Текст книги "«Пока горит свеча…» Очерки по истории кафедры зоологии беспозвоночных Московского государственного университета"

Кафедра пятидесятых и шестидесятых годов была процветающим учебным и научным учреждением. Руководил кафедрой авторитетный учёный, который был вхож в директорские и министерские кабинеты и слово которого много значило для руководства университета. Страна оправилась от войны. Быстро росло промышленное производство (в сельском хозяйстве успехи были скромнее). Правительство уделяло большое внимание развитию науки, численность научных сотрудников росла, оплата их труда (особенно в 1950-е годы) значительно превышала среднюю по стране. Да и сама советская наука достигла неоспоримых успехов, выйдя на передовые позиции, особенно в ядерной физике, освоении космоса и других областях. В биологии объективные успехи советской науки были слабее, прежде всего, из-за продолжавшегося до середины 1960-х годов гнета лысенковщины. Но общий подъем науки сказывался и на работе биологических институтов. Выпускники кафедры сравнительно легко находили работу в научных учреждениях и быстро делали карьеру.

Конец 1950-х – начало 1960-х годов получило в нашей истории название «оттепели». Из общества постепенно исчезал страх. У всех в памяти был XX съезд КПСС, осудивший «культ личности» И.В. Сталина. Миллионы семей получили извещения, в которых говорилось о реабилитации их расстрелянных и погибших в лагерях близких «за отсутствием состава преступления». Эти казенные бумажки вызывали скорбь и боль, но в то же время, у значительной части населения они рождали надежду на то, что все беззакония остались в прошлом. Была принята новая программа КПСС, в которой была поставлена фантастическая цель – построить коммунизм в СССР к 1981 г. Вряд ли разумные люди всерьез верили радужным экономическим прогнозам этой программы, но какие-то основания для социального оптимизма были, и общество легко мирилось с лицемерием официальной пропаганды.

Как известно, советское общество не использовало существовавший в 1960-е годы шанс эволюционного изменения экономической и политической структуры. Была упущена возможность внедрения в экономику хозяйственного расчета и рыночных механизмов (хотя такие идеи появились именно тогда, в середине шестидесятых), которые могли бы сделать ее гибкой и конкурентоспособной. Постепенно сошли на нет идеологические вольности периода «оттепели» шестидесятых. Общество, избавившееся от тотального страха сталинского террора, но оставшееся скованным липкой паутиной догматической идеологии, постепенно скатывалось в пучину лицемерия и двоемыслия.

Сотрудники кафедры в 1967 г. Слева направо первый ряд: Н.А. Заренков, Л.А. Гиченок, М.И. Константинова, Л.А. Зенкевич, Н.Ю. Соколова, В.А. Свешников, Н.М. Перцова, Р.Я. Маргулис; во втором ряду: Т.Н. Иванова, И. Жаркова, Л.А. Бирштейн, Ю.В. Щипакина, М.И. Сахарова (за ней – Н.Я. Матвеева), О.П. Дещиц, П.В. Матекин (за ним – неизвестная), Е.Д. Вальтер, Г.Б. Зевина, Р.К. Пастернак (за ней Е.И. Богословская), Т.И. Попова, К.А. Воскресенский, О.П. Чибисова, Е.М. Майер, Э.И. Извекова; в верхнем ряду: К. Сидоров, А.М. Гиляров, А.А. Львова, Ф.А. Лаврехин, М.У. Осипова, неизвестная, А.С. Богословский, А.В. Борисов

Кризисные явления исподволь подтачивали и науку. Прекратился рост числа научных сотрудников (когда-то это должно было произойти), и все более трудным стал приток свежих сил в науку. Уже тогда, в конце 1960-х – начале 1970-х годов в советской науке начались процессы загнивания. Молодые способные к творческой работе кадры не могли найти себе применения (просто не было свободных мест), а накопившийся в научных и образовательных учреждениях балласт утративших творческие потенции людей оставался на своих местах, объективно тормозя развитие науки.

