Текст книги "Кто там шагает правой?"

Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви

 
Простите
                    меня,
                                товарищ Костров,
с присущей
                          душевной ширью,
что часть
                   на Париж отпущенных строф
на лирику
                       я
                              растранжирю.
Представьте:
                          входит
                                       красавица в зал,
в меха
             и бусы оправленная.
Я
    эту красавицу взял
                                       и сказал:
– правильно сказал
                                       или неправильно? —
Я, товарищ, —
                          из России,
знаменит в своей стране я,
я видал
             девиц красивей,
я видал
             девиц стройнее.
Девушкам
                      поэты любы.
Я ж умен
                      и голосист,
заговариваю зубы —
только
             слушать согласись.
Не поймать
                          меня
                                      на дряни,
на прохожей
                           паре чувств.
Я ж
            навек
                         любовью ранен —
еле еле волочусь.
Мне
           любовь
                          не свадьбой мерить:
разлюбила —
                          уплыла.
Мне, товарищ,
                              в высшей мере
наплевать
                      на купола.
Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте ка,
мне ж, красавица,
                                   не двадцать, —
тридцать…
                      с хвостиком.
Любовь
               не в том,
                                   чтоб кипеть крутей,
не в том,
                      что жгут у́гольями,
а в том,
             что встает за горами грудей
над
         волосами джунглями.
Любить —
                      это значит:
                                                в глубь двора
вбежать
             и до ночи грачьей,
блестя топором,
                                   рубить дрова,
силой
              своей
                           играючи.
Любить —
                  это с простынь,
                                       бессонницей рваных,
срываться,
                      ревнуя к Копернику,
его,
         а не мужа Марьи Иванны,
считая
             своим
                          соперником.
Нам
         любовь
                           не рай да кущи,
нам
         любовь
                          гудит про то,
что опять
                      в работу пущен
сердца
             выстывший мотор.
Вы
         к Москве
                          порвали нить.
Годы —
                 расстояние.
Как бы
             вам бы
                              объяснить
это состояние?
На земле
                 огней – до неба…
В синем небе
                          звезд —
                                           до черта.
Если б я
                 поэтом не́ был,
я бы
          стал бы
                           звездочетом.
Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу,
             стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат
              авто
                         по улице,
а не свалят на́земь.
Понимают
                      умницы:
человек —
                      в экстазе.
Сонм видений
                          и идей
полон
              до крышки.
Тут бы
              и у медведей
выросли бы крылышки.
И вот
              с какой то
                                грошовой столовой,
когда
              докипело это,
из зева
               до звезд
                                 взвивается слово
золоторожденной кометой.
Распластан
                    хвост
                              небесам на треть,
блестит
             и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным
                                           на звезды смотреть
из ихней
                   беседки сиреневой.
Чтоб подымать,
                               и вести,
                                                 и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи
                           головы
                                          спиливать с плеч
хвостатой
                      сияющей саблей.
Себя
             до последнего стука в груди,
как на свиданьи,
                                   простаивая,
прислушиваюсь:
                                   любовь загудит —
человеческая,
                          простая.
Ураган,
                огонь,
                               вода
подступают в ропоте.
Кто
            сумеет
                            совладать?
Можете?
                    Попробуйте…
 

[1928 ]

Тарас Костров (псевдоним, настоящие имя и фамилия Александр Сергеевич Мартыновский (1901–1930) – критик, публицист, редактор газеты «Комсомольская правда» и журнала «Молодая гвардия», где печатался Маяковский.

входит красавица в зал – имеется в виду Татьяна Алексеевна Яковлева (1906–1991) – русская эмигрантка, с которой Маяковский познакомился в Париже в октябре 1928 года. Эта встреча, полыхнувшая ярким чувством, осталась в стихах и письмах поэта.

Наплевать на купола… – Намек на свадебный обряд с венчанием в церкви.

Николай Коперник (1473–1543) – великий польский астроном, раскрывший строение Солнечной системы. Здесь – традиционное соотнесение любви с устремленностью к звездам.

