Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Прозаседавшиеся

 
Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни –
самые важные! –
служащие расходятся на заседания.
 
 
Заявишься:
«Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени о́на». –
«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать –
объединение Тео{43}43
  Тео – театральный отдел Главполитпросвета.


[Закрыть] и Гукона{44}44
  Гукон – Главное управление коннозаводства при Народном комиссариате земледелия. В 1921 году обсуждался проект грандиозной театральной постановки с участием всех родов войск, включая конницу. Одно время заместителем председателя Тео был режиссер С. Н. Кель, впоследствии возглавивший отдел в Гуконе.


[Закрыть]».
 
 
Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
«Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом».
 
 
Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет –
го́ло!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.
Снова взбираюсь, глядя на́ ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
«Пришел товарищ Иван Ваныч?» –
«На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».
 
 
Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья доро́гой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
«Зарезали!
Убили!»
Мечусь, оря́.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
«Оне на двух заседаниях сразу.
В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там».
 
 
С волнения не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
«О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!»
 

1922

Весенний вопрос

 
Страшное у меня горе.
Вероятно –
                   лишусь сна.
Вы понимаете,
                       вскоре
в РСФСР
             придет весна.
Сегодня
            и завтра
                          и веков испокон
шатается комната –
                                 солнца пропойца.
Невозможно работать.
                                   Определенно обеспокоен.
А ведь откровенно говоря –
               совершенно не из-за чего беспокоиться.
Если подойти серьезно –
                                         так-то оно так.
Солнце посветит –
                               и пройдет мимо.
А вот попробуй –
                             от окна оттяни кота.
А если и животное интересуется улицей,
                                 то мне
                                             это –
                                                  просто необходимо.
На улицу вышел
                          и встал в лени я,
не в силах…
                   не сдвинуть с места тело.
Нет совершенно
                 ни малейшего представления,
что ж теперь, собственно говоря, делать?!
И за шиворот
                     и по носу
                                    каплет безбожно.
Слушаешь.
                 Не смахиваешь.
                                             Будто стих.
Юридически –
                        куда хочешь идти можно,
но фактически –
                           сдвинуться
                                             никакой возможности.
Я, например,
                    считаюсь хорошим поэтом.
Ну, скажем,
                   могу
                            доказать:
                                      «Самогон – большое зло».
А что про это?
                      Чем про это?
Ну нет совершенно никаких слов.
Например:
                 город советские служащие искра́пили,
приветствуй весну,
                               ответь салютно!
Разучились –
                      нечем ответить на капли.
Ну, не могу сказать –
                                   ни слова.
                                                   Абсолютно!
Стали вот так вот –
                                смотрят рассеянно.
Наблюдают –
                      скалывают дворники лед.
Под башмаками вода.
                                  Бассейны.
Сбоку брызжет.
                         Сверху льет.
Надо принять какие-то меры.
Ну, не знаю что, –
                              например:
                                               выбрать день
                                                          самый синий,
и чтоб на улицах
                           улыбающиеся милиционеры
всем
      в этот день
                        раздавали апельсины.
Если это дорого –
                             можно выбрать дешевле,
                                                                      проще.
Например:
               чтоб старики,
                                     безработные,
                                                 неучащаяся детвора
в 12 часов
               ежедневно
                                 собирались на Советской
                                                                  площади,
троекратно кричали б:
                                     ура!
                                             ура!
                                                    ура!
Ведь все другие вопросы
                                              более или менее ясны́.
И относительно хлеба ясно,
                                       и относительно мира ведь.
Но этот
            кардинальный вопрос
                                                 относительно весны
нужно
          во что бы то ни стало
                                       теперь же урегулировать.
 

1923

Тамара{45}45
  Тамара – роковая женщина, царица, убивавшая своих возлюбленных, из одноименной баллады М. Ю. Лермонтова (1841). Маяковский соединил ее образ с образом героини лермонтовской поэмы «Демон».


