Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 1"

Но не означает ли все сказанное, что, выдвигая два варианта плана, Г.М. Кржижановский делал уступку тем, кто не верил в успех социализма? Разумеется, нет. Не говоря уже о том, что это был этап в ходе вариантных приближений, даже сами эти отправные установки отвергались буржуазными авторами и оппозиционерами. Наконец, один из важных аргументов в пользу отрицательного ответа на поставленный выше вопрос содержится в следующем положении, которое упускается из виду многими исследователями деятельности Г.М. Кржижановского: «Фактическое приближение к цифрам-показателям этого минимального ряда будет наглядным образом сигнализировать нам о предстоящих опасностях и предостерегать нас должным образом в нашем хозяйственном маневрировании. В этом – громадное служебное значение этого минимального хозяйственного ряда»[44]44
  Кржижановский Г.М. К построению перспективной пятилетки. С. 315.


[Закрыть]. Такой подход к проблеме нам представляется весьма интересным.

Всякий народнохозяйственный план является классовым документом, выражает интересы господствующего класса. Правда, в наше время интересы рабочего класса нашей страны стали интересами всего советского народа. Однако в 1920-1930-х годах шла острая классовая борьба. Поэтому необходимо особо подчеркнуть классовость первых пятилетних планов, их нацеленность на построение социализма, на вытеснение капиталистических элементов и полную их ликвидацию. Классовость плана предполагала укрепление союза рабочего класса и трудового крестьянства на основе совпадения их классовых интересов. Г.М. Кржижановский подчеркивал, что в конкретизации основ смычки между пролетарскими и бедняцко-середняцкими массами – сущность пятилетки[45]45
  См.: Кржижановский Г.М. Пятилетний план народнохозяйственного строительства СССР. М.: Плановое хозяйство, 1929. С. 6.


[Закрыть]. Соответствующие указания на классовость социалистических планов мы можем найти как в партийных документах тех лет, так и во многих статьях и выступлениях Г.М. Кржижановского и В.В. Куйбышева.

Но необходимо было смотреть дальше вперед, и уже на XV съезде партии, обсуждавшем вопросы пятилетнего плана, была поднята и проблема разработки генерального плана. «Совершенно ясно, что пятилетние перспективные планы – это вовсе не тот предел, которого мы не перейдем. Совершенно ясно, что размер нашего строительства таков, что мы на этой стадии остановиться не можем», – говорил тогда Г.М. Кржижановский[46]46
  Кржижановский Г.М. Директивы по составлению пятилетнего плана развития народного хозяйства // Кржижановский Г.М. Соч. Т. II. М.: ОНТИ, 1934. С. 337.


[Закрыть].

Разработка генерального плана связывалась, прежде всего, с электрификацией страны, и именно в этом смысле шла речь о необходимости «второго издания» плана ГОЭЛРО. В этом плане предполагался «раздел, посвященный крупнейшим хозяйственным сооружениям», значение которого заключалось в обеспечении единства процессов строительства и освоения предприятий. И если пятилетие рассматривалось как нормальный срок для строительства крупных сооружений, то развертывание их эксплуатации выходило за его пределы. Наконец, за рамки пятилетия выходят возможности существенного изменения специализации и комплексности развития экономических районов[47]47
  Кржижановский Г.М. К построению перспективной пятилетки. С. 312.


[Закрыть].

В ходе обсуждения вопросов построения генерального плана важно было, с одной стороны, доказывать его необходимость скептикам и, с другой стороны, бороться против утопических проектов некоторых сотрудников Госплана (например, «сильно преуменьшенными» назывались утверждения, что за один 1942/1943 хозяйственный год по электростроительству будет дано 48 Днепростроев и так далее[48]48
  См.: Кржижановский Г.М. Вопросы построения генерального плана // Кржижановский Г.М. Соч. Т. III. М.; Л.: ОНТИ, 1936. С. 285.


[Закрыть]). Г.М. Кржижановский писал, что надо отрешиться от всяких установок, идущих под лозунгом «шапками закидаем», апеллирующих к утопическим построениям того или другого рода. «Генеральный план должен отметить новый этап нашей великой хозяйственной работы – борьбы. В нем действительно вырастают перед нами задачи специфического строительства второй программы партии»[49]49
  Там же. С. 296. По аналогии о ленинской оценкой плана ГОЭЛРО генеральный план называется тут «второй программой партии».