Экипажи движутся – отклик на реальное происшествие, случивщееся с Маяковским в Париже, когда на него случайно наехал автомобиль. Стихи поэт действительно привык записывать в записные книжки; эти стихи находятся в той, которую он подарил Татьяне Яковлевой.

И вот с какой-то грошовой столовой… – Маяковский и Яковлева, гуляя по Монпарнасу, заходили исключительно в дешевые рестораны, чтобы не быть узнанными.

Тут бы и у медведей… – Отсылка к поэме «Про это», где влюбленный мучающийся поэт уподоблен медведю:

 
Вчера человек —
                    единым махом
клыками свой размедведил вид я!
Косматый.
           Шерстью свисает рубаха.
Тоже туда ж!?
               В телефоны бабахать!?
К своим пошел!
                     В моря ледовитые!
 

Сиреневая беседка – традиционный в русской поэзии образ места любовных свиданий. У Маяковского беседка помещена в открытое пространство, «поднята» к звездному небу.

Письмо Татьяне Яковлевой

 
В поцелуе рук ли,
                              губ ли,
в дрожи тела
                       близких мне
красный
               цвет
                        моих республик
тоже
       должен
                   пламенеть.
Я не люблю
                   парижскую любовь:
любую самочку
                          шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
                                           сказав —
                                                         тубо —
собакам
           озверевшей страсти.
Ты одна мне
                      ростом вровень,
стань же рядом
                       с бровью брови,
дай
      про этот
                       важный вечер
рассказать
                 по человечьи.
Пять часов,
                      и с этих пор
стих
        людей
                    дремучий бор,
вымер
         город заселенный,
слышу лишь
                   свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
                      молний поступь,
гром
        ругней
                    в небесной драме, —
не гроза,
              а это
                        просто
ревность
              двигает горами.
Глупых слов
                      не верь сырью,
не пугайся
                 этой тряски, —
я взнуздаю,
                 я смирю
чувства
         отпрысков дворянских.
Страсти корь
                          сойдет коростой,
но радость
                      неиссыхаемая,
буду долго,
                          буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
                       жены,
                                     слезы…
                                                       ну их! —
вспухнут веки,
                              впору Вию.
Я не сам,
                    а я
                              ревную
за Советскую Россию.
Видел
                на плечах заплаты,
их
         чахотка
                        лижет вздохом.
Что же,
                 мы не виноваты —
ста мильонам
                          было плохо.
Мы
      теперь
                   к таким нежны —
спортом
              выпрямишь не многих, —
вы и нам
             в Москве нужны,
не хватает
                 длинноногих.
Не тебе,
             в снега
                         и в тиф
шедшей
         этими ногами,
здесь
        на ласки
                       выдать их
в ужины
              с нефтяниками.
Ты не думай,
                      щурясь просто
из под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
                 иди на перекресток
моих больших
                         и неуклюжих рук.
Не хочешь?
                          Оставайся и зимуй,
и это
          оскорбление
                             на общий счет нанижем.
Я все равно
                 тебя
                              когда нибудь возьму —
одну
      или вдвоем с Парижем.
 

[1928 ]

По словам Т.А. Яковлевой, стихотворение было написано вскоре после стихотворения «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви». Выбор заглавия связывают также с отсылкой к пушкинским стихам – письмом Онегина к Татьяне.

…чувства отпрысков дворянских – Яковлева, как и Маяковский, была дворянского происхождения.

Вий – сказочный демонический персонаж одноименной повести Н.В. Гоголя(1835).

не хватает длинноногих – Татьяна обладала умом, элегантностью и эффектной внешностью. Одна из ее ближайших подруг, кинозвезда Марлен Дитрих, когда кто то начинал восхищаться красотой ее ног, говорила: «Да, они ничего. Но у Татьяны – лучше».