[Закрыть] и демон

 
От этого Терека
                         в поэтах
                                        истерика.
Я Терек не видел.
                           Большая потерийка.
Из омнибуса
                                       вразвалку
сошел,
          поплевывал
                              в Терек с берега,
совал ему
              в пену
                         палку.
Чего же хорошего?
                               Полный развал!
Шумит,
          как Есенин в участке.
Как будто бы
                     Терек
                               сорганизовал,
проездом в Боржом,
                                 Луначарский{46}46
  Луначарский Анатолий Васильевич (1875–1933) – нарком просвещения в 1917–1929 годах.


[Закрыть].
Хочу отвернуть
                        заносчивый нос
и чувствую:
                  стыну на грани я,
овладевает
                                   мною
                         гипноз,
воды
      и пены играние.
Вот башня,
револьвером
                                      небу к виску,
разит
       красотою нетроганой.
Поди,
       подчини ее
                          преду искусств –
Петру Семенычу
                          Когану{47}47
  Коган Петр Семенович (1872–1932) – профессор-филолог, при основании Государственной академии художественных наук (1921) избран ее президентом («пред искусств»).


[Закрыть].
Стою,
       и злоба взяла меня,
что эту
          дикость и выступы
с такой бездарностью
                                   я
                                      променял
на славу,
              рецензии,
                               диспуты.
Мне место
                                   не в «Красных нивах»{48}48
  «Красная нива» – иллюстрированный литературно-художественный массовый еженедельник (1923–1931).


[Закрыть],
                                                      а здесь,
и не построчно,
                       а даром
реветь
        стараться в голос во весь,
срывая
          струны гитарам.
Я знаю мой голос:
                            паршивый тон,
но страшен
                  силою ярой.
Кто видывал,
                    не усомнится,
                                           что
я
 был бы услышан Тамарой.
Царица крепится,
                             взвинчена хоть,
величественно
                      делает пальчиком.
Но я ей
          сразу:
                     – А мне начхать,
царица вы
                или прачка!
                 Тем более
              с песен –
                              какой гонорар?!
А стирка –
                  в семью копейка.
А даром
           немного дарит гора:
лишь воду –
                    поди,
                             попей-ка! –
Взъярилась царица,
                               к кинжалу рука.
Козой,
        из берданки ударенной.
Но я ей
          по-своему,
                           вы ж знаете как –
под ручку…
                  любезно…
                                   – Сударыня!
Чего кипятитесь,
                           как паровоз?
Мы
     общей лирики лента.
Я знаю давно вас,
                           мне
                                 много про вас
говаривал
              некий Лермонтов.
Он клялся,
                что страстью
                                      и равных нет…
Таким мне
                мерещился образ твой.
Любви я заждался,
                             мне 30 лет.
Полюбим друг друга.
                                 Попросту.
Да так,
          чтоб скала
                           распостелилась в пух.
От черта скраду
                         и от бога я!
Ну что тебе Демон?
                              Фантазия!
                                                Дух!
К тому ж староват –
                                 мифология.
Не кинь меня в пропасть,
                                        будь добра.
От этой ли
                струшу боли я?
Мне
     даже
             пиджак не жаль ободрать,
а грудь и бока –
                          тем более.
Отсюда
          дашь
                    хороший удар –
и в Терек
              замертво треснется.
В Москве
              больнее спускают…
                                               куда!
ступеньки считаешь –
                                     лестница.
Я кончил,
               и дело мое сторона.
И пусть,
            озверев от помарок,
про это
          пишет себе Пастернак,
А мы…
          соглашайся, Тамара! –
История дальше
                          уже не для книг.
Я скромный,
                    и я
                         бастую.
Сам Демон слетел,
                             подслушал,
                                                и сник,
и скрылся,
                смердя
                           впустую.
К нам Лермонтов сходит,
                                        презрев времена.
Сияет –
            «Счастливая парочка!»
Люблю я гостей.
                         Бутылку вина!
Налей гусару, Тамарочка!
 