[Закрыть]. И как обобщающее положение звучат его актуальные и поныне слова: «Наш генеральный план должен вырастать из диалектики генеральных линий строительства нашего хозяйства. Он будет реальным планом как раз в меру своего соответствия этой решающей предпосылке всей его компоновки»[50]50
  Там же. С. 281.


[Закрыть].

Ряд причин не способствовал окончательной разработке генерального плана. Прежде всего, следует отметить огромную методологическую сложность этого дела (подчеркнем, что речь шла именно о плане, не о прогнозе, хотя и разработка ориентировочного долгосрочного прогноза – дело весьма сложное). Однако многие высказанные тогда предложения представляют интерес и поныне.

Помимо рассмотренной выше трехзвенной системы плановых документов, анализ работ в области планирования народного хозяйства позволяет увидеть в экономической литературе тех лет зарождение такого подхода, который ныне называется программно-целевым. Собственно говоря, сам план ГОЭЛРО был по существу своему долгосрочной целевой программой, что не раз отмечалось современными советскими экономистами. Мы же хотим обратить внимание на интересную постановку этой проблемы В.В. Куйбышевым (статья «К работам над пятилетним планом», опубликованная в «Торгово-промышленной газете» от 18 апреля 1929 года, № 15). Отмечая недостаточное развитие сырьевой базы, которая не обеспечивает в намеченных размерах развитие легкой индустрии, он делает вывод о необходимости тотчас же «взяться за работу над выработкой тщательно продуманного плана развития легкой индустрии и всего промышленного плана в целом». Для этого по каждому виду сырья сельскохозяйственного происхождения В.В. Куйбышев предлагает иметь специальный план (документ), включающий и финансовый план, и всю «систему агрикультурных и организационно-технических мероприятий»[51]51
  См.: Куйбышев В.В. К работам над пятилетним планом // Плановое хозяйство. 1936. №З.С. 41.


[Закрыть]. Что тут имеется в виду, как не разработка комплексной программы развития сырьевой базы легкой промышленности? Отсюда уже очень близко до вывода о разработке программы развития группы отраслей, выпускающих конечную народнохозяйственную продукцию (например, те же отрасли, производящие сырье, плюс легкая промышленность, взятые как единое целое), тем более, что сам В.В. Куйбышев придавал важное значение переходу к планированию «не только по вертикали – по отраслям народного хозяйства, но и к планированию комплекса ряда отраслей», причем наука и техника рассматривались им как важнейшие элементы подобного комплексного планирования, без которых не может быть научного планирования, особенно перспективного[52]52
  См.: Куйбышев В.В. Плановая система – мощный рычаг социалистической переделки страны // Куйбышев В.В. Статьи и речи. Т. V. M.: Партиздат, 1937. С. 78–79.


[Закрыть]. Уже сама постановка этой проблемы в таком достаточно конкретном виде является важным вкладом в теорию народнохозяйственного планирования.

В заключение подчеркнем особое значение марксистских исследований в области народнохозяйственного планирования в рассматриваемый нами период, поскольку именно тогда решались многие важнейшие вопросы практической реализации вывода К. Маркса о планомерности как фундаментальной черте нового способа производства. И в наши дни планирование народного хозяйства базируется на основополагающих марксистско-ленинских принципах, развитых и конкретизированных в трудах Г.М. Кржижановского и В.В. Куйбышева, впервые получивших практическое приложение в работе Госплана тех лет. Не только в Советском Союзе и в братских странах социализма, но и во многих других государствах широко используются многие из сформулированных тогда положений, понятий[53]53
  «Пятилетка стала таким же непереводимым словом, как и слово совет», – подчеркивал Г.М. Кржижановский (Вопросы построения генерального плана. С. 279). Эта же мысль была выражена академиком С. Г. Струмилиным, который впоследствии писал, что слово «пятилетка» стало понятным всему культурному миру международным термином (см.: Струмилин С.Г. Пафос творчества // Глеб Максимилианович Кржижановский. Жизнь и деятельность. М.: Наука, 1975. С. 61).


[Закрыть], которые кажутся ныне настолько естественными, будто бы они существовали всегда, и без которых ныне немыслима вообще плановая деятельность.

На полпути к «военному коммунизму»[54]54
  Опубликовано в: Коммунист. 1991. № 10.


