Текст книги "Бессарабский роман"

90

Красотка лежит немного, потом поднимается на локтях и оглядывается. Ничего не изменилось. Красотка лежит на крыше ногами к краю, ей повезло, она упала назад, не вперед. Лопатка в руках. Красотка осторожно садится и, стараясь не глядеть вперед, потихонечку отползает. Голуби садятся. Это что-то неопасное, понимают они, и Красотка и правда будет не опасной для них еще несколько лет, пока не приведет за собой на крышу банду индейцев, а те начнут охотиться на птиц из самодельных луков. Красотка озорничает. Папа Первый привозит ей из московской командировки настоящий грузовик, и девочка возится с машиной, плюнув на игрушки, где же ее женский, материнский инстинкт, переживает отец. Родите сестричку. Они стараются, но Мама Первая, чей организм перенес страшный голод, не справляется с еще одним зачатием, вернее с ним-то еще получается, а вот выносить нет. Два выкидыша.

Мама Первая и Папа Первый постепенно привыкают к тому, что у них будет всего один ребенок, но Красотке очень нужен брат или сестра. Воображает сестру. Она старше Красотки на два года, она очень похожа, но чуть менее красива – чтобы мальчики заглядывались на нее, а не на сестру, придумывает предусмотрительная Красотка, – и у нее гораздо более отвязный характер. Девчонка-сорванец. Красотка диву дается, что вытворяет эта сестра: носится с мальчишками по краям крыш, лазит по подвалам, дерется, разбивает коленки, – в общем, в их паре заводила она. Папа Второй нервничает. Не стоит спускать все с рук ребенку, который в оправдание своих шалостей придумывает каких-то персонажей, возмущается он, и Красотку показывают врачам. Очень возбужденная девочка.

Красотке прописывают санаторий и электросон – это когда ты лежишь на кровати, и ее слегка покачивает, и на голове у тебя какие-то проводки, и ты засыпаешь. Красотка сопит. А сейчас состоится сеанс гипноза, говорит врач детям, собранным в профилакторий, и те смеются, шутят, галдят. Уж меня-то не заколдуют, шепчет Красотка сестре, которая всегда с ней, – и именно ее гипнотизер просит выйти к нему. Две секунды. Красотка падает, крепко заснув, подхваченная на руки врачом. Вот тебе и гипноз. Красотка мажет зубной пастой мальчиков из соседней палаты – если бы не кинофильм «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», дети в пионерских лагерях никогда бы не додумались до этого, – купается в Днестре, ест витаминные салаты.

Папа Второй озабочен питанием. Главное, чтобы в девочку поступало как можно больше витаминов, бормочет он, – Мама Первая думает, что Красотка в этом случае вроде автомобиля, а витамины бензин, все механизированно, строго, – и покупает чересчур много фруктов. Мелко режет. Морковь, черешня, черника, смородина, клубника, дефицитные бананы, апельсины, груши, яблоки. Капельку меда. Красотку тошнит от фруктовых салатов, но попробуй она только отказаться, Папа Первый приходит в неистовство. Отец голодал! Мать голодала! Красотке ужасно стыдно, так что она давится безвкусным – все смешалось – салатом, стараясь не вырвать. Ужасно нервничает. Поэтому в профилакторий на Днестре поправлять нервы ее будут отправлять до двенадцати лет, а потом как-то все само образуется, а заведение будет работать, пока в главный корпус не попадет артиллерийский снаряд, это будет 1992 год, вот освободимся от русских и построим себе кучу новых санаториев, не очень-то и жалко.

Красотка хорошо учится. Ее фотографируют для снимка на Доске почета школы, куда она, конечно же, попала. Ребенок-картинка, банты, руки сложены перед собой – так принято сидеть, а если хочешь задать вопрос, нужно поднять правую руку, не отрывая локтя от парты, – смотрит весело, добро. Наше чудо. Мама Вторая носится с дочкой, старается ее баловать, но Папа Первый предпочитает строгость, ребенок должен быть готов ко всему. Отталкивает дочь, чтобы та, случись что, сумела выкарабкаться сама. Задача выжить. Красотка сначала обижалась на неласкового папу, потом перестала, придумала себе волшебного отца в синем колпаке и с черным плащом, а на том, само собой, желтые звезды. Наряд гнома Знайкина из «Астрономии для малышей».

