Текст книги "Провинциальные письма"

Поездки в прошлое
О В. Я. Кириллове и его рассказах

I

Было бы очень просто назвать Валерия Кириллова «деревенским» писателем, если бы по времени его проза не появилась на излете этого литературного направления.

Впрочем, именно проницательный русский «деревенщик», писатель и публицист Иван Васильев очень тепло напутствовал его первые книги, о том же писали критики. Взращенный русской советской деревней (отец его, бывший партизан, председательствовал в одном из совхозов Андреапольского района Тверской области – в краю спокойных озер и тихих лесов в самом центре России), он, придя в литературу, оказался близок сложившемуся еще в 1960-е годы типу художника-публициста. В русской советской литературе у его истоков были Ефим Дорош, Валентин Овечкин, Федор Абрамов. Журналист, знаток жизни русской провинции, Валерий Кириллов, долгое время плодотворно работал именно в жанрах эссе и очерка, которые позволяют свободно сочетать множество элементов, свойственных художественной литературе и публицистике.

Все творчество Валерия Кириллова отмечено пристальным вниманием к проблемам русской деревни, ее духовной и бытовой жизни. Он в совершенстве владеет и темой и мастерством художника-стилизатора, но главный герой его прозы уже не человек деревни или отчаянный шукшинский «маргинал», а человек в деревне… Человек, возвращающийся к родному крыльцу, к верховьям реки жизни в самом широком смысле (в том числе и географическом – на Верхневолжье), к чистоте человеческих чувств, переживаний и понятий. Для персонажей его прозы – это, конечно, и своеобразная поездка в прошлое, побег из мира, бешеный ритм которого отказывается воспринимать надорванная душа. С другой стороны, герои Валерия Кириллова – люди, часто всецело вжившиеся в городскую среду, освоившиеся в ней. И оказываются они в деревне по совершенно разным причинам… В «путешествие одинокого человека» отправляется в одноименном рассказе бывший редактор Аликин. Владимир Ратников («Круг»), оставляя московский НИИ, приезжает к озеру своего детства, где не бывал уже 20 лет. На первое журналистское задание едет Витя Хохряков из рассказа «Пропадай, мой сундучок». Но для каждого из них приезд в деревню, будь он то попыткой уйти от суетного урбанистического мира, то случайной командировкой, оказывается, прежде всего, серьезным нравственным испытанием.

Конечно, в таких столь разных по обстоятельствам поездках в прошлое можно обнаружить и нечто общее. Говоря языком образов Валерия Кириллова («Девочка и скрипка»), в сердце его героев поет скрипка, звучит светлый и чистый голос ушедшего времени, в котором душа пристально запоминает истинные и самые добрые линии жизни. Впрочем, она помнит и о злом, но возвратить стремится лишь доброе. Однако рассудок напряженно сопротивляется этому желанию осознанием неумолимой истины: «…плохо, что прошлое нельзя повторить, как нельзя дважды войти в одну и ту же реку <…>», «Нет, наверное, это все-таки хорошо, что прошлое нельзя повторить так же, как нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Иначе у человека никогда не было бы детства…». …И старости тоже бы не было – продолжим мы по своей глубине эсхатологическую мысль писателя. Этот почти психологический взрыв в мире его героя, катастрофа – скрипка молчит – художественно решен у новеллиста самыми аскетическими изобразительными средствами: простым, но точным языком, краткими психологическими мотивировками, скромными линиями пейзажных набросков. Одновременно Валерий Кириллов мастерски умеет передать, воссоздать в тексте пространственный объем жизни. В сознании удивительно легко рождаются визуальные образы, но это, впрочем, естественно переданное художником свойство поездок в прошлое – воспоминаний.

В смысле парадоксальной невозвратности всех возвращений к дому героев Валерия Кириллова особенное значение приобретают и закрытые финалы его короткой прозы. Хотя уже и в обрывистом ритме такой прозы угадывается стремительный, в повседневности неуловимый для человеческого сознания и необратимый ход жизни. А все острые, характерные для газетной публицистики проблемы, решаются здесь все-таки исключительно через человека, а потому приобретают особое лирическое звучание.

II

«Деревенщики», художественный и идеологический путь которых продолжает Валерий Кириллов, создали целое направление экологической публицистики.

