Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Петербургский дебют

Впервые Иван Алексеевич приехал в столицу в 1895 году и жил попеременно то в Москве, то в Петербурге, успев познакомиться с Чеховым, Брюсовым, Бальмонтом и другими видными фигурами творческой элиты. Останавливался Бунин и в знаменитой среди русских литераторов гостинице «Пале-Рояль», что располагалась на углу Кузнечного переулка и Пушкинской улицы. В Петербурге были напечатаны бунинские поэма «Листопад» и рассказ «Антоновские яблоки», положившие начало его классической прозе. Здесь же вышло его полное собрание сочинений. Именно в Петербурге Бунин получил всероссийское литературное признание, был отмечен двумя Пушкинскими премиями. В 1909 году Императорская Академия наук избрала Бунина почетным академиком по разряду словесности. Петербургу посвящено стихотворение Бунина «На Невском»:

 
Колеса мелкий снег взрывали и скрипели,
Два вороных надменно пролетели,
Каретный кузов быстро промелькнул,
Блеснувши глянцем стекол мерзлых,
Слуга, сидевший с кучером на козлах,
От вихрей голову нагнул,
Поджал губу, синевшую щетиной,
И ветер веял красной пелериной
В орлах на позументе золотом:
Все пронеслось и скрылось за мостом,
В темнеющем буране: Зажигали
Огни в несметных окнах вкруг меня,
Чернели грубо баржи на канале,
И на мосту с дыбящего коня
И с бронзового юноши нагого,
Повисшего у диких конских ног,
Дымились клочья праха снегового…
 

Ужас и отвращение

Побывав в 1917 году в Петрограде, Бунин встретил русскую революцию, а потом и захват власти большевиками с ужасом и отвращением. В посвященных этим событиям дневниковых очерках «Окаянные дни» он описал увиденное. В СССР они были запрещены, а современников поразили яростной ненавистью к большевикам. В них Бунин писал: «Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы… Планетарный же злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству, равенству, высоко сидел на шее русского «дикаря» и призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие… Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в разгар своейдеятельности нечто чудовищное, потрясающее, он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?»

Остаток жизни Бунин прожил в эмиграции во Франции, не переставая тосковать по России. Там он написал многие замечательные произведения: автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», который считают вершиной русской прозы, повесть «Митина любовь», «Дело корнета Елагина», «Солнечный удар», сборник рассказов «Темные аллеи» и многое другое.

По словам К. Паустовского, «Жизнь Арсеньева»– это не только вершинное произведение русской литературы, но и «одно из замечательнейших явлений мировой литературы». В 1933 году ему первому из русских писателей была присуждена Нобелевская премия по литературе.

Уговорить не удалось

Вторую мировую войну Бунин провёл на съёмной вилле «Жаннет» в Грасе, где по-прежнему занимался литературной деятельностью, став одной из главных фигур русского Зарубежья. Громкая международная слава Бунина заставила советские власти предпринять попытку уговорить писателя вернуться на родину, что ранее уже удалось проделать с Горьким и Куприным. В 1946 году к нему в Грасе нагрянула советская делегация – писатель Константин Симонов с женой, очаровательной актрисой Валентиной Серовой. Они долго уговаривали его вернуться, но Иван Алексеевич ответил категорическим отказом.

Согласно одной версии, именно Серова успела шепнуть на ухо Бунину тайком от мужа, чтобы тот не ехал в СССР «себе на погибель». Другие источники утверждают, будто это Симонов повел себя настолько грубо и нетактично, что Бунин в сердцах разорвал в клочки уже готовый советский паспорт.

Умер великий русский писатель во сне в два часа ночи с 7 на 8 ноября 1953 года в Париже. По словам очевидцев, на его постели лежал том романа Толстого «Воскресение». Похоронен Бунин на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже. С 1929 года вплоть до смерти Сталина произведения Бунина в СССР не издавались.

Ностальгия Владимира Набокова

В интервью Владимир Набоков как-то сказал о себе: «Я – американский писатель, родившийся в России…». Отсюда, наверное, и пошла его репутация как сугубо американского писателя, тем более что в советские времена книги Набокова в СССР были запрещены, а его имя практически неизвестно широкому кругу читателей. Однако его сын Дмитрий не так давно признался, что это, конечно, был иронический ответ. Набоков – великий русский писатель, безумно страдавший от ностальгии по Петербургу, где он родился.

