Текст книги "Кто там шагает правой?"

Бюрократиада

(отрывок)

 
Черт,
сын его
или евонный брат,
расшутившийся сверх всяких мер,
раздул машину в миллиарды крат
и расставил по всей РСФСР.
С ночи становятся людей тени.
 
 
Тяжелая – подъемный мост! —
скрипит,
глотает дверь учреждений
извивающийся человечий хвост.
 
 
Дверь разгорожена.
Еще не узка́ им!
Через решетки канцелярских баррикад,
вырвав пропуск, идет пропускаемый.
Разлилась коридорами человечья река.
 
 
(Первый шип —
первый вой —
«С очереди сшиб!»
«Осади без трудовой!»)
 
 
– Ищите и обрящете, —
пойди и «рящь» ее! —
которая «входящая» и которая
                                                     «исходящая»?!
 
 
Обрящут через час другой.
На рупь бумаги – совсем ма́ло! —
всовывают дрожащей рукой
в пасть входящего журнала.
Колесики завертелись.
От дамы к даме
пошла бумажка, украшаясь номерами.
 
 
От дам бумажка перекинулась
                                                      к секретарше.
Шесть секретарш от младшей
                                                          до старшей!
До старшей бумажка дошла в обед.
Старшая разошлась.
Потерялся след.
Звезды считать?
Сойдешь с ума!
Инстанций не считаю – плавай сама!
Бумажка плыла, шевелилась еле.
Лениво ворочались машины валы.
 
 
В карманы тыкалась,
совалась в портфели,
на полку ставилась,
клалась в столы.
Под грудой таких же
столами коллегий
ждала,
когда подымут ввысь ее,
и вновь
 
 
под сукном
в многомесячной неге
дремала в тридцать третьей комиссии.
 
 
Бумажное тело сначала толстело.
Потом прибавились клипсы лапки.
Затем бумага выросла в «дело» —
пошла в огромной синей папке.
Зав ее исписал на славу,
от зава к замзаву вернулась вспять,
замзав подписал,
и обратно
к заву
вернулась на подпись бумага опять.
Без подписи места не сыщем под ней
мы,
но вновь
механизм
бумагу волок,
с плеча рассыпая печати и клейма
на каждый
чистый еще
уголок.
И вот,
через какой нибудь год,
отверз журнал исходящий рот.
И, скрипнув перьями,
выкинул вон
бумаги негодной – на миллион.
 

[1922 ]

Осади без трудовой – имеется в виду трудовая книжка, заменявшая в 1919–1924 годы паспорт и другие удостоверения личности.

Ищите и обрящете – церковно славянское выражение, означающее, что просящий у Бога может получить ответ на свои просьбы. Маяковский иронизирует над реальной действительностью, когда исполнение прошений затруднено их запутанным прохождением по бюрократическим инстанциям.

…которая «входящая» и которая «исходящая» – деловая и служебная документация регистрировалась в специальных журналах, где бумагам присаивались «входящие» (для поступивших документов) и «исходящие» (для выпущенных документов) номера.

Потом прибавились клипсы-лапки. – Речь идет о скоросшивателе – специальной папке для бумаг с металлическими держателями.