Красотка любит звезды. Она выпрашивает у Мамы Первой подзорную трубу с пятидесятикратным увеличением и изучает ландшафт Луны. Рисует карту. Красотке кажется, что именно она, первоклассница кишиневской школы номер 12, станет первым человеком на Земле, который догадался составить карту Луны. Работает месяц. Приносит Папе Первому карту, которую рисовала тщательно, разными красками, с значками, которые сама придумывала. Ага, дочка. Папа Первый, не отводя взгляда от телевизора, треплет Красотку по голове и сообщает ей, что карта Луны – дело не новое, их существует множество. Красотка прячет бумагу в папочку. Папочка растолстеет. Новое доказательство теоремы Пифагора – ты умница, но, наверное, прочитала его в старом учебнике геометрии, там было именно такое доказательство – записочки, рисунки, фантастический рассказ про девочку Алису на звездолете.

Сестра всегда рядом. Ей можно рассказать, кто из мальчиков нравится, и хоть она и хихикает, но все понимает правильно, переживает. Красотка ищет друга. Знакомится на улице с невероятно огромным – с теленка, качает головой Мама Первая, – псом, которому явно нужен дом. Затаскивает в подъезд. Псина переживает, боится лифта, так что Красотка тащит его за лапы и поднимает на девятый этаж, мимо пещер и гротов, принцев и драконов, которые заметно скукожились с тех пор, как она стала взрослой. Семь лет! Пес живет в доме несколько дней, потом Мама Первая все-таки выгоняет собаку, и Красотка плачет несколько дней вечерами, а сестра утешает. Обнимает за плечи. Прямо Карлсон какой-то, не выдерживает Папа Первый и смеется, и Красотка кричит ему – не Карлсон, не Карлсон! Сестра!!! Мама Первая просит поласковее. Но оба они люди старой закалки, главное, чтобы ребенок был сыт, обут и одет и в школу ходил, а ласковости – не до них.

Красотка жаждет нежности. Всю жизнь хочет, чтобы ее полюбили и приласкали, и сделает ради этого все на свете. Все отдам за любовь. Глупая песенка глупого перестроечного певца перевернет жизнь Красотки, она будет ходить и напевать про себя: «Все отдам за любовь». Купит пластинки. Попробует краситься, Мама Первая ругать не станет, просто объяснит, что краситься женщине стоит, когда она становится взрослой, а не в десять лет. Красотка купит бесцветную помаду. За макияж в школе выгоняют. Мальчиков заставляют скатывать рукава рубашек обратно, чтобы не были похожи на фашистов с короткими автоматами, фашисты в кино всегда с засученными рукавами.

Красотка любит кино. Просит пятьдесят копеек у отца и никогда не встречает отказа – кино их общая страсть, – ходит на все показы, куда пускают детей до двенадцати. Обожает комедии. Классу ко второму Папа Первый, помешанный на еде и запасах, покупает огород, так что Красотке приходится ходить в кино не каждые выходные, а через. Едем трудиться. Дефицит уже начинается, но еще не распространен широко, так что соседи подсмеиваются над Папой Первым. Тот напряжен. Чертовы идиоты, бросает он упрек бездельникам, которые сидят на лавочке до ночи, – даже лампочку над ней повесили, провод протянули, доминошники клятые, – и идет к автобусной остановке с тяпкой на плече и корзиной в руке. Красотка плетется сзади. Веселее, подбадривает ее Папа Первый, но Красотке совсем не весело идти на картошку – той всегда выкапываешь столько же, сколько посадил, – поливать огурцы. Папа Первый неистовствует. Я тебя приучу к труду, кричит он дочери и заставляет поливать огурцы, даже когда начинается дождь. Красотка ненавидит землю.