1924

Юбилейное{49}49
  Написано к 125-летию со дня рождения А. С. Пушкина в форме обращения к памятнику Пушкина в Москве, стоявшему первоначально на Тверском бульваре («На Тверском бульваре / очень к вам привыкли»). В 1950 году памятник перенесен на другую сторону улицы Горького (Тверской), на площадь, получившую название Пушкинской.


[Закрыть]

 
Александр Сергеевич,
  разрешите представиться.
                                    Маяковский.
Дайте руку!
          Вот грудная клетка.
                     Слушайте,
                            уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
    в щенка смирённом львенке.
Я никогда не знал,
                     что столько
                                         тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
        Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
     Больно?
                   Извините, дорогой.
У меня,
   да и у вас,
                     в запасе вечность.
Что нам
   потерять
                  часок-другой?!
Будто бы вода –
                   давайте
                               мчать, болтая,
будто бы весна –
                   свободно
                                 и раскованно!
В небе вон
      луна
              такая молодая,
что ее
без спутников
                       и выпускать рискованно.
Я
теперь
   свободен
                  от любви
                                и от плакатов.
Шкурой
   ревности медведь
                                лежит когтист.
Можно
 убедиться,
                   что земля поката, –
сядь
     на собственные ягодицы
                                     и катись!
Нет,
     не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
                                       ни с кем.
Только
 жабры рифм
                       топырит учащённо
у таких, как мы,
                на поэтическом песке.
Вред – мечта,
             и бесполезно грезить,
надо
      весть
      служебную нуду.
Но бывает –
           жизнь
                       встает в другом разрезе,
и большое
       понимаешь
                         через ерунду.
Нами
$лирика
           в штыки
                          неоднократно атакована,
ищем речи
        точной
                          и нагой.
Но поэзия –
           пресволочнейшая штуковина;
существует –
             и ни в зуб ногой.
Например,
        вот это –
                         говорится или блеется?
Синемордое,
           в оранжевых усах,
Навуходоносором{50}50
  Навуходоносор – упоминаемый в Библии царь Вавилона, завоеватель, известный непомерной гордостью.


[Закрыть]
                   библейцем –
«Коопсах»{51}51
  «Коопсах» – кооператив сахарной промышленности. На его синих вывесках изображалась голова в оранжевых лучах («Синемордое, / в оранжевых усах»).


[Закрыть].
Дайте нам стаканы!
                       Знаю
                                  способ старый
в горе
дуть винище,
                       но смотрите –
                                                        из
выплывают
                  Red и White Star’ы[2]2
  Красные и белые звезды (англ.).


[Закрыть]
с ворохом
               разнообразных виз{52}52
  Red и White Star’ы // с ворохом / разнообразных виз – этикетки марочных вин.


[Закрыть].
Мне приятно с вами, –
                                      рад,
                                              что вы у столика.
Муза это
              ловко
                        за язык вас тянет.
Как это
             у вас
                      говаривала Ольга?..
Да не Ольга!
                    из письма
                                     Онегина к Татьяне.
– Дескать,
                  муж у вас
                                    дурак
                                               и старый мерин,
я люблю вас,
                    будьте обязательно моя,
я сейчас же
                  утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я. –
Было всякое:
                    и под окном стояние,
пи́сьма,
           тряски нервное желе.
Вот
     когда
               и горевать не в состоянии –
это,
     Александр Сергеич,
                                       много тяжелей.
Айда, Маяковский!
                                Маячь на юг!
Сердце
           рифмами вымучь –
вот
    и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
      не старость этому имя!
Ту́шу
        вперед стремя́,
я
 с удовольствием
                              справлюсь с двоими,
а разозлить –
                      и с тремя.
Говорят –
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous…[3]3
  Между нами (фр.).


