Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 1"

* * *

Вопрос о согласовании социального и экономического прогресса имеет принципиальное значение для понимания социалистической доктрины К. Маркса и его последователей.

Проводя социально-экономическое исследование современного им буржуазного общества, К. Маркс и Ф. Энгельс опирались на вполне отчетливо наблюдавшуюся в середине XIX века разнонаправленность экономического (выражавшегося в бурном росте производительных сил) и социального (усиление социальной дифференциации, абсолютное и относительное обнищание пролетариата и т. д.) процессов. Однако стихийный характер капиталистической экономики ведет к потерям не только социальным, но и собственно экономическим, наглядно проявляющимся во время периодических кризисов. Объективная тенденция к централизации производительных сил и усиление эксплуатации трудящихся обусловливают необходимость коренного переустройства общества на коммунистических (социалистических) началах.

В учении К. Маркса прослеживается двойственность при объяснении неизбежности нового общественного строя и потребности его достижения. Во-первых, это создание благоприятных условий для дальнейшего поступательного развития производительных сил. Во-вторых, преодоление эксплуатации человека человеком. Фактически это означало предложение двух критериев общественного прогресса; и признание их совпадения с точки зрения исторической перспективы (даже если считать такое совпадение аксиомой) вовсе не означает отсутствия конфликтов и противоречий между ними в текущей политической практике.

Если развитие производительных сил позволяло судить о степени общественного прогресса, то преодоление эксплуатации не имело и не могло иметь четкого выражения. Поскольку она (эксплуатация) наиболее наглядно раскрывается именно как совокупность определенных форм организации хозяйственного процесса, то и ее отрицание сопровождается выдвижением форм, противоположных тем, которые существуют при капитализме. Абсолютное, «зряшное» отрицание одних форм и замена их другими, прямо противоположными, станет в будущем причиной удивительной схожести целого ряда признаков, провозглашаемых «подлинно коммунистическими», с чертами, характерными для докапиталистических формаций, с их более дикими формами эксплуатации, прямым принуждением к труду, отношениями личной зависимости индивидов. И это неудивительно, поскольку в представлении основоположников марксизма прямой антитезой капитализму (отношениям вещной зависимости) являются общества, основанные на зависимости личной. Об отрицании же системы как ее диалектическом «снятии» не могло быть и речи, раз отрицание ограничивалось совокупностью форм. Впрочем, такие повороты отчетливо проявятся позднее, в деятельности последователей К. Маркса и Ф. Энгельса.

Однако противоречие между содержательной и формальной характеристиками общественного прогресса не сводится лишь к противоречию между развитием производительных сил и преодолением существующих форм эксплуатации, социальной несправедливости. Марксова концепция является гораздо более сложной идеологической и научной системой и, естественно, содержит в себе тонкую сеть противоречий, отражающих сложность объекта исследования – реальной социальной практики. Дело в том, что в самой трактовке обоих критериев движения к социализму есть определенная двойственность.

Так, в интерпретации социалистического идеала К. Маркс и Ф. Энгельс всячески стремились избегать указаний и предсказаний относительно каких бы то ни было конкретных форм, которые означали бы преодоление эксплуатации[5]5
  Ф. Энгельс в этой связи писал: «утопия возникает лишь тогда, когда пытаются, „исходя из существующих отношений“, предуказать форму, в которой должна быть
  разрешена та или иная противоположность, присущая существующему обществу» (Энгельс Ф. К жилищному вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. М.: Госполитиздат, 1961. С. 277).


[Закрыть]. Не достижение конкретных форм организации производства и распределения является, по Марксу, критерием антиэксплуататорской направленности тех или иных преобразований, но реальная (хотя и трудноидентифицируемая) тенденция к преодолению отчуждения, к «реальному гуманизму» – обществу, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»[6]6
  Маркс К. Манифест коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. M.: Госполитиздат, 1955. С. 447.