Тверской рассказчик вступается за природу изображением тонкого понимания естественного мира озерной России детьми и внуками ее исконных обитателей. Озеро, духовное и жизненное значение которого для людей деревни, показано во многих новеллах писателя, – центр притяжения и источник жизни человека Средней России. Все дороги ведут к нему – там для героев Валерия Кириллова начало пути и его завершение.

Свою «Царь-рыбу» (здесь, конечно, не обойтись без ассоциаций с образом Виктора Астафьева) по-разному ловят Конышев из рассказа «Погорячился» и Комаров из «Пустяков» («Карабановские страдания») … Но в противовес царской силе природы, полностью подчиняющей человека у Астафьева, Кириллов очерчивает их естественное и правдивое единство. В нем нет лжи, в этой борьбе – правда: великая, непреходящая, бытийная и повседневная – в странном охотничьем азарте и аромате щучьей ухи в вечернем тумане тихого озерца. Здесь царь не рыба и не человек, здесь Царь – на небе… Человек у Валерия Кириллова возвращается к истокам, чтобы слиться с природой, чего бы ему это не стоило, а не воевать с ней. В этом смысле интересно наблюдение героя из рассказа «Укус змеи».

«…Пришлось отойти, наблюдая со стороны, как гадюка изящным серпантином выползла на берег и, добравшись до заветных гнилушек, успокоилась где-то там.

«Вот и человек тянется в кровный угол, и ей разве заказано?» – подумал Кондратьев, надолго сохранив в себе и этот миг, и эту остро вонзившуюся в сознание мысль».

…Идея эта по своей глубине и силе близка, быть может, только характеристике существования тараканов в «Матренином дворе» Александра Солженицына: «…в нем не было ничего злого, в нем не было лжи». Герой Кириллова принимает жизнь такой, какова она есть в своем извечном непрерывном движении. Не столько «реки» Экклезиаста, сколько настоящие реки, кормящие и поящие человека, его дороги – пути побегов и возвращений, текут в рассказах Валерия Кириллова.

«Последняя Форель» и «Дни окуневого хода» заставляют вспомнить «Записки охотника» и цикл Ивана Соколова-Микитова «На речке Невестнице». Кириллов поэтизирует рыбалку. Он, конечно, выступает и как очень внимательный натуралист (может быть, натуралист и в смысле литературном – художник, близкий лучшим достижениям русской натуральной школы от раннего Ивана Тургенева до Владимира Даля), знаток природы и рыбной охоты.

Описательная сторона текста здесь удивительно хороша, привлекательна для читателя мелкими подробностями рыбной ловли. Речь героев с избытком переполнена всякого рода особыми словечками, знакомыми лишь заядлому рыболову. В текст они вписаны филигранно, без самой малой доли авторского напряжения. Художник порой увлекается настолько, что и само метафорическое пространство текста (особенно пейзажная живопись), заполнено сравнениями и образами, заимствованными в речи рыбаков или связанными с жизнью реки, воды.

«…Солнце проклюнулось. Холодные лучи его сочатся между стволов деревьев, серебря росу на лугу. Рыба начала играть…».

В самих пейзажных зарисовках, легко проникающих в повествовательную ткань, точно отражена тихая красота тверской природы, Западной Двины, ее притоков и озер. Река с таким разным движением ее вод – центр жизни этого синеокого края на самой макушке России. «Умрет река, выживет ли человек?» – наверное, это единственный открытый финал у Кириллова – вопрос, который тревожное сердце художника, хочет оставить без ответа.

III

Рассказ – жанр легкий и сложный одновременно. Границы его настолько широки, что иной автор назовет рассказом и недописанную второпях повесть, и конспект романа. Есть более точное и жанровое определение – новелла. Рассказы Валерия Кириллова хочется называть именно так. В коротком жанре писатель работает давно и на книжной полке да и в рабочем столе накопилось достаточно материала, чтобы к отбору его подойти критически и тщательно, дабы на всем протяжении книжки владеть вниманием читателя, не выпуская его из напряженной повествовательной ткани.