Иди сюда…моих больших и неуклюжих рук – по воспоминаниям Яковлевой, Маяковский незадолго до отъезда в декабре 1928 года предложил ей «делать жизнь» с ним. Однако серьезные намерения Маяковского, несмотря не еще одну – весной 1929 года – встречу, не могли быть реализованы.

Неоконченное

[I]

 
Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы
                 разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают
                                                 по маю
венчики встречных ромашек
пускай седины обнаруживает стрижка
                                                                и бритье
Пусть серебро годов вызванивает
                                                              уймою
надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие
 

[II]

 
Уже второй
                      должно быть ты легла
А может быть
                          и у тебя такое
Я не спешу
                 И молниями телеграмм
мне незачем
                         тебя
                                   будить и беспокоить
 

[III]

 
море уходит вспять
море уходит спать
 
 
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
 

1929–1930

Инцидент (от лат. incidens) – случай, неприятное происшествие. Известное выражение «инцидент исчерпан» означает, что недоразумение или конфликт завершены, пришли к концу. Примененное Маяковским насмешливое слово «исперчен», намеренно снижает серьезность случившегося, скрывая причиненную утратой любви боль.

Стихи из этого фрагмента Маяковский включил в предсмертную записку, написанную за два дня до самоубийства, доведя остроту «конфликта» до крайнего предела:

 
        Как говорят:
              «инцидент исперчен»
        любовная лодка
              разбилась о быт
        Я с жизнью в расчете
               и не к чему перечень
        взаимных болей
               бед
               и обид
 

III
Выволакивайте будущее!

Наш марш

 
Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.
 
 
Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.
 
 
Есть ли наших золот небесней?
Нас ли сжалит пули оса?
Наше оружие – наши песни.
Наше золото – звенящие голоса.
 
 
Зеленью ляг, луг,
выстели дно дням.
Радуга, дай дуг
лет быстролётным коням.
 
 
Видите, скушно звезд небу!
Без него наши песни вьем.
Эй, Большая Медведица! требуй,
чтоб на небо нас взяли живьем.
 
 
Радости пей! Пой!
В жилах весна разлита.
Сердце, бей бой!
Грудь наша – медь литавр.
 

[1917]

Стихотворение было опубликовано в «Газете футуристов», единственный номер которой вышел 1 марта 1918 года. Маяковский часто читал «Наш марш» перед рабочими и красноармейцами. Композитор Артур Лурье сочинил к этому стихотворению музыку. Произведение исполнялось военным оркестром и хором при открытии памятника Карлу Марксу в Петрограде в первую годовщину Октябрьской революции.

Медленна лет арба. – Ср. со строками стихотворения А.С. Пушкина «Телега жизни» (1823):

 
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
 

Ода революции

 
Тебе,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изъязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
«О»!
О, звериная!
О, детская!
О, копеечная!
О, великая!
Каким названьем тебя еще звали?
Как обернешься еще, двуликая?
Стройной постройкой,
грудой развалин?
Машинисту,
пылью угля овеянному,
шахтеру, пробивающему толщи руд,
кадишь,
кадишь благоговейно,
славишь человечий труд.
А завтра
Блаженный
стропила соборовы
тщетно возносит, пощаду моля, —
твоих шестидюймовок тупорылые
                                                                   боровы
взрывают тысячелетия Кремля.
«Слава».
Хрипит в предсмертном рейсе.
Визг сирен придушенно тонок.
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе.
Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
– о, будь ты проклята трижды! —
и мое,
поэтово
– о, четырежды славься,
                                            благословенная! —
 

[1918]

А завтра Блаженный стропила соборовы тщетно возносит, пощаду моля – храм Василия Блаженного в Москве на Красной площади был поврежден во время артиллерийского обстрела Кремля при штурме его отрядами большевиков в ноябре 1917 года.

«Слава» – военный корабль Балтийского флота. Погиб 5(18) октября 1917 г. в Моонзундском проливе во время боев с немцами, предпринявшими наступление на Петроград. Экипаж «Славы», подожженной немецкими снарядами, геройски сражался, пока не затонул корабль.