[Закрыть]. Даже к такому, столь очевидному для всех коммунистов акту, как ликвидация частной собственности, К. Маркс подходил весьма осторожно, делая акцент не на формальной, а на содержательной стороне. Он предостерегал против сведения проблемы преодоления эксплуатации к юридическому факту отмены частной собственности, точнее, к отмене господствующих в данных условиях форм частной собственности. К. Маркс резко критиковал такие представления о коммунизме, в которых собственность полностью сосредоточивается в руках государства и «категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей». Он видел в такой системе не отмену частной собственности, а ее «обобщение и завершение». Этому он противопоставлял задачу «положительного упразднения» частной собственности, «подлинного освоения ее», являющегося следствием преодоления отчуждения и означающего гармонизацию интересов индивидов, превращение всех трудящихся в активных субъектов осуществления социального процесса[7]7
  См.: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. М.: Политиздат, 1974. С. 114–117.


[Закрыть].

Вместе с тем в ряде случаев в работах основоположников научного социализма делается бесспорный акцент именно на преодолении формальных признаков эксплуатации (или социальной несправедливости), естественным следствием чего являются и некоторые уравнительные идеи. Чаще всего это проступает в документах, написанных в пропагандистских целях, в отличие от собственно научных исследований.

Двойственность прослеживается и в анализе проблемы прогресса производительных сил. Абсолютизация характерной для XIX века тенденции к обобществлению в форме централизации производства и управления предопределила сохранение в концепции К. Маркса и Ф. Энгельса некоторых черт «идеологии упрощения». Преодолев догмы об упрощении потребностей и целей членов коммунистического общества, они сохранили ее в рассуждениях о механизме функционирования нового строя, что нашло концентрированное выражение и в известном тезисе о «прозрачности» будущих производственных отношений, и в отсутствии сколько-нибудь отчетливых представлений о трудовой мотивации в коммунистической системе. В понимании этих вопросов существенного шага вперед по сравнению с «патриархами социализма» сделано не было. Именно это, по-видимому, явилось важным основанием для вывода о ликвидации с победой пролетарской революции товарно-денежных отношений и сохранении на первой фазе коммунизма «рабочих квитанций», регулирующих соотношение между мерой труда и мерой потребления. Иными словами, налицо было явное противоречие между усложнением личностных характеристик новой формации и упрощением экономических принципов ее функционирования. Использованное как-то К. Марксом сравнение социалистического производства с единой фабрикой[8]8
  См.: Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. М.: Госполитиздат, 1955. С. 153.


[Закрыть]вряд ли поэтому можно отнести исключительно к разряду фигуральных.

Дальнейшее развитие учения К. Маркса и Ф. Энгельса осуществлялось видными теоретиками европейской социал-демократии в обстановке острой идейной борьбы, характерной чертой которой было не только отстаивание «чистоты принципов» по отношению к другим доктринам, но и известное взаимопроникновение разных концепций социализма. Творческое развитие марксизма, стремление ответить в его рамках на новые вопросы, выдвигавшиеся ходом истории, сочетались с такими постановками, которые по сути своей означали упрощение первоначальной концепции, вульгаризацию ее внутренней логики и гуманистического идеала. Определенную роль играло и положение марксизма не только как теоретической доктрины, но и как революционной идеологии, нуждавшейся в пропаганде и распространении среди самых широких и разнородных слоев трудящихся. Пропагандистский аспект занял в конце XIX века центральное положение в деятельности многих ведущих теоретиков западноевропейской социал-демократии, среди которых были А. Бебель, Ж. Гед, П. Лафарг. При всей важности подобной деятельности она не могла не привести к определенному побочному результату.

Так, в работах многих социал-демократов видное место начинают занимать темы: «Государство будущего», «Общество будущего», «Конечные цели социал-демократов» и т. п.[9]9
  См., например: Бебель А. Наши цели. Одесса: Изд-во М. С. Козмана, 1905; Бебель А. Общество будущего. Пг.: Гос. изд-во, 1919; Гед Ж., Лафарг П. Чего хотят социал-демократы. М., 1917.


