Текст книги "Провинциальные письма"

Свежие яблоки тверской поэзии
Любовь Соломонова и Вадим Валюков

I

«Яблоко небес» – первая книга ржевской поэтессы Любови Соломоновой1919
  Соломонова Л. Яблоко небес: стихотворения. Тверь: Русская провинция, 1998, 32 с., 500 экз., ISBN 5—87266—033—2.


[Закрыть], победившей в поэтическом конкурсе тверского литературно-художественного журнала «Русская провинция». 30 страниц – 33 стихотворения.

Сразу скажем, что сборник, представленный читателю, не произвел на нас какого-то целостного впечатления, хотя его опытный составитель, Михаил Петров, судя по всему, немало поработал над его композицией. Соломонова – молода (она еще студентка…), столь же молоды и ее стихи – как незрелое, но дорогое вино. Цвет этого поэтического сока еще практически не отличается от недавно содержавших его плодов. Поэзия Соломоновой – до сих пор поэзия примерной ученицы многоопытных учителей – Ахматовой, Цветаевой, может быть, кое-где даже Сафо. Хотя вполне возможно, что Соломонова никогда ни открывала сборника стихов, по выражению Платона, «десятой музы». Но в ее стихах мы найдем ту же простоту и особую женскую страстность, скорее более близкую к народному эпосу, чем к литературе в чистом виде. Ее темы – любовь и ненависть, женская дружба, девичья красота.

 
Девочка, девочка, что же ты делаешь?
Странная музыка, звездочки, крестики —
Нехороши у тебя погремушечки,
Нет ничего у тебя под причесочкой.
Ну и не надо – ты юная, смелая.
Мелкий цветочек, душистые пестики!..
 

Но, быть может, какое-то особое поэтическое настроение, чутье, подсказывает ей остановиться и не писать о русских «бабах» – «Надо б бабе быть попроще…» – и «бабанях», о них уже так много и однообразно написано у Галины Киселевой…

Впрочем, верно, что не у классиков женской поэзии Соломонова училась такому искреннему, обнаженному признанию в любви к мужчине.

 
Я люблю мужские пиджаки,
Как напоминание о встрече:
Костерок на берегу реки
И пиджак, наброшенный на плечи…
 

Хотя и в этом стихотворении Соломонова не заходит дальше робкого эротического фетишизма. В то же время сам поэтический перенос – «Я люблю мужские пиджаки…» – удачная находка из ряда знаменитых перепутанных ахматовских рук-перчаток или «ночного листика во рту…» Марины Цветаевой. Печально, что к концу стихотворения он – этот эротический фетишизм «мужских пиджаков» – низводится до обыкновенного семейного бытовизма – «Я люблю мужские пиджаки. За подкладкой – винтики, орехи…». И все потому, что Соломонова молода… И прекрасно, что она, несомненно обладая задатками талантливой поэтессы, не спешит вперед, не спешит сочинять и придумывать, ей, судя по всему, замечательно и просто пишется о непосредственном и повседневном ее существовании.

 
Я привыкла к желтым розам,
Я привыкла к белым кольцам.
Почему, зеленый мальчик,
Я должна тебя любить?..
 

Пусть даже если Любовь Соломонова прекрасно и осознанно знакома с этими двумя – «желтые розы», «зеленый мальчик» – обширными символами мировой культуры, всю прелесть красных роз и безупречную преданность и верность «синих» мужчин ей еще предстоит познать. И теперь уже, станем надеяться, во многом благодаря первому, но уверенному шагу по дороге поэзии.

II

Если мы только что удивлялись яркой свежести нового молодого плода тверской поэзии, завидовали его естественной поэтической насыщенности, то сборник стихов поэта Вадима Валюкова2020
  Валюков В. Рай и ад: стихотворения. Тверь: Русская провинция, 1998, 32 с., 500 экз., ISBN 5—87266—034—0.