На самом деле, кадровые проблемы были отражением более глубоких системных пороков советской науки. Многие отрасли науки в Советском Союзе были оторваны от насущных потребностей развития общества. Конечно, это не относилось к тем областям, которые были связаны с развитием оборонной техники – совершенствованию ядерного оружия, ракетно-космических технологий и др. А вот в биологии научные достижения были не предназначены для внедрения в практику. В XX веке, когда численность населения нашей планеты стала исчисляться миллиардами, стало очевидным, что прокормить растущее человечество может только сельское хозяйство, основанное на достижениях биологической науки. А в советской биологии в 1950-е и в первой половине 1960-х годов господствовали бредни о перерождении пеночек в кукушек и ржи в васильки. Ситуация с внедрением достижений биологической науки в сельское хозяйство и другие отрасли экономики не изменилась и после крушения лысенковской диктатуры. Руководство страны и не собиралось использовать достижения науки для реального подъема агонизирующего сельского хозяйства, предпочитая выжимать соки из рабского и непроизводительного труда колхозников, а когда деревня обезлюдела, на колхозные и совхозные поля стали загонять горожан. Все, кто учился в вузах в 1960-1980-е гг. помнят, что учебный год студентов и преподавателей начинался с 1–1,5 месяцев на уборке урожая в колхозе. Рядом с ними трудились солдаты Советской Армии, научные сотрудники из Академии наук и отраслевых институтов, рабочие промышленных предприятий. Вывезенные в колхозы студенты и научные сотрудники нередко проживали в унизительных, в буквальном смысле в скотских условиях (ведь часто горожан селили в пустовавшие коровники и свинарники). Ручной труд необученных и непривычных к работе на полях горожан был непроизводителен и бессмыслен. Об этом как-то редко вспоминают в наши дни, а ведь в те годы это было повсеместной реальностью.

Со всех партийных трибун и со страниц газет раздавались непрерывные заклинания о связи науки с практикой, о науке «как непосредственной производительной силе», но в реальном внедрении научных достижений в практику никто не был заинтересован. Это порождало своеобразную ситуацию с финансированием науки. Наука финансировалась из государственного бюджета по так называемому «остаточному принципу», без учета ее реальных потребностей и без реального контроля за тем, какая отдача получена от этих средств. Было ощущение, что некоторые отрасли науки выполняли в обществе какие-то декоративные функции. Страна гордилась тем, что занимала первое место в мире по числу научных работников, это подавалось как «преимущество социалистической системы», но при этом оснащение научных исследований приборами и оборудованием все больше отставало от мирового уровня. Уже тогда, в начале 1970-х годов требовалась реформа науки, которая теснее связала бы ее с потребностями экономической жизни страны, сделала бы ее более динамичной и эффективной, позволила бы сохранять и развивать здоровые творческие силы и избавляться от балласта. Увы, этой реформы советская, а затем и российская наука ждет до сих пор!

В ожидании перемен

В 1970 г. скончался заведующий кафедрой академик Л.А. Зенкевич. Конечно, это было очень печально и неожиданно, как неожиданна любая смерть человека, который еще вчера был рядом с тобой. Л.А. Зенкевичу шел 82-й год, и казалось, кафедра должна была быть как-то готова к такому повороту событий. Не стоит, однако, забывать, что Л.А. Зенкевич заведовал кафедрой 40 лет, люди просто привыкли к тому, что он всегда есть и кафедра всегда будет жить под его патронажем и защитой. На первый взгляд у кафедры существовал солидный кадровый резерв, в том числе и на пост заведующего кафедрой. Немало крупных зоологов (в том числе, и выпускников кафедры) работало в академических институтах г. Москвы. На кафедре работал выдающийся зоолог, друг и соратник Л.А. Зенкевича профессор Я.А. Бирштейн (к сожалению, он скончался почти одновременно с Л.А. Зенкевичем). За год до смерти Л.А. Зенкевича на кафедру пришел работать молодой профессор К.В. Беклемишев (в год смерти Л.А. Зенкевича ему исполнилось только 42 года). Уже подготовил докторскую диссертацию В.А. Свешников, которому шел 45-й год. Незадолго до смерти Л.А. Зенкевича, поссорившись с заведующим, с кафедры ушел (но остался в штате факультета) профессор П.В. Матекин, которому было всего 53 года.

Трудно представить, что кто-то специально стремился ослабить сильную кафедру, лишить ее лидирующих позиций, тем не менее, конкурс на замещение вакантной должности заведующего кафедрой не объявлялся в течение восьми лет. Все это время обязанности заведующего кафедрой исполняла Т.И. Попова.