[Закрыть] Все чаще будущее предстает в виде совокупности конкретных форм организации общественной жизни, труда и быта граждан. Существенное влияние на это оказывают представления об упрощении социально-экономических и технических принципов организации народного хозяйства по мере развития производительных сил. Дело доходит до крайностей. Например, Ж. Гед и П. Лафарг видят «интеллектуальную подготовку коллективной формы собственности» в превращении всех занятых на капиталистической фабрике («от рабочего до директора») в более или менее однородные винтики огромной производственной машины, которая ими всеми управляет. Развитие же производительных сил трактовалось лишь как процесс упрощения труда, снижения потребности в квалифицированной рабочей силе по мере появления новых машин.

Специфические условия России рубежа XIX–XX веков оказали своеобразное влияние на теоретические позиции ее социал-демократии. В стране были довольно распространены уравнительные, «упрощенческие» представления о справедливости, для которых имелась широкая социальная база – пролетаризировавшееся крестьянство. Подобные взгляды и настроения получали соответствующее концептуальное оформление в платформах политических организаций, выражающих интересы этих социальных сил (анархистов, части эсеров). Потенциально способными последовательно отстаивать гуманистический, демократический идеал социализма оказались в тех условиях социал-демократы. Именно на неразрывность гуманистической сущности нового строя и рациональности его хозяйственной организации делали они упор в полемике с представителями других течений социализма.

О проблемах взаимосвязи экономического и социального прогресса в современном мире вообще и в условиях только развивающегося, «полудикого» российского капитализма в частности, пишет и В.И. Ленин в одной из самых ранних своих работ – «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве». Еще сильнее звучит у него эта идея применительно к социализму, что проявилось, например, в дискуссии при разработке первой программы РСДРП. Соотношение экономического и социального прогресса, проблема сочетания централизованного регулирования хозяйственной жизни с расцветом гуманизма и индивидуального творчества занимали в тот период и других социал-демократов. Специальный анализ был предпринят и В.А. Базаровым – в дальнейшем известным философом и экономистом, автором одного из лучших переводов на русский язык «Капитала». Его взгляды представляют безусловный интерес: они принадлежат болыневику-интеллектуалу и в значительной мере отражают понимание названных проблем российскими марксистами.

В.А. Базаров ищет ответ на принципиальный вопрос: сможет ли общество, обеспечивающее социальную справедливость для своих граждан, и если сможет, то при каких условиях, создать механизм, более благоприятный для развития производительных сил, чем это делает современный капитализм. Иными словами, при каких условиях возможна экономическая победа социализма? В.А. Базаров не строит никаких иллюзий относительно того, сколь сложна будет победа, – ведь существующая система производственных отношений в отличие от всех предыдущих снимает практически любые ограничения (сословные, организационные, национальные, идеологические и др.) в поступательном развитии науки, техники, производства.

Что же может противопоставить этому коллективистский строй, кроме всеобщего братства? Остаются ли ему какие-нибудь надежды? Автор выделяет два принципиальных момента, без которых ответ на последний вопрос может быть только отрицательным. Во-первых, социализм может победить, лишь обеспечив преобразование всей хозяйственной системы по единому плану. Постепенное внедрение «зачатков социализма» (что предлагали, например, анархисты) – дело совершенно невозможное. Во-вторых, социализм победит только в том случае, если будет «совершенно свободен от каких бы то ни было норм, ограничивающих развитие производительных сил». Ни одна социальная форма, замечал В.А. Базаров в полемике с Н.Н. Михайловским, сама по себе не может быть априорно признана социалистической, из каких бы соображений морального порядка она не исходила. «Повышение производительности труда должно теперь стать единственным критерием, определяющим собой размеры и формы общественного производства», – писал он[10]10
  Базаров В.А. Анархический коммунизм и марксизм. СПб.: Тип. Т-ва «Народная польза», 1906. С. 88–89.


[Закрыть].