[Закрыть]

Одним из наиболее устойчивых стереотипов нашего исторического мышления, в том числе и у экономистов, является «священный трепет» перед словами «Октябрь 17-го года». Независимо от оценки произошедших тогда событий многие исследователи, не говоря уже о читателях, приход к власти большевиков воспринимают как точку разрыва в историческом процессе, за которой начинается нечто совершенно новое – то ли движение вспять, то ли скачок в царство свободы. Между тем история, как и природа, не терпит пустоты. Общественный процесс не прерывается, чтобы начать отсчет времени с новой точки. Подобное отношение к Октябрьской революции – лишь яркое свидетельство того, что даже теперь, спустя почти три четверти века, мы еще остаемся современниками этого грандиозного события: и те, кто видит в нем момент истины, и те, для кого оно предстает как национальная трагедия. Однако пора бы начать преодолевать этот своеобразный «фетишизм дат». И в рамках данной статьи предполагается рассмотреть одну из линий, свидетельствующих о преемственности до– и послеоктябрьского (названного чуть позже «военно-коммунистическим») курсов.

Государство всегда играло значительную роль в хозяйственной жизни России – как через административно-правовое регулирование производства и обмена, так и благодаря собственной предпринимательской деятельности. Развитие экономических процессов на рубеже XIX–XX веков и особенно в обстановке мировой войны резко усилило потребность в координирующей и направляющей деятельности власти в хозяйственной сфере. Причем государственная бюрократия пошла по самому естественному и понятному для себя пути – по пути усиления собственных позиций через централизацию функций управления народным хозяйством в специальных правительственных органах. Последние брали в свои руки снабжение предприятий производственными ресурсами и их нормирование, установление специальных правил перевозки грузов, регулирование цен и т. п. По мере ухудшения экономической ситуации роль административных рычагов неуклонно усиливалась, вмешательство государства в хозяйственную жизнь отдельных производственных единиц активизировалось. Власти уже в 1915–1916 годах в соответствии с бюрократическими стереотипами экономического мышления старались сосредоточить у себя снабженческо-распределительные функции – как наиболее простой, грубый, но и самый очевидный инструмент воздействия на непосредственных производителей.

Тогда попытки государственного регулирования особенно продвинулись в сельском хозяйстве. Стремясь обеспечить снабжение армии и промышленных центров хлебом и не допустить при этом роста дороговизны, правительство прибегло к таким мерам, как установление твердых цен на хлеб (при их региональной дифференциации), обязательные планы разверстки и угроза реквизиций за нарушение правил сдачи сельскохозяйственных продуктов. Одновременно местные органы власти, решая продовольственную проблему, запрещали вывоз аграрной продукции за пределы своих губерний. Все это в совокупности с непропорциональным ростом цен на промышленные товары существенно подорвало стимулы деревни к производству товарной продукции, а расстройство железнодорожного транспорта довершило начатое дело – зимой 1916/1917 года в городах остро ощущалась нехватка продовольствия.

Аналогично обстояли дела и в промышленности. Государственная власть все настойчивее пыталась вмешиваться в работу предприятий, понуждая предпринимателей действовать вопреки их экономическим интересам, что лишь усиливало общий хаос. Данная ситуация была ярко охарактеризована председателем IV Государственной думы М.В. Родзянко в записке переданной императору незадолго до Февральской революции. В ней, в частности, приводится такой пример: «Вместо того чтобы принять самые решительные меры для обеспечения себя углем надлежащего качества, для чего потребовалось заключить соответствующие контракты с углепромышленниками или создать особый регулирующий орган, министерство путей сообщения начиная с 1915 года предпочитает получать уголь путем реквизиций. Это ставит железные дороги в весьма рискованное положение, мешая им как приобрести уголь хорошего качества, так и сделать надлежащие запасы на складах. Так как при реквизиции личная ответственность владельцев рудников за качество угля совершенно исчезает, было вполне естественно стремление некоторых из них сбыть железным дорогам всякий хлам»[55]55
  Цит. по: Экономичесское положение России перед революцией // Красный архив. 1925. № 3. С. 77–78.


[Закрыть].

Естественно, что в такой ситуации речь все чаще заходила о введении государственной монополии на хлеб, уголь, нефть, сахар, хлопок и т. д., то есть исключительного права государства закупать те или иные продукты у производителей и реализовывать их потребителям[56]56
  Однако многие экономисты, в том числе верившие в эффективность подобных мер, подчеркивали, что они могут быть осуществлены лишь правительством, пользующимся доверием народа.