[Закрыть] «Рай и Ад» – событие совершенно иного рода. Это плод зрелый, многое повидавший, может быть, даже с червоточинкой… Вадим Валюков живет далеко от Твери – в Чите, небольшое предисловие к его книжечке написал бывший житель Камчатки, ныне тверитянин, поэт Евгений Сигарев. У нас есть полное право говорить о Валюкове в статье о тверской поэзии, совершенно не принимая во внимание любые географические ориентиры. Хотя бы потому, что первую страницу своего сборника Валюков освятил словами А. Пушкина: «…И бесы тешились проклятою игрой…». К слову сказать, образов, знакомых нам через музу Пушкина, читателю встретится в сборнике достаточно…

Интересно, как по-разному поэтически осмысляется символ «запретного плода» в начале сборника у Соломоновой и Валюкова. Любопытно, что это – случайное совпадение, или осознанный замысел их составителя, редактора журнала «Русская провинция» Михаила Петрова? У Соломоновой в «Яблоке небес», давшем название всей книжке, только сложилась мечта об обладании «запретным…»: «…хочу познать я удовольствий тайных… и уж, конечно, в Сад войти Небесный и яблочко кому-то предложить». Валюков же все это испытал.

 
По земле ходил, райский сад искал,
Бес водил-кружил между острых скал.
…Белый, белый снег… Ни души вокруг.
Тридцать третий круг.
 

В книжке Вадима Валюкова много символов, много непознанного и тайного, освещенного свыше. Останавливаешься, перечитываешь строчку – задумываешься об источниках, невольно вспоминая и о рубежном возрасте ее автора.

Тоска, отчаяние, крепкое выдержанное временем вино, щемящая душу глухая русская грусть.

 
Вот, мечтал, достигну поднебесья,
Прилечу на белом скакуне!
Да, сбылось… Залетным гостем здесь я
Забываюсь в муторном вине…
…Тихо спился безызвестный предок,
В полусне и я себя сгублю.
 

Стихи его по цветовой насыщенности «никакие» – сумрачные, темные. – В этой жизни всем один конец… Потушите лампу, наконец! – крикнет автор. А ведь потушили, и воцарилась тьма. А душа по-прежнему тянется к свету – к свинцовой луне. Лунная, ночная символика заполняет пространство стихотворных текстов Валюкова до самого возможного предела. В этом тусклом мире «ополоумевшей ночи» движутся странные тени и силуэты, «совсем седой старик» на тройке ошалелой несется посреди дремучего леса. Но то не русская сказка – то реальность, действительность: уходит ночь, тает тьма, наступает утро, а за ним и день.

 
…Беснуются всю ночь:
Хохочут, вьются в дикой пляске,
Но засветает – тут же прочь
Уносятся, как в старой сказке.
…Ну и пусть – что теперь? Ну и пусть…
Ведь и мне успокоится надо.
 

В книге Валюкова есть неизбежное осознание приземленности жизни. Бесы ли, грозы ли, небесная ли стихия, «рвущая сердце на куски», пытающая душу, все пройдет – «…завтра все возвратится к жизни».

Путь, который грезится Любови Соломоновой, герой Вадима Валюкова уже прошел.

Познал и ад, и рай – и все здесь, на земле.

Что таит глухомань
Алексей Роженков

В коротком предисловии коллега А. Роженкова2121
  Роженков А. М. Волчье лыко: стихотворения. Тверь: Русская провинция, 1997, 96 с., 1000 экз., ISBN 5—87266—028—6.


[Закрыть] по цеху поэтов «Русской провинции» Галина Безрукова пишет: «когда я читаю новые твои стихи, подмечая новый философский подход, все ж не могу отделаться от – почти песенного – «В середине лета зацветают липы…».

…Замечание справедливо лишь отчасти – в стихах Роженкова, поэта-охотника из города Белого Тверской губернии, песенность никуда не исчезла. Напротив, песенность самой техники стиха давно пришла в самую смысловую его суть. Всмысловой песенности поэзии Роженкова заключена его неподдельная русскость, его, если хотите, скроенность из самой русской окраины, из глухомани… Но сколь может петь поэт, вдруг задавшийся пронзительным вопросом:

 
…Есть ли кому-нибудь дело
В эту холодную рань,
Что здесь забылось, истлело,
Что здесь таит глухомань?
 

Сколь разнообразны русские напевы – это и разудалая звенящая частушка, и мерный скромный тон хороводной, и отчаянный надрыв ямщицкого воя. Все эти звуки – не только ритмический ряд, это всякий раз особенное настроение, переживание, эмоция. Их много и в стихах Роженкова. Вот, словно поминальный плачь:

 
Заболела, угасает мать.
Знает разум, сердцу не понять.
Как ни думать, что ни вспоминать —
Виноват, любил я скупо мать.
 

А вот и ямщицкая грусть, ныне всковырнутая в простой деревенской души повсеместным бездельем:

 
Скучно сидеть без работы.
Что-то начнет прибирать.
Станет у зеркала: кто ты?
Рано еще помирать.
 