Вместе с тем в исследовании В.А. Базарова воспроизводятся традиционные для марксизма подходы, сочетающие гуманистический характер будущего строя, его нацеленность на удовлетворение многообразных потребностей индивидов с упрощением механизма функционирования хозяйственной системы. Однако автор в данном случае не ограничивается простой констатацией черт социалистического общества, но предпринимает попытку раскрыть внутреннюю связь между ними, которая позволила бы разрешить возникающие противоречия. Естественно, это не удается. С одной стороны, утверждается, что социализм должен учитывать безусловную неоднородность потребностей индивидов как с количественной, так и с качественной точки зрения. С другой стороны, согласование интересов (а разнообразие потребностей неотделимо от разнообразия интересов) автор считает возможным легко обеспечить проведением соответствующих математических расчетов, однозначно и убедительно показывающих гражданам наилучший для всех вариант развития производства. «Полное единогласие само обеспечивается общезначимостью математических аксиом»[11]11
  Там же. С. 166.


[Закрыть], а потому лишается смысла проблема «издержек централизации», связанных с установлением авторитарного (или деспотического) режима руководства обществом.

Математически эта логика понятна. Поскольку имеется целевая функция, описывающая желательное состояние системы по данному критерию, постольку можно найти решение поставленной задачи для каждой данной точки траектории. Однако нетрудно заметить и коренной порок подобных рассуждений, вытекающий из идеи абсолютной детерминированности и безальтернативности социально-экономического оптимума. Но ведь развитие общества альтернативно, причем сама целевая функция (от формулировки которой зависит и решение оптимизационной задачи, т. е., в нашем случае, нахождение точки согласования интересов) зависит от соотношения социальных сил, интересов и множества других факторов, далеко не всегда учитываемых в принципе.

Не останавливаясь подробнее на многочисленных теоретических изысканиях социал-демократов начала нашего столетия, подведем некоторые итоги. Противоречивость критерия социально-экономического прогресса проявилась к этому времени в различных формах и аспектах: между свободой и равенством, между социальной и экономической динамикой и т. д. В конечном же счете это было противоречие между существом, общей основой прогресса и вероятными формами организации хозяйственной жизни, которые могут складываться под влиянием разнообразных факторов, не последнее место среди которых занимают и факторы идеологические, доктринальные – стремление осуществить всеобщее равенство (в том или ином его понимании), освободить народ от эксплуатации (разумеется, в современных ее формах), сделать всех счастливыми и т. д.

Впрочем, пока социализм оставался теорией, противоречие это носило лишь теоретический характер. Но уже совершенно по-иному встал вопрос с победой Октябрьской революции в России, когда задача перехода к новому строю переместилась непосредственно в область конкретной политики.

* * *

Революция, нацеленная на построение коммунизма и победившая (если понимать под победой сам акт захвата политической власти) в стране с абсолютным преобладанием мелкобуржуазности в экономике и в массовом сознании, с довольно низкой общей культурой населения, естественно, стала развиваться преимущественно по пути замены одних хозяйственно-политических форм другими. Путь национализации, конфискации, экспроприации явился не только и даже не столько результатом определенных программных установок, он был самым простым и понятным способом разрушения старого мира – отвоевания страны у эксплуататоров, у богатых для бедных.

Руководство большевистской партии в основном отдавало себе отчет в формальном характере всех этих мероприятий. Широко известны размышления в начале 1918 года В.И. Ленина, противопоставлявшего формальное обобществление (захват рабочими заводов и фабрик) «обобществлению на деле»[12]12
  Ленин В.И. Очередные задачи советской власти II Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 36. М.: Политиздат, 1969. С. 171.


[Закрыть]. Высшие органы республики пытались поставить национализацию в какие-то рамки, принимали на этот счет специальные постановления. Однако мне представляется, что, несмотря на более осторожную позицию правительства, по существу целевые установки верхов и низов совпадали. Низы стремились скорее сбросить «цепи эксплуатации», которые для пролетариев ассоциировались с частной собственностью хозяев. Верхи же видели в подобном изменении форм хозяйственной жизни не только освобождение народа от эксплуатации, но и создание предпосылок для будущего быстрого развития производительных сил и все более полного удовлетворения потребностей трудящихся.