Сестра тоже терпеть не может огород, хотя Красотка уже взрослая и понимает, что никакой сестры нет, а есть мечта о том, чтобы быть такой, как она, эта несуществующая девчонка. Сестра смелая. Носит каблуки, красится, ходит на дискотеки, целуется с мальчиками, пьет шампанское и небрежно выкуривает сигарету, держа ее между указательным и средним пальцем. Красотка завидует. Маленькая, смешливая, уже, пожалуй, несчастная, – она любимица учителей и соучеников, никогда не унывает, симпатяга, глаза лучистые. Зеленые глаза. Красотка сидит у зеркала, накрасившись, и внимательно глядит себе в глаза, то поджимает, то собирает губы – не толстоваты ли, не тонковаты ли, – ужасно переживает из-за слегка торчащих ушей, боже, ну и нос у меня, говорит она сокрушенно. Грудь меньше, чем следовало бы, а потом как-то сразу становится больше, чем следовало бы. Красивы ли мои губы? Кто поцелует их, записывает в толстой тетрадке Красотка, и это становится ее дневником, она ведет его несколько лет, пока не прочитает все, ужаснется и выкинет эти глупости. Заведет новый. Теперь-то писать станет взрослая умная женщина, а не глупышка-очаровашка, дочь строгих родителей, придумавшая себе сестру. Ведет пару лет. Уже став матерью, читает и, ужаснувшись, выбрасывает, – написаны черт знает какие глупости, и она покупает себе еще одну толстую тетрадку.

Красотка любит крыши. Никогда никому не рассказывает, что произошло с ней как-то на краю крыши, и со временем ей уже кажется – это обманчивое детское воспоминание из тех, которых никогда не было. Ну вроде автобусной аварии, которую якобы видел писатель Лоринков. Сейчас не разберешь. Красотка выбирается на крышу, держа за руку парня, Красотка торопливо расстегивается, приспускает джинсы и поворачивается. Девчонка из соседнего двора бережет себя для свадьбы. Поэтому она на крыше не расстегивается, а садится на корточки и расстегивает парней. Красотка не такая. Если Красотка влюбится, то отдаст все, не кокетничая и не торгуясь. Красотка – прямая. Красотка ни разу не сделает это не по любви. Дома родители, гостиница – это что-то из книг, в парках много народу. Крыша – чудесное место. Красотка кокетливо поправляет прическу. Красотка покупает колготки. Красотка узнает, что есть такая штука, месячные. Красотка переживает из-за груди. Красотка ужасно хочет влюбиться. Красотка растет.

91

Всю жизнь писателем Лоринковым управляют не страсть и разум, как он самонадеянно полагает, а две планеты. Уран и Сатурн. Один из любимых писателей писателя Лоринкова, практически переставшего писать, Норман Мейлер знал толк в астрологии и относился к ней серьезно. Какого дьявола ты скалишься? Несколько глав нескольких книг Мейлера посвящены звездам не как небесным телам, находящимся на расстоянии миллиардов километров от нас, а как фантомам, воздействующим на нашу судьбу. Повелители рока. Вот что такое звезды, поэтому писателя Мейлера вовсе не удивило бы влияние Сатурна и Урана на писателя Лоринкова. Сатурн буйный. Уран вялый меланхолик.

Рождение писателя Лоринкова 14 февраля 1979 года предопределяет его жизнь – вот так, просто, – он всю жизнь будет переходить из состояния бурления в состояние вялости и оцепенения. Один к девяти. Достаточно лишь появления Сатурна из-за Солнца, как Лоринков, преобразившись, творит чудеса – работает по двадцать часов кряду, шутит, смеется, пишет, успевает все на свете, сам по себе бразильский карнавал и молдавские похороны, он горы сворачивает. Выглядывает Уран. Лоринков, впав в оцепенение, едва находит силы, чтобы дотащиться до дивана в детской комнате и свалиться под удивленным взглядом сына Матвея. Золотоволосый зеленоглазый мальчик. В мать, вяло думает Лоринков и засыпает, чтобы проснуться часов через двадцать, выпить воды, сходить в ванную и снова спать.