Тресты

 
В Москве
редкое место —
без вывески того или иного треста.
Сто очков любому вперед дадут —
у кого семейное счастье худо.
Тресты живут в любви,
в ладу
и супружески строятся друг против друга.
Говорят:
меж трестами неурядицы. —
Ложь!
Треста
с трестом
водой не разольешь.
На одной улице в Москве
есть
(а может нет)
такое место:
стоит себе тихо «хвостотрест»,
а напротив —
вывеска «копытотреста».
Меж трестами
через улицу,
в служении лют,
весь день суетится чиновный люд.
Я теперь хозяйством обзавожусь
                                                            немножко.
(Купил уже вилки и ложки.)
Только вот что:
беспокоит всякая крошка.
После обеда
на клеенке —
сплошные крошки.
Решил купить,
так или ина́че,
для смахивания крошек
хвост телячий.
Я не спекулянт —
из поэтического теста.
С достоинством влазю в дверь
                                                  «хвостотреста».
Народищу – уйма.
Просто неописуемо.
Стоят и сидят
толпами и гущами.
Хлопают и хлопают дверные створки.
Коридор —
до того забит торгующими,
что его
не прочистишь цистерной касторки.
Отчаявшись пробиться без указующих
                                                                       фраз,
спрашиваю:
– Где здесь на хвосты ордера? —
У вопрошаемого
удивление на морде.
– Хотите, – говорит, – на копыто ордер? —
Я к другому —
невозмутимо, как день вешний:
– Где здесь хвостики?
– Извините, – говорит, – я не здешний.
—
Подхожу к третьему
(интеллигентный быдто) —
а он и не слушает:
– Угодно с копыто?
– Да ну вас с вашими копытами к маме,
подать мне сюда заведующего
                                                         хвостами! —
Врываюсь в канцелярию:
пусто, как в пустыне,
только чей то чай на столике стынет.
Под вывеской —
«без доклада не лезьте»
читаю:
«Заведующий принимает
                                         в «копытотресте». —
Взбесился.
Выбежал.
Во весь рот
гаркнул:
– Где из «хвостотреста» народ? —
Сразу завопило человек двести:
– Не знает.
Бедненький!
Они посредничают в «копытотресте»,
а мы в «хвостотресте»,
по копыту посредники.
Если вам по хвостам —
идите туда:
они там.
Перейдите напротив
– тут мелко —
спросите заведующего
и готово – сделка.
Хвост через улицу перепрут рысью
только 100 процентов с хвоста —
за комиссию. —
Я
способ прекрасный для борьбы
                                                          им выискал:
как нибудь
в единый мах —
с треста на трест перевесить вывески,
и готово:
все на своих местах.
А чтоб те или иные мошенники
с треста на трест не перелетали
                                                               птичкой,
посредников на цепочки,
к цепочке ошейники,
а на ошейнике —
фамилия
и трестова кличка.
 

[1923 ]

Трест – в СССР тресты возникли в период НЭП (новой экономической политики) и представляли собой объединения предприятий одной отрасли, действующие на началах коммерческого расчета. В стихотворении Маяковский высмеивает мошенников, которые под вывеской «треста» пытались извлекать коммерческую выгоду. Вероятно, придуманные поэтом «хвототрест» и «копытотрест» послужили «прототипами» конторы «Рога и копыта» в известном романе И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок» (1931). Его герой, Остап Бендер, рассуждал так: «Нужно смешаться с бодрой массой служащих. Все это даст контора. Меня давно влечет к административной деятельности. В душе я бюрократ и головотяп. Мы будем заготовлять что нибудь очень смешное, например, чайные ложечки, собачьи номера или шмуклерский товар. Или рога и копыта. Прекрасно! Рога и копыта для нужд гребеночной и мундштучной промышленности. Чем не учреждение? К тому же в моем чемоданчике имеются чудные бланки на все случаи жизни и круглая, так называемая мастичная печать».

Его не прочистишь цистерной касторки – т. е. большим количеством касторового масла, традиционного слабительного средства.

