Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 1"

4) ключевое положение в проекте плана занимали вопросы развития промышленности. Индустриализация должна была осуществляться прежде всего (или даже исключительно) за счет внутренних накоплений этой отрасли. Решающая роль тут отводилась снижению себестоимости, и особенно снижению индекса строительных цен. В сельском хозяйстве не предполагалось существенных изменений в социально-экономическом отношении.

Состоявшееся обсуждение проекта представляет большой интерес. Во-первых, то была первая и единственная широкая дискуссия по проблемам перспективного (пятилетнего) планирования в СССР. Во-вторых, основные методологические принципы, подвергнутые тогда критике, оставались неизменными на протяжении всех последующих десятилетий.

Критика госплановского проекта, начатая на II съезде плановых органов (март 1927 года) и продолжавшаяся практически во всех экономических изданиях, велась различными авторами, взгляды которых существенно расходились по многим хозяйственным вопросам. Позиции экономистов ВСНХ, ученых, группировавшихся вокруг Конъюнктурного института, а также критиков госплановского документа внутри самого Госплана отнюдь не совпадали[85]85
  Активное участие в обсуждении проекта пятилетнего плана принимали такие экономисты, как А.М. Гинзбург, М.И. Бирбраер, Н.Д. Кондратьев, Альб. Л. Вайнштейн, Н.П. Макаров, В.А. Базаров, В.Г. Громан и многие другие.


[Закрыть]. Однако было и нечто общее, объединявшее эти разнообразные подходы и касавшееся принципиальных моментов в осмыслении перспективного планирования. Это общее имело свои наиболее глубокие корни в исходных принципах экономического анализа, в его культуре. Вот почему необходимо и возможно выделить и обрисовать некоторую общую линию, в русле которой велась полемика о пятилетием плане.

Прежде всего, была показана противоречивость, а потому и неработоспособность целевой установки документа, поскольку принципиальная взаимосвязь трех названных выше критериев не означает их однонаправленность в каждом конкретном периоде. Необходимо поэтому выделить решающий, и многие экономисты справедливо подчеркивали, что таковым должно быть развитие производительных сил, по отношению к которому все остальные критерии занимают подчиненное положение (что, конечно, не означало отрицания и обратного влияния процессов социализации и повышения благосостояния на производительные силы общества). Количественную меру прогрессивного движения видели в возрастании объема благ, приходящихся в среднем на одного члена общества, или в росте национального дохода на душу населения как следствии повышения производительности труда[86]86
  См., например: Вайнштейн Альб. Л. К критике пятилетнего перспективного плана развертывания народного хозяйства // Экономическое обозрение. 1927. № 7; Базаров В. Принципы построения перспективного плана // Плановое хозяйство. 1928. № 2. С. 42.


[Закрыть].

Более того, вовсе не все экономисты, резко критиковавшие госплановский проект, однозначно связывали будущее советской экономики с активным развертыванием процессов обобществления. В.А. Базаров, например, видел социальный прогресс в общем курсе на рост обобществления (хотя и не в ущерб росту производительных сил), тогда как Н.Д. Кондратьев с сомнением относился к тезису о более высокой эффективности коллективного социалистического производства по сравнению с частным. Однако при всех этих достаточно серьезных различиях важным объединяющим всех критиков госплановского проекта фактором было признание следующего: возможна ситуация, при которой, чтобы расчистить путь для дальнейшего интенсивного роста производительных сил, целесообразно замедлить количественный рост заработной платы (благосостояния) или социализации, но невозможно представить себе обратное, то есть необходимость временного замедления роста производительных сил в целях роста обобществления или благосостояния. Между тем в ходе проходивших дискуссий свой выбор сделали и авторы предложенного проекта. Но у них ведущее место заняла проблема социализации, ради решения которой они считали вполне допустимым пойти и на снижение собственно экономических параметров[87]87
  Об этом четко заявили С. Струмилин и Л. Шанин в дискуссии о пятилетием плане, состоявшейся в начале 1928 года в Коммунистической академии. (См.: О пятилетием плане развития народного хозяйства СССР. М.; Л., 1928. С. 36–38, 84.)