Вообще среди строк Роженкова находишь множество редких незнакомых прежде метафор, оборотов. Чувствуется какая-то, я бы сказал, оригинальность платоновского героя – простолюдина философствующего типа, способного все понять, разобрать по элементам механизма и вновь собрать, устроить свою неустроенную жизнь.

Читаю в последнее время новые стихи новых пишущих, а не почивающих на лаврах, тверских поэтов и обнаруживаю удивительную закономерность. В противовес всеобщей очерствелости, бездушности они хором говорят об одном – о живой душе… У Алексея Роженкова эта живость, неистрепанность его сердца очень чувствуется.

Вот, что таит глухомань – искренность, правдивость, честность, подлинный талант, которому ничего не нужно, кроме одного…2222
  Впервые опубликовано – Тверская Жизнь. 1998, 26 марта.


[Закрыть]

 
Только имя доброе в народе
Я желал бы честно заслужить…
 

Звенящие осколки слов

Книгу рано ушедшего из жизни бологовского поэта, журналиста и графика Виктора Сычева2323
  Сычев В. В. Меж двух столиц: стихотворения, графика, очерки. Тверь: Русская провинция, 1998, 224 с., 1000 экз., ISBN 5—87266—031—6.


[Закрыть] составили и издали его друзья из тверского издательства «Русская провинция». Все три ипостаси талантливого художника представлены в сборнике: стихотворения, графика, очерки» (Тверь, 1998).

Личность Виктора Сычева из того ряда русских характеров, которые воплотил в образе Кулигина драматург Островский. Но есть у него, конечно, и другая более близкая параллель в лице ржевского часового мастера Волоскова. Не случайно, наверное, его сборник открывает стихотворение «Мечтатель», которое все о том же.

 
Модерный свитер шею трет,
Букашки формул на бумаге…
Сидит мальчишка, хлеб жует —
Сегодня весь он в «черной магии».
Неделю кряду концентратами
Перебивается чудак:
Зарплату всю на конденсаторы
Истратил, как один пятак…
 

Россия нисколько не изменилась за прошедшее столетие. В маленьких провинциальных городах все так же воодушевленно и бескорыстно корпят над изобретением «eternal engine» местные Кулигины. Виктор Сычев до самой глубины воспринял трагичную сущность нашей российской безвременности. Не случайно в создаваемом им образе России возникает какая-то грустная мертвенность, законченность бронзового памятника.

 
Кони грубо вылеплены кем-то,
Вписаны талантливо в закат.
Солнце опустилось на колени
В августовский синий аромат…
 

Глянцевой картинности шаблонных образов Виктору Сычеву, надо сказать, удавалось избегать. Быть может, потому, что причастность к названному Россией, стала для него всей сущностью каждодневного существования. Все очень просто: «…Кто не видел рассветов синих и кого не ласкал закат, тот, считай, что не жил в России…».

– Зачем, кому, какого черта, нужна в вечно оставшемся на полпути из Петербурга в Москву городке эта поэзия, стихи вообще?.. – спрашивает сегодня любой столичный обитатель, напуганный сообщениями о нашей провинциальной необустроенности. И ответ на его истеричный вопрос не заставит себя ждать в стихах Сычева. …Поэзия – икона, молитва, храм.

 
С неотвратимостью капели
В Россию хлынули стихи.
И как в истоке века,
Слова соединились, суд верша,
С душой опальной Гумилева
Анны Андреевны душа…
…И, как нечаянную щедрость,
Я, впитывая их стихи,
Краснею за свою ущербность
И общей Родины грехи.
 

Стихи Сычева удивительно живы, наполнены, на первый взгляд, незримыми мотивами и образами, пробуждающими в нас множество реальных чувственных мимолетных, мало запомнившихся эмоций и впечатлений. Что-то всколыхнет чувство о любимой женщине – «Женщин Летнего сада безумно и нежно любили…». Что-то неизведанную теплоту в груди при виде скудного родного пейзажа – «Над Ярославлем колокольный звон…».