Канцелярские привычки

 
Я
         два месяца
                              шатался по природе,
чтоб смотреть цветы
                                           и звезд огнишки.
Таковых не видел.
                                   Вся природа вроде
телефонной книжки.
Везде —
                 у скал,
                                   на массивном грузе
Кавказа
                 и Крыма скалоликого,
на стенах уборных,
                                       на небе,
                                                        на пузе
лошади Петра Великого,
от пыли дорожной
                                       до гор,
                                                    где гро`зы
гремят,
                 грома потрясав, —
везде
             отрывки стихов и прозы,
фамилии
                      и адреса.
«Здесь были Соня и Ваня Хайлов.
Семейство ело и отдыхало».
«Коля и Зина
                              соединили души».
Стрела
                 и сердце
                                   в виде груши.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Комсомолец Петр Парулайтис».
«Мусью Гога,
парикмахер из Таганрога»
На кипарисе,
                          стоящем века,
весь алфавит:
                              а б в г д е ж з к.
А у этого
                      от лазанья
                                            талант иссяк.
Превыше орлиных зон
просто и мило:
                         «Исак
Лебензон».
Особенно
                 людей
                           винить не будем.
Таким нельзя
                          без фамилий и дат!
Всю жизнь канцелярствовали,
                                                привыкли люди.
Они
       и на скалу
                        глядят, как на мандат.
Такому,
             глядящему
                                 за чаем
                                                с балконца,
как солнце
                 садится в ча́ще,
ни восход,
                      ни закат,
                                   а даже солнце —
входящее
                 и исходящее.
Эх!
     Поставь меня
                              часок
                                       на место Рыкова,
я б
         к весне
                          декрет железный выковал:
«По фамилиям
                              на стволах и ска́лах
узнать
             подписавшихся малых.
Каждому
                      в лапки
дать по тряпке.
За спину ведра —
и марш бодро!
Подписавшимся
                                   и Колям
                                                и Зинам
собственные имена
                                       стирать бензином.
А чтоб энергия
                                   не пропадала даром,
кстати и Ай Петри
                                   почистить скипидаром.
А кто
             до того
                              к подписям привык,
что снова
                      к скале полез, —
у этого
              навсегда
                             закрывается лик —
без».
Под декретом подпись
                                       и росчерк броский —
                              Владимир Маяковский .
 

Ялта, Симферополь, Гурзуф, Алупка.

[1926 ]

Я два месяца шатался по природе… – С 20 июня по 20 августа 1926 года Маяковский ездил по городам Крыма с лекциями и выступлениями.

…на пузе лошади Петра Великого… – Имеется в виду памятник Петру I в Санкт Петербурге.

Эх! Поставь меня часок на место Рыкова… – Рыков Алексей Иванович (1881–1937) – в те годы председатель Совета Народных Комиссаров СССР. Подобного декрета, т. е. закона, охраняющего природу от «канцелярских привычек», нет по сей день. Маяковский написал о нем в шутку. А может быть, такой закон действительно нужен?

Ай-Петри – гора в Крыму.

Искусственные люди

 
Этими —
                      и добрыми,
                                           и кобры люте́й —
Союз
             до краев загружён.
Кто делает
                      этих
                              искусственных людей?
Какой нагружённый Гужо`н?
Чтоб долго
                      не размусоливать этой темы
(ни зол,
                 ни рад),
объективно
                         опишу человека —
                                                             системы
«бюрократ».
Сверху – лысина,
                                   пятки – низом, —
организм, как организм.
Но внутри
                вместо голоса —
                                       аппарат для рожений
некоторых выражений.
Разлад в предприятии —
                                                    грохочет адом,
буза и крик.
                          А этот, как сова,
два словца изрыгает:
                                       – Надо
согласовать! —
Учрежденья объяты ленью.
Заменили дело канителью длинною,
А этот
          отвечает
                           любому заявлению:
– Ничего,
             выравниваем линию. —
Надо геройство,
                              надо умение,
чтоб выплыть
                    из канцелярщины вязкой,
а этот
             жмет плечьми в недоумении:
– Неувязка! —
Из зава трестом
                          прямо в воры́
лезет
         пройдоха и выжига,
а этот
           изрекает
                          со спокойствием рыб:
– Продвижка! —
Разлазится все,
                          аппарат – вразброд,
а этот,
         куря и позевывая,
с достоинством
                          мямлит
                                       во весь свой рот:
– Использо́вываем. —
Тут надо
             видеть
                         вражьи войска,
надо
           руководить прицелом, —
а этот
           про все
                      твердит свысока:
– В общем и целом. —
 
 
Тут не приходится в кулак свистеть, —
как пишется
                      в стенгазетных листах:
«Уничтожим это, —
                                   если не везде,
то во всех местах».
 