В конечном итоге все это привело к утверждению хозяйственного и политического режима, получившего название «военный коммунизм». Его характерные черты и противоречия хорошо известны. Однако утверждение военного коммунизма объясняется, как правило, суровой обстановкой гражданской войны, чрезвычайной разрухой, в которую уже к тому времени было повергнуто народное хозяйство России. Между тем, каковы бы ни были непосредственные предпосылки этого, сам военный коммунизм рассматривался основной массой революционеров как торжество именно тех форм, ради которых и совершалась пролетарская революция. Зигзаги истории привели к тому, что на определенном этапе требования военной необходимости и идеологической доктрины совпали. Разве не должна была доктрина праздновать победу?! Действительно, в стране проведена практически полная национализация основной массы средств производства. Государственный банк, поначалу преобразованный в «Народный», был затем и вовсе закрыт. Не за горами и ликвидация системы финансов. С частной торговлей ведется решительная борьба. Разрабатывается единый хозяйственный план, который свяжет все хозяйство в целостный организм, крупный комбинат, где сотни миллионов людей будут работать так же четко, как часовой механизм. Словом, налицо все основные предпосылки нового строя: централизация управления, натурализация хозяйственных связей. Не хватает, правда, планомерности (хаос, неразбериха даже усиливаются), но это вполне может быть объяснено и оправдано военной обстановкой.

Характернейшей чертой идеологической базы военного коммунизма было убеждение в том, что к подобным формам организации общественной жизнедеятельности ведет сама объективная тенденция развития производительных сил. Из этого непосредственно выводились формы хозяйства, политики, психологии, быта. Прогресс производительных сил, повышение производительности труда в условиях современного крупного машинного производства (а ведь за ним будущее!) немыслимы без железной дисциплины, работы всех по единому, централизованно установленному плану-расписанию. «Планомерное общественное хозяйство – это единое предприятие, – рассуждал, например, Л.Н. Крицман. – И потому, что оно гигантски велико и сложно, особенно необходимо внимание к железной логике его движения. В царстве труда нет места свободе, в нем царствует необходимость»[13]13
  Крицман Л.Н. О едином хозяйственном плане. М.: Госиздат, 1921. С. 10, 11, 17.


[Закрыть]. В такой системе нет места свободе ни для рабочих, ни для производственных коллективов.

Эта позиция вовсе не была каким-то крайним, экстремистским выражением идеологии военного коммунизма. Представления об абсолютной тенденции производительных сил к укрупнению и централизации и ее влиянии на все другие аспекты жизни человека были доведены до логического конца А.К. Гастевым. Он утверждал, что победа крупного машинного производства неизбежно ведет к стандартизации (или нормализации) других общественных отношений, не только производственных, но и интеллектуальных, семейных, бытовых, к нивелированию психики и интимной жизни[14]14
  См.: Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9-10. С. 43–45.


[Закрыть].

Подчеркнем еще раз, что подобные выводы были в значительной мере следствием и доведением в теории до логического конца определенной тенденции движения производительных сил; тенденции, на анализ которой опирался в свое время К. Маркс и которая в начале XX века проявилась еще более ярко и многим могла казаться решающей, обеспечивающей наивысший рост производительности труда (подтверждением чему на Западе были успехи Форда и Тейлора) или даже единственно возможной. Это заблуждение, впрочем, не было в те годы «привилегией» одних только марксистов (аналогичные идеи получили широкое распространение, о чем свидетельствует появление тогда же антиутопий Е.И. Замятина, О. Хаксли и других писателей).

Однако при всей «идеологической чистоте» и «производственной детерминированности» рассмотренных представлений их практическая реализация вскоре показала, что предлагаемая модель коммунизма на самом деле была далека от его гуманистической сущности и раскрытия экономического потенциала. Все свелось к насаждению форм, якобы соответствующих коммунизму. Об этом свидетельствовало влияние военно-коммунистических принципов и на динамику производительных сил, и на характер складывающихся производственных отношений, прежде всего отношений собственности, если рассматривать проблемы с содержательной, а не с формальной точки зрения.

Производительные силы страны погружались в хаос, который не мог быть объяснен лишь обстановкой многолетней войны. Усиливающиеся деформации производства, нарушение устоявшихся хозяйственных связей в значительной мере были порождены порочностью самой системы бюрократического административного централизованного управления, отсутствием реальных стимулов к труду, к рационализации производственного процесса.