Многие из рассказов Валерия Кириллова проникнуты отчетливым настроением разыгравшейся непогоды – в душе и в мыслях, в сердце и в быту, в родном городе, в селе и во всей стране России («Озеро Алоль», «Забойщик Кузьмин», «Дед-Бед»). В центре внимания художника – человек, чутко чувствующий никак не успокаивающееся вокруг ненастье, глубоко переживающий этот странный перелом в жизни, произошедший неожиданно, невесть когда, может быть, где-то на заре времени, которое называли перестройкой. Новое и чуждое ворвалось в его повседневное существование, сметая прежние представления о жизни, разрушая даже прошлое, то единственное, что осталось за спиной – опору, на которую, кажется, еще можно надеяться. «Озеро Алоль» – новелла, которая наиболее полно и точно воплотила в себе все сложное пересечение этих состояний в образе Василия Панюхина. Гложет его сердце безысходность и непонимание происходящего, затаилась в самой глубине души незлобивая обида и завела в тупик удавки. И не только из обожженного несправедливостью сердца идет это физическое разрушение, но уже и от самых близких – жены его, надорвавшей и душу и тело в «немереных аппетитах» фермерши. Что же соединит, успокоит оголенных нервы человеческих переживаний? Озеро Алоль…

«– Я вспомнила… Двадцать три года… Летом, в июле… Озеро Алоль… – лепетала Аннушка. – Помнишь в ту ночь кукушку… Наврала кукушка, Вась, все у нас будет хорошо, золотце мое…

Необъемное чувство вины перед Анной ужалило Панюхина. Он вспомнил все и беззвучно заплакал».

Красивый и емкий образ, «озеро Алоль», пришел в текст из самой действительности и превратился в символ. А что, кроме символов, может соединить, спаять разорванные нити человеческой жизни в единое полотно? Что может связать с ней, жизнью, и сам этот досконально продуманный на уровне архитектоники текст? При этом поэтика Валерия Кириллова совершенно лишена сложных, недоступных сиюминутному читательскому восприятию стилевых поворотов и в языке, и в содержании. Легкий, прозрачный смысловой пуант проходит через весь текст, удерживает внимание читателя и раскрывается у его порога… И обычный поход за грибами незаметно оборачивается путешествием в свое прошлое – на малую родину («Свяков из Бужумбуры»). И уже другое озеро за мутным окном в рассказе «Михалыч» как символ всей жизни, ушедшей, и свободы вырвет человека у смерти.

И язык – точный, лишенный излишеств, тот, что называют народным, но без примитивной стилизации. В нем природная литературность соединяется с простонародной живостью и образностью.

Есть у слова особая власть… Но не тогда, когда оно без малейшего творческого напряжения украдено у самой жизни. Тогда время течет, как реки, а с ним тает и власть слова… Слово должно быть прожито, как и сама настоящая жизнь. И только тогда жизнь перетекает в слово.

Холмы русской жизни
О публицистике В. Я. Кириллова

I

Семидесятые, восьмидесятые, девяностые… Это исход века, каждое из трех последних десятилетий которого представляется нашему современнику, в первые мгновения XXI столетия, эпохами решительно разными. И совершенно не верится, что безжалостное время очень скоро сравняет в единое бесконечное пространство те ухабы, холмы и овраги, что преодолевал русский человек на последних шагах второго тысячелетия от рождения Иисуса Христа. Будет мало сказать, что Россия стала в эти годы «другой» страной – изменила свой экономический и политический строй.

Было – величайшее государство новейшей истории, Советский Союз с его трагическими противоречиями: от побед в мировых баталиях, прорыва в космос и достижений в искусстве до цареубийства и безверия… Стало – испытавшая унижения, но непокоренная, поднимающаяся с колен, возрождая из руин храмы, Россия… Реальная жизнь катастрофически изменилась. Произошла резкая смена поколений – отцов и детей: наследников без наследства. Это трагическое настроение эпохи пришло в жизнь не сразу… «Новые русские» – унаследовали ли они хотя бы что-то от убеждений и взглядов своих дедов и отцов?

Все кричащие грани противоречий этой «переворотившейся эпохи» по-разному понимала в эти годы и русская литература. Смысл развития отечественной публицистики с середины восьмидесятых – в обретении этим литературным жанром, значительно опередившем все другие художественные, с изрядной долей фантазии и вымысла, его подлинного первоначального смысла. В 1990-е русские публицисты в буквальном смысле стали голосом общества, направленным в защиту народа от власти, бросившей его на произвол судьбы. Впрочем, было у этого жанра и другое воплощение – никогда так легко и довольно не чувствовали себя в русской периодике всякого рода политические обозреватели, комментаторы и эксперты.

Проблемы духовной и экономической жизни народа, а не кучки политической «элиты» были интересны писателям, опирающимся на традиционные для отечества христианские ценности. Их творческая жизнь всегда была спаяна с землей и крестьянством. В тверской литературе конца ХХ века центром этой сплотки интеллигенции стал прозаик Валерий Кириллов (кроме него, заметны были еще М. Петров, А. Огнёв и В. Юдин).