[Закрыть]. Особенно активно за политику подобного рода выступали деятели, находившиеся на левом фланге политической жизни страны. Однако в отличие от «государственников» из правительственного лагеря левые (и прежде всего – марксисты) связывали необходимость соответствующих изменений в системе хозяйствования не только с войной, но, в первую очередь, с характером современных тому времени производительных сил.

В начале века кризис классического капитализма был очевиден[57]57
  Правда, неготовность страны, да и всего мира к победе социализма тогда признавалась практически всеми.


[Закрыть]. Ускоренная концентрация производства и рост частно-монополистического капитала сопровождались ослаблением конкурентного механизма, что лишало буржуазный строй имманентного ему источника прогресса. И левые полагали, что именно государственное регулирование должно будет прийти на смену конкуренции. Они рассчитывали на то, что демократические силы смогут встать у руля государственного управления и обеспечить замену «стихийной борьбы частных интересов и стремления капитала к извлечению прибыли» на «планомерное направление производительной деятельности – со стороны общества или государства». При этом предполагалось, так или иначе, опираться на уже созданные войной формы хозяйственного управления.

В качестве же первоочередных шагов к урегулированию хозяйственной жизни предлагалось сосредоточить усилия на выработке единых общеимперских планов, способных охватить все движение продукта от производителя к потребителю. Это, в свою очередь, связывалось с осуществлением мер типа принудительного синдицирования предприятий, введения разрешительной системы перевозки всех грузов, государственного ценообразования. Ключевым моментом здесь выступал транспорт как техническое условие планомерного распределения продукции по территории страны. А именно в контроле за распределением многие экономисты видели краеугольный камень искомой плановой системы.

Победа Февральской революции резко динамизировала социально-экономические и политические процессы в стране. И, пожалуй, главное, на чем сосредоточилось внимание новой власти, было повышение эффективности государственного вмешательства в народное хозяйство. В системе экономико-политических ценностей на первое место выдвинулось понимание государства как субъекта, способного разрешать трудности, которые обусловливались войной и участившимися перебоями в функционировании капиталистического воспроизводственного механизма, опирающегося на частные интересы и конкуренцию. «…Вся задача целиком, очевидно, далеко выходит за пределы того, что может дать частный почин, интересы которого очень часто не сходятся с интересами целого. Только государство, и притом государство, обслуживающее не интересы кучки привилегированных, а действующее в интересах всего народа, может вывести страну из хаоса и развала», – писал тогда Н.М. Ясный[58]58
  Продовольственный кризис и хлебная монополия. Пг., 1917. С. 12–13.


[Закрыть], впоследствии ставший известным американским экономистом-советологом.

Для осуществления этих функций экономисты и хозяйственные деятели, включая ряд крупнейших предпринимателей, сходились в признании необходимости придания новому правительству широких полномочий. Раздавались выступления за централизацию значительной части прибыли, за разработку целостного государственного плана, который помог бы остановить распад национального хозяйства и обрисовать достаточно ясную перспективу подъема. Последнее подчеркивалось особо, причем всеми – от социалистов до монархистов (если отвлечься, разумеется, от наиболее радикальных представителей тех и других, одинаково отрицавших установившийся после революции режим). Плана требовали марксисты, поскольку это соответствовало их доктринальным установкам. За план выступали и предприниматели, надеясь благодаря ему стабилизировать хозяйственную ситуацию.

Увлеченность идеей планирования была распространена не просто широко, но подчас принимала самые неожиданные формы. Приход к власти «верных слуг народа» в лице Временного правительства (которое действительно включало в себя видных представителей имущих классов и интеллигенции России), всеобщий энтузиазм и единство самых разнородных сил, обеспечившее падение самодержавия в считанные дни, – все это создавало иллюзии быстрого хозяйственного урегулирования, легкого восхождения на экономические вершины, недоступные прежнему режиму. Дело доходило до курьезных случаев своеобразного «планового фанатизма». Например, В.Г. Громан, будучи ответственным за распределение потребительских товаров среди жителей Петрограда, заявлял, что он не распределит ни единой пары ботинок, пока все хозяйство не будет регулироваться по плану. Это, конечно, была крайность, но она весьма ярко выражала настроения в среде многих влиятельных экономистов.

