роль на сцене. Мой роман «Театр тайны…» родился из двух чувств – любви и ненависти, из их борьбы?

– А почему эта страсть к писательству так задержалась, если по вашему признанью литература и театр жили в вас долгое время одновременно? Вы не могли издаться, книги писались в стол, копились в душе, или вам не хватало жизненного опыта, актерского, которого, на мой взгляд, в романе с избытком…

– Я писала несколько вариантов, они меня не удовлетворяли, я их сжигала. Я ведь одновременно училась писать и никогда не думала, что издам книгу. Но потом в «Литературной газете» в середине восьмидесятых увидела объявление: «Присылайте рукописи…». Я написала в Петрозаводск, в альманах «Молодой гений», отослала свою рукопись, ее приняли и стали печатать. Но вдруг я поняла, что еще рано…, и я отозвала рукопись. У издателей были неприятности с типографией, так как часть тиража была отпечатана, они платили неустойку, а я – писала, звонила, требовала, чтобы мне вернули рукопись, но объяснить себе – «Почему?» – не могла. Наконец, мне вернули книгу, с гранками, а в альманахе написали извинения читателям… Через год я вновь достала рукопись и полностью ее переписала. Вероятно, что актерская интуиция мне подсказала – нужно еще многое доделать.

– Очень долго и тщательно шла ваша работа?

– Да, и, может быть, еще потому, что для меня это был способ уйти от реальной жизни. Я в театре испытывала большой прессинг, все сломалось – семья, дом, работа, полный жизненный тупик. Теперь я понимаю, что, наверное, и в преисподней самое страшное – надпись, как в магазинах, «Выхода нет!». Я думала, что я так и не найду выхода, но творчество показало мне его. И в результате я сама не заметила, как я вышла из этого тупика – вернулась к людям, причем не просто так, а с книжкой. Творчество – это большое лекарство.

– В этой книге очень много мистики, булгаковской фантазии…

– Михаила Булгакова я очень люблю, но в своих книгах стремлюсь уйти от него как можно дальше, хотя в «Театре тайны…» зашифровала имя ведьмы Маргариты. Но показывать чертовщину не возможно, не соприкасаясь с ней. Я изображала то, что есть, и этого сейчас в жизни более чем достаточно. Но зову своей книгой я совершенно к другому – к вере человека в светлое. Я говорю: «Чертовщина вокруг нас, не поддавайтесь ей!»

Это все-таки театральный роман, книга о театре?

Да, я писала театральный роман, но там не было моей биографии, истории молодой актрисы на подмостках. В первую очередь это книга о любви, вся моя любовь в ней зашифрована. Изначально я знала, что мой герой должен быть гением. Только борьба на таком высоком уровне могла помочь выразить глобальные мысли, которые меня мучили. Я не согласна, когда говорят, что писатель должен просто слагать истории. Русский писатель всегда был проповедником. Лично моя задача заключается в попытке синтеза театра и литературы. У меня очень много олицетворенных метафор – «Несчастливцев вышел из себя и встал рядом», «Связь времен – берут ее и связывают узелками». Эти картинки, мне кажется, может давать только актерская природа… В следующем романе – «Царица грозного царя» – я уже не могла писать до тех пор, пока не увижу картинку. Так, например, я увидела взгляд царицы, не глаза – взгляд. Царица обернулась и смотрит на Василису. И в нем – ужас, непонимание, неверие в то, что подруга ее предала. …Вопрошающий взгляд, полный обиды – как же так? Я его увидела, побежала за стол и стала записывать. Визуализация очень важна – это то, что соединяет литературу и театр.

– Как рождался замысел вашего нового романа – «Царицы…»?