[Закрыть].

Особенно резкие возражения у многих экономистов вызвало преувеличение субъективного фактора при определении перспектив хозяйственного роста, причем из критического разбора вполне прорисовывалась связь субъективизма в планировании с преувеличением роли балансового метода. Многие экономисты показывали, что в перспективном планировании не только простая экстраполяция имеет весьма ограниченное применение, но и сам балансовый метод, который авторами проекта как раз противопоставлялся экстраполяции. Ведь обеспечивая согласованность темпов роста отдельных отраслей, он отнюдь не гарантирует, что спроектированный таким способом план в принципе осуществим[88]88
  См.: Вайнштейн Альб. Л. К критике пятилетнего перспективного плана развертывания народного хозяйства СССР. С. 35; Макаров Н.П. Некоторые очередные вопросы методологии составления перспективных планов по сельскому хозяйству // Пути сельского хозяйства. 1927. № 2. С. 30.


[Закрыть]. Кроме того, увязывая цифры между собой, балансовый метод отнюдь не обеспечивает оптимальность предлагаемых соотношений[89]89
  См.: например: Кондратьев Н.Д. Критические заметки о плане развития народного хозяйства // Плановое хозяйство. 1927. № 3. С. 13.


[Закрыть], то есть является, по сути дела, индифферентным к критерию плана, к его целевой установке. Наконец, справедливо отмечалось, что важным условием для широкого и активного применения балансового метода планирования является знание объективных законов данной хозяйственной системы, чего пока нельзя сказать о советской экономике[90]90
  См.: Бирбраер М. К вопросу о методологии построения перспективных планов // Экономическое обозрение. 1927. № 7. С. 2.


[Закрыть].

Говоря о проекте Госплана, экономисты показывали, что формальная увязка пропорций без достаточно глубокой их предварительной проработки создает лишь иллюзию обоснованности плана, сводит эту сложную проблему к согласованию различных цифр, превращая план в пособие статистической сводки. Какова экономическая обоснованность запланированных показателей? Насколько намечаемая в проекте организация производительных сил обеспечивает наиболее эффективное их использование? Такие вопросы задавали многие исследователи, но не находили на них сколько-нибудь удовлетворительных ответов.

Широкое признание получил вывод о недостаточной проработке качественных параметров плана, о принесении собственно экономической стороны дела в жертву статистической форме. «В наших пятилетках статистические ряды занимают незаконно большое место, – писал, например, М. Бирбраер. – По существу, они доминируют над всей работой. Анализ почти целиком подчинен статистическим рядам. При таком господстве статистики легко впасть в своеобразный пифагореизм, проглядеть все качественные моменты и подменить отношения людей пропорциями вещей»[91]91
  Бирбраер М. К вопросу о методологии построения перспективных планов. С. 88.


[Закрыть].

Подобная ситуация негативно влияла и на предназначавшуюся плану активную, преобразующую роль, превращая его в обширный, но недостаточно проработанный прогноз, в котором «сами цифры в большинстве случаев основаны только… на простом факте их опубликования»[92]92
  Бирбраер М. К вопросу о методологии построения перспективных планов. С. 88. См. также: Кондратьев Н.Д. Критические заметки о плане развития народного хозяйства // Плановое хозяйство. М., 1927. № 4. С. 8–9.


[Закрыть]. Подчеркивалось, что при разработке перспективного плана надо уделять основное внимание качественным тенденциям экономического роста, внутреннему содержанию предполагаемых цифр, социально-экономическим процессам, порождающим те или иные количественные параметры. Многие экономисты считали необходимым положить в основу методологии перспективного планирования метод установления причинных связей между теми или иными хозяйственными процессами и факторами, обусловливающими их осуществление, чего сами по себе не могли обеспечить ни динамические коэффициенты, ни балансовый метод. Но именно в таком случае, по мнению многих авторов, перспективный план смог бы стать инструментом эффективной экономической политики, выполнять преобразующую роль.