Когда-то Виктор Сычев осторожно спрашивал…

 
Придет ли он, черед моим стихам?
Я на прозренье дальних не надеюсь…
…Кусочки сердца и осколки слов,
Звенят они, похоже,
От удара…
 

Живые звенящие стихи о жизни. Звенящие в его друзьях, заботливо собравших в книгу лучшее у поэта, в его земляках – в нас с вами, даже если мы не чувствуем этого и не понимаем…

Костры, зажженные не нами

Поэзию и война – что их объединяет? Люди. А что дает человеку выстоять на войне? Быть может, поэзия… Странно рассуждать на эту тему, вспоминая забытый запах пороха и грохот орудий, звук выстрелов, знакомый только по записям кинохроники и модным голливудским экранизациям. Впрочем, война в последние годы все ближе к каждому из нас – в сводках о потерях с чеченского фронта.

Об этой и не только… войне – первая книга стихов и песен известного журналиста, многие годы работающего в зонах межнациональных конфликтов и боевых действий Александра Харченко – «Тост подполковника Антонова»2424
  Харченко А. Тост подполковника Антонова: стихи и песни. Тверь: Русская провинция, 2000, 84 с., 1000 экз.


[Закрыть].

 
«Давайте не встречаться на войне!..» —
Как хорошо Антонов нам сказал.
А мы сидели в окровавленной Чечне
И поминали тех, кто брал вокзал…
 

Парадоксы превращаются в этих стихах в самую зримую очевидность. «Давайте не встречаться на войне!..» – говорят те, кого война соединила, сдружила, а иногда жестоко разлучила навсегда. А теперь вот та же война стихами поэта объединяет наших современников с кем? С нашими современниками, но будто и предшественниками и потомками, познавшими жизнь за границей понятия «мир» – на фронте.

…От реальности никуда не уйти. И пока доберешься собственно до этих стихов вдруг вспомнишь, что сборник Александра Харченко начинался пять лет назад: Грозный – Шали – Тверь. Прошли пять лет войны… Пять лет стихов о войне… И ничего нового, никаких открытий – кроме того же вечного образа: на едва остывшей от взрывов земле пробивается сквозь запекшуюся кровь и раздробленный металл первоцвет. Великая правда, сказанная у Александра Харченко легко и красиво. Вспомните – «Жди меня, и я вернусь…». Эти строки можно плавно продолжить…

 
К ее руке я бережно прижмусь.
Такое
НИКОГДА
не повторится:
Тверь,
книги,
дождь
и сладостная грусть.
И женщина,
Которая мне снится.
Господ!
Ведь ни о чем я не просил.
Прошел войну,
убитых помню лица.
В Чечне
я одиноким волком взвыл:
«Дай женщину,
которая мне снится!»
 

Именно через стихи Александра Харченко, через поэзию, ощущаешь незримое присутствие войны вокруг тебя, чего в повседневности часто не замечаешь. И, действительно, внимая классическим ли, эстрадным ли ритмам здесь, в Твери, на Рыбацкой или в филармонии, знаем ли, помним ли мы о войне… А оказывается «Музыкальная осень в Твери» плачет «Реквиемом» о тебе, сержант…

 
Прикрываясь бабьем,
как щитом.
Ваххабиты рыгают огнем.
Сержант, умирать не спеши.
Наше танго не…
– …Прозвучит
«Реквием»
Моцарта.
Неспроста.
 

Вообще сердце поэта на войне очень чутко к по сути притягательным атрибутам, образам и явлениям жизни, которые стали для нас обычными. Здесь многое, что утеряло в мирной жизни свою подлинную значимость, вновь обретает прежнюю силу. И естественным выглядит обращение к пушкинской Натали. Точнее, естественно то, что в момент восприятия даже в самой огрубевшей или непросвещенной душе, непременно всколыхнется образ, знакомый когда-то по школьным урокам литературы. В этом нет ничего удивительного… Особенности понимания лирики Харченко подчеркивают вертикальную глубину его поэзии. В ней, кстати, очень много цитат – отчетливых и незаметных, за которыми тянется свой бесконечный шлейф образов…

А еще его стихи на удивление разговорны. Это и медитации, размышления, причем очень современные по рождению (за капуччино или коньяком в кафе) и по содержанию.

 
Когда загорится на берегу
Костер,
зажженный не мною,
Когда в яхонтовой траве
Засеребрятся рыбешки,
пойманные не мною,
Присмотрись к языкам пламени,
Танцующим в стиле disko.
Присмотрись,
И в них ты увидишь меня.
Совсем близко.
 

Костры зажигаются не нами… Но огонь – войны и ненависти, мира и любви – горит в нас самих. И нам самим искать силы справиться с пожаром. Об этом первый сборник стихов Александра Харченко2525
  Впервые опубликовано – Тверская Жизнь. 2000, 15 марта.