– 25 лет назад я сыграла Василису Мелентьеву в одноименной драме Островского. Там она выписана сильной женщиной, которая покоряет царя Ивана Грозного своей внутренней мощью. Я никак не могла этого понять – я боялась Грозного. Ничего не могла с собой сделать и попросила актера, который играл царя, репетировать со мной так, как мне хочется. Он согласился. Я проиграла эту сцену на том, что Василиса влюблена в него – трепетно, нежно. Когда он спрашивает – «Ты хочешь быть царицей?» – режиссер требовал, чтобы я говорила с пафосными железными интонациями, покоряя своей смелостью, а я говорила мягко, со слезами на глазах. После репетиции опытный актер, игравший Грозного, сказал мне: «Да, девочка, ты умеешь обманывать: в жизни я бы решил, что ты любишь меня…». Режиссер согласился с таким прочтением роли, а я поняла, что совершенно не принимаю интерпретацию Островского. Я стала собирать все об этой эпохе – книги, иллюстрации, не вылезала из Горьковской библиотеки на протяжении нескольких лет. Я изучила летописи 15–16 веков, переписку Ивана Грозного, труды русских историков. Наконец, родился сценарий фильма «Царица грозного царя», актриса Наталья Величко решила его ставить…

– Это книга совершенно иная по стилистике, чем «Театр тайны…»?

– Да. Во-первых, я опиралась только на исторические факты, так как поняла, что Островский изображает совершенно не тот период, смещая историческую канву. Действие же моего романа развертывается в 1577—1579-е годы. Конечно, о Василисе Мелентьевой очень мало известно. Я должна была домыслить, почему Грозный выбирает в жены, не обращая внимания на традиции и мнение священников, вдову с двумя детьми, у которой, к тому же, «опричник мужа заклал». Опричники, как утверждает Карамзин, жестоко насиловали жен убитых ими изменников. И в моих мыслях родилась история об отмщении, которое замыслила поруганная молодым Грозным, о чем он забывает, а потом опричниками Василиса.

– Вы так много работаете над рукописями, а как же театр?

– Уже два года я ничего не делаю в театре… Сначала я не понимала, почему я не могу уйти из него, хотя получаю приглашения из Петербурга и Москвы. Меня берут в театры, но вдруг здесь, в Твери, когда уже все – надо ехать, меня разбивает радикулит, хотя раньше я не знала, что он вообще существует. И, наверное, это мистика в моей жизни: когда я понимаю, что в театре мне нет места, что как актрису меня здесь уничтожают, что мне надо бежать… – я не могу уехать из этого города, судьба не выпускает меня отсюда. А кончилось тем, что вышла книжка.

– Может быть, судьба держит здесь для новой книжки?

– Сейчас я свободна, я просто жду, я знаю, что мне Бог даст… Когда-то я заступилась за людей, я не смогла переступить черту, с тех пор все началось… Я не хочу возвращаться к тягостному для театру времени, когда мы устраивали какие-то собрания, искали справедливости… Это было тяжело для всей труппы, но Бог, вопреки всему, давал мне роли. Борис Голубовский поставил со мной леди Гамильтон в «Завещании лорда Нельсона». Потом приехал Дмитрий Черняков, и я сыграла у него Констанцию в «Постоянной жене» по С. Моэму. Валерий Персиков отстоял меня в главной роли в спектакле «Убьем мужчину»: ночами репетировал со мной и никто не знал, а потом я сыграла премьеру.

– Получается, что литература для вас стала на какое-то время своеобразным жизненным лекарством?

– Очень ненадолго… Если бы люди понимали до конца, что такое творчество, они бы никогда не стали употреблять наркотики или алкоголь. Настоящий наркотик – это творчество, все остальное – грубые заменители. Ни с чем невозможно сравнить то, что переживает человек, когда он творит. Это доступно каждому, вся наша жизнь – творчество. Бог нас со-творил по своему образу, но не потому, что у него есть руки или ноги, а потому, что он – ТВОРЕЦ.

Одна актриса на репетиции сказала: «Подлинный талант все возьмет – и свое, и чужое». Это не талант, это физическая весовая категория – умение двигать локтями…

Человек же рожден для наслаждения, для творчества. Благодаря ему он поднимается на новый уровень, и тогда живешь в постоянных открытиях души.