«Я родился в комнате на втором этаже, где был тайничок с материнскими драгоценностями», – писал в своих воспоминаниях Владимир Набоков. Как это ни странно, тайничок – сейф в спальне его матери дома на Большой Морской, – чудом сохранился до наших дней. Если когда-то в нем и находились семейные драгоценности Набоковых, то все их имущество было, как известно, в 1918 году конфисковано большевиками.

Набоков – старший среди пяти детей – рос в атмосфере обожания, уюта и роскоши. Получил домашнее воспитание от иностранных гувернеров и бонн, а потому научился писать и читать сначала по-английски и по-французски и только потом по-русски. В Тенишевское училище его возил на автомобиле шофер в ливрее. Гостями в доме бывали Шаляпин, Бенуа и заезжий Герберт Уэльс, а рисованию его учил Добужинский.

Сам писатель называл потом свое детство «счастливейшим и совершеннейшим». Отец писателя был блестящим юристом, депутатом Государственной думы, а дед – министром юстиции. Набоковский дом в те годы являлся одним из важных политических и культурных центров Петербурга. В июле 1904 года там состоялось заключительное заседание первого Всероссийского земского съезда, где была одобрена резолюция, призывающая к принятию конституции.

Когда все рухнуло

После захвата власти большевиками все мгновенно рухнуло. Отец, который некоторое время был министром юстиции в правительстве Керенского, сумел вовремя отправить семью в Крым, откуда ей пришлось потом бежать за границу на греческом пароходе «Элпида» («Надежда»).

За границей Набоков жил в Англии, где закончил Кембриджский университет, потом в Берлине, Париже. Подрабатывал уроками, опубликовал свои первые книги, в том числе «Защиту Лужина». Потом, спасаясь от нацистов, уехал в США, а последние 20 лет своей жизни прожил в Швейцарии.

После издания романа «Лолита», имевшего огромный успех во всем мире, Набоков разбогател. Однако так никогда и не купил себе собственного жилья. Жил в гостиницах либо на съемных квартирах. Своим единственным домом до конца жизни он считал особняк на Большой Морской в Петербурге. Дом купила его мать, Елена Ивановна, в девичестве Рукавишникова, дочь богатейшего золотопромышленника, когда выходила замуж за его отца. Владимир Дмитриевич, отец писателя, трагически погиб в Берлине в 1922 году, когда бросился на защиту Милюкова, в которого стреляли террористы-монархисты.

Бабочки и шахматы

Помимо литературы в жизни Набокова были еще две страсти: шахматы и бабочки. Он любил решать шахматные задачи и издал уникальный альбом «Бабочки Европы». До обретения литературной славы писатель вообще работал научным сотрудником в Гарвардском музее зоологии, где его считали одним из ведущих специалистов по бабочкам в мире.

В интервью журналистам Набоков как-то сказал о себе: «Я – американский писатель, родившийся в России…». Отсюда, наверное, и пошла его репутация, как сугубо американского писателя, тем более что в советские времена книги Набокова в СССР были запрещены, а его имя было практически неизвестно широкому кругу читателей. Однако его сын Дмитрий не так давно признался, что это, конечно, был иронический ответ, но падкие на сенсацию американские журналисты приняли слова его отца всерьез и растиражировали по всему миру.

Безумная ностальгия

Конечно, Набоков, прежде всего, – русский писатель и до конца жизни безумно страдал от ностальгии по родине, которую покинул в 18 лет. Чтобы понять силу этой тоски, достаточно вспомнить его изумительное по изобразительной силе стихотворение «Петербург», написанное в Берлине:

 
Мне чудится в Рождественское утро
мой легкий, мой воздушный Петербург…
Я странствую по набережной…
Солнце взошло туманной розой.
Пухлым слоем снег тянется по выпуклым перилам.
И рысаки под сетками цветными
проносятся, как сказочные птицы;
а вдалеке, за ширью снежной, тают
в лазури сизой розовые струи
над кровлями; как призрак золотистый,
мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:
сперва дымок, потом раскат звенящий);
и на снегу зеленой бирюзою
горят квадраты вырезанных льдин.
 