«Вполне возможно, – замечал, например, Н.П. Макаров, – что результаты такой проработки плана не всегда будут иметь внешнюю табличную стройность, что, увы, в таком плане текста окажется не менее, чем таблиц, что в этом плане будет меньше предсказаний и больше указаний, что и сколько надо сделать, чтобы получить желательный эффект, и при каких условиях это должно делаться»[93]93
  Макаров Н.И. Некоторые очередные вопросы методологии составления перспективных планов по сельскому хозяйству. С. 44.


[Закрыть]. Иной подход, представленный в проекте Госплана, в значительной мере обусловил отсутствие в нем глубокого анализа ряда серьезных проблем развития советской экономики (таких как аграрное перенаселение и городская безработица, рост себестоимости и цен, подготовка квалифицированных кадров, динамика накопления) – вместо выработки путей их разрешения дело ограничивалось выдвижением числовых коэффициентов-директив[94]94
  См.: Вайнштейн Альб. Л. К критике пятилетнего перспективного плана развертывания народного хозяйства СССР. С. 37.


[Закрыть].

Кстати, все это сводило, естественно, на нет и утверждение авторов госплановского проекта о недирективном, вспомогательном значении обильных цифровых расчетов, содержавшихся в представленном на обсуждение документе. Ведь единственная группа показателей, за которой официально была закреплена роль директив, – перспективные инвестиции – является не только предпосылкой будущего роста, но в значительной мере и результатом его. И директивный характер инвестиций в перспективном плане может порождать последствия двоякого рода – противоположные по форме, но взаимно дополняющие друг друга по существу. С одной стороны, вероятно превращение в директивы всех показателей планового документа, поскольку в силу естественных взаимосвязей это необходимо для осуществления капиталовложений в намеченных масштабах. С другой стороны, отрыв инвестиционной программы как стержня и «единственной директивы», обязательной для исполнения, от реальных накоплений со всеми вытекающими отсюда последствиями сбалансированности и устойчивости экономической системы. И если в нормальной рыночной экономике подобный разрыв быстро приведет к кризису и потребует восстановления «хозяйственного реализма», то, как показала практика, в хозяйстве, основанном на тотальной государственной монополии, возникающие кризисные явления могут в течение длительного времени накапливаться, не находя адекватного решения. Наконец, все это, вместе взятое, может существенно снижать роль текущего регулирования, лишать его самостоятельного значения, превращая его в придаток инвестиционных программ и других связанных с ним позиций перспективного плана.

Несовершенство методологической базы отрицательно сказывалось на обоснованности всего проекта плана – как отдельных его показателей, так и общей концепции социально-экономического развития страны. В работах экономистов, участвовавших в обсуждении, приводились многочисленные примеры внутренней противоречивости различных положений проекта, произвольности в интерпретации важных народнохозяйственных пропорций, нестыковки многих цифр. Серьезным недостатком было и отсутствие программы выхода из хозяйственных затруднений (несбалансированные и растущие цены при обостряющемся товарном голоде, диспропорции в развитии промышленности и сельского хозяйства, низкая рентабельность экспорта и т. д.), которые крайне остро встали уже в первой половине 1927 года.

Следует выделить еще одну очень важную черту, объединяющую подходы практически всех критиковавших госплановский проект экономистов, несмотря на существенные различия их собственных научных взглядов. Этим общим было стремление анализировать перспективы экономического развития страны именно с экономических позиций, то есть с позиций согласования интересов различных хозяйствующих субъектов как глубокого внутреннего источника движения народнохозяйственной системы. Сбалансированность, пропорциональность плановых расчетов, обеспечение равновесного движения к намеченным целям являются предпосылками такого согласования интересов, которое, в свою очередь, становится основным фактором, обеспечивающим бескризисное развитие общества.