[Закрыть].

Распахнутое утро

Тверские поэтессы по-разному привлекают к себе внимание. Марина Батасова устраивает безумные оргии и обнажает груди по частям, но это уже вряд ли относится к области словесной поэзии. Все же, наверное, иногда опыт, некоторая бытовая или бытийная философия жизни, более способствуют словотворчеству, чем ювенильное море юности. Ибо если и может быть поэзия, то не девическая и не девичья, а только женская.

Маргарита Ивицкая2626
  Ивицкая М. (Кульпина Л. А.) Кресту не надо пьедестала: стихи. Тверь: Русская провинция, 2000, 128 с., ISBN 5—87266—048—0.


[Закрыть] – первый сборник поэтессы с таким именем мог выйти только по весне, когда плакучие ивы по берегам верхневолжских озер и речки Ивицы распускают свои протянутые к голубым зеркалам ветви, когда жаркое майское солнце скользит по ровной озерной глади и отражается долгожданным летним теплом в открытое пространство над просыпающейся землей. Широко открытыми глазами встречает человек это утро жизни.

 
…У жизни есть свой радостный покой.
Под небом все устроено так мудро.
Какой язык у вечности простой —
Божественно распахнутое утро.
 

До самой глубины открытой душой приветствует, принимает лирический герой поэзии Маргариты Ивицкой свет, снисходящий на землю при рождении нового дня…

 
Потрясающе просто присутствовать
При рождении нового дня!
Потрясающе нити запутывать,
Как лучи золотого руна…
Потрясающе гладить по гривам
Чуть подрагивающих коней…
 

И в этом – сила и буйство жизни большие, чем то, что открывается нам в самых до бесстыдства откровенных признаниях тверской поэтической поросли. У Ивицкой есть понимание того, что страсть лишь тогда проявляет свою силу, когда она скрыта под замком, когда она рвется сквозь едва заметные и внешне ничего не значащие прикосновения рук, движения обветренных губ.

 
Мы с тобою талантливо чувственны!
Ты ласкаешь, целуясь с цветком.
Знаю, все твои мысли буйственны,
Мне держать бы тебя под замком…
 

Поэзия – это слово женского рода. Женщина – источник поэзии. Ну, а если она сама пишет стихи, то она их просто рождает, растит, воспитывает… Она просыпается после войны, после пожара предательства мужчины. …Все это есть в стихах Маргариты Ивицкой.

 
Ничья я женщина, ничья —
Какое горькое признанье,
Какое страшное отчаянье…
 

Кто разорвал, кто уничтожил сияние и мелодию золотых струн? Бьется душа в черный квадрат пространства вопросами «Почему?..». Ищешь в себе ненависти к тому, кто оставил тебя, и не находишь. Прижимаешь ладони к встречному ветру, но он, не оборачиваясь, спешит дальше. Остается безответная любовь и терпеливое ожидание ее медленного угасания. Она уйдет, наконец, и лишь в сумерки иногда будет возвращаться странными воспоминаниями, далекими и близкими одновременно. Есть путь другой – идти навстречу поэзии, искать в других поэтов… Ведь «спасают Россию поэты и старцы…».

 
Амулет мой – душевная близость.
Сколько раз выручал из беды…
…Мне бы только не обознаться:
Вдруг душою ты не поэт?
 

Поэзия – вот главное лекарство от предательства. Может быть, это звучит слишком просто. Пусть фырчат, кривят губы и не замечают необходимости такой поэзии самодостаточные до пустоты эстеты (так они, кажется, себя называют), перерабатывающие тонны словесной ерунды. Но поэзия может быть хлебом.

Если подходить к сборнику Маргариты Ивицкой с точки зрения «эстета», мне бы, быть может, хотелось избежать в нем встречи с некоторыми строками или стихотворениями. Но в целом он заставляет читателя быть художником, ибо настоящим стихам вообще не нужна никакая оправа, восприятию их не мешает некоторое количество словесной мишуры. Это так же понятно, как смысл имени книги, рожденный сердцем тверской поэтессы – «Кресту не надо пьедестала…»2727
  Впервые опубликовано – Тверская Жизнь. 2000, 31 мая.


[Закрыть].

Спасите Несчастливцева!

