Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Из вице-губернаторов в «Современник»

В наказание за вольнодумие в апреле 1848 года он был выслан в Вятку и определён канцелярским чиновником при местном губернском правлении. Тем не менее, его дальнейшая служебная карьера бюрократа была уже стремительной. В ноябре того же года он был назначен старшим чиновником особых поручений при вятском губернаторе, занимал должность правителя губернаторской канцелярии, а с августа 1850 года был советником губернского правления. Вот его служебная характеристика того времени: «Сведущ, деятелен, бескорыстен, требователен относительно сотрудников, взыскателен относительно подчинённых».

В ноябре 1855 года Салтыкову разрешено было, наконец, покинуть Вятку и он был причислен к Министерству внутренних дел. Вслед за возвращением из ссылки возобновилась, с еще большим блеском, его литературная деятельность. Имя надворного советника Щедрина, которым были подписаны появлявшиеся в «Русском вестнике» с 1856 года «Губернские очерки», сразу стало одним из самых любимых и популярных в России. Они положили начало целой литературе, получившей название «обличительной», благодаря чему их автор и стал знаменитым: «История одного города», «Господа Головлевы», «Премудрый пескарь», «Дикий помещик», «Помпадуры и помпадурши» и др. А такие его афоризмы, как: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». Или «когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?» сохраняют свою актуальность и сегодня.

Все это, как это ни странно, нисколько не слишком мешало его служебной карьере. В марте 1858 года Михаил Салтыков был назначен рязанским вице-губернатором, в апреле 1860 года переведён на ту же должность в Тверь. Но тяга к литературному творчеству оказалась все же сильнее. В феврале 1862 года Салтыков в первый раз вышел в отставку. Он переехал в Петербург и с начала 1863 года стал фактически одним из редакторов «Современника». В течение двух лет Салтыков помещает в нём беллетристические произведения, общественные и театральные хроники, московские письма, рецензии на книги, полемические заметки, публицистические статьи. В июне 1868 года он окончательно покинул службу и занял должность одного из главных сотрудников и руководителей журнала, официальным редактором которого стал десять лет спустя, после смерти Некрасова.

«Пестрые люди» Щедрина

«Я люблю Россию до боли сердечной, – говорил писатель, – и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России». Но многое из того, что было в стране, он беспощадно и язвительно высмеивал в своих книгах. В успех революции, к которой призывали «передовые люди» того времени, не верил. Салтыков был убеждён, что современная ему Россия не была готова к демократическим преобразованиям, долгие годы крепостного права сказались на народном характере. Значение же интеллигенции он ставил очень высоко и всегда выступал против насилия.

Он презирал и клеймил все виды лжепатриотизма: милитаристско-государственный, паразитарно-хищнический, охранительно-реакционный. Тех, кто всегда готов был «выждать потребный момент и как можно проворнее переодеться и загримироваться», презрительно называл «пёстрыми людьми». «Взамен совести выросло у них во рту по два языка, и оба лгут».

Другими словами, именно Щедрин, сам того не подозревая, нарисовал около полутора веков назад точный портрет той «перестроечной» номенклатуры, которая после краха СССР, выбросив партбилеты, стремительно переместилась из ЦК КПСС и райкомов в кресла директоров банков и частных компаний, нагло присвоив себе созданные народом богатства России.

Виртуальное интервью

В интернете выложено своего рода виртуальное интервью с писателем, в котором в ответ на вопросы, связанные с проблемами современной России, помещены цитаты Щедрина:

– Михаил Евграфович, какова, на ваш взгляд, основная задача российской власти?

– Российская власть должна держать народ свой в состоянии постоянного изумления. Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит. Кроме того, для власти система очень проста: никогда ничего прямо не дозволять и никогда ничего прямо не запрещать.

– В последнее время мы наблюдаем как раз стремление законодателей запрещать множество вещей…

– Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения. Не видим ли мы, что народы самые образованные наипаче почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?

– Скажите, воровство и коррупция у нас неискоренимы?

– Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать? Есть легионы сорванцов, у которых на языке «государство», а в мыслях – пирог с казенной начинкою. Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд.

– Печально, но, кажется, вы правы. Но многие могут обвинить вас в русофобии…

– Сознательное отношение к действительности уже само по себе представляет высшую нравственность и высшую чистоту. Многие склонны путать понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство».

– Вы не боитесь критиковать власть?

– Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пескари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пескари.

– Что такое для вас Родина?

– Родина не там, где лучше, а там, где больнее. Отечество – тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь для себя отчетливо определить, но которого прикосновение к себе непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом непрерывной пуповиной.

– А народ?

– Что касается до моего отношения к народу, то мне кажется, что в слове «народ» надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых (градоначальники, персонажи романа «История одного города») и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием.