Тамара Игнатьевна Попова (1913–1992)

Тамара Игнатьевна Попова окончила Кировский сельскохозяйственный институт и по образованию была ветеринарным врачом. В Кировском сельскохозяйственном институте Т.И. Попова работала под руководством известного гельминтолога В.С. Ершова. Научная работа Т.И. Поповой была посвящена изучению болезней лошадей и других сельскохозяйственных животных, возбудителями которых являются паразитические нематоды-стронгилиды. В 1953 г. Т.И. Попова защитила диссертацию на соискание ученой степени доктора ветеринарных наук. В 1956 г. Л.А. Зенкевич, который планировал развитие паразитологической тематики на кафедре, принял Т.И. Попову на должность старшего научного сотрудника. Разумеется, Л.А. Зенкевич и представить себе не мог, что именно Т.И. Попова станет его преемником.

Спустя 14 лет в 1970 г. Т.И. Попова все еще работала в той же должности старшего научного сотрудника. Смерть Л.А. Зенкевича пришлась на летние месяцы (время экспедиций и отпусков), когда назначался формальный исполняющий обязанности заведующего, и обычно им была никуда не уезжавшая Т.И. Попова. Случайно оказавшись и.о. зав. кафедрой в момент смерти Л.А. Зенкевича, она при поддержке руководства факультета сумела закрепиться на этом посту на многие годы. Т.И. Попова держалась скромно, внешне никак не проявляла амбиций и претензий на заведование (например, она так и не заняла кабинет заведующего). Может быть поэтому руководство факультета остановилось на этой кандидатуре как на временной фигуре, однако в должности и. о. зав. кафедрой Т.И. Попова пробыла до 1978 г.

Для кафедры семидесятые годы XX века были временем стагнации, и это удивительным образом совпало с тем, что переживало общество в целом. Ведь, как известно, и для всей страны семидесятые годы XX века – это эпоха «застоя». Страна, руководимая горсткой «кремлевских старцев» во главе с Л.И. Брежневым, жила, используя уже накопленный промышленный и научно-технический потенциал. Продажа нефти и газа обеспечивала приток валюты, который использовался для латания расширяющихся прорех в народном хозяйстве, а также для поддержки геополитического влияния СССР в мире. В то же время, для многих людей 1970-е годы были временем наибольшей стабильности и относительного благополучия, хотя за этот покой и отсутствие развития впоследствии пришлось заплатить высокую цену. Приток средств от продажи ресурсов и слабая связь с мировым рынком позволяли жить по-старому, не внедряя новых технологий, передовых методов организации экономической жизни. В результате страна «проспала» ключевой период мировой научно-технической революции и, несмотря на впечатляющие успехи 1950-1960-х годов, в последующие десятилетия все больше отставала от ведущих мировых держав.

В 1970-1980-е годы сохранялась система централизованного государственного финансирования науки и образования. Государство выделяло из бюджета средства, они распределялись между вузами, каждый факультет получал определенную руководством вуза долю. Руководитель кафедры мог получать оборудование и материалы для научной работы и учебного процесса в рамках общих возможностей факультета и вуза. Все шло через руководителя: ректор «выбивал» средства из министерства, декан – из ректора, заведующий кафедрой – из декана. Сотрудник обращался к заведующему кафедрой, и тот в зависимости от своего отношения к этому сотруднику и своих отношений с вышестоящим руководителем удовлетворял или не удовлетворял эту просьбу. В командной системе от авторитета руководителя и его отношений с вышестоящим начальством зависело почти все, а от самого исследователя – почти ничего.

В то же время, централизованное финансирование избавляло от необходимости считать деньги. Никто не интересовался, сколько стоит электроэнергия и коммунальные услуги, сколько стоят летние практики, почти не лимитировались расходы на командировки. На руководителя, который вздумал бы требовать с сотрудников деньги за работу на биостанции или пользование электронным микроскопом, посмотрели бы как на сумасшедшего. Все это финансировалось, так сказать, «автоматически». Студенты-зоологи для сбора материала для курсовой или дипломной работы ездили по всей необъятной стране. Нередко за несколько летних месяцев студент успевал побывать и в Средней Азии, и во Владивостоке, и на Чукотке. Не нужно объяснять, как важны такие поездки для становления зоолога. Сотрудники также легко оформляли командировки в самые отдаленные уголки страны, организовывались дорогостоящие экспедиции. Несмотря на выдвинутый брежневским руководством лозунг «экономика должна быть экономной», денег по-настоящему никто не считал. Так не могло продолжаться до бесконечности, но почти никто в то время об этом не задумывался.