[Закрыть]
                    чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам –
                         говорят –
                                           видали
даже
       двух
               влюбленных членов ВЦИКа.
Вот –
         пустили сплетню,
                                       тешат душу ею.
Александр Сергеич,
                                да не слушайте ж вы их!
Может,
           я
             один
                    действительно жалею,
что сегодня
                  нету вас в живых.
Мне
      при жизни
                         с вами
                                    сговориться б надо.
Скоро вот
               и я
                    умру
                            и буду нем.
После смерти
                     нам
                            стоять почти что рядом:
вы на Пе,
               а я
                    на эМ{53}53
  …вы на Пе, / а я / на эМ. – С. А. Есенин, в «Юбилейном» охарактеризованный нелестно, однажды пошутил: «Вам, Маяковский, удивительно посчастливилось, всего две буквы отделяют от Пушкина… – И после паузы: – Только две буквы! Но зато какие – „НО“!»


[Закрыть].
Кто меж нами?
                        с кем велите знаться?!
Чересчур
               страна моя
                                 поэтами нища́.
Между нами
                     – вот беда –
                                             позатесался На́дсон{54}54
  На́дсон Семен Яковлевич (1862–1887) – поэт «гражданской скорби», эпигон Некрасова. Его большая популярность среди интеллигенции оценивалась в Серебряном веке как признак упадка поэтического вкуса.


[Закрыть].
Мы попросим,
                        чтоб его
                                     куда-нибудь
                                                          на Ща!
А Некрасов
                  Коля,
                            сын покойного Алеши, –
он и в карты,
                      он и в стих,
                                           и так
                                                    неплох на вид.
Знаете его?
                  вот он
                              мужик хороший.
Этот
      нам компания –
                                  пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
                                 за вас
                                            полсотни о́тдав.
От зевоты
               скулы
                          разворачивает аж!
Дорогойченко,
                        Герасимов,
                                           Кириллов,
                                                              Родов{55}55
  Дорогойченко А. Я., Герасимов М. П., Кириллов В. Т., Родов С. А., Безыменский А. И. – слабые «пролетарские» поэты.


[Закрыть] –
какой
         однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
                 мужиковствующих свора.
Смех!
        Коровою
                      в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
                                но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
        чтоб поэт
                        и в жизни был мастак.
Мы крепки,
                  как спирт в полтавском штофе.
Ну а что вот Безыменский?!
                                              Так…
ничего…
              морковный кофе.
Правда,
           есть
                 у нас
                          Асеев{56}56
  Асеев Николай Николаевич (1889–1963) – товарищ Маяковского, поэт-«лефовец». В 1920-е годы читатели нередко предпочитали его стихи стихам Маяковского. В дальнейшем талант Асеева увял.


[Закрыть]
                                    Колька.
Этот может.
                  Хватка у него
                                          моя.
Но ведь надо
                    заработать сколько!
Маленькая,
                  но семья.
Были б живы –
                         стали бы
                                        по Лефу соредактор.
Я бы
       и агитки
                      вам доверить мог.
Раз бы показал:
                          вот так-то, мол,
                                                    и так-то…
Вы б смогли –
                       у вас
                                хороший слог.
Я дал бы вам
                    жирко́сть{57}57
  Жиркость – трест, продукцию которого бранит пациент профессора Преображенского, чьи волосы она сделала зелеными, в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» (1925). Возможно, это скрытая полемика с Маяковским, предлагающим в «Юбилейном» Пушкину заняться рекламой Жиркости.