Жена так и не привыкла. Черт побери, раздраженно повышает голос Лоринков, неужели за столько-то лет совместной жизни нельзя привыкнуть к тому, что мне иногда ужасно хочется спать? Разбивает чашки. Кстати, как там твой роман, спрашивает жена, прихорашиваясь голышом перед зеркалом после бурного примирения, которые особенно удаются после разбитых чашек. Роман? Писатель Лоринков с удивлением вспоминает, что вот уже больше двух лет вроде как пишет роман, ни одной строчки которого не появилось, и это значит, что Сатурн запаздывает. Лоринков очнулся. Встрепенувшись, возвращается к тексту, и отправляется в Национальную библиотеку, мостовая перед которой уже покрылась желтыми листьями, – это снова осень, теперь уже 2009 года.

Библиотека пустует. Лоринков долго сидит в читальном зале, а потом выбирает наугад несколько книг из каталога. Мемуары молдавских политиков, Плутарх, Светоний, Платон… пожалуй, только Платон выбивается из этого ряда скучных, пустых рассказчиков, все как один спасающих безнадежно унылый текст перечислением сомнительных анекдотов своего времени. Светоний это вроде «Экспресс-газеты», с удивлением понимает Лоринков. Плутарх потянет на «Здоровый образ жизни», потому что, кроме анекдотов Светония, у него есть еще пару нравоучительных сентенций. Лоринков читает. Он не хочет работать, он не может писать книги, ему ничего не хочется. К счастью, у него есть деньги, это немаловажный момент. Матвей и Глафира. О них стоит подумать еще и потому, что в сентябре в Молдавии женщины наконец-то одеваются элегантно и со вкусом. Пляжные наряды в центре города – привилегия июля. Лоринков глядит на изящные юбки, невероятно утонченные кофты, ровный цвет лица, Лоринков глядит на глаза черные, голубые, зеленые, Лоринков чувствует себя сорокалетнимм банкиром, Лоринков сам себе и банкир и Уоллес, интересно, как это, думает он, когда жену любишь, но не обернуться вслед незнакомой женщине не можешь? Кризис среднего возраста. Лоринков бы вполне утешился этим, не знай он, что кризис начинается у мужчин в шестнадцать и заканчивается к восьмидесяти. Женщины. Это невыносимо.

Надо работать, думает Лоринков, который лишь листает подшивки и читает газеты пятнадцатилетней давности, чем-то увлекла его недавняя и скудная история его убогой – Лоринков отдает себе в этом отчет – страны. Как твой роман? Лоринков не знает. Может, стоило бы вырезать старые газетные статьи и подклеивать их в белый альбомный лист, а между ними писать что-то фломастером. Это можно называть перфоманс. Ну или «Книга Мануэля», чувствует Лоринков укор совести перед другим своим любимым писателем, Кортасаром. Дорогой, я – самая важная книга. Так пишет в прощальной записке блондинка, спавшая с двумя писателями – негром и белым.

Лоринков смотрит кино. По произведению Маламуда, написано в титрах, еще один чудесный предлог ничего не писать, и Лоринков заказывает в библиотеке Маламуда, – есть только в журнале, ну что же. Чудесно. Лоринков, как и всякий другой писатель, сталкивается с самой страшной проблемой всей этой братии, за исключением, может быть, Гомера. Все написано. И если Гари обижался на других авторов за то, что они придумали задолго до него свои замечательные псевдонимы, то Лоринкова, ставящего Ромену в укор это самолюбование – ох уж эти французы… – занимает другая беда. Что там псевдонимы. Все самые лучшие тексты выбраны, думает он. Как будто изначально, от сотворения мира было написано несколько тысяч хороших книг, и все их потом лишь раздают смертным.

Он спокоен. Он свое получил. Несколько книг писателя Лоринкова прочно заняли свое место в русской и, стало быть, мировой литературе, – это не только написано в журнале «Новое литературное обозрение», но это еще и твердо знает сам Лоринков. Прежде всего читатель, с благодарностью думает он о матери-библиотекаре. И дело не в нем. Я просто получил право написать эти книги, знает он, – книги, словно написанные задолго до меня. Снял с полки. Получил венок. И ему уже нет нужды писать книги, которые займут место. Свергнут. Превзойдут. Сейчас ему хочется написать всего лишь книгу, которая… Что? Момент жизни, на котором история не остановится и не начнется, и значит, он хочет написать саму жизнь. Но разве он Бог? Давно уже ни во что не верящий Лоринков глубоко вздыхает, подходит к огромному окну читального зала национальной библиотеки и глядит на улицу. Каштаны падают.