Собственно, признание этого пункта было принципиальным в идеологии и концепции нэпа, и отказ от экономического подхода означал бы и выход за рамки нэпа. Это понимали многие экономисты. Н.Д. Кондратьев напрямую связывал принятие необоснованного плана, и тем более

превращение его в директиву, с возможностью весьма драматических последствий. Подчеркивая, что предложенная Госпланом концепция не дает эффективного решения задач индустриализации и реконструкции, он считал ее не только теоретически спорной, но и практически опасной. «Опасность ее вытекает из того, что она обрекает народное хозяйство на путь явных и глубоких кризисов»[95]95
  Кондратьев Н.Д. Критические заметки о плане развития народного хозяйства. С. 27.


[Закрыть]. Возможно, в этом выводе содержалось осознание опасности выхода из надвигающегося кризиса внеэкономическими методами. И когда вскоре, уже на рубеже 1927–1928 годов, кризис отчетливо проявился, был действительно взят курс на преодоление его на путях внеэкономического принуждения к труду и существенного снижения потребления широких народных масс (вплоть до голода в деревне, мотивируемого потребностями экспорта для индустриализации, то есть для выполнения все тех же плановых директив).

Разумеется, было бы неправильно непосредственно выводить сам слом нэпа из госплановской концепции первой пятилетки. Но связь между ними несомненна. В проекте плана был сделан серьезный шаг к укреплению административной модели хозяйствования. Административно-принудительный фактор под видом «воли пролетариата» занял, по сути дела, решающее положение в обосновании перспектив хозяйственного роста. Пятилетний план и «великий перелом» идеологически связаны, хотя авторы проекта вряд ли могли думать о тех чудовищных последствиях и поворотах, которые вскоре произойдут в стране.

Первые залпы на плановом фронте: Госплан и Наркомфин в 1922–1925 годах[96]96
  Опубликовано в: Свободная мысль. 1992. № 3.


[Закрыть]

Уходит в прошлое целая историческая эпоха. Коммунистический эксперимент, кажется, завершился, а его критический анализ постепенно перемещается из сферы публицистики в область научных исследований. Здесь иная система ценностей, и на передний план выходят не задачи разоблачения тоталитаризма и отдельных его вождей, не сама по себе демонстрация преступлений и ошибок тех лет, а тщательный анализ конкретных инструментов и механизмов, объективных тенденций и человеческих поступков, переплетение которых формировало и поддерживало господствовавший более семи десятилетий режим. Требуются профессиональные изыскания, имеющие, кстати, не только историко-познавательную ценность – общество ведь склонно по прошествии некоторого времени возвращаться к старым (лишь несколько изменившим свой облик) иллюзиям, заблуждениям и ошибкам. В значительной мере это касается и хозяйственной сферы.

Общепризнано, что важнейшей несущей конструкцией советского тоталитаризма являлась директивно-распределительная система планирования. Концентрируя основные ресурсы, Госплан замыкал на себе хозяйственные процессы и в конечном счете определял характер и эффективность (неэффективность) их осуществления. Однако экономическим монстром эта организация стала не сразу, а в напряженной борьбе за доминирование в хозяйственной жизни СССР. Уроки такой борьбы весьма показательны, а итоги в общем-то плачевны.

Важной особенностью экономической жизни начала 1920-х годов было отсутствие монополизма и жесткой иерархии в планово-экономической деятельности. Помимо основных общехозяйственных органов (Госплана, Народного комиссариата финансов) различные отраслевые и региональные органы также разрабатывали плановые гипотезы, выходившие, как правило, за рамки ведомственных границ и содержавшие предположения общеэкономического смысла. В этой деятельности не обходилось, разумеется, без противоречий и ведомственных амбиций. Но очень быстро выделилась одна проблема, занявшая ключевое положение и выражавшая глубинное, сущностное противоречие.

Дело в том, что в основе регулирования хозяйственной жизни лежат два принципиально важных элемента, трудносогласуемых на практике, но одинаково необходимых для выработки и осуществления экономической стратегии. С одной стороны, это текущее регулирование народного хозяйства, поддержание в нем постоянного рыночного равновесия – подвижного, динамичного и в то же время устойчивого. Здесь – основное условие управляемости хозяйственного целого, то есть действенности мер экономической политики и адекватной реакции на них производителей и потребителей. С другой стороны, существуют и вопросы собственно планирования, прежде всего определения целевых установок народнохозяйственного роста, механизмов и путей их достижения. Оба элемента не могут существовать друг без друга.