[Закрыть]
                                    и су́кна,
в рекламу б
                  выдал
                             гумских дам.
(Я даже
           ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
                  быть
                          приятней вам.)
Вам теперь
                 пришлось бы
                                        бросить ямб картавый.
Нынче
           наши перья –
                                   штык
                                              да зубья вил, –
битвы революций
                             посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
              пограндиознее
                                      онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
                                     Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
                          полезет
                                       с перержавленным.
– Тоже, мол,
                      у лефов
                                   появился
                                                  Пушкин.
Вот арап!
               а состязается –
                                         с Державиным…
 
 
Я люблю вас,
                    но живого,
                                      а не мумию.
Навели
           хрестоматийный глянец.
Вы,
     по-моему́,
                      при жизни
                                         – думаю –
тоже бушевали.
                         Африканец!
Сукин сын Дантес!
                              Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
                               – А ваши кто родители?
Чем вы занимались
                                до 17-го года? –
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
              что ж болтанье!
                                        Спиритизма вроде.
Так сказать,
                   невольник чести…
                                                  пулею сражен…
Их
   и по сегодня
                        много ходит –
всяческих
               охотников
                                 до наших жен.
Хорошо у нас
                     в Стране Советов.
Можно жить,
                     работать можно дружно.
Только вот
                поэтов,
                             к сожаленью, нету –
впрочем, может,
                          это и не нужно.
Ну, пора:
               рассвет
                           лучища выкалил.
Как бы
           милиционер
                                разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
                                   очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
                    подсажу
                                   на пьедестал.
Мне бы
           памятник при жизни
                                               полагается по чину.
Заложил бы
                   динамиту –
                                         ну-ка,
                                                    дрызнь!
Ненавижу
               всяческую мертвечину!
Обожаю
            всяческую жизнь!
 

1924

Из цикла «Париж»

 
Я стукаюсь
                    о стол,
                               о шкафа острия –
четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь
                            в отеле Istria –
на коротышке
                        rue Campagne-Première[4]4
  Улица Кампань-Премьер (фр.).


[Закрыть].
Мне жмет.
                  Парижская жизнь не про нас –
в бульвары
                                   тоску рассыпай.
Направо от нас –
                               Boulevard Montparnasse[5]5
  Бульвар Монпарнас (фр.).


[Закрыть],
налево –
                Boulevard Raspail[6]6
  Бульвар Распай (фр.).


[Закрыть]
Хожу и хожу,
                        не щадя каблука, –
хожу
        и ночь и день я, –
хожу трафаретным поэтом, пока
в глазах
              не встанут виденья.
Туман – парикмахер,
                                       он делает гениев –
загримировал
                        одного
                                   бородой –
Добрый вечер, m-r Тургенев.
Добрый вечер, m-me Виардо{59}59
  Виардо – Виардо-Гарсия Мишель Полина (1821–1910) – французская певица, ради которой И. С. Тургенев весьма значительную часть жизни прожил во Франции.


[Закрыть].
Пошел:
            «За что боролись?
                                          А Рудин{60}60
  Рудин – герой одноименного романа Тургенева (1855), погибший на парижских баррикадах.


[Закрыть]?..
А вы
         именье
                      возьми подпальни…»
Мне
       их разговор эмигрантский
                                                    нуден,
и юркаю
              в кафе от скульни.
Да.
      Это он,
                 вот эта сова –
не тронул
                великого
                               тлен.
Приподнял шляпу:
                               «Comment ça va,
cher camarade Verlaine?»[7]7
  Как поживаете, дорогой товарищ Верлен? (фр.)