В это время писатель и журналист Валерий Кириллов редактирует молодежную «Смену», а позже «Калининскую правду» (ныне «Тверскую жизнь») – областную ежедневную газету, которая по своей партийной принадлежности, а потом и по мастерству созданного редактором коллектива оказывается главной газетой губернии. Он первым среди тверских журналистов становится действующим политиком, когда избирается народным депутатом того самого съезда, чья судьба будет решена под выстрелами танков летом 1993 года.

До сих пор при всем многообразии тверской периодики у Валерия Кириллова так и не появилось ни одного достойного соперника. Может быть, потому, что тяжек хлеб писателя-публициста в провинции… Авторитет общественного деятеля и художника позволил Валерию Кириллову стать первым среди немногих тверских журналистов, мнение и политическое кредо которых власть не может позволить себе игнорировать. Статьи писателя, высказанные в них суждения и прогнозы, немедленно становятся событиями общественной жизни, вызывают полемику, споры и определенного рода реакцию у разного читателя.

Похоже, что публицистика Валерия Кириллова действительно способна решить некоторые общественные и политические проблемы, решить через человека – через отклик его души и сердца. Один из по-разному повторяющихся символов его статей, очерков и бесед последних лет – «весы». Конечно, в первую очередь, это те «весы», о которых писала Анна Ахматова: «Мы знаем, что ныне лежит на весах // И что совершается ныне: // Час мужества пробил на наших часах // И мужество нас не покинет». …Смысл и великое значение этих слов не изменится и в лукавых устах Мадлен Олбрайт, имя которой вряд ли сохранит чуткая ко лжи та самая русская речь, гимн которой написала мужественная поэтесса.

«…Что же нас ждет? Бездна неопределенности на долгие годы или достойный выход из замысловатой спирали, лихо закрученной в августе девяносто первого? Хотелось бы рассчитывать на последнее, на то, что вторая чаша весов будет подниматься вверх, давая надежду и веру», – размышляет Валерий Кириллов в эссе «Две чаши весов» в 1995 году. И время, эпоха дает ему и всем нам возможность самим найти, сотворить ответ на этот вопрос и одновременно почувствовать силу русской речи, реальную силу слова писателя и публициста, меняющего эту эпоху, это время.

II

Публицистика – сама живая история, пережитая писателем в непосредственных эмоциях личной и общественной жизни. Неторопливо, со страниц районной печати пришел в литературу Валерий Кириллов. На селе в семидесятые-восьмидесятые одна за другой возникали новые проблемы, и он, рожденный и воспитанный в андреапольской русской деревне, откликался на них с особенным обостренным чувством сопричастности.

Его земля – крестьянский Северо-Запад России. Там прошли его первые корреспондентские дороги, там были найдены первые темы и главная среди них – как сделать жизнь человека достойной. …Как сохранить память, как научиться внимать вечному голосу своих предков, голосу земли – внешне скудной, но щедрой под руками земледельца. Вот она стоит недалеко от Андреаполя Иванова гора – земляной холм с виду, средоточие памяти человеческой в глубине. Вроде простое место на географической карте, а если подумать – «…все наше Отечество, переживающее ныне нелегкие испытания. Выдержим ли, выстоим ли в жестокую пору? Обязаны…» («Не сдадим Иванову гору»).

Валерий Кириллов творит свою летопись в лицах и судьбах простых людей, земляков – незаметной соседки по улице, старого школьного приятеля, случайного встречного в лесу недалеко от озера на рыбной охоте. Рядом с ними – президенты, принцессы, госсекретари, губернаторы… В какой еще литературе они могут встретиться на одних страницах – только в фантастической, или, может быть, в романах Даниэлы Стил…

Время, кажется, нарушает все физические законы и нравственные заповеди. Шумит, гуляет с девочками, дочерьми тверских крестьянок, в пьяном бреду казино и ресторанов город с названием Москва, встречает миллениум Европа, пенится игристое в бокалах и… Льется кровь мальчишек в обезумевшей Чечне, кормится у помойки ветеран великой войны… Эти парадоксы в центре внимания публициста Валерия Кириллова. Кстати, одновременно эти же ощущения языком символов передал в повести «Русские снега» (1995) другой тверской прозаик – Юрий Красавин. Стало быть, в этом трагическом совмещении блеска и нищеты заключена суть эпохи, которую удалось уловить писателю.