Однако в советской экономике решение этих двух задач не было институционально согласовано. Регулированием текущей хозяйственной жизни занимался в основном Наркомфин, а проработка общехозяйственных перспектив изначально вменялась в обязанности Госплану Этот разрыв дорого обошелся нашей экономике, и не только экономике.

Суть проблемы, конечно, не сводится к тому, что различные составляющие процесса планового хозяйствования оказались закрепленными за различными ведомствами. Такая точка зрения являла бы собой лишь склонность к фетишизации организационных форм – черте, весьма характерной для советской экономической науки на всех этапах ее существования. Но в этом конфликте отразились более сильные противоречия социального и методологического характеров, специальный анализ которых весьма интересен и должен составить предмет самостоятельного исследования. Пока же мы сосредоточим внимание именно на институциональной стороне дела.

Характерная черта первых лет нэпа – фактическое доминирование Народного комиссариата финансов в планово-регулирующей деятельности. И это вполне объяснимо. Оздоровление финансовой системы, стабилизация денежного обращения и кредита, возвращение деньгам их нормальных функций создавали необходимые предпосылки для устойчивого, поступательного развития экономики, для полнокровного возрождения страны. Причем возможности восстановления и реконструкции в условиях рыночного хозяйства напрямую зависели от выделения соответствующим отраслям и предприятиям ассигнований. Кредитная же система и бюджет находились с начала проведения денежной реформы под жестким, если не сказать жестоким, контролем НКФ и лично его руководителя Г. Сокольникова, для которого обеспечение устойчивости новой советской валюты (червонца) являлось основой его политической позиции в партийной и государственной элите.

От деятельности Наркомфина, по существу, зависел весь ход развития народного хозяйства, его отдельных отраслей и сфер. Разрабатываемые им контрольные цифры государственного бюджета становились наиболее важным плановым документом – на практике реализовывалось лишь то, что могло быть профинансировано. Основным же критерием для принятия решений в НКФ являлось недопущение обесценения валюты, поддержание активного государственного бюджета, исчисленного в червонцах.

Особую и чрезвычайно важную роль деятельности Наркомфина и вообще финансово-кредитной системы в становлении планирования признавали в то время руководители и СТО, и Госплана. Как отмечал Г. Кржижановский, контрольные цифры Наркомфина явились прецедентом для контрольных цифр Госплана. А Л. Каменев писал в начале 1925 года, что «централизованный в руках пролетарского государства кредит является решающим фактором регулирования хозяйства, фактором, вносящим решающие коррективы, способным и вызывать, и предотвращать кризисы»[97]97
  Каменев Л.Б. Наши достижения и задачи в области овладения стихией рынка // Плановое хозяйство. 1925. № 1. С. 19.


[Закрыть].

Хотя формально Наркомфин существовал на протяжении всего периода «военного коммунизма» и как бы был унаследован от него нэпом, на самом деле несомненно решительное размежевание между одноименными ведомствами этих совершенно различных периодов в нашей истории. В 1918–1920 годах руководители финансов не прочь были подчеркнуть в своих выступлениях неизбежность постепенного отмирания их органа по мере укрепления нового хозяйственно-политического режима. Еще в марте 1921 года, в дни работы X съезда РКП(б), газета «Экономическая жизнь» опубликовала статью Р. Альского, считавшего актуальным в ближайшее время переориентировать Наркомфин на разработку материальных балансов, превратить его в подобие гигантской бухгалтерии единой фабрики[98]98
  См.: Альский Р. Нужны новые методы работы // Экономическая жизнь. 1921. № 54.