Единый хозяйственный план, на который возлагались столь большие надежды и разработка которого поначалу казалась делом относительно несложным, оставался объектом политических мечтаний и деклараций. Даже последовательные идеологи военного коммунизма признавали отсутствие какого бы то ни было намека на реальную планомерность. «Отсутствие планомерности, следовательно, отсутствие предвидения, означало непрерывные противоречия между многочисленными хозяйственными органами; но в то время как в условиях товарного хозяйства эти противоречия принимают форму рыночной конкуренции, в условиях пролетарско-натурального хозяйства, которое является своего рода федерацией ведомств и главков, они делают необходимыми соглашения (пресловутые «согласования») между соответственными органами, – писал позднее Л.Н. Крицман. – В соответствии с тенденцией пролетарско-натурального хозяйства к рационализации, к уничтожению фетишизма, анархический хаос товарных отношений кристаллизуется в форме комиссий, становится явным, не переставая из-за этого быть хаосом»[15]15
  Крицман Л. Героический период Великой русской революции. М., 1925. С. 148.


[Закрыть].

Основные сложности, однако, были связаны с тем, что победившая революция не смогла дать позитивного, содержательного решения проблемы собственности. Частная собственность отвергалась однозначно и бесповоротно. Но что приходит на смену? До Октября 1917 года этот вопрос не вызывал особых сомнений – рабочие становятся собственниками и как таковые участвуют в организации производства. На практике все оказалось значительно сложнее. Ведь задача ликвидации частной собственности, понимаемая не с формально-юридической точки зрения, а по существу, предполагает формирование таких субъектов собственности, которые имели бы значительно более мощные стимулы к социально-экономическому прогрессу, росту производительности труда, чем при капитализме. Поскольку же последний не имеет и не может иметь никаких пределов для своего роста, кроме, как представлялось тогда, отсутствия действенного механизма согласования интересов хозяйствующих субъектов, постольку собственность, приходящая на смену частной, могла быть более эффективной лишь при условии формирования реального носителя стратегических интересов в национальном (или даже в мировом, поскольку коммунизм иначе не мыслился) масштабе. Предпринимавшиеся в 1917–1920 годах попытки решения этой задачи терпели полный провал.

Первоначально большие надежды связывались с рабочим контролем, органы которого, формируясь снизу вверх, должны были участвовать в организации «своего» производства, а на верхнее звено этой пирамиды предполагалось возложить функции планомерного руководства всем народным хозяйством. Утопичность подобного проекта выявилась в течение нескольких месяцев. Жизнь показала, что органы рабочего контроля выражают интересы, во-первых, локальные, во-вторых, текущие, в-третьих, по преимуществу потребительские.

Не удалось решить проблему собственности и на путях создания единого центра. Образованный с этой целью ВСНХ вскоре превратился в обычное министерство промышленности, раздираемое к тому же противоречиями между составляющими его вертикальными структурами – главками и центрами. В дальнейшем функции единого центра попытался взять на себя Совет труда и обороны, но и из этого не получилось ничего, кроме создания очередной, хотя и высшей, планово-распределительной междуведомственной комиссии.

Процветавший в государственном и хозяйственном аппарате бюрократизм и неуклонно снижающаяся эффективность общественного производства не оставляли никаких иллюзий относительно наличия хозяйской мотивации у трудящихся. Энтузиазм участников первых субботников не может опровергнуть того, что в годы военного коммунизма воспроизводилось отчуждение работника от активного участия в социально-экономическом процессе, а именно в этом состоит важнейшая содержательная характеристика наличия или отсутствия общественной собственности. Ярче всего реальность отчуждения проявлялась, пожалуй, в признании высшим политическим руководством страны допустимости использования в широких масштабах внеэкономического принуждения к труду, трудовых армий и трудовых мобилизаций в качестве нормального инструмента решения хозяйственных задач.