Душа растет творчеством5353
  Впервые опубликовано – Тверская Жизнь. 1999, 24 сент.


[Закрыть].

Евгений Сигарев: «…Талантам надо помогать»

Поэт, морской офицер, Заслуженный деятель культуры РФ Евгений Игнатьевич Сигарев – автор восьми поэтических книг и сборника песен. В областном книжно-журнальном издательстве готовится к выходу десятая книга поэта – «Честь имею». Евгений Сигарев – командир военного корабля «Воровский», после демобилизации возглавлял на Камчатке известное в Советском Союзе литературное объединение «Земля над океаном», Камчатский фонд культуры. Последние несколько лет живет в Твери, пишет стихи, активно работает с литературной молодежью. О судьбе поэта и о путях развития литературы шел наш разговор.

– Евгений Игнатьевич, в литературном пространстве Твери вы появились весьма неожиданно – причем сразу же как поэт с именем… Хотелось бы что-нибудь узнать о вашей биографии?

Все было, как у всех… Взял да и родился в Рубцовске Алтайского края. Отец был военный, поэтому жизнь проходила по всей стране. Школу закончил в Омске: закончил потому, что началась война, а я решил сбежать на фронт. Меня поймали, вернули назад. Отец был на войне, дома – жили с матерью. Я учился только в седьмом классе, но твердо заявил, что все равно сбегу. Наверное, после такого заявления, приказом горкома меня направили в Ташкентское суворовское училище. Я окончил его через год после войны с золотой медалью. Встал вопрос: куда же дальше? Сплошное офицерство – хоть в воздухе, хоть на земле, хоть на море… Я выбрал море: пошел учиться в высшее морское пограничное училище в Ленинграде.

– Сколько лет было связано с морем?

…Большая часть жизни. Я вышел из пограничного училища, затем служил практически на всех флотах – на Балтике, на Севере, дважды прошел Северным морским путем, на Востоке… Но дольше всего, до самой демобилизации, задержался на Камчатке, где неоглядные просторы, бескрайний океан, корабли на рейде, – все это было интересно. Из-за своего юношеского побега на фронт демобилизовался очень рано – в сорок один год…

– Тогда-то и появилось, наверное, время для литературы?

Все произошло еще в школе, когда к нам привезли эвакуированных ленинградских детей с преподавателем математики Анной Александровной Арданской. В Ленинграде в бомбежку у нее погибли муж и двенадцатилетний сын. Она вводила нас в литературу и в искусство. Позже, в течение жизни я встречал много эрудированных и сильных людей (того же академика Д. С. Лихачева), но чтобы кто-то так знал Эрмитаж… – никогда. Она уроки вела так: пятнадцать минут – предмет, а потом, например, говорила: «А теперь дети мы пойдем в Итальянский зал Эрмитажа, слева на стене висит «Купальщица»… Когда я приехал в Ленинград поступать в училище, первым делом пошел в Эрмитаж, там все так и было… Подобным образом она знала весь Ленинград. А как она знала литературу – особенно поэзию Байрона… У меня любовь к литературе началась не с русского поэта, а с Байрона. Тогда же я начал писать стихи. Но это был не последний счастливый случай… В Суворовском училище нам преподавал литературу Леонид Васильевич Старцев – человек удивительной глубины знаний. Он начинал цитировать «Евгения Онегина» с любой строки, помнил наизусть все поэмы Некрасова, «Войну и мир» Маяковского. Мы увлеклись литературой, стали выпускать рукописный журнал «Наше слово», редактором которого учитель назначил меня. Уже в то время я понял, что литература для меня – это серьезно. И почти в дни выпуска из Ташкентского суворовского училища состоялась первая публикация в окружной газете Туркестанского военного округа «Фрунзовец». Ее я храню до сих пор в качестве эталона того, как не надо писать стихи…

– А будущая карьера морского офицера не помешала тому, что в вас стало прорастать стремление к художественному слову?