[Закрыть]. Но последовательное проведение принципов нэпа потребовало крутого поворота, который и был осуществлен с приходом к руководству финансовым ведомством Г. Сокольникова. На работу в НКФ были приглашены многие крупнейшие российские экономисты безотносительно к их партийной принадлежности. И политической ориентации. Они просто знали существо рыночного хозяйствования и умели решать вопросы его стабилизации и регулирования. Именно рынок с его тенденциями и законами мог стать и стал основным полем планово-регулирующей деятельности НКФ. И понятно, что в силу естественных экономических причин ведущее положение этого органа в плановом регулировании должно было повлечь за собой углубление рыночной (можно сказать экономической) логики в процессе формирования системы народнохозяйственного планирования.

Иное положение занимал Госплан и логически, и исторически. Одной из весьма популярных в советской экономической науке догм стала увязка возникновения этой организации с переходом к нэпу. Такие представления как будто бы должны доказывать изначальную гибкость Госплана, его способность эффективно сочетать в своей деятельности административно-директивные рычаги управления с косвенными, рыночными. Однако подлинное развитие событий было другим.

Во всех отношениях Госплан явился прямым порождением «военного коммунизма», периода его наибольшего расцвета и глубокого кризиса. Достаточно вспомнить, что образование Государственной общеплановой комиссии приходится на февраль 1921 года – когда сама идея возвращения рынка для правящих кругов страны была крамольной. Госплан создавался на базе Комиссии ГОЭЛРО с целью продолжения и расширения начатого ею дела. То было время неколебимой уверенности высшего руководства (и прежде всего В.И. Ленина) в том, что именно ГОЭЛРО является наиболее важным шагом к построению единого хозяйственного плана, если не самим планом. Между тем результаты работы Комиссии по электрификации были весьма далеки от анализа собственно экономических проблем развития России, поскольку там основное внимание уделялось производственно-технической стороне дела.

Выросший из ГОЭЛРО Госплан не мог не воспринять всех иллюзий и противоречий своего предшественника, что нашло отражение в первом Положении о Государственной общеплановой комиссии (декрет СНК от 22 февраля 1921 года). Возлагая на нее задачу разработки на базе плана электрификации «единого общегосударственного хозяйственного плана, способов и порядка его осуществления», Совнарком вменял ей в обязанность также согласование ведомственных и территориальных программ и предположений по всем отраслям народного хозяйства и установление очередности работ, выработку общегосударственных мер по развитию исследований, пропаганду сведений о плане и путях его выполнения[99]99
  Об едином хозяйственном плане (Работы 1920–1921 гг.). М.: Экономика, 1989. С. 20.


[Закрыть]. Из этого краткого перечня вполне проступает административно-пропагандистская природа данного органа, что в дальнейшем оказывало существенное влияние на его положение в системе общеэкономических учреждений правительства, на его будущую роль в организации хозяйственной жизни.

Преемственность Госплана и ГОЭЛРО проявилась отнюдь не однозначно. Сохранилась тенденция видеть в плане в первую очередь технико-экономический расчет, а уж потом дополнять его финансовой программой, комплексом мер экономической политики. В то же время, несмотря на многочисленные декларации о преемственности, о стратегическом характере разработок Госплана, призванного конкретизировать программу электрификации и намечать общие перспективы развития советской экономики, с самого начала на него настойчиво возлагалось решение текущих задач, требовавших принятия директивно-распределительных мер. Сперва Госплану поручили оперативно заняться ликвидацией острейшего топливного кризиса весны 1921 года и разработкой плана распределения топлива на год. Потом, в ноябре, председатель СТО потребовал в срочном порядке провести предварительные расчеты распределительных планов по всем «минимальным ресурсам». Так, постепенно центр тяжести в деятельности Госплана сосредоточивается на вопросах организации распределения и составлении операционных планов государственного хозяйства, на утверждении программ развития отдельных отраслей и территорий.