Писатель Лоринков возвращается затемно. Дома пусто, и из-за того, что в коридоре нет коляски и детский диван собран, квартира кажется больше, чем обычно. Их нет. В углу светится ноутбук. Записка на холодильнике, Лоринков узнает, что жены с детьми не будет неделю, – в Молдавии есть не только вилки, ложки и интернет, но и горящие путевки, скажет он с издевкой какой-то пафосной московской литературной даме, – внизу приписан постскриптум. «Твоя семья – твоя лучшая книга, дорогой». Да, дорогая. Лоринков, договорив с женой по мобильному телефону, – как всегда в отдалении от него, у нее приподнятое настроение, бедная девочка, – садится у экрана, ждет пару минут, а потом выходит на балкон. Вороны кружатся. Садятся в темное пятно парка. Значит, уже ночь. По телевизору, как обычно, ничего интересного, серфинг по интернету все больше напоминает Лоринкову лазанье по помойке, а он не помойная крыса, а бывший писатель Лоринков, хоть это и чревато для него рефлексией, незнакомой помойной крысе. Есть не хочется. Ванну лучше принять под утро. Дома чисто. Так что Лоринков начинает писать. Больше просто нечего делать.

92

Молдаване большие мастера плясать и говорить о любви, но на самом деле любить не умеют, ведь это чрезвычайно холодные и склонные к созерцательной меланхолии люди, утверждает в одном из своих очерков, опубликованных в санкт-петербургском журнале «Прочтение», писатель Лоринков, и добавляет: они как сухой лед, дают много дыма, но никакого тепла. Красотка не согласна. Ей уже тринадцать. И вот она, например, умеет любить. Дайте только кого. Молдавскую ССР сотрясают националистические митинги, а Красотка, влюбленная в мальчика из параллельного класса, позволяет ему припереть себя к стенке в школьной раздевалке и глядит в глаза, пока тот, не отрывая взгляда, шарит у нее под юбкой. Первый поцелуй.

Малыш с хохотом забегает в девичью раздевалку бассейна «Юность» и хлещет полотенцем девчонок из группы, те визжат, разбегаются, остается только одна, которая ему не очень-то и нравилась, и Малыш с удивлением понимает, что их теперь в раздевалке только двое, она уже не смеется, так что он подходит, и их разделяет только ее грудь, мягкая и чересчур большая, что делает ее бесперспективной пловчихой и отчего она и не перейдет в следующий спортивный класс. Ну что же. Они стискивают ее грудь, и она позволяет им приблизить лица. В раздевалку вкатывается, словно собачья свадьба, еще десять-пятнадцать подростков, и волшебный миг прерывается, что там, что там. Красотка уходит. Малыш бросается в воду.

Эти эпизоды – знаки из будущего. Оно, впрочем, последует очень скоро. Все-таки все они еще слишком молоды для того, чтобы спать друг с другом, хотя это было поколение, рано забравшееся в постель: пока наши родители, просравшие свою страну и самих себя, торговали куртками-алясками и плакали ночами, говаривал Лоринков, нам ничего не оставалось делать, кроме как успокаивать себя мыслями и разговорами о том, какие мы самостоятельные, ну и трахом. Ребенок, предоставленный сам себе, обязательно обратит внимание на свою физиологию. Мягко говоря.