В 1970-е годы кафедра в основном продолжала развивать те направления, которые были сформированы в 1950-1960-е годы. Т.И. Попова не стремилась, да и не могла предложить кафедре новые пути развития и, кажется, в тот период это устраивало всех: и руководство биологического факультета и большинство сотрудников кафедры. Т.И. Попова заботилась о сохранении кафедры, проявляя при этом и здравый смысл, и немалые дипломатические способности. И все же, отсутствие перспективы стало явственно ощущаться на кафедре: ее стали покидать яркие преподаватели и научные работники. После защиты докторской диссертации (так и не дождавшись объявления конкурса на должность заведующего кафедрой) ушел в академический институт В.А. Свешников. На кафедру общей экологии и гидробиологии перешли молодые талантливые сотрудники А.М. Гиляров и И.В. Бурковский (оба впоследствии стали профессорами). Освободившиеся места заполнялись молодыми людьми, только что окончившими кафедру.

Особенностью советской системы формирования кадрового состава кафедр в МГУ и большинстве других вузов состоит в том, что человека почти невозможно уволить или понизить в должности, каким бы неспособным к выполнению своих обязанностей он ни оказался (эта система существует и в постперестроечной России практически в том же виде). Один раз попав в штат кафедры, человек мог спокойно существовать, быстро или медленно шагая по ступенькам карьеры. Формально, каждый сотрудник проходил переаттестацию каждые 3 или 5 лет, но всегда успешно, – ведь аттестовали его коллеги по кафедре, которым самим предстояло проходить аттестацию в том же коллективе. Эта система обеспечивала относительную стабильность и бесконфликтность внутренней жизни кафедр, уверенность сотрудников в завтрашнем дне, что, несомненно, очень важно для ровной работы коллектива. В то же время избавиться от неспособного или не желающего работать сотрудника было почти невозможно. Вот почему необыкновенно важным был сам момент приема сотрудника на кафедру на самую первую, самую маленькую должность.

Как правило, на кафедру приходит молодой человек, который еще сам, в сущности, не знает, на что он способен. Руководитель, принимающий его на работу, должен угадать, кем станет этот молодой человек через десятилетия: талантом или бездарностью, энергичным работником или лентяем, хорошим товарищем или склочником и скандалистом, порядочным человеком или проходимцем. Опыт последних десятилетий показывает, что кафедры избавляются от неспособных к работе сотрудников не чаще, чем родители отказываются от своих неполноценных или больных детей.

Как и.о. зав. кафедрой в 1970-е годы Т.И. Попова приняла в штат кафедры несколько талантливых молодых людей, впоследствии ставших профессорами кафедры: Н.Н. Марфенина, А.В. Чесунова, А.Б. Цетлина и др. Т.И. Попова неплохо разбиралась в людях, и принятые ею сотрудники со временем стали основным кадровым ядром кафедры.

В 1974 г. в состав кафедры вошла Лаборатория биологии развития животных, руководимая Б.М. Логвиненко. Эта лаборатория была создана в 1940 г. академиком И.И. Шмальгаузеном для изучения закономерностей роста и дифференцировки морфологии животных. После знаменитой сессии ВАСХНИЛ по постановлению Совета министров СССР она была в 1949 г. преобразована в Лабораторию по изучению биологии стадийного развития животных при кафедре дарвинизма (как известно, теория стадийности играла важную роль в построениях Т.Д. Лысенко). Затем лаборатория входила в состав кафедры физиологии животных, была отдельной межкафедральной лабораторией, и, наконец, в 1974 г. вошла в состав кафедры зоологии беспозвоночных. На начало 1970-х годов лаборатория была неплохо оборудована, имела солидную приборную базу, вела обширные хоздоговорные работы. В то же время, долгие годы лаборатория стояла особняком от кафедры, слабо участвуя в учебном процессе. С годами связи лаборатории с кафедрой становились теснее, но до конца эта обособленность не преодолена до сих пор.

До 1969 г. лабораторией биологии развития животных руководил профессор Н.В. Лебедев. Это был ихтиолог, на примере рыб разрабатывавший теорию элементарных популяций. Н.В. Лебедев был человеком страстным, с трудным, взрывным характером, не склонным к компромиссам. В свое время он потерял работу во Всесоюзном институте рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО) как сторонник менделизма-морганизма, и он же был одним из яростных оппонентов Л.А. Зенкевича по вопросу о переселении нереиса в Каспийское море. Тем не менее, именно Н.В. Лебедев заложил основы популяционно-генетического направления, многие годы плодотворно разрабатываемого в лаборатории.