[Закрыть]
Откуда вас знаю?
                             Вас знают все.
И вот
         довелось состукаться.
Лет сорок
                вы тянете
                                 свой абсент
из тысячи репродукций.
Я раньше
                вас
                      почти не читал,
а нынче –
                    вышло из моды, –
и рад бы прочесть –
                                     не поймешь ни черта:
по-русски дрянь, –
                                   переводы.
Не злитесь, –
                         со мной,
                                         должно быть, и вы
знакомы
                лишь понаслышке.
Поговорим
                  о пустяках путевых,
о нашенском ремеслишке.
Теперь
            плохие стихи –
                                         труха.
Хороший –
                      себе дороже.
С хорошим
                    и я б
                            свои потроха
сложил
            под забором
                                 тоже.
Бумаги
            гладь
                      облевывая
пером,
           концом губы –
поэт,
        как б…. рублевая,
живет
          с словцом любым.
Я жизнь
                отдать
                           за сегодня
                                              рад.
Какая это громада!
Вы чуете
                слово –
                             пролетариат? –
ему
       грандиозное надо.
Из кожи
                надо
                         вылазить тут,
а нас –
              к журнальчикам
                                          премией.
Когда ж поймут,
                             что поэзия –
                                                      труд,
что место нужно
                             и время ей.
«Лицом к деревне» –
                                       заданье дано, –
за гусли,
                поэты-други!
Поймите ж –
                        лицо у меня
                                              одно –
оно лицо,
                а не флюгер.
А тут и ГУС{61}61
  ГУС – Государственный ученый совет Народного комиссариата просвещения.


[Закрыть]
                      отверзает уста:
вопрос не решен.
                            «Который?
Поэт?
         Так ведь это ж –
                                         просто кустарь,
простой кустарь,
                             без мотора».
Перо
        такому
                    в язык вонзи,
прибей
            к векам кунсткамер.
Ты врешь.
                  Еще
                         не найден бензин,
что движет
                    сердец кусками.
Идею
         нельзя
                      замешать на воде.
В воде
          отсыреет идейка.
Поэт
       никогда
                      и не жил без идей.
Что я –
                попугай?
                               индейка?
К рабочему
                    надо
                            идти серьезней –
недооценили их мы.
Поэты,
            покайтесь,
                               пока не поздно,
во всех
            отглагольных рифмах.
У нас
         поэт
                  событья берет –
опишет
              вчерашний гул,
а надо
          рваться
                        в завтра,
                                       вперед,
чтоб брюки
                    трещали
                                   в шагу.
В садах коммуны
                               вспомнят о ба́рде –
какие
          птицы
                        зальются им?
Что,
       будет
                 с веток
                            товарищ Ва́рдин{62}62
  Вардин (Мгеладзе) Илларион Виссарионович (1890–1941) – критик, активный деятель ВАППа.


[Закрыть]
рассвистывать
                         свои резолюции?!
За глотку возьмем.
                               «Теперь поори,
несбитая быта морда!»
И вижу,
              зависть
                           зажглась и горит
в глазах
              моего натюрморта.
И каплет
                с Верлена
                                 в стакан слеза.
Он весь –
                   как зуб на сверле́.
Тут
       к нам
                  подходит
                                 Поль Сезан:
«Я
     так
          напишу вас, Верлен».
Он пишет.
                  Смотрю,
                                как краска свежа.
Monsieur,
                простите вы меня,
у нас
        старикам,
                         как под хвост вожжа,
бывало
            от вашего имени.
Бывало –
                  сезон,
                            наш бог – Ван-Гог{63}63
  ВанГог Винсент (1853–1890) – голландский художник-пост-импрессионист, в последние годы жил во Франции.


[Закрыть],
другой сезон –
                           Сезан.
Теперь
            ушли от искусства
                                              вбок –
не краску любят,
                             а сан.
Птенцы –
                  у них
                            молоко на губах, –
 

 
а с детства
                    к смирению падки.
Большущее имя взяли
                                         АХРР{64}64
  АХРР – Ассоциация художников революционной России.


[Закрыть],
а чешут
              ответственным
                                         пятки.
Небось
            не напишут
                                 мой портрет, –
не трут
            понапрасну
                                 кисти.
Ведь то же
                    лицо как будто, –
                                                      ан нет,
рисуют
            кто поцекистей.
Сезан
          остановился на линии
и весь
          размерсился – тронутый.
Париж
              фиолетовый,
                                     Париж в анилине
вставал
              за окном «Ротонды»{65}65
  «Ротонда» – парижское кафе, излюбленное богемой.


[Закрыть].
 

1925