Политика Временного правительства прошла несколько стадий, радикализируясь по мере развития политической ситуации и некоторого полевения его состава. Впрочем, принципиальные идеи планового регулирования так или иначе сохранялись на протяжении всех месяцев существования этой власти, отражаясь как в ее официальных актах, так и в выступлениях видных общественных деятелей.

Нетрудно догадаться, что именно с продовольственной проблемы начало Временное правительство свою деятельность по упорядочению хозяйственной жизни. Здесь переплетались основные линии и противоречия российской экономики. И, по сути дела, новая власть пошла по тому же пути, на который пытались, но так окончательно и не решились встать ее предшественники: 25 марта было принято решение о введении хлебной монополии, по которому все зерно, сверх необходимого для потребления, посевов и корма скота, должно было отчуждаться по твердым ценам в общегосударственный фонд для дальнейшего перераспределения. Имелось в виду учитывать все конкретные условия деятельности данного производителя – при помощи каких орудий он сеет (ведь при использовании более прогрессивных машин требуется меньше зерна для засева), какой скот содержит, сколько работников (ведь их надо кормить) и на какой срок нанимает.

Понятно, что практическая реализация таких намерений была неотделима от формирования мощного административного механизма, обеспечивающего тотальный учет и рациональное движение хлеба по всей стране в соответствии с единым планом. Укреплялась сеть продовольственных органов, которые были уполномочены от имени государства и как бы в его интересах решать многочисленные конкретные вопросы отчуждения и перераспределения зерна, доходя до каждого крестьянского двора. Предполагалось, что справедливое решение неизбежно возникающих в столь деликатном деле проблем будет обеспечено формированием аппарата из людей, «которые понимают дело и о которых известно, что это люди честные и положительные» (так говорилось в одной брошюре, изданной для разъяснения и популяризации в крестьянской среде политики хлебной монополии).

Справедливые продовольственные комитеты и честные хлебозаготовители – с этим, пожалуй, в основном и связывались надежды на эффективность создаваемого механизма. Единственный стимул, который тут предусматривался (или точнее замышлялся), состоял в стремлении распространить указанный механизм на все народное хозяйство. Пропагандисты государственной монополии настойчиво убеждали крестьян в выгодности для них вводимого порядка, поскольку твердые цены на хлеб непременно будут дополнены твердыми ценами на необходимые деревне промышленные изделия. И действительно в стране предпринимались попытки централизованного учета всего наличного сахара, всей кожи, железа, керосина, бумаги и других товаров. Но воплощены в жизнь данные намерения не были. На практике дело ограничилось введением в августе еще одной государственной монополии – на уголь.

В ходе постоянного обсуждения проблем государственного руководства хозяйственной жизнью в кругах правительственных и околоправительственных экономистов выдвигались и иные предложения по усилению централизованного управления экономикой. И само правительство склонялось к принятию ряда довольно решительных мер, хотя так и не смогло реализовать большинство выдвигавшихся его членами предложений. Оно не имело прочной социальной базы, постоянно наталкивалось на резкое противодействие мощных политических группировок слева и справа и поэтому не было способно вырабатывать последовательную экономическую политику и тем более следовать ей. Кроме того, выдвигавшиеся его членами предложения нередко несли на себе явный отпечаток политических импровизаций (что вообще очень свойственно для революционной эпохи), оказывались результатом переплетения самых различных факторов, в частности идеологических симпатий министров, необходимости «реагировать» на текущую конъюнктуру событий. Словом, сама работа по формированию системы планового регулирования была далека от плановой, что также не могло не сказаться на ее эффективности.

Типичным примером в этом отношении может служить радикальное и для многих неожиданное предложение министра труда меньшевика М.И. Скобелева о введении такой прогрессии налогообложения, которая позволяла бы государству изымать в бюджет всю предпринимательскую прибыль. Предложение было отвергнуто, но сам факт его появления знаменателен. Он наглядно характеризует, если и не господствовавшие, то имевшие широкое хождение представления о путях усиления регулирующей роли государства.

Уже к середине 1917 года решение задачи «строгого, серьезного и определенного регулирования всех сторон финансово-экономической жизни государства» Временное правительство вполне определенно увязывало «с подчинением всех частных классовых и групповых интересов, каковы бы они ни были, кем бы они ни диктовались, интересам государства» (слова министра-председателя А.Ф. Керенского). Для этого при правительстве был создан Экономический совет. На него возлагались две взаимосвязанные задачи: во-первых, выработка плана и постепенное регулирование жизни страны в общегосударственных интересах; во-вторых, осуществление экспертизы всех разрабатываемых хозяйственных мероприятий для обеспечения целостности проводимой экономической политики.