Наоборот. Когда я приехал в Ленинград, я начал интересоваться литературной жизнью города и попал в литературное объединение при филиале газеты «Красная Звезда», вел его Всеволод Рождественский – тот самый, друг Александра Блока. Ему помогал Илья Авраменко, часто захаживал красивый седой с трубкой Николай Тихонов, уже классик советской литературы. Я не мог приходить на каждое объединение, а лишь когда оно совпадало с увольнением. Членами объединения были в основном офицеры в отставке, без погон, а в морской форме я был один… Как-то пришел Николай Тихонов, мы замерли – живой классик все-таки. А он сел рядом со мной и спрашивает: «Ну-ка, покажи, что принес…» У меня руки опустились: думаю, сейчас мои стихи раскритикует. А он прочитал и говорит: «Знаешь, если будешь работать, – должно получиться, я тобой займусь…». Через много лет я спросил его в письме, почему он подсел ко мне. Оказалось, что был до войны поэт Лебедев, штурман подводной лодки, а Тихонов его очень ценил, потому и привлекла его морская форма.

– Наверное, уже тогда состоялись первые публикации в ленинградских изданиях?

Я часто печатался в газете «Смена» и так получилось, что угодил в последний номер запрещенного журнала «Ленинград».

– Вы легко расстались с погонами и именно для литературы?

Мне пришлось выбирать – или учись в адмиралы, или – в отставку. Я предпочел литературу.

– Морская военная служба располагает к стихотворчеству?

Дело в том, что, конечно, не сама служба – сложная, тяжелая, серьезная, а обстановка нахождения на корабле располагала к творчеству. Очень многие моряки пишут стихи, как и летчики. Когда я оказался в Таллинне, журнал «Пограничник» объявил литературный конкурс. Я послал туда стихи и неожиданно для себя стал лауреатом первой премии. Писать продолжал, но желание печататься у меня надолго пропало после разговора с командиром части. Он достал номер «Пограничника» и спросил меня: «Это ты писал?..». Я сознался, а он подытожил с определенной интонацией: «…Думал, что ты умный и перспективный офицер, а ты – стишки пишешь…». Через некоторое время я шел с кораблем Северным морским путем, от Мурманска до Диксона у меня появился целый цикл стихов. С острова Диксон я отправил его в журнал «Смена», в котором поэзию курировал Евгений Долматовский. Через месяц, в бухте Провидения, я держал в руках выпуск «Смены» со своими стихами и письмо Долматовского: «Больше не пропадайте!». После таких слов решил поэзию не бросать. Тем более что на Северном морском пути столько романтики, что люди, побывавшие там, навсегда заболевают этим краем, Тихим океаном… …И я решил выйти из подполья.

– …Уже на Камчатке?

Да, примерно через полгода я возглавил секцию поэзии Камчатского литературного объединения. Вышла первая книга. В конце семидесятых вступил в Союз Писателей. Руководил довольно известным в Советском Союзе литературным объединением «Земля над океаном». Военный заряд активности долго меня не отпускал: я был председателем отделения Камчатского фонда культуры, членом президиума Фонда Культуры Советского Союза, – всегда в гуще общественной жизни.

– Евгений Игнатьевич, вы пришли в тверскую действительность со стороны, окунулись в местную литературную жизнь… Что вы думаете о тверской литературе?