Прикладами гонишь седых адмиралов вниз головой с моста в Гельсингфорсе… – Речь идет о расправе над командованием, учиненной взбунтовавшимися матросами в Гельсингфорсе (Хельсинки) в феврале марте 1917 года.

Приказ по армии искусства

 
Канителят стариков бригады
канитель одну и ту ж.
Товарищи!
На баррикады! —
баррикады сердец и душ.
Только тот коммунист истый,
кто мосты к отступлению сжег.
Довольно шагать, футуристы,
в будущее прыжок!
Паровоз построить мало —
накрутил колес и утек.
Если песнь не громит вокзала,
то к чему переменный ток?
Громоздите за звуком звук вы
и вперед,
поя и свища.
Есть еще хорошие буквы:
Эр,
Ша,
Ща.
Это мало – построить па́рами,
распушить по штанине канты
Все совдепы не сдвинут армий,
если марш не дадут музыканты.
На улицу тащи́те рояли,
барабан из окна багром!
Барабан,
рояль раскроя́ ли,
но чтоб грохот был,
чтоб гром.
Это что – корпеть на заводах,
перемазать рожу в копоть
и на роскошь чужую
в отдых
осовелыми глазками хлопать.
Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы – наши кисти.
Площади – наши палитры.
Книгой времени
тысячелистой
революции дни не воспеты.
На улицы, футуристы,
барабанщики и поэты!
 

[1918]

Стихотворение помещено на месте передовой статьи в первом номере еженедельника «Искусство коммуны» 7 декабря 1918 года. На ее страницах футуристы пропагандировали свои взгляды на искусство.

Совдепы – сокращенное название органов местного самоуправления, созданных в первые годы советской власти. Они выбирались из представителей местного населения и официально назывались «Советами народных депутатов».

На улицу тащите рояли… – По воспоминаниям современников, во время октябрьских событий в Москве рояль С.С. Прокофьева был сброшен анархистами со второго этажа его квартиры, о чем Маяковский мог слышать от самого композитора, с которым часто встречался.

Левый марш

(Матросам)

 
Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу историю загоним,
Левой!
Левой!
Левой!
 
 
Эй, синеблузые!
Рейте!
За океаны!
Или
у броненосцев на рейде
ступлены острые кили?!
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!
Там
за горами го`ря
солнечный край непочатый.
За голод,
за мора море
шаг миллионный печатай!
Пусть бандой окружат нанятой,
стальной изливаются леевой, —
России не быть под Антантой.
Левой!
Левой!
Левой!
Глаз ли померкнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепи
у мира на горле
пролетариата пальцы!
Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!
 

[1918]

Стихотворение связано с началом Гражданской войны и интервенции стран Антанты в ноябре – декабре 1918 года. Оно было написано для выступления перед матросами, о чем Маяковский вспоминал так: «Мне позвонили из бывшего Гвардейского экипажа и потребовали, чтобы я приехал читать стихи, и вот я на извозчике написал «Левый марш». Конечно, я раньше заготовил отдельные строфы, а тут только объединил адресованные к матросам».

Маузер – самозарядный пистолет, разработанный в немецкой компании «Маузер» (1895). Оружие быстро стало популярным и выпускалось с 1896 по 1939 год.

Эй, синеблузые! – Форма матросов была темно синего цвета.

вздымает британский лев вой – золотой коронованный леопард, именуемый «британским львом», изображается на гербе Великобритании, входившей в военно политический блок Антанта.

Леева – неологизм Маяковского от слова «лить». Стальная леева – образ изливающихся на Советскую республику пуль и снарядов.