О значении, которое придавалось деятельности названного органа, свидетельствует председательствование в нем одного из ведущих деятелей Кабинета – министра торговли и промышленности С.Н. Прокоповича (формальным главой Совета был премьер). Экономический совет был призван объединить представителей различных «демократических», как их тогда называли, политических сил, включая большевиков. В его работе участвовали многие видные экономисты и хозяйственные деятели (П.И. Пальчинский, Н.Н. Кутлер, Н.Д. Кондратьев, П.Б. Струве, С.А. Лозовский, В.А. Базаров, В.Г. Громан, П.П. Маслов, Л.Б. Кафенгауз, Д.Б. Рязанов, Г.В. Цыперович и другие).

Как же представлял себе Экономический совет укрепление плановых начал в народном хозяйстве и обеспечение приоритета общегосударственных интересов? Ответ тем более интересен, что Совет был связан с правительством и одновременно мог стать своеобразным зеркалом, отражающим понимание этих ключевых проблем многими, если не большинством экономистов. Однако данный ответ неоригинален: речь шла о целесообразности широкомасштабного вмешательства власти в хозяйственный процесс при помощи прямых, административных методов воздействия на отдельные производственные единицы и целые отрасли. Тщательному учету должны были подвергнуться как производимая продукция, так и запасы ее на складах (включая потенциал железнодорожного транспорта), чтобы максимально задействовать ресурсы, вовлечь их в орбиты государственного перераспределения.

Прежде всего, предлагалось, опосредуя государственными органами взаимосвязь производства и потребления, так организовать движение товарных масс, чтобы обеспечить совершенное обезличение продуктов (обезличение, как по производителям, так и по потребителям) и принятие в руки одного органа (или одного распорядителя, кем бы он ни был) всей производимой товарной массы. Это – важнейший пункт логики формирующейся системы[59]59
  Его позднее, в 1918–1920 годах, попытаются реализовать в форме Комиссии использования– междуведомственного органа по планированию и использованию всех материальных ресурсов страны. Она была образована при BCHX во главе с Л.Н. Крицманом и стала одним из ярких символов эпохи «военного коммунизма».


[Закрыть]. Акцент делался на необходимости принудительного распределения продукции – «не по желанию потребителей, а по тому, как представится наиболее рациональным…» Вывод же о рациональности должны делать, разумеется, государственные органы. Сюда же естественно примыкают неизбежность принудительных заказов и, конечно же, право на секвестр отдельных предприятий (право, «которое тесно связано с регулированием экономической жизни страны»).

Использование принуждения тогда мыслилось в довольно широких масштабах, хотя и связывалось большинством экономистов с обстановкой военного времени и сложностями хозяйственного положения страны. Данный принцип в организации производства предполагалось распространить не только на промышленность, но и на сельское хозяйство. Так, высказывалась мысль о разработке специального перспективного плана сельского хозяйства, который исходил бы из принудительного перераспределения производительных сил (земли, техники, труда), чтобы дать возможность наиболее полно использовать их для роста продукции.

Принуждение должно было проявляться в государственном регулировании цен, заработной платы и нормировании потребления. Участники заседаний Экономического совета со всей определенностью ставили вопрос и о введении трудовой повинности, что сделало бы обсуждавшуюся систему государственного регулирования вполне целостной, охватывающей все производственные факторы адекватными друг другу инструментами воздействия.

Авторы подобных предложений рассчитывали не только добиться таким путем четкости и слаженности работы предприятий в рамках единого народнохозяйственного организма, но и довести до логического конца процесс, якобы начатый уже монополистическим капитализмом—уничтожить посредством деятельности правительственных и общественных организаций конкуренцию и параллелизм в работе, создающие «колоссальные трения, которые… уменьшают намного коэффициент использования полезного действия наших предприятий».