Собранные вместе, выстроенные по времени выхода в газетах и журналах статьи Валерия Кириллова оказываются не только документами своего времени, но и своеобразным учебником, благодаря которому можно и нужно объективно прикоснуться к истории недавнего прошлого. И сейчас, спустя десятилетие, несколько лет или всего лишь месяцев, читатель, безусловно, удивиться другому, быть может, более спокойному восприятию острых образных формулировок автора. Удивится и согласится с ними… Во многих из своих публицистических рассказов Валерий Кириллов как бы предугадывает стремительный ход событий нового времени и главный смысл их – в возвращении к истокам. Об этом и первый очерк в книге, «Возвращайтесь, мужики!», публиковавшийся некогда с подзаголовком «Письма из глубинки», и первое «письмо» в нем – «О чем молчат камни». Короткая зарисовка о ремонте истоков – часовенки на болотце, откуда в тверском сельце Волговерховье берет начало великая Волга. Вроде бы простые суетные разговоры ведут герои очерка за плотницкой работой где-то в самой сердцевине 1980-х, а мысли рождаются невеселые…

«Если бы церковные камни в Волговерховье обладали способностью глядеть на наши «творения» глазами умерших поколений, грусть и укоризна была бы в их взгляде. За невежественное беспамятство. За косность мышления. За то, что отлучили от земли…».

…А потом, вслед за невеселыми мыслями, вопреки надежде на возрождение русского села и провинции, пришло горькое время рваческой распродажи всего, что составляло недавно, казалось, святую суть отеческой жизни. И об этом тоже написал Валерий Кириллов.

III

Хотя Валерий Кириллов пишет публицистику в основном для ежедневных газет, большинство его публицистических сочинений «неуловимы по жанру». Впечатление это возникает в первую очередь из-за того, что в границах единого повествования он ориентируется на разные жанры. Даже самые острые политические памфлеты писателя, написанные на злобу дня, с конкретной сиюминутной целью («Приватизируют ли Чубайс и Березовский генпрокуратуру», «Весы», «Дилеммы» и другие) приближаются в какой-то момент к так называемой «лирической прозе». Ей свойственно стилистически разнонаправленное стихийное повествование, следующее за мгновенными движениями мысли автора. Рассказчик Валерий Кириллов – глубокий лирик и по своему внутреннему русскому крестьянскому складу, который, кажется, уже медленно и бесповоротно уходит в прошлое. Поэтому этот мирный лирический настрой невозможно вытравить и из самой его гневной и прагматической публицистики.

Стиль «Последних писем» – это сложное взаимодействие слова журналиста с «чужими голосами», прежде всего «голосом» обыкновенных персонажей с улицы, читателей газеты. Это ежедневный диалог, спор, который включает в себя все признаки простонародной речи. Это мозаика рабочего дня газетчика – фраза, выхваченная из телефонного разговора с высокопоставленным чиновником, крик обездоленной больной старухи, рвущейся из приемной к редактору со своими проблемами, это мольбы в письме из самого дальнего тверского угла от крестьянской матери, вчерашней девчонки, ребенку которой нужны дорогие лекарства.

Это жизнь, а в ней – философия народной славянской жизни. Философия, в которой мир не распадается на атомы национальностей росчерками пера политиков в Беловежской пуще, философия, по которой запросто можно «присоединить свой огород к Беларуси».

* * *

…Ландшафт меняется в зависимости от высоты полета. Чем выше – тем скромнее географический узор земли. И вовсе исчезают с космической высоты малые горизонты родного края. Но есть еще люди, которым блистательное величие планеты из внеземного пространства не заменит близкого земного пейзажа.

Рвутся в порывах ветра серые облака. Серебряной рябью бежит волжская вода. Клонятся к земле тонкие ветви плакучих кладбищенских берез. Покосившиеся кресты на старом погосте окружают небольшую рукотворную церковь – «Над вечным покоем». С высоты птичьего полета, расположив свой мольберт на вершине невысокого холма, глубоко и притягательно увидел некогда художник тверскую землю.

Столь пронзительным и емким может быть и публицистический взгляд писателя – Валерия Кириллова – с холмов русской жизни. Но взойти, подняться на них и увидеть в малом большой смысл жизни бывает иногда труднее, нежели постигнуть самые высокие, но бесполезные вершины человеческого мира.