– Что для вас литература?

– Литература, например, может быть названа солью русской жизни: что будет, если соль перестанет быть солёною, если к ограничениям, не зависящим от литературы, она прибавит ещё добровольное самоограничение?

Любопытно, что все это говорил не просто литератор, которых хлебом не корми, все будет критиковать, а человек, который занимал в царской России высокие государственные посты, дослужился в соответствии с Табелем о рангах до чина генерала. Вы можете себе представить какого-нибудь современного градоначальника в России, который говорил (и печатал!) нечто подобное, что писал и издавал Салтыков-Щедрин? А вот при царях в нашей стране такое было вполне возможно, даже при официально существовавшей будто бы «свирепой» цензуре. Тогда было больше демократии? Или все-таки градоначальники были другими, а не теми, как нас учили в советские времена?

Хотя, конечно, ему было нелегко. «Его сказки – злая и едкая сатира, направленная против нашего общественного и политического устройства», – писал цензор Лебедев в 1880-е гг. Немного, вообще, найдётся писателей, которых ненавидели бы так сильно и так упорно, как Салтыкова-Щедрина. Эта ненависть пережила его самого; ею проникнуты были даже некрологи, посвящённые ему в некоторых органах печати. Его умышленно низводили на степень фельетониста, карикатуриста, видели в его сатире «некоторого рода ноздрёвщину и хлестаковщину с большою прибавкою Собакевича». Это и понятно, увидеть себя в зеркале не всегда приятно.

Идея общего блага

Некоторые приписывают Салтыкову-Щедрину цитату: «Если в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли». На самом деле он говорил о патриотизме совсем другое. «Идея, согревающая патриотизм – это идея общего блага. Какими бы тесными пределами мы ни ограничивали действие этой идеи (хотя бы даже пространством княжества Монако), все-таки это единственное звено, которое приобщает нас к известной среде и заставляет нас радоваться такими радостями и страдать такими страданиями, которые во многих случаях могут затрагивать нас лишь самым отдаленным образом. Воспитательное значение патриотизма громадно: это школа, в которой человек развивается к воспринятию идеи о человечестве», – писал он в статье «Сила событий».

А тех, кого у нас сегодня называют либеральной оппозицией, Салтыков презрительно называл «паразитами». «Напротив того, идея, согревающая паразитство, есть идея, вращающаяся исключительно около несытого брюха. Паразит настолько подавлен инстинктами личного эгоизма, что не может сознавать себя в связи ни с какою средою, ни с каким преданием, ни с каким порядком явлений. Хотя же и случается, что он предпочитает одну территорию другой и начинает называть ее отечеством, но это не отечество, а только оседлость. Воспитательное значение паразитства громадно: в этой школе вор мелкий развивается в вора всесветного». Как тут не вспомнить, например, про Навального?

И не будущих ли Чубайсов и тех, кто его оправдывает, имел в виду Салтыков, когда говорил: «Почти на каждом шагу приходится выслушивать суждения вроде следующих: «правда, что N ограбил казну, но зато какой патриот!» или: «правда, что N пустил по миру множество людей, но зато какой христианин!» – и суждения эти не только не убивают нашу совесть, но даже не удивляют нас».

«Нельзя быть паразитом и патриотом ни в одно и то же время, ни по очереди, то есть сегодня патриотом, а завтра проходимцем. Всякий должен оставаться на своем месте, при исполнении своих обязанностей», – указывал писатель. Увы, сегодня у нас такое происходит далеко не всегда. И тут тоже невольно приходит на ум один известный современный политик, и даже руководитель партии.

Часто Салтыкову-Щедрину приписывают сегодня и другую цитату: «Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России я отвечу: пьют и воруют». Один любознательный пользователь интернета заинтересовался, откуда же взята эта цитата? В произведениях писателя ее нет. Но оказалось, что ею наводнён весь интернет. «Гугл» даёт 106 000 ссылок на «Салтыков-Щедрин пить и воровать», 105 000 на «Салтыков-Щедрин пьют и воруют» и 104 000 на «Салтыков-Щедрин в России пьют и воруют».

«Но самое интересное, – отмечает любознательный пользователь, – что ни в одном тексте по ссылкам не дан источник «крылатого выражения». Я, конечно, все сто тысяч ссылок не осилил, но просмотрел вроде бы авторитетные… По мере сокращения периода времени появления ссылок их количество, естественно, уменьшалось. Пока не осталась одна – самая первая. Автором цитаты оказался… Александр Розенбаум. До сих пор на его официальном сайте лежит его интервью «Собеседнику» с хорошим таким заголовком: «Никому не позволю лапать себя грязными руками», в котором он и родил «цитату» Салтыкова-Щедрина. Вот как это прозвучало впервые 16 октября 2000 года: «А. Розенбаум: «Ещё то ли Карамзин, то ли Салтыков-Щедрин сказал: «Что будет через двести лет? Будут пить и воровать!»