Между тем без позитивного решения проблемы собственности революция не может достичь своих созидательных целей. Отрицая господствующие отношения собственности, можно разрушить старый общественный строй с присущими ему формами организации экономической жизни, но нельзя построить новый. Для этого нужны хозяйствующие субъекты, имеющие мотивацию собственника. Практика же военного коммунизма свидетельствовала о потребительском характере этого строя. Он мог в определенной мере обеспечивать перераспределение уже имеющихся ресурсов, но, не формируя адекватной мотивации, являлся тормозом на пути прогрессивного развития производительных сил. Необходим был коренной поворот в идеологической доктрине социализма (или, поначалу, в понимании путей к нему), перемещающий акцент с формальных критериев социалистичности к сущностной стороне общественного прогресса, к созданию экономических, социальных, политических и иных условий, наиболее благоприятных для роста производительных сил. Известный ленинский афоризм «Производительность труда – это, в последнем счете, самое главное для победы нового общественного строя» должен был наполниться реальным социально-экономическим содержанием. Такой поворот и нес с собой нэп – не только как хозяйственная практика, но и как предпосылка (первоначально только предпосылка) нового шага в теоретической модели социализма.

* * *

Создание социально-экономического механизма, стимулов динамичного развития производительных сил – в этом состояла важнейшая задача нэпа. Ее решение требовало активизации хозяйской мотивации субъектов производственных отношений во всех секторах (укладах) советской экономики. Отказ от формальной интерпретации пути к социализму в отношении как организации производительных сил, так и самого экономического механизма – такова фундаментальная идея, на которой основываются работы Н.И. Бухарина и Г.Я. Сокольникова, В.А. Базарова и А.М. Гинзбурга, А.М. Кактыня и В.Н. Сарабьянова, а также других авторов 1920-х годов.

Для решения социально-экономических задач, стоявших перед советским обществом, необходимо было перейти, как писал, например, А.М. Кактынь, от грубых, административных методов управления к экономическим, присущим не только современному капитализму, но и социализму на его развитых стадиях. По мнению названных авторов, эффективное хозяйствование предполагает отказ от тотального централизованного регулирования всех параметров экономического процесса, расширение самостоятельности предприятий, преодоление ведомственности в планировании и управлении и даже возможность полного перехода в будущем от директивного планирования к рекомендательному. Наконец, обращает на себя внимание содержащееся в ряде выступлений предостережение от монополистических тенденций в советском хозяйстве и признание необходимости использования в нем элементов конкуренции как важного условия, позволяющего обеспечить прогресс производительных сил, не допустить их застоя. Подчеркивая противоположность военного коммунизма и нэпа прежде всего с точки зрения проблемы мотивации, В.Н. Сарабьянов писал: «Там – принуждение, здесь – добровольчество; там – навязывание продуктов, здесь – поставка их по согласованию с местными органами; там – централизм, созданный сверху, здесь – выросший из низов»[16]16
  Сарабьянов Вл. Является ли нэп отступлением? М.; Л., 1926. С. 25.


[Закрыть].

Однако заложенные в основу новой экономической политики принципы так и не были последовательно проведены в жизнь. Стимулы, давшие в начале 1920-х годов мощный толчок росту производительных сил и обеспечившие быстрое восстановление народного хозяйства, не были доведены до объективно необходимого результата: так и не удалось превратить всех трудящихся в реальных собственников средств производства. Несмотря на многочисленные декларации, работники государственных предприятий оставались наемными, положение крестьянства также было весьма нестабильным из-за господства уравнительных представлений о социализме как среди основной массы самих же крестьян, так и в политическом руководстве страны. Административное воздействие на хозяйственные процессы не прекращалось и не ослабевало, и это было, безусловно, одной из важных причин того, что экономика развивалась неровно, фактически двигаясь от кризиса к кризису.

Ситуация обострялась и несогласованностью концепций экономического и политического обновления. Нэп не был дополнен политической реформой. Более того, собственно политические решения X съезда партии, провозгласившего поворот в экономике, и ряд последующих документов 1921–1923 годов только ужесточали сложившийся в период военного коммунизма политический режим в стране и партии. Положение дел осложнялось весьма своеобразной ситуацией в среде видных большевистских деятелей: как показывают материалы XI съезда РКП(б), сторонники последовательного развертывания нэпа, как правило, выступали против демократизации политической системы и внутрипартийной жизни, а активные сторонники последнего зачастую весьма прохладно относились к принципам нэпа.