Пятый Интернационал

Отрывки из поэмы

 
<…>
 
 
Внимание!
Начинаю.
Аксиома:
Все люди имеют шею.
Задача:
Как поэту пользоваться ею?
Решение:
Сущность поэзии в том,
чтоб шею сильнее завинтить винтом.
Фундамент есть.
Начало благополучно.
По сравнению с Гершензоном даже
                                            получается научно.
Я и начал!
С настойчивостью
                                 Леонардо да Винчевою,
закручу,
раскручу
и опять довинчиваю.
(Не думаю,
но возможно,
что это
немного
похоже даже на самоусовершенствование
                                                                      иога.)
Постепенно,
практикуясь и тужась,
я шею так завинтил,
что просто ужас.
В том, что я сказал,
причина коренится,
почему не нужна мне никакая заграница.
Ехать в духоте,
трястись,
не спать,
чтоб потом на Париж паршивый
                                                            пялиться?!
Да я его и из Пушкина вижу,
как свои
пять пальцев.
Мой способ дешевый и простой:
руки в карманы заложил и стой.
Вставши,
мысленно себя вытягивай за́ уши.
Так
через год
я
мог
шею свободно раскручивать на вершок.
Прохожие развозмущались.
Потом привыкли.
Наконец,
и смеяться перестали даже —
мало ли, мол, какие у футуристов
бывают блажи.
А с течением времени
пользоваться даже стали —
при указании дороги.
«Идите прямо, —
тут еще стоят такие
                                  большие большие ноги.
Ноги пройдете, и сворачивать пора —
направо станция,
налево Акулова гора».
 
 
        Этой вот удивительной работой я был за —
нят чрезвычайно долгое время.
 
 
Я дней не считал.
И считать на что вам!
Отмечу лишь:
сквозь еловую хвою,
года отшумевши с лесом мачтовым,
леса перерос и восстал головою.
Какой я к этому времени —
даже определить не берусь.
Человек не человек,
а так —
людогусь.
Как только голова поднялась над
                 лесами, обозреваю окрестность.
Такую окрестность и обозреть лестно.
 
 
        Вы бывали в Пушкине (Ярославская
ж. д.) так в 1925–30 году? Были болота. Па —
халось невесть чем. Крыши – дыры. Народ
крошечный. А теперь!
В красных,
в зеленых крышах сёла!
Тракторы!
Сухо!
Крестьянин веселый!
У станции десятки линий.
Как только не путаются —
не вмещает ум.
Станция помножилась на 10 – минимум.
«Серьезно» —
поздно
является.
Молодость – известное дело —
забавляется.
Нагибаюсь.
Глядя на рельсовый путь,
в трубу паровозу б сверху подуть.
Дамы мимо.
Дым им!
Дамы от дыма.
За дамами дым.
Дамы в пыль!
Дамы по луже.
Бегут.
Расфыркались.
Насморк верблюжий.
Винти дальше!
Пушкино размельчилось.
Исчезло, канув.
Шея растягивается
– пожарная лестница —
голова
уже́,
разве что одному Ивану
Великому
ровесница.
 
 
Москва.
        Это, я вам доложу, – зрелище. Дома́.
Дома необыкновенных величин и красот.
Помните,
дом Нирензее
стоял,
над лачугами крышищу взвеивая?
Так вот:
теперь
под гигантами
грибочком
эта самая крыша Нирензеевая.
 

Улицы циркулем выведены. Электричество ожерельями выложило булыжник. Диадемищами горит в театральных лбах. Горящим адрес календарем пропечатывают ночь рекламы и вывески. Из каждой трубы – домовьей, пароходной, фабричной – дым. Работа. Это Москва – 940–950 года во всем своем великолепии.