«Может, я выжил бы…»

Таким он запомнил свой город и до конца жизни мучился от того, что ему пришлось оказаться далеко от него, на чужбине:

 
…Ты растаял,
ты отлетел, а я влачу виденья
в иных краях – на площадях зеркальных,
на палубах скользящих… Трудно мне…
 

Белла Ахмадулина, которая, приехав в Швейцарию, встретилась с писателем незадолго до его смерти, потом вспоминала, что Набоков неожиданно сказал:

– А жаль, что я не остался в России, уехал.

Жена Набокова, отмечает Ахмадулина, тут же вмешалась:

– Но ведь тебя, наверное, там сгноили бы в лагерях!

Набоков покачал головой:

– Кто знает, может, я выжил бы. Зато потом стал бы совсем другим писателем и, может быть, гораздо лучшим…»

А дом остался

Внешне дом на Большой Морской, переживший все войны и революции, выглядит сегодня почти так же, как и во времена юности Набокова. «Наш розовый гранитный особняк был номер 47 по Большой Морской», – вспоминал он. Из огромной библиотеки отца, насчитывавшей 11 тыс. томов, мебели не сохранилось ничего. Остался сейф на втором этаже, лифт, цветные стекла, о которых он вспоминал в своих произведениях, да еще изразцовая печь, расписанная бабочками.

«Башня поэтов»

Уже более ста лет прошло после начала литературных собраний в знаменитой «Башне» – квартире поэта и философа Вячеслава Иванова, которая располагалась в доме на углу Шпалерной и Таврической улиц. Там перебывали чуть ли не все знаменитости Петербурга начала прошлого века: поэты, писатели, философы, артисты и даже будущие революционеры. Блок там впервые читал свою легендарную «Незнакомку», а Гумилев – африканские стихи об «изысканном жирафе». Но потом судьба многих беспечных посетителей «Башни» сложилась трагически…

«Башня» – настройка в виде широкого купола над крышей дома № 35, что на углу Шпалерной и Таврической, – одно из самых знаменитых мест в истории русской поэзии и литературы. Летом 1905 года в квартире на последнем этаже поселился, приехав из-за границы, знаменитый поэт и теоретик символизма, знаток истории и культуры Древнего мира Вячеслав Иванов. Он был студентом историко-филологического факультета и уже после второго курса его, как одного из самых способных, послали для продолжения учебы за границу. Несколько лет он провел в библиотеках и университетских аудиториях Берлина и Парижа. Знания Иванова были поразительны. Говорили, что он писал по латыни и знал ее как древний римлянин. Кроме латыни он хорошо владел и многими другими языки, переводил с итальянского, французского, армянского, латышского, финского. А еще он был прекрасным поэтом, одним из основоположников символизма. Сама внешность хозяина «Башни» была необыкновенной. Как писал художник М. Добужинский, «Вячеслав Иванов носил золотую бородку и золотую гриву волос, всегда был в черном сюртуке с черным галстуком, завязанным бантом». Один из современников назвал его «единственным академиком среди русских литераторов». Иванов обожал ученые беседы и был прекрасным, очень внимательным к другим собеседником.

Сивилла Микеланджело

Под стать хозяину «Башни» была и ее хозяйка жена Иванова Лидия Зиновьева-Аннибал, которая тоже обладала необыкновенной внешностью – всегда в красной греческой тунике, она была необыкновенно красива и своим смуглым лицом походила на Сивиллу Микеланджело. Ее отец был родом из Сербии, а мать – шведская баронесса. Философ Николай Бердяев, который был постоянным председателем вечеров в «Башне», писал о ней с восторгом. Когда прекрасная Лидия появлялась на публике, все смолкали и не могли оторвать от нее глаз, она и впрямь была похожа на богиню. Гости дружно называли ее Диотимой по имени необыкновенной по красоте и мудрости героини платоновского диалога «Пир».