Тверская актриса Людмила Павленко написала роман. Событие – замечательное… Кто последний раз писал в Твери роман? Последним оказался сиквел «Мастера и Маргариты», созданный на скорую руку в 1995 году журналистом Виктором Куликовым. Проект провалился, а вслед за ним разорился и банк, его финансировавший. Чертовщина, преследовавшая всех, кто так или иначе связывал свою жизнь с таинственным романом Булгакова, продолжается. На этот раз книгу Людмилы Павленко, навеянную мотивами булгаковской прозы, помогла издать администрация Тверской области. Роман «Театр тайны, или дважды два равно пяти» писался медленно, с ним много работали редакторы – М. Петров, потом Е. Новиков. Это чувствуется: написано и издано очень добротно – никаких сюжетных, смысловых, персонажных нестыковок и несоответствий, как это было в «булгаковской» рукописи Куликова.

Сочинение Павленко – особое явление в современной тверской литературе. Захотела некогда «обыкновенная» тверская актриса написать книгу – и написала, тем самым проявив свою необыкновенность. Мало того, написала книгу не о чем-то отвлеченном, а о себе, о своей профессии, о мнимом городе Несветове с улицей Трехсвятской, тем самым обрекая читателей ее книги на поиски всякого рода намеков и прототипов героев в обыденной тверской театральной и не только действительности… Да, вежливое – «все события в этом романе вымышлены…» – перед началом повествования воспринимается как простая обязательность. А иначе зачем же было тратить время и силы на пустую фантазию?

«Все события … вымышлены» – это, скорее, именно для таких героев романа Павленко, как режиссер Вера Шоленая, «засларт» Хиндеев и Варвара Ферапонтовна из Нудиловки. Замечательные имена придуманы для своих героев автором! И только ради их, ради одного возможного-невозможного сопоставления имен с реальными персонажами тверской театральной жизни стоит книгу прочитать. Потому что, разумеется, всем понятно, что Несветов – это Тверь, а уж остальное – как и кому покажется.

О чем пишут, писали тверские прозаики, в основном почвенники, – о тверской деревне. А Павленко написала о городе, о его театральной богеме, если такая у нас существует. Написала так, что культурная аура романа – всем доступный набор из трех, четырех книг: М. Булгаков, потом Н. Гоголь, Шекспир, наконец. И это прекрасный залог общедоступности и общепонятности вышедшей рукописи. И это самый безболезненный способ отношения к окружающей действительности.

Вместо романа у Павленко мог бы выйти замечательный цикл публицистических статей, которые бы с огромным трудом она здесь, в Твери, смогла бы издать, а в итоге – масса скандалов, взаиморазоблачений… Так и работы лишиться можно…

Почему, рассказывая о книге, я как-то мало внимания отдаю собственно ее тексту? Да потому, что последнее, в данном случае – не главное… Вот небольшое предисловие к роману: «В репертуаре джазовой певицы Натали Коул есть песня, прежде исполнявшаяся ее отцом… Монтаж пленки позволили явить миру чудо: Натали Коул поет дуэтом со своим отцом, давно ушедшим. Два лица на экране – его и ее – оба красивые и молодые… Зримая связь времен. Олицетворенная нежность…». В нем, собственно, изложен и главный художественный принцип построения текста – он не один, их много. В это сочинение на заданную тему вплетается и Булгаков, и Гоголь, и мотивы библейской истории, и наконец – сама действительность: она тоже непосредственный элемент этого повествования.

Но есть еще самое главное, без чего бы у Людмилы Павленко не вышло СВОЕГО романа – это нежность, о которой сказано там же, в предисловии. У Булгакова, чтение которого некогда подтолкнуло Павленко к созданию романа, было «зло в притягательном обличье», а в «Театре тайны…» его нет. Отвергнутый гений актера Несчастливцева на этот раз не будет спасен Воландом и его свитой…

Нежно, весело, беззлобно заканчивается книга о жизни, в которой всего этого предостаточно, «…небеса сеют на землю разумное, доброе, вечное», одушевляя некогда бессмысленную формулу – дважды два равно пяти. Однако же мы не узнаем в книге, сон ли то, или самая действительность. Для этого остаются другие страницы, страницы тверской жизни.

На суперобложке книги – Ален Делон… Он спокойно прогуливается по улицам Несветова, скрываясь в переулке у знакомого театра. Так что – не проходите мимо… Мимо родного театра. Зайдите и вызовите на бис Несчастливцева! Спасите его гений…2828
  Впервые опубликовано – Тверская Жизнь. 1998, 4 апр.


[Закрыть]