Особое место в этой системе централизованного руководства отводилось Экономическому комитету, венчающему сеть государственных планово-снабженческо-распределительных органов. Именно на него возлагалась практическая реализация задачи урегулирования экономической жизни страны. Другие органы могли разрабатывать планы и программы, определять стратегические установки хозяйственной политики, но все они замыкались бы на деятельности названного комитета, который становился бы держателем основных материальных ресурсов России. Он, в соответствии с проектом положения о данном органе, должен был, руководствуясь общими указаниями Экономического совета, рассматривать и утверждать все планы массовых заготовлений, согласуя спрос с возможностью его удовлетворения. К его ведению относили также утверждение цен (твердых и предельных) на важнейшие виды сырья и готовой продукции, регулирование заработной платы путем установления ее норм в ведущих отраслях, распределение заказов по районам и отраслям.

При Экономическом комитете создавалось Экономическое совещание с функциями «центрального комитета снабжения», в чем многие видели самую сердцевину плановой работы. Предлагалось, чтобы в него входили председатели всех специальных органов снабжения и военных комитетов снабжения, а также представители общественных организаций. Здесь должен вырабатываться «как план потребностей, так и план их удовлетворения». Н.Н. Саввин, товарищ министра торговли и промышленности и один из основных авторов правительственной концепции регулирования экономики, говорил тогда, что разрабатываемые этими органами документы и являются «большими экономическими планами», которые «будут точны и детальны», а тем самым удастся реализовать и настойчивые требования членов самого Экономического совета – сделать «планы окончательного распределения» более конкретизированными.

Непосредственным урегулированием производства и распределения должна была заниматься целая сеть районных экономических комитетов и предметных (по отдельным группам продуктов) комиссий, возглавляемых уполномоченными или особоуполномоченными центрального

Экономического комитета. На предметные комиссии, в частности, возлагались задачи определения потребного к удовлетворению количества продукции, необходимую для этого переброску рабочих рук из одного района в другой, а также фиксирование цен. Районные же комитеты должны были информировать центр о нуждах и производственных возможностях своих регионов, а затем на основе его общих установок по объему и номенклатуре продукции детализировать задания по предприятиям и предписывать соответствующим учреждениям заключать контракты по определенным ценам исходя из «спущенных» директив.

Как видим, внерыночное согласование интересов производителей и потребителей получало здесь свое институциональное оформление. Правда, сознавая неизбежность возникновения острых противоречий между ними и опасность в обстановке нарастающего товарного дефицита принятия окончательных решений отнюдь не в пользу потребителей, авторы правительственной концепции посчитали нужным заранее зафиксировать пути преодоления подобных трудностей: «При согласовании спроса с возможностями его удовлетворения в коллегиальных органах должны преобладать интересы потребителей; при определении цен, распределении заготовок по районам и распределении заказов должно быть равное представительство интересов производителей и потребителей и при определении норм поставок – преобладание производителей».

Наконец, на органы государственного регулирования возлагались функции контроля за тем, чтобы плановые задания выполнялись наиболее эффективным путем, а все технические средства использовались рационально. Иных механизмов, побуждающих к эффективному хозяйствованию, по-видимому, уже не оставалось, и вопросы эти фактически оказывались тогда вне сферы специального внимания большинства связанных с правительством экономистов.

С программой еще более глубоких преобразований по пути усиления государственного вмешательства в экономическую жизнь выступали левые социалисты. В принудительном синдицировании, государственном установлении цен и заработной платы, в широком контроле за качеством товаров и условиями их производства и, наконец, за распределением (вплоть до отказа от свободы торговли) видели они шаги, подводящие общество непосредственно к социализму.

С аналогичных, в общем-то, позиций выступали тогда и большевики. Однако была одна принципиальная черта, решительно выделявшая большевистскую концепцию формирования системы планового хозяйствования и имевшая, как оказалось, далеко идущие последствия. Плановое руководство и государственная власть – так можно коротко обозначить существо проблемы, которую остро поставил В.И. Ленин в 1917 году. Еще за пятнадцать лет до того в дискуссии вокруг проекта партийной программы он обращал внимание, что планомерность хозяйственной системы важна для социалиста не сама по себе, но лишь в том случае, когда она осуществляется за счет и в интересах всего общества[60]60
  См.: Ленин В.И. Замечания на второй проект программы Плеханова // Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 6. М.: Политиздат, 1963. С. 232.


[Закрыть]. Этот действительно важный момент оказался теперь трансформированным в тезис, согласно которому государственное планирование и регулирование будут целесообразны только после прихода к власти пролетариата, а проще говоря – самой большевистской партии.