Зиновьева-Аннибал и Иванов познакомились в Риме, когда оба были уже женаты. Однако взаимное увлечение оказалось настолько сильным, что они решили отказаться от прошлого. Свадьбу сыграли в греческой церкви Ливорно, где им, по традиции, надели на голову венки из виноградных лоз. В этом новобрачные увидели особое предзнаменование и с тех пор в «Башне» царил культ Диониса, бога вина и виноделия, веселых посиделок с друзьями.

 
Пришелец, на башне притон я обрел
С моей царицей – Сивиллой.
Над городом-мороком – смутный орел
С орлицею ширококрылой…
 

Писал Иванов о вечерах в своей квартире.

Праздник жизни

Вставал Иванов поздно, около двух часов дня. Завтракал, потом неторопливо разбирал почту, правил рукописи, писал письма, статьи. К обеду приступал около семи вечера, а гости, – собрания происходили обычно по средам, – приезжали к нему ближе к полуночи. Кто там только не был! Поэты Блок, Мандельштам, Белый, Кузьмин, Волошин, Хлебников, Гумилев, философы Бердяев, Степун, писатели Мережковский, Гиппиус, Сологуб, Зайцев и многие другие, в том числе будущий министр культуры у большевиков Луначарский.

После чая собравшиеся приступали к чтению докладов. В бурных спорах обсуждались вопросы литературы, философии, истории, теория символизма, мистические идеи. Для посторонних их дискуссии были совершенно непонятны. Однажды кухарка Иванова посетовала, что господа, хотя и говорят по-русски, «но ничего понять нельзя!».

Стихи над городом

Однако не менее важным занятием посетителей «Башни» была декламация стихов. Причем часто это делали сами поэты. Так, Блок впервые прочитал там свою «Незнакомку», почти сразу же после того, как она была написана. Сделал он это, тогда еще молодой, загорелый, прямо на крыше, куда вел выход из «Башни». Присутствовавшие на том вечере вспоминали о нем с восторгом: великий поэт читал свои бессмертные стихи в белую петербургскую ночь перед самой зарей, стоя над спящим внизу огромным и таинственным в сумраке городом. «Нам хотелось, – вспоминал Корней Чуковский об этом необыкновенном чтении, – чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только он произнес последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение…»

Изысканный жираф

Такое же завораживающее впечатление произвело на слушателей чтение Гумилевым своих стихов об Африке:

 
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
 

Слушатели стихов, околдованные их очарованием, сидели вокруг в свободных позах прямо на ковре, опьяненные вином и волшебной магией поэзии.

Иногда в «Башне» устраивали домашние спектакли. Как, например, «Поклонение кресту» по пьесе Кальдерона, поставленное режиссером Мейерхольдом и художником Судейкиным. Среди гостей была и Ахматова. Вспоминали, как она, тогда еще совсем юная, демонстрировала свою гибкость: перегнувшись назад, доставала зубами спичку из лежавшего на полу коробка.

В конце концов, ночными собраниями в «Башне» заинтересовалась полиция. Кто-то донес, что там якобы собираются по ночам анархисты. Однажды, когда гости сидели за столом, мирно беседуя, в комнату ввалился отряд городовых с шашками и пистолетами. Собравшихся стали по очереди приглашать в соседнюю комнату для обыска. Но, конечно, ничего подозрительного не нашли.

В итоге, принеся извинения, стражи порядка ретировались. А писатель Мережковский, не найдя своей бобровой шапки, сердито заявил: «Унесли, мерзавцы!». И даже опубликовал потом в газете открытое письмо министру внутренних дел под заголовком: «Ваше превосходительство, где моя шапка?». Однако ее потом нашли, шапка завалилась за сундук.

Трагический конец

Судьбы восторженных участников литературных сред в «Башне» сложились трагически. Гумилева большевики расстреляли, Блок, которого не отпустили на лечение, умер от голода и тоски, страшно погибли Мейерхольд и Мандельштам. Других после Гражданской войны разметало по всему миру, и они умерли в эмиграции, как и Вячеслав Иванов, скончавшийся в Риме в 1924 году. А его жена с лицом Сивиллы Микеланджело заразилась скарлатиной в деревне и ушла из жизни еще раньше его.