 
Винти!
Водопьяный переулок разыскиваю пока,
Москва стуманилась.
Ока змейнула.
Отзмеилась Ока.
Горизонт бровями лесными хмурится.
Еще винчусь.
Становища Муромца
из глаз вон.
К трем морям
простор
одуряющ и прям.
Волга,
посредине Дон,
а направо зигзагища Днепра.
До чего ж это замечательно!
<…>
Я человек ужасно любознательный.
                                                              С детства.
Пользуюсь случаем —
полюсы
полез осмотреть получше.
Наклоняюсь настолько низко,
что нос
мороз
выдергивает редиской.
В белом,
снегами светящемся мире
Куки,
Пири.
Отвоевывают за шажками шажок, —
в пуп земле
наугад
воткнуть флажок.
Смотрю презрительно,
чуть не носом тыкаясь в ледовитые
                                                                   пятна —
я вот
полюсы
дюжинами б мог
открывать и закрывать обратно.
Растираю льдышки обмороженных щек.
Разгибаюсь.
Завинчиваюсь еще.
Мира половина —
кругленькая такая —
подо мной,
океанами с полушария стекая.
Издали
совершенно вид апельсиний;
только тот желтый,
а этот синий.
<…>
Идем дальше.
Мое пребывание небом не считано,
и я
от зорь его,
от ветра,
от зноя
окрасился весь небесно защитно —
тело лазоревосинесквозное.
Я так натянул мою материю,
что ветром
свободно
насквозь свистело, —
и я
титанисто
боролся с потерею
привычного
нашего
плотного тела.
Казалось:
миг —
и постройки масса
рухнет с ног
со всех двух.
Но я
оковался мыслей каркасом.
Выметаллизировал дух.
Нервная система?
Черта лешего!
Я так разгимнастировал ее,
что по субботам,
вымыв,
в просушку развешивал
на этой самой системе белье.
Мысль —
вещественней, чем ножка рояльная.
Вынешь мысль из под черепа
                                                            кровельки,
и мысль лежит на ладони,
абсолютно реальная,
конструкцией из светящейся проволоки.
Штопором развинчивается
                                               напрягшееся ухо.
Могу сверлить им
или
на бутыль нацелиться слухом
и ухом откупоривать бутыли.
Винти еще!
Тихо до жути.
Хоть ухо выколи.
Но уши слушали.
Уши привыкли.
<…>
То, что я сделал,
это
и есть называемое «социалистическим
                                                                поэтом».
Выше Эйфелей,
выше гор
– кепка, старое небо дырь! —
стою́,
будущих былин Святогор
богатырь.
Чтоб поэт перерос веков сроки,
чтоб поэт
человечеством полководить мог,
со всей вселенной впитывай соки
корнями вросших в землю ног.
Товарищи!
У кого лет сто свободных есть,
можете повторно мой опыт произвесть.
А захотелось на землю
вниз —
возьми и втянись.
Практическая польза моего изобретения:
при таких условиях
древние греки
свободно разгуливали б в тридцатом
                                                                        веке.
 

[1922]

К утопической поэме о воображаемом будущем Маяковский возвращался не раз, но так ее и не закончил. 3 октября 1922 года Маяковский выступил в Большом зале консерватории с чтением поэмы. «V Интернационал» – это поэма предвидения. Образец творчества грядущих лет».

Интернационал – международное объединение рабочих партий, основанное Карлом Марксом. Массовая организация постоянно реформировалась, что отражалось в нумерации ее названий.

Пушкино – дачная местность под Москвой, где летом жил Маяковский.

Гершензон Михаил Осипович (1869–1925) – историк литературы и публицист. Заведующий литературной секцией Государственной академии художественных наук. Здесь, вероятно, намек на его книгу «Мудрость Пушкина» (1919), название которой обыгрывается в связи с названием дачной местности.

Иван Великий – колокольня в московском Кремле.

Дом Нирензее – десятиэтажный дом в Б. Гнездников-ском переулке, самый высокий жилой дом в Москве тех лет. Построен в 1912 году архитектором и домовладельцем Эрнстом Рихардом Карловичем Нирнзее (также Нирензее).

Водопьяный переулок – в этом переулке находилась квартира, где жили Л.Ю. и О.М. Брики.

Зуав – солдат французских войсковых частей, комплектовавшихся из населения Алжира.

Кук Фредерик Альберт (1865–1940) и Пири Роберт Эдвин (1856–1920) – американские полярные путешественники, оспаривавшие друг у друга первенство в достижении Северного полюса.

Выше Эйфелей, выше гор – имеется в виду Эйфелева башня в Париже высотой 324 метра, названная в честь ее конструктора Александра Гюстава Эйфеля (1832–1923).