[1926 ]

Какой нагруженный Гужон… – Имеется в виду металлообрабатывающий завод в Москве, основанный в 1883 году французским предпринимателем Юлием Гужоном. С 1922 по 2011 – завод «Серп и Молот». Завод закрылся, а бюрократы в классическом описании Маяковского остались.

Бумажные ужасы

(Ощущения Владимира Маяковского)

 
Если б
          в пальцах
                          держал
                                       земли бразды я,
я бы
         землю остановил на минуту:
                                                          – Внемли!
Слышишь,
                 перья скрипят
                              механические и простые,
как будто
                 зубы скрипят у земли? —
Человечья гордость,
                                       смирись и улягся!
Человеки эти —
                              на кой они лях!
Человек
               постепенно
                                   становится кляксой
на огромных
                         важных
                                      бумажных полях.
По каморкам
                         ютятся
                                     людские тени.
Человеку —
                       сажень.
                           А бумажке?
                                              Лафа!
Живет бумажка
                           во дворцах учреждений,
разлеглась на столах,
                                       кейфует в шкафах.
Вырастает хвост
                               на сукно
                                             в магазине,
без галош нога,
                          без перчаток лапа.
А бумагам?
                 Корзина лежит на корзине,
и для тела «дел» —
                                миллионы папок.
У вас
         на езду
                     червонцы есть ли?
Вы были в Мадриде?
                                   Не были там!
А этим
           бумажкам,
                          чтоб плыли
                                                и ездили,
еще
         возносят
                      новый почтамт!
Стали
            ножки клипсы
                                         у бывших сильных,
заменили
                   инструкции
                                            силу ума.
Люди
          медленно
                    сходят
                              на должность посыльных,
в услужении
                          у хозяев – бумаг.
Бумажищи
                      в портфель
                                         умещаются еле,
белозубую
                      обнажают кайму.
Скоро
               люди
                           на жительство
                                           влезут в портфели,
а бумаги —
                      наши квартиры займут.
Вижу
             в будущем —
                                   не вымыслы мои:
рупоры бумаг
                          орут об этом громко нам —
будет
             за столом
                          бумага
                                       пить чаи́,
человечек
                     под столом
                                     валяться скомканным.
Бунтом встать бы,
                                 развить огневые флаги,
рвать зубами бумагу б,
                                       ядрами б выть…
Пролетарий,
                           и дюйм
                                           ненужной бумаги,
как врага своего,
                                вконец ненавидь.
 

[1927 ]

перья скрипят механические и простые… – Имеются в виду ручки для письма. Механические ручки имели внутри корпуса специальную колбу для чернил; простые ручки со вставным металлическим пером нужно было макать в чернильницу.

Человеку – сажень… – Т. е. ограниченная площадь для проживания. Сажень – старорусская единица измерения, равная примерно 2 м 13 см. Принадлежавшая Маяковскому комната на Лубянке была меньше 12 м, что также стало поэтическим образом: при моей, при комплекции – проживи на сажени!

стали ножки-клипсы у бывших сильных – метафора на тему самостоятельности: люди разучились «стоять на собственных ногах» и принимать решения; ими руководят бумаги, которые держат на своих «металлических ножках» папки скоросшиватели.

VI
Работа поэта

Поэт рабочий

 
Орут поэту:
«Посмотреть бы тебя у токарного
                                                                    станка.
А что стихи?
Пустое это!
Небось работать – кишка тонка».
Может быть,
нам
труд
всяких занятий роднее.
Я тоже фабрика.
А если без труб,
то, может,
мне
без труб труднее.
Знаю —
не любите праздных фраз вы.
Ру́бите дуб – работать дабы.
А мы
не деревообделочники разве?
Голов людских обделываем дубы.
Конечно,
почтенная вещь – рыбачить.
Вытащить сеть.
В сетях осетры б!
Но труд поэтов – почтенный паче —
людей живых ловить, а не рыб.
Огромный труд – гореть над горном,
железа шипящие класть в закал.
 