Время страшно ускорилось. Будущее наступает так стремительно, словно бы его и нет. Мать Красотки плачет ночами, в Кишиневе в 1988 году очень серьезный дефицит еды, совсем нет овощей, что приводит жителей аграрной, в общем-то, республики в неистовство. Молдавия без овощей?! Глава ЦК ВЛКСМ МССР Петр Лучинский собирает во Дворце дружбы народов инструкторов комсомольских ячеек и дает им инструкции, как объяснять людям нехватку моркови и картошки. Дело в жадности. Многие жители МССР, говорит холеный Лучинский, купили слишком много картошки и моркови, чтобы сделать запасы на зиму, вот магазины временно и опустели; если же вы присмотритесь к балконам кишиневцев, то увидите там мешки, нет, горы картофеля и моркови. Инструктора смеются. За кого он нас принимает, за идиотов, что ли, переговариваются они в перерывах встречи и сплевывают на пол курилок. Само собой. За кого же еще принимать их бывшему крестьянину Лучинскому, который сделал стремительную карьеру благодаря уникальной способности произносить получасовые фразы без пауз. Бессмысленные фразы. Инструктора комсомола объясняют людям, что картофеля и моркови нет потому, что… Разъяренные толпы осаждают магазины и партячейки, все это накладывается еще и на национальное самосознание, которого в Бессарабии отродясь не было, а сейчас вдруг появилось, поговаривают, не без помощи КГБ, и республика снова бурлит. Казалось, все наши беды позади. Нет, качает головой пустомеля Лучинский и уезжает в Узбекистан вторым секретарем ЦК, переждать трудные времена и вернуться уже после того, как Молдавия станет независимой. Неожиданно для всех. Неожиданно для себя самой.

Красотка ходит в школу и занимается гимнастикой, слушает пластинки певицы Сандры и три дня носит черное, когда в газетах пишут, что француженка погибла в автокатастрофе. Оказалось, слухи. Ходит на концерты. Марафон «50 на 50», когда те приезжают в Кишинев, «Ласковый май», рок-группы. Меньше всего ей хочется думать о политике, но политика у нее дома: отец Красотки, Папа Первый, свихнулся на этом и только о партиях, выборах, газетах и говорит. Он националист. Ходит на митинги, произносит там речи, вступил в «Народный фронт», о нем даже написала газета «Цара», и все с удивлением узнали, что вроде бы русский мальчишка Никита Бояшов, присланный в Молдавию по распределению, на самом деле сын кулаков из Бессарабии. Уцелевший в страшных жерновах и т. д. Все плачут. Мама Первая так рьяно в политику не подалась, но мужа одобряет, ты понятия не имеешь, дочка, ЧТО мы вынесли при русских, мягко говорит она раздраженный дочери. Не имею и не хочу.

У Красотки рыжие волосы, Красотка худощава, подтянута, она фотографируется в зоопарке с мамой и старшей сестрой, которую никто, кроме нее, не видит, и, несмотря на то что на карточке еще ребенок, это уже девушка, глаза ее спрашивают: ну кто же, кто возьмет меня и полюбит, полюбите же меня, ну хоть кто-то. Взамен отдаст все. Родителям не до любви. Отец возглавляет националистическое шествие через мост, по районам Ботаника и Центр, несет в руках румынский флаг, совсем с ума сошел. Коллеги морщатся. Русские журналисты думают, что Бояшов рвет задницу, чтобы подмазаться к националистам, националисты думают – Бояшов хочет подмазаться к националистам. Бояшов неистовствует. На самом деле он сошел с ума сорок лет назад, вылетев из теплушки в снежный сугроб, думает он, почесывая шрам на щеке, и с тех пор все никак не придет в себя. Сорок лет страха. Бояшов напоминает сам себе кусок угля, слежавшийся на глубине нескольких километров и под огромным давлением превратившийся в алмаз. Твердый и холодный. Он все время вздрагивает по ночам, беспокоится Мама Вторая поначалу, а потом привыкнет, ко всему ведь привыкаешь. Особенно в семье.

Бояшов боится сотрудников спецслужб, ему кажется, что его все время ищут, чтобы отомстить за письмо Сталину и убить каким-нибудь экзотическим – как они умеют – способом. Уколоть зонтом. При Хрущеве не очень страшно, а вот при Брежневе, который, как известно, симпатизировал Усатому, страх стал невыносим, и Бояшову пришлось выпивать на ночь рюмку коньяка, чтобы уснуть. Я никто и меня зовут никак, говорит он себе. Никто и никак, убеждает он себя. Родовое село объезжает за километр. Страх изуродовал. Постепенно Никита Бояшов забывает свои настоящие имя и фамилию. Как раз к 1989 году. Когда самое время ее вспомнить. И Никита Бояшов, журналист газеты «Независимая Молдова», просыпается среди ночи и, плача, говорит жене: я вспомнил, как меня зовут, я вспомнил свое имя, я не никто, у меня есть имя, у меня есть ИМЯ. Успокойся, просит жена. Дочка в ночнушке стоит на пороге комнаты, и Бояшов с жалостью глядит на ее детское заспанное лицо. Меня зовут Аурел Грозаву, говорит он. Молдавия хохочет.