С 1970 г. и до 1988 г. лабораторией заведовал Борис Михайлович Логвиненко. Он защитил диплом на кафедре дарвинизма и закончил аспирантуру при той же кафедре. В то время кафедра дарвинизма была рассадником лысенковщины, и надо было обладать большой самостоятельностью мышления, чтобы вопреки окружению прийти к изучению популяционной генетики. Б.М. Логвиненко обладал даром администратора и долгие годы был заместителем декана биологического факультета.

Объекты, на которых лаборатория вела исследования, были весьма разнообразны. Сотрудники лаборатории проводили исследования структуры популяций морских промысловых рыб, двустворчатых моллюсков, иглокожих, позднее занимались хозяйственно ценным видом дождевых червей Eisenia foetida – производителем компоста. Новые методы (прежде всего, анализ аллозимов методом электрофореза) существенно обогатили исследовательский арсенал кафедры.

Заведующий лабораторией биологии развития животных Борис Михайлович Логвиненко (1928–1988)

После смерти Б.М. Логвиненко в 1988 г., лабораторию возглавил Г.Н. Нефедов, а затем К.А. Трувеллер. Девяностые годы оказались трудными для лаборатории: старая система бюджетного и хоздоговорного финансирования была разрушена, а приспособиться к новой системе финансирования через гранты оказалось непросто. Обеднели заказчики и прекратились денежные поступления от хоздоговоров. Сказалось и негативное отношение к тематике лаборатории и отдельным ее сотрудникам тогдашнего заведующего кафедрой профессора П.В. Матекина. Внутри лаборатории возник вопрос о переходе лаборатории с кафедры зоологии беспозвоночных на какую-то другую кафедру с более лояльным заведующим. К счастью, здравый смысл возобладал, и лаборатория осталась в составе кафедры.

В 1970-1980-е годы одним из ведущих направлений кафедры оставались исследования морских беспозвоночных. После смерти Л.А. Зенкевича идейным руководителем морского направления кафедры стал профессор Константин Владимирович Беклемишев. Он был сыном выдающегося биолога – профессора В.Н. Беклемишева – и сам был необычайно ярким и талантливым человеком. К.В. Беклемишев поступил на первый курс биолого-почвенного факультета Московского государственного университета в 1945 г. По возрасту К.В. Беклемишев не попал на фронт, но его товарищами по учебе были только что демобилизовавшиеся Н.А. Перцов и В.А. Свешников. Как раз на годы учебы К.В. Беклемишева пришлась знаменитая дискуссия о внутривидовой борьбе, в ходе которой профессора Московского университета попытались дать бой Т.Д. Лысенко и И.И. Презенту, и за которой последовал разгром советской биологии в 1948 г. Все это не могло не сказаться на мировоззрении студентов послевоенного поколения. К.В. Беклемишев так и не вступил в комсомол (тогда такое еще было возможно), а позднее всегда отказывался от предложений вступить в КПСС.

В студенческие годы К.В. Беклемишев участвовал в экспедициях на Белое и Баренцево моря, где выполнял свою первую научную работу по питанию немертин. Немертин нетрудно найти на литорали Баренцева и Белого морей, но в кишечнике их почти никогда не обнаруживается никакой пищи. В учебниках написано, что немертины, вероятно, обладают большой скоростью переваривания пищи. Но, как оказалось, немертины питаются очень редко и очень крупной добычей, которая иногда превосходит по размерам самого хищника. Схватив добычу своим хоботом, немертина натягивается на нее, как чулок. Переварив крупную добычу, немертины потом способны многие месяцы, иногда год и более обходиться без пищи, – вот почему кишечник немертин обычно пуст. «Удавы моря» – так называлась статья, опубликованная К.В. Беклемишевым по материалам его наблюдений в студенческие годы.