Даже беглое знакомство с протоколами Президиума Госплана 1920-х годов, не говоря уже о заседаниях его секций, поражает обилием частных вопросов, связанных с функционированием отдельных отраслей и подотраслей народного хозяйства. И хотя руководители Госплана постоянно жаловались на чрезмерную загруженность своего учреждения «вермишелью», ни они, ни руководители правительства не были склонны решительно изменить положение дела. В сознании, а может быть, и в подсознании у многих сохранялось представление о превращении в будущем Госплана в центральный штаб, мозг той единой фабрики, светлый образ которой оставался слитым с грядущим социализмом.

Другая сторона вопроса связана с тем положением в хозяйственной системе, которое занимал (точнее, должен был по идее занимать) Госплан. Ориентация по преимуществу на долгосрочные перспективы при отсутствии на самом деле возможности через экономические рычаги влиять на состояние рынка и, следовательно, несвязанность ответственностью за него сделали Госплан в какой-то мере заложником стратегических решений. Последние же обычно находили и находят выражение не в категориях рыночного равновесия. Физические результаты прогресса – вот ориентир перспективного плана, а ради этого можно пренебречь и текущими проблемами, рассматривать их как неизбежные тернии на пути к звездам социализма.

Правда, надо подчеркнуть, что недооценка текущих вопросов рыночного равновесия, выражавшаяся особенно ярко в подходе к финансово-кредитным проблемам воспроизводственного процесса, не всегда являлась осознанной, но представление о том, что такая позиция может дать долгосрочный стратегический выигрыш, было довольно распространенным. Еще в первые месяцы существования Госплана подобное отношение к финансово-экономической стороне плановой работы с предельной откровенностью выразил его вице-председатель, а в прошлом видный участник проекта ГОЭЛРО П. Осадчий: «К числу… благоприятных условий для проведения начинаний в области электрификации следует отнести упразднение у нас бюджетных рамок, препятствовавших в прежнее время осуществлению многих полезных мероприятий»[100]100
  Осадчий П. Цели и средства электрификации России и ее очередные задачи // Научно-технический вестник. 1921. № 3. С. 12.


[Закрыть]. Словом, дезорганизация финансовой системы рассматривалась как благоприятный фактор для налаживания планового хозяйства и стратегического планирования[101]101
  Отвечая на эти слова П. Осадчего, видный российский экономист Н. Шапошников иронически замечал: «В нормальных условиях приход хозяйства определяет его расходы, но в условиях свободы денежной эмиссии нет никакого такого предела. Здесь хозяйственные возможности ограничены только производительностью печатного станка. В меру этой производительности, с бюджетной, по крайней мере, точки зрения, все возможно: и по университету в каждом уездном городе и немедленная электрификация всей России. Здесь никогда не сводятся концы с концами, здесь нет и не может быть нормального бюджета» (Шапошников Н.Н. О путях оздоровления денежной системы // Экономист. 1922. № 4–5. С. 51–52).


[Закрыть]. По мере становления нэпа подобные откровенно антиэкономические постановки станут уже невозможны, однако отношение к финансовой стороне воспроизводства как к проблеме вторичной, полностью подчиненной задачам собственно производственным, будет сохраняться и постоянно проявляться в многочисленных дискуссиях, которые вели сотрудники Госплана с представителями Наркомфина и Госбанка.

Было бы неверно, впрочем, понимать дело так, что с самого начала своего существования Госплан являлся оплотом консервативных экономических сил. Все было гораздо сложнее. После первых месяцев ставки исключительно на опыт ГОЭЛРО к работе в Госплане стали привлекать многих видных экономистов (правда, в отличие от Наркомфина, ЦСУ, Наркомзема почти исключительно социал-демократической или коммунистической ориентации). Предложения, высказывавшиеся в ходе разнообразных и весьма продолжительных дискуссий в его рамках, нередко были внутренне (идеологически) противоречивыми, что отражало реальные сложности хозяйственной политики и идеологии периода нэпа. Стремление свести всю государственную экономику в единую фабрику соседствует с предложениями о существенном расширении самостоятельности госпредприятий. Предложение об отделении от производства функций сбыта и монополизации их в руках центра уживается с призывами бороться с монополистическими тенденциями в деятельности предприятий. Подход с позиций экономической эффективности переплетается с предложениями основывать хозяйственные решения на социально-политических приоритетах – безотносительно к тому, как это может сказаться на состоянии производительных сил.