На следующий день Никита Бояшов идет в паспортный стол, чтобы сменить имя и фамилию, и об этом случае пишет газета «Цара». На третьей полосе. На первой полосе «Цара» печатает «Десять заповедей румына», первая из которых гласит: «Нельзя вступать в смешанные браки, потому что скрещивать породы пристало лишь животным, но не людям». Подсолнечное поле вновь засверкало. Солдаты бегут. Пятнадцать лет спустя автор «Десяти заповедей» Сергей Мокану станет советником президента Воронина, выразит сожаление о максималистских высказываниях юности, все мы в молодости так категоричны, и я был грешен. Осуждал пьяниц. К «заповедям» у Мокану претензий нет.

У Папы Первого тоже. Он теперь настоящий. Он теперь Аурел Грозаву. Публикует воспоминания о своей семье, ходит на митинги, носит шарфы и шляпу, как принято среди молдавских писателей, трясет кулаком с трибуны. Гранитного Ленина снесли. Ночью, как и Сталина, подняли кранами, бросили на грузовую машину, увезли на ВДНХ, поставили за деревьями. Памятник авторитаризму. Снесут его по решению члена авторитарной КП МССР Мирчи Снегура. Папа Второй ликует. Красотка с ужасом смотрит на невероятно изменившегося отца – в нем словно две пластинки, одна об отвратительных русских, другая о счастливом будущем в составе Румынии, – и начинает потихонечку протестовать.

Памятник Штефану венчают. Детский поэт Леонида Лари дает интервью газете «Молодежь Молдовы» и утверждает, что под Лубянкой есть огромный колодец, откуда доносятся голоса, слышные и ей, а по утрам космос шлет сигналы, как поступать в этот день. Никто не смеется. Страна смотрит Кашпировского, писатель Лоринков своими глазами видел людей, которые крутили головами по часовой стрелке, сидя у экрана, а трехлитровую банку с водой он «заряжал» сам. Интервьюер ехидничает. В «Молодежи Молдавии» – пока издание не прикрыли – всегда работали самые лучшие и самые ехидные журналисты, знает писатель Лоринков, работавший в юности в газете «Молодежь Молдавии». Пока жар не погас. А вы знаете, спрашивает этот чересчур подкованный русский, которому лучше убираться в его Орел, или где они там пьют водку и трахают медведей, что великий господарь Молдовы Штефан Великий был женат на русской. Леонида Лари негодует. Отправляется в архивы, и выясняется, что да, чертов Штефан Великий оскоромился, так что наследникам господаря – в самом широком смысле слова «наследники» – приходится исправлять эту ошибку. Памятник разводят. Священник Петр Бубуруза, исключенный позже из рядов служителей Молдавской митрополии за растрату, официально разводит Штефана Великого и его русскую жену, после чего венчает с памятником детского поэта, сумасшедшую Леониду Лари. Присутствуют официальные лица. Ведется прямая трансляция. Слишком много свидетельств. Дрожащая Лари кладет обручальное кольцо на постамент памятника и улыбается, среди гостей есть и Папа Первый. Аурел Грозаву, и Красотка со стыда сгорает, видя вечерний репортаж по каналу «Молдова-1». Папа, прекрати меня позорить.