Еще студентом К.В. Беклемишев удивлял всех своими способностями, неожиданными и смелыми решениями разных интеллектуальных задачек. Нередко он сдавал зачет или писал контрольные работы за всю студенческую группу. Во время беломорской экспедиции на острова Кандалакшского заповедника студенту К.В. Беклемишеву, среди прочего, было поручено ежедневно измерять силу ветра. Делать это надо было очень рано – в 5 часов утра. Спустя несколько дней коллеги по экспедиции заметили, что К.В. Беклемишев вовсе не вскакивает с постели в такую рань, а мирно спит до общей побудки. Кто-то подглядел, что в 5 утра К.В. Беклемишев, не вставая с постели, просто протягивает руку с анемометром к щели в сарае, в котором они ночевали, и записывает показания. Когда возмущенные сокурсники потребовали объяснений, К.В. Беклемишев показал построенную им заранее кривую, с помощью которой можно было перевести показания прибора, замерявшего силу сквозняка, дувшего из щели, в силу ветра на улице.

После окончания Московского университета К.В. Беклемишев поступил в аспирантуру Института океанологии АН СССР, где его руководителем был известный гидробиолог, впоследствии член-корреспондент АН СССР профессор В.Г. Богоров. Кандидатская диссертация К.В. Беклемишева, защищенная в 1954 г., называлась «Взаимоотношение зоопланктона и фитопланктона». И снова К.В. Беклемишев поразил всех неожиданностью решения одного из вопросов этих взаимоотношений. Известно, что основная группа океанического фитопланктона – это диатомовые водоросли, а основные их потребители – веслоногие рачки-копепо-ды. Но ведь створки диатомовых построены из двуокиси кремния, очень твердого вещества, по составу близкого к одному из самых твердых минералов – кварцу. Как же рачки разгрызают такие твердые панцири? К.В. Беклемишев задался этим вопросом и показал, что копеподы имеют окремненные мандибулы, которые позволяют им вскрывать твердые панцири диатомовых водорослей.

После окончания аспирантуры К.В. Беклемишев стал штатным сотрудником Института океанологии, в стенах которого он проработал до 1970 г. К.В. Беклемишев участвовал в шести рейсах «Витязя» в различных районах Мирового океана, работал в Антарктике на знаменитых судах «Обь» и «Кооперация». Предметом исследований К.В. Беклемишева стали экология и биогеография планктона в Мировом океане. Он занимался экологией и пространственным распределением организмов так называемых «звукорассеивающих слоев» – скоплений мелких планктонных рыб, сифонофор и других беспозвоночных, отражающих звуковые волны. Эта тематика, особенно важная для военных моряков, использующих эхолокацию как важнейшее средство обнаружения подводных и надводных целей, стала темой докторской диссертации К.В. Беклемишева, защищенной в 1968 г. Другое направление исследований К.В. Беклемишева, принесшее ему мировую известность, – биогеография океанического планктона. В открытом океане нет видимых границ и методы, разработанные для биогеографии суши, внутренних водоемов, прибрежных сообществ не подходят для открытого океана. Что является основой ареала планктонных организмов, которые живут в толще воды и не в состоянии противостоять океанским течениям? Как выделить границы самих ареалов? Существуют ли вообще реальные биогеографические границы в толще воды? Все эти вопросы оставались слабо разработанными и требовали новых фактических данных (прежде всего, густой сети планктонных станций) и новых теоретических подходов.

Подход К.В. Беклемишева был оригинален, как всегда. Как определить ареал в пелагиали, где, казалось бы, нет никаких границ? Да очень просто! Необходимо выяснить, на каких планктонных станциях вид был встречен в 100 % случаев, на каких – в 50 %, и на каких – 0 %. Когда определенные таким образом границы были нанесены на карты, оказалось, что области 50 %-ной, а тем более, 100 %-ной встречаемости точно совпадают с существующими в океане циркуляциями – большими и малыми круговоротами океанских течений и противотечений. Основой каждого ареала служит та или иная циркуляция вод, где часть особей, достаточная для воспроизводства, возвращается к месту своего рождения. За пределами основы ареала существуют районы, где вид еще размножается, но особи уже никогда не смогут вернуться (область нестерильного выселения), и районы, где вид способен выживать, но уже не размножается (область стерильного выселения). Границы в толще воды оказались не менее отчетливыми, чем на суше. Это позволило К.В. Беклемишеву осуществить грандиозную работу по биогеографическому районированию пелагиали в масштабах всего Мирового океана. Результаты своих исследований К.В. Беклемишев обобщил в монографии «Экология и биогеография пелагиали», вышедшей в 1969 г. и переведенной на английский язык. Эта работа и сейчас является настольной книгой морских биологов.