В результате к 1924 году в Госплане создалась своеобразная ситуация, когда под крышей центрального планового ведомства сосуществовало сразу несколько пониманий существа народнохозяйственного плана, принципиально друг с другом не совместимых. Так, предлагалось разграничить строительный (перспективный) план, основывающийся на программе ГОЭЛРО, и план эксплуатационный, объединяющий оперативные планы первичных производственных единиц. Эксплуатационный план должен был «врастать» в генеральный план реконструкции народного хозяйства. Очевидно, что подобное понимание, к которому тяготел Г. Кржижановский, отличалось обтекаемостью, явно выраженным «промежуточно-компромиссным» характером.

Гораздо конкретнее формулировались другие подходы. Весьма влиятельная Топливная подсекция видела в плане единое целое жестких программ с жесткими цифрами и календарными сроками их выполнения. Идеалом здесь считали план добычи и распределения топлива, разработанный в 1921 году и выполненный почти на 100 %. Иного мнения придерживалась Сельскохозяйственная секция. Особое положение отрасли приводило к пониманию плана как системы и программы мероприятий экономической политики по развитию и подъему производительных сил деревни. Важная роль тут отводилась проработке финансово-кредитных вопросов, различных стимулов роста производства. Наконец, Секция по районированию, считая односторонним понимание плана как календарной программы и как системы регулирующих мероприятий, выдвигала свою идею сложного, комбинированного планирования, для которого решающее значение имеет организационная сторона дела. Поэтому основное внимание здесь уделялось созданию сети соответствующих областных плановых органов и четкому согласованию их деятельности с центром по разработке перспективных и операционных планов.

Все это находило проявление в весьма противоречивой роли самого Госплана в хозяйственной жизни первой половины 1920-х годов. По поручению контрольных органов в 1924 году А. Кактынь провел анализ итогов работы Госплана. Подготовленная им записка хранится в архиве и до сих пор, но, к сожалению, не опубликована. Она включает в себя почти 90 страниц машинописного текста и представляет немалый интерес для экономистов, поскольку ее автор, будучи тонким и проницательным исследователем, не только вскрывает многие сложности и противоречия в работе Госплана, но и указывает на исторические корни возникновения и причины воспроизводства этих проблем.

В частности, А. Кактынь делает принципиальной важности вывод о ситуации, характеризующей положение самого Госплана. С одной стороны, многие его работники (особенно Экономико-статистической секции, куда прежде всего были приглашены видные экономисты) уже в начале нэпа осознали и сформулировали принципы хозрасчета, которые выдвинули в качестве основных линий для новой политики зарплаты, что позволило решительно отказаться от «уравнительно-собесного» подхода времен «военного коммунизма». С другой стороны, «Госплан в той же Экономико-статистической секции в период развернутого нэпа, уже в формах денежного хозяйства и финансового капитала, даже после учреждения Госбанка и реорганизации потребительской кооперации и после фактического падения реальности приемов Комиссии использования вел сложную работу по обоснованию идеологии и организации централизованного распределения материальных ресурсов, по выработке номенклатуры централизованного снабжения, по составлению общих распределительных планов, отчетов в их исполнении и учетных единиц, выражающих ценность отдельных благ и трудовых процессов в искусственно построенных измерительных единицах»[102]102
  РГАЭ. Ф. 4372. On. 1. Д. 375. Лл. 18–19.


[Закрыть]. (Не могу не заметить в скобках, что подобная противоречивость внутри самого Госплана весьма своеобразно проявилась с началом «великого перелома» и жестоких репрессий, обрушившихся на советских экономистов на рубеже 1920-1930-х годов. В отличие от таких ведомств, как Наркомфин и Наркомзем, подавляющая часть ведущих специалистов которых оказалась за решеткой, в госплановской среде произошел очевидный раскол, и его сотрудников «сажали» избирательно.)