«Тэффи! Одну Тэффи!»

При составлении в 1913 году юбилейного сборника к 300-летию Дома Романовых у царя почтительно осведомились, кого бы из современных писателей он хотел бы видеть помещенных в нем, Николая II решительно ответил: «Тэффи! Только ее. Никого, кроме нее, не надо. Одну Тэффи!» Впрочем, это думал не только царь. Так в те времена ответили бы многие. В дореволюционной России она была так популярна, что даже выпускались духи и конфеты под названием «Тэффи». Но в СССР Надежду Александровну мало, кто знал, да и сейчас у нас, пожалуй, тоже ее читают немногие.

Настоящая фамилия популярной писательницы была Лохвицкая, а по мужу – Бучинская. Тэффи – ее литературный псевдоним. В одном из рассказов Надежда Александровна сама объяснила, как его выбрала. В те времена женщины-писательницы обычно подписывались мужскими именами, но она этого делать не захотела. «Нужно, какое-нибудь имя, которое бы принесло счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака, дураки всегда счастливые». И она вспомнила служившего в ее семье Степана, которого домашние звали Стеффи. Отбросив первую букву, писательница стала называться «Тэффи».

Родилась Тэффи в Петербурге, ее отец был профессором криминалистики, издателем журнала «Судебный вестник». Но с детства девочка увлекалась классической литературой, Пушкин и Толстой, а также Гоголь и Достоевский. А прославилась совсем в другом жанре – в области юмористических рассказов, пародий и фельетонов. Хотя дебютировала еще в 13-летнем возрасте стихами. Причем, сделала это не сама – стихотворение отнесли в редакцию ее близкие. Это ее рассердило, «но когда, – вспоминала Тэффи, – «из редакции прислали гонорар – это произвело на меня самое отрадное впечатление».

Смех – это радость

Сама она определяла тональность своих произведение афоризмом Б.Спинозы, которые предпослала в качестве эпиграфа к первому сборнику своих произведений: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Очень скоро ее излюбленным жанром стала остроумная миниатюра, построенная на описании какого-нибудь простого жизненного эпизода. Такие миниатюры, а иногда почти фельетоны на злободневные темы принесли ей бешеную популярность. В них она изображала жизнь петербургского «полусвета» и простых обывателей, описывала их нравы, а также остро критиковала порядки в начинавшейся разлагаться предреволюционной России. В ряде популярных газет ее произведения, исполненные остроумия и тонкой иронии печатались каждую неделю, а потом стали выходить в виде сборников – за всю жизнь писательницы их вышло около 30. Писала она и очерки, пьесы, несколько пьес перевела. «Я родилась в Петербурге весной, – говорила Тэффи, – а, как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идет дождь. Поэтому у меня, как на фронтоне греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее».

Ее творчество быстро эволюционировало, становилось все более зрелым, в некоторых рассказах она достигала уже подлинных высот искусства, повествуя о трагизме человеческого бытия. Подлинная всероссийская известность пришла к ней после выхода в 1910 году двухтомника «Юмористических рассказов».

Саша Черный писал о ней: «Прежние писательницы приучили нас ухмыляться при виде женщины, берущейся за перо, но Аполлон сжалился и послал нам в награду Тэффи…, писателя большого и глубокого».

«Песъе время»

Революцию она не приняла. Уже в июле 1917 года Тэффи объявила, что поскольку Земля вступила в созвездие «Большого пса», то наступает «песье время», и все происходившее назвала «великим триумфальным шествием дураков и преступников». А когда большевики совершили в Петрограде вооруженный переворот и захватили власть, решила покинуть Россию. Свое решение она объяснила просто: «Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата, медленно ползущая струйка поперек Tpoiyapa перерезывает жизнь навсегда. Перешагнуть через нее нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать».

Однако произошло это бегство как бы случайно. Вместе с другим популярным писателем А.Аверченко Тэффи уехала в 1918 году на гастроли в Киев, после полуторагодичных скитаний по другим городам юга России добралась до Константинополя, а потом очутилась в Париже. Надежда на возвращение не оставляла ее, однако сама потом объяснила, что ее удерживало от возвращения. «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».