Камчатский поэт, московский прозаик, новосибирский критик, – нет таких поэтов, прозаиков и критиков. Или писатель есть, или его нет… Географическое прилагательное подчеркивает, что он, мол, еще до Москвы не добрался, что туда обязательно надо добираться. Скорее всего, до Москвы не надо добираться, особенно сейчас, потому что чище и душа, и голова остаются вне Московской окружной дороги. Там писатель не пишет, а зарабатывает. В провинции иначе, хотя провинция везде разная. Если сравнить работу Камчатской писательской организации с Тверской (а на этой земле я навсегда, пока к «верхним» людям не возьмут, – так уже решено), то здесь какой-то «тихий» писательский союз. На Камчатке не проходило и недели, чтобы не было встречи, выступления, обсуждения написанного. А здесь ничего этого нет. Мне удалось поездить по Тверской губернии – Лихославль, Торжок, Архангельское… И могу сказать, что в районах и в Твери литературные объединения работают более интересно, чем писательская организация. При Герценовской библиотеке есть творческое объединение «Роса», участники которого еженедельно собираются, обсуждают, читают. Эти люди желают что-то сделать в литературе, но остаются брошенными сами по себе. Почему бы тверским писателям не помочь им? Я многими из них заинтересовался и часто бываю на заседаниях «Росы». Могу назвать имена пяти участников, чьи книги уже сегодня можно издать.

– Это ваша собственная неформальная инициатива – работать с участниками «Росы»?

Да, сработала привычка заниматься молодыми литераторами, хотя возраст писателя определяется отнюдь не календарем.

– Однажды пришлось от одного тверского платоноведа, обремененного ученой степенью, услышать мнение: «Нет в Твери никакой литературы, не тот уровень…». Вы согласитесь с ним?

Нет, ни в коем случае. Если говорить об уровне, то, как можно не замечать прозу Юрия Красавина, Валерия Кириллова, Михаила Петрова… Это не тот уровень, который не замечают… А если говорить о поэзии, то множество имен ходят как триста спартанцев при сражении с Дарием – в тени. Умерла Галина Безрукова, после смерти раздали ее книги, мне попались два сборника. Это великолепнейшие стихи, она была очень сильной поэтессой, но жила почти незамеченной. И не одна она такая: в Твери много талантливых авторов, которых не видно. По каким причинам их замалчивают – понять не могу! Два года живу в Твери – не было ни одной литературной передачи по радио или телевидению, за исключением анонсов. Какая-то дурная тенденция…

– А как ее преодолеть?

Ее нужно преодолеть. На Камчатском телевидении я вел передачи, которые выходили дважды в месяц. Спустя три месяца, как я приехал в Тверь, умер композитор Георгий Свиридов. Я его хорошо знал, у меня о нем была сделана целая передача еще на Камчатке. Я ее предложил ГТРК «Тверь», где она несколько недель пролежала, а потом я ее молча забрал… У меня все чаще и чаще проходят литературные встречи, и я понимаю, что люди устали, изголодались по литературе, а литературные подборки бывают только в «Тверской жизни» и «Литературной Твери» – и то не каждую неделю. А где же печататься литературной молодежи? Ведь писать для собственной корзины даже классик не будет…

– Как вы думаете, есть все-таки будущее у провинциальной литературы?

Иногда в понятие провинция вкладывается какая-то второсортность. Это не так – отсюда все начиналось, отсюда шли выжимки в Москву; не из Москвы сюда – из Москвы сюда ничего не выжмешь…

– Не обнищала сейчас Москва литературным духом, «выжимки» ведь прекратились?

По-моему обнищала… Очень редко кто-то появляется, как, например, Евгений Карасев чудом напечатался в «Новом мире». Это сильная поэзия, уолтуизм в современном русском духе. Но это случай. Если же говорить о будущем литературы, то оно только здесь – в провинции. Оно уже есть, оно готово заявить о себе. Но равнодушие к работе с литературной молодежью, к публикациям на местах губит это будущее.

– Ну а кто же кроме самих писателей должен побороть это равнодушие – и, наверное, прежде всего в себе… Как вырваться из этого литературного болота?

А вот давайте – помогайте! Начинать надо в критике, нужно открыть заслонку, открыть ворота, за которой спрятана настоящая тверская литература – проза, поэзия, критика. Они есть… Бездарности пробьются сами, талантам надо помогать5454
  Впервые опубликовано – Тверская Жизнь. 1999, 2 окт.


[Закрыть].