Профессор Константин Владимирович Беклемишев (1928–1983)

К 40 годам К.В. Беклемишев стал известным ученым, перед ним открывалось большое будущее. В 1969 г. в жизни К.В. Беклемишева произошел крутой перелом. Заведующий кафедрой зоологии беспозвоночных Московского университета академик Л.А. Зенкевич пригласил его на должность профессора своей кафедры. Возможно, он предполагал, что К.В. Беклемишев в будущем мог бы стать его преемником на посту заведующего кафедрой. Вероятно, такую возможность допускал и сам К.В. Беклемишев, переходя из процветающего академического института с огромными исследовательскими возможностями (в первую очередь, в отношении организации морских экспедиций) в престижный, но значительно более скромный по научным возможностям Московский университет. К сожалению, этим планам не суждено было сбыться.

Научный авторитет К.В. Беклемишева на кафедре был необычайно велик. Он поражал всех мощью своего интеллекта. Нередко к нему обращались люди, годами разрабатывавшие те или иные проблемы в различных областях знания. Выслушав их, К.В. Беклемишев в течение нескольких минут предлагал оригинальное решение, которое становилось для исследователя путеводной звездой. В известной степени К.В. Беклемишев действительно стал преемником Л.А. Зенкевича. Ведь под его руководством завершили диссертации те сотрудники, которым в свое время предложил темы Л.А. Зенкевич (Т.А. Бек, Т.Л. Беэр, В.И. Васильев, Р.Я. Маргулис, Н.М. Калякина, Н.М. Перцова, Н.Л. Семенова и многие другие). Придя на кафедру, он сразу стал центром, к которому тянулась молодежь. Под руководством К.В. Беклемишева начинали научную карьеру нынешние профессора кафедры (Н.Н. Марфенин, А.Б. Цетлин и др.).

От своего отца – выдающегося сравнительного анатома В.Н. Беклемишева – К.В. Беклемишев унаследовал глубокий интерес к проблемам сравнительной морфологии животных. Придя на кафедру, он способствовал возрождению сравнительно-анатомических исследований на кафедре. В области сравнительной анатомии К.В. Беклемишев, как и его отец, был сторонником идеалистической морфологии, придавая решающее значение плану строения организмов. К.В. Беклемишев написал немного сравнительно-анатомических работ, но оставил много идей, которые впоследствии разрабатывали его ученики. В стенах кафедры сформировалась научная школа К.В. Беклемишева, многие представители которой впоследствии сами стали докторами наук и профессорами.

Придя в университет, К.В. Беклемишев сразу же включился в напряженную преподавательскую деятельность. Это отнимало у него много времени и сил, и в то же время, давало большое удовлетворение. Он читал яркие лекции по зоологии беспозвоночных для 1-го курса, спецкурсы по сравнительной анатомии и биогеографии. К.В. Беклемишев был доброжелательным, но очень требовательным преподавателем. Сдать ему экзамен было непросто. Бывали случаи, когда сравнительную анатомию студенты сдавали только с 11-го раза. У него всегда было множество аспирантов и дипломников. Всем им он помогал, не считаясь с собственным временем и силами. К.В. Беклемишев был абсолютно бескорыстен. Он снабжал всех идеями, но при этом не разрешал включать себя в соавторы публикаций, которые были вдохновлены его мыслями. Как это не похоже на сложившуюся не только в нашей стране, но и во всем мире систему, когда руководитель, приписывает свою фамилию к публикациям всех своих аспирантов и студентов, независимо от того, каков его реальный вклад в работу.

Необычайно талантливый и трудолюбивый ученый, К.В. Беклемишев был очень искренним человеком. Высокий, временами нескладный, по-юношески прямолинейный, он напоминал Дон-Кихота от науки, непоколебимо убежденного, что только труд и талант должны определять положение человека в научной иерархии. С таким взглядами К.В. Беклемишеву трудно было вписаться в ту систему отношений, которая сложилась на биологическом факультете МГУ в 1970-е годы. До заведования кафедрой его не допустили. Он не мог принимать участие в интригах (он был для этого слишком порядочен и искренен), но не мог оставаться безучастным к интриганам и проходимцам (для этого он был слишком принципиален и предан науке). Все это он пропускал через сердце, и оно не выдержало. К.В. Беклемишев скоропостижно скончался в 1983 г., не дожив двух недель до своего 55-летия.