Писать не переставал до конца

Издательской работой отставной чиновник Салтыков занимался страстно, с увлечением принимая к сердцу всё, касающееся журнала. Окружённый людьми ему симпатичными и с ним солидарными, он чувствовал себя благодаря «Отечественным запискам» в постоянном общении с читателями. Когда пытаются объяснить, почему вдруг вице-губернатор решил вдруг оставить свой пост и уйти в литературу, ответ на самом деле простой. Волшебный зов искусства оказался сильнее. Такой же пример приводит Станиславский в своей книге «Моя жизнь в искусстве». Один высокопоставленный генерал так увлекся его театром, что бросил все и стал заниматься тем, что сидел во время спектакля за сценой и с увлечением свистал соловьем.

Однако запрет журнала за «вредное направление» сильно расстроил Салтыкова. Мысль об одиночестве, о «брошенности» стала удручать его всё больше и больше. «Болен я, – восклицает он в первой главе „Мелочей жизни“. – Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них. Измождённое тело ничего не может ему противопоставить».

Незадолго до смерти писатель был прикован к кровати, нуждаясь в посторонней помощи и заботе. Однако все-таки не терял оптимизма и чувства юмора. Нередко, когда он не мог в силу слабости принять гостей, он просил передавать им: «Я очень занят – умираю». При этом он не переставал писать – «Пошехонская старина» ни в чём не уступает его лучшим произведениям. Салтыков-Щедрин умер от закупорки мозговых сосудов 28 апреля 1889 года и погребен на Волковском кладбище в Петербурге, рядом с другим корифеем русской литературы Иваном Тургеневым.

Поэт «без кожи»

Трудно после Пушкина найти в России другого такого поэта, как Александр Блок, который посвятил столько стихов любви. Однако сегодня исследователи его творчества больше гадают о том, отчего же он умер. Хотя сам Блок незадолго до кончины это уже объяснил: «Поэт умирает потому, что дышать ему больше нечем…».

Самый известный стихотворный цикл Блока – «Стихи о Прекрасной даме», героиней которого была, как известно, Любовь Менделеева, дочь великого химика, создателя Периодической таблицы элементов. Знакомство с ней не было случайным, мать Блока была дочерью проректора Санкт-Петербургского университета. А кроме того, их загородные имения в Шахматове находились недалеко друг от друга.

В юности Блок был строен, красив, с большими светлыми глазами – настоящий принц! Он и явился к своей будущей жене, как принц – на белом коне, в самом буквальном смысле этого слова. Приехал в имение к соседям на лошади. В результате в 1903 году Любовь Менделеева стала его женой. Но, увы, муза поэта была непостоянной. Блок часто влюблялся. Среди его увлечений были актрисы, и оперные певицы. Да это и не удивительно. Блок был человеком тонкой духовной организации, крайне чувствительным ко всем впечатлениям, к людям, с которыми встречался. Говорили, что он «без кожи». Однако его жизнь до революции складывалась счастливо: брак с любимой женщиной, огромный успех его стихов, масса поклонников и поклонниц со всей России. Но тут грянула война с Германией, а потом и трагический 1917 год…

Кошмар в Петрограде

Эти события романтически настроенный Блок поначалу воспринял с восторгом и с энтузиазмом призывал: «всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте музыку революции!». Личным ответом поэта на происходящее стала его знаменитая поэма «Двенадцать». Но для «революционных масс» его образ Христа в «белом венчике из роз» был не понятен. Не случайно эти строки переделывали: «В белом венчике из роз впереди идет матрос!»

Кошмар первых месяцев жизни в Петрограде после захвата власти большевиками, ночные обыски, грабежи, расстрелы, насилие, наступивший голод и разруха быстро отрезвили поэта. Сначала он читал «Двенадцать» на всех своих публичных выступлениях, а потом перестал. В феврале 1919 года его арестовала ЧК, которая подозревала Блока в участии в антисоветском заговоре. В тюрьме он пробыл недолго, его освободили по личному ходатайству Луначарского. Однако чекистский застенок окончательно надломил поэта. Блок впал в депрессию, перестал писать стихи, у него начался распад психики. Дома он в бешенстве крушил мебель, срывал со стен картины, разбивал склянки с лекарствами.

Семья оказалась в нищете, Любовь Дмитриевна продала все, в комнате осталась только железная кровать. Революцию поэт уже яростно ненавидел. «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнемся все!» – в бешенстве восклицал он. Блока обследовали лучшие врачи, но не находили никаких понятных причин его болезни. Поэт «без кожи» был, наверное, просто не в силах перенести все мерзости творившегося вокруг.