Происходит первый скандал. Что ты знаешь о мучениях, которые причинили нам русские, орет, брызгая слюной в лицо дочери, Аурел Грозаву. Красотка запирается в своей комнате. Уходит ночевать из дому на скамейках в парке после особенно громких скандалов, становится весьма самостоятельной юной особой. Одноклассники сочувствуют. Красотка учится в русской школе, и все знают, что ее папаша не в себе, третирует дочь, так что иногда Красотка ночует у одноклассниц, хотя старается не злоупотреблять, и ей частенько хочется спать. Ночует в садах. Комсомольское озеро окружено участками, которые руководство МССР велит срочно раздать кишиневцам, чтобы сами себе растили картошку и морковь, – и на участках есть домики. Дрянные, деревянные. Четырнадцатилетняя Красотка ходит ночевать туда, разматывая толстую проволоку, которой дачники пользуются вместо замка. Ест виноград, старается не мусорить. Облюбовала домик по соседству с телевизионным центром – аккуратный, в углу свалены матрацы и какое-то тряпье, им Красотка укрывается, потому что в полночь всегда просыпаешься от холода. Матрац не очень греет.

Спать стараешься все равно вполглаза, потому что, говорят, по домикам иногда проходится городской ОМОН, ищет там наркоманов и воришек. Красотка блюдет себя. Ей осточертела девственность и ужасно хочется кого-нибудь любить, в том числе и в этом смысле, но все же было бы неплохо, думает она, если бы это сделал мальчик, который ей нравится, а не наркоманы, воришки или ОМОН. Ночи студеные. О зиме Красотка старается не думать. Утром умывается в роднике по соседству и, стараясь не глядеть в лица собачникам, выводящим псов на границу парка и огородов, идет на остановку троллейбуса, где в теплом салоне так хочется спать. Круги под глазами. Проститутка, где ты шляешься, орет на нее Папа Первый и заносит руку, что не добавляет отношениям отца и дочери теплоты и понимания. Какая разница? Красотка с ненавистью думает об отце как о постороннем человеке – он таким для нее и останется, – и ей плевать на то, как плохо с ним поступали русские. Это неважно.

Русские, евреи, молдаване, всем этим дерьмом люди начинают заморачиваться с возрастом, сделает удивительно открытие Лоринков, не найдя среди шестнадцатилетних ни одного, кто бы всерьез интересовался подобными темами. Да и сам не интересовался. Все происходит позже, осенит Лоринкова, когда на смену восторгу, любви к жизни и широко раскрытым глазам приходят разочарование и неудачи. Тогда-то и начинаются мысли о составе крови. Взрослые помешаны на национальных вопросах, как подростки на сексе. Лоринкову приятнее подростки. Он любит секс.

Красотка помешана на сексе, как и все в ее возрасте, она часто мастурбирует, оставшись одна в дачном домике, и ей чудно обонять потом свою руку и сладко представлять, как в постели с ней будет лежать кто-то еще. Учится неплохо. Мать ужасно переживает, но, похоже, отношения между отцом и дочерью вошли в стадию непримиримых противоречий. Тебе наплевать на кровь дедушки и его семьи, убитых большевиками. Наплевать на мои боль и страдание. Так зачем ты здесь? Не хочешь принимать моих правил, уматывай. Красотка и уматывает. Дома она появляется очень редко, бабушек и дедушек у нее нет, потому что родители сироты – может, это их и ожесточило, думает Красотка и спешно подыскивает себе хоть какое-то жилье к зиме. Мальчики отворачиваются.

Взрослая жизнь все же ожесточает, так что, кроме кругов под глазами из-за недосыпа, у Красотки появляется и складка у рта, и на свой выпускной она не придет, у нее нет денег на новое платье. Зато она уже подрабатывает. Красотка спешно заканчивает в девятом классе курсы шитья. Ничего особенного. Весь Кишинев учится на курсах шитья, парикмахеров, операторов ЭВМ и иностранных языков – вузы пустуют, кому они на хер нужны со своим образованием, пять лет в трубу, наступает рынок, времени терять нельзя. Всем рвать когти. Красотка стрижет волосы – мать только ахает, когда дочь появляется дома с каре вместо косы до пояса, – что, впрочем, даже нравится отцу. Толстая русская коса. На хер. Красотка, испытывая чувство невероятной гадливости, забирает какие-то книги и уходит. Снимает комнату. Невероятно взрослая, знает себе цену, шьет вечерами и старается что-то отложить – хотя это, конечно, пустые мечты.