Маска смерти

В феврале 1921 года он пришел на вечер, посвященный памяти Пушкина. Стоял февраль, дома не отапливались, на сцене у выступающих изо рта шел пар. Блок с трудом – у него уже отнималась нога – поднялся на сцену. Поэта было не узнать. Волосы стали пепельно-серыми, черты лица заострились. Как говорили патологоанатомы, это было уже не лицо, а «маска смерти».

 
На свете счастья нет,
Но есть покой и воля…
 

Прочитав эти строки Пушкина, он повернулся к сидевшему в зале бдительному человеку «в штатском» и мрачно добавил: «Покой и волю тоже отнимают… И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем: жизнь его потеряла смысл».

В годы перестройки кто-то запустил в печать фальшивую версию о том, что Блок будто бы умер от сифилиса. Врачи-де лечили его препаратами ртути, в результате произошло отравление организма, от чего смерть поэта была такой страшной и мучительной. Однако обнаруженные в архивах документы свидетельствуют, что это было не так. з мая 1921 года Горький направил наркому просвещения Луначарскому письмо, в котором сообщил, что у Блока цинга, участились приступы астмы, он находится в нервозном состоянии, и просил, чтобы поэту срочно разрешили выезд для лечения за границу.

Однако коммунистическая бюрократия не спешила. Луначарский пишет Ленину только 11 июля. Ленин в свою очередь, словно не зная, кто такой Блок, просит ЧК дать отзыв о великом поэте. Оттуда ему отвечает Менжинский, который считает, что выпускать поэта «не стоит», поскольку есть опасения, что «он будет писать против нас». Затем специально собирается Политбюро, которое решает отклонить просьбу Горького и Луначарского. 16 июля Луначарский снова пишет в ЦК, объясняя, что лечение за границей является, по мнению врачей, «единственным способом» спасти поэта от смерти. Но в ЦК снова не спешат. Только 23 июля Политбюро принимает, наконец, решение о том, чтобы разрешить Блоку выезд за границу. Но уже поздно. Поэта спасти нельзя, и 7 августа его сердце перестает биться…

Отчего он умер?

Однако отчего же умер в Петрограде великий русский поэт? Перед кончиной он мучился, страшно кричал. Георгий Иванов, его современник, писал, что врачи, лечившие Блока, «так и не могли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий…».

Но все-таки отчего умер Блок? «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго до смерти, быть может, единственно правильный диагноз его болезни, – так считали многие. В архивах есть медицинское заключение консилиума врачей, которые осматривали поэта 18 июня, за три недели до смерти. В нем говорится, что Блок страдает хронической болезнью сердца и резко выраженной неврастенией. Ничего о том, что он будто бы болел люэсом и был психически ненормален, о чем потом стали распускать слухи, в заключении нет.

Поэтому нетрудно предположить, что, если бы истощенному и измученному гению «без кожи» дали возможность лечь в хороший заграничный санаторий, его, конечно, можно было бы спасти. Поэтому ответ на вопрос о том, кто убил Блока, все-таки, пожалуй, один: его убила революция, которую он воспевал, и бдительные товарищи из ЧК, которые не хотели отпустить смертельно больного на лечение. И, конечно, лично Владимир Ильич, одно слово которого в те времена могло бы сохранить жизнь гордости русской литературы.

Убит властью?

Однако некоторые исследователи считают, что поэт был убит властью не в переносном, а в прямом смысле. Будто бы его окружение – Мережковский, Гиппиус, Чуковский, Соловьев были уверены, что Блока отравили спецслужбы. Подтверждением такой версии был якобы, в частности, и такой факт, что директор Петрогослитиздата Ионов, пытавшийся расследовать причины его смерти и бывший последним, кто посетил умирающего, был потом приговорен к расстрелу. Однако никаких прямых доказательств такой версии пока не обнаружено.

Бунин в Петербурге

Лауреат Нобелевской премии по литературе родился в Воронеже, а умер в изгнании во Франции, однако Петербург сыграл в его творческой жизни огромную роль.

Иван Бунин родился 22 октября 1870 года в старинной дворянской семье. Его отец в молодости был офицером, участвовал в обороне Севастополя. Учился и воспитывался Бунин дома, в гимназии провел всего несколько лет. В 17-летнем возрасте начинает писать стихи, а в 1887 году дебютировал в печати. Жил в Орле, в Москве, но Петербург занимает в его жизни и творчестве особое место. Здесь он бывал более 40 раз. Именно в нашем городе Бунин в возрасте 17 лет опубликовал свои первые стихотворения и рассказы, начал сотрудничать с петербургскими газетами и журналами, вошел в литературную среду Петербурга, посещал театры.