 
Но кто же
в безделье бросит укор нам?
Мозги шлифуем рашпилем языка.
Кто выше – поэт
или техник,
который
ведет людей к вещественной выгоде?
Оба.
Сердца – такие ж моторы.
Душа – такой же хитрый двигатель.
Мы равные.
Товарищи в рабочей массе.
Пролетарии тела и духа.
Лишь вместе
вселенную мы разукрасим
и маршами пустим ухать.
Отгородимся от бурь словесных молом.
К делу!
Работа жива и нова.
А праздных ораторов —
на мельницу!
К мукомолам!
Водой речей вертеть жернова.
 

[1918]

Стихотворение написано в связи с участием Маковского в полемике о месте искусства в постреволюционном обществе. Выступая на митинге «Храм или завод» в Зимнем дворце 24 ноября 1918 года, он говорил, что теперь нужен: «не мертвый храм искусства, а живой завод человеческого духа <…> Искусство должно быть сосредоточено не в мертвых храмах музеях, а повсюду: на улицах, в трамваях, на фабриках, в мастерских и в рабочих кварталах».

Но труд поэтов…людей живых ловить, а не рыб – в этой фразе слышится библейский мотив, восходящий к словам Иисуса, сказанным будущим апостолам Петру и Андрею: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». Смысл выражения: поэт – это человек, захватывающий человеческие души, завоевывающий сердца и умы людей.

Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче

(Пушкино, Акулова гора,

дача Румянцева, 27 верст

по Ярославской жел. дор.)

 
В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла —
на даче было это.
Пригорок Пушкино горбил
Акуловой горою,
а низ горы —
деревней был,
кривился крыш корою.
А за деревнею —
дыра,
и в ту дыру, наверно,
спускалось солнце каждый раз,
медленно и верно.
А завтра
снова
мир залить
вставало солнце а́ло.
И день за днем
ужасно злить
меня
вот это
стало.
 
 
И так однажды разозлясь,
что в страхе все поблекло,
в упор я крикнул солнцу:
«Слазь!
довольно шляться в пекло!»
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты,
а тут – не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Я крикнул солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо,
чем так,
без дела заходить,
ко мне
на чай зашло бы!»
Что я наделал!
Я погиб!
Ко мне,
по доброй воле,
само,
раскинув луч шаги,
шагает солнце в поле.
Хочу испуг не показать —
и ретируюсь задом.
Уже в саду его глаза.
Уже проходит садом.
В окошки,
в двери,
 
 
в щель войдя,
валилась солнца масса,
ввалилось;
дух переведя,
заговорило басом:
«Гоню обратно я огни
впервые с сотворенья.
Ты звал меня?
Чаи́ гони,
гони, поэт, варенье!»
Слеза из глаз у самого —
жара с ума сводила,
но я ему —
на самовар:
«Ну что ж,
садись, светило!»
Черт дернул дерзости мои
орать ему, —
сконфужен,
я сел на уголок скамьи,
боюсь – не вышло б хуже!
Но странная из солнца ясь
струилась, —
и степенность
забыв,
сижу, разговорясь
с светилом постепенно.
Про то,
про это говорю,
что де заела Роста,
 
 
а солнце:
«Ладно,
не горюй,
смотри на вещи просто!
А мне, ты думаешь,
светить
легко?
– Поди, попробуй! —
А вот идешь —
взялось идти,
идешь – и светишь в оба!»
Болтали так до темноты —
до бывшей ночи то есть.
Какая тьма уж тут?
На «ты»
мы с ним, совсем освоясь.
И скоро,
дружбы не тая,
бью по плечу его я.
А солнце тоже:
«Ты да я,
нас, товарищ, двое!
Пойдем, поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе.
Я буду солнце лить свое,
а ты – свое,
стихами».
 
 
Стена теней,
ночей тюрьма
под солнц двустволкой пала.
Стихов и света кутерьма —
сияй во что попало!
Устанет то,
и хочет ночь
прилечь,
тупая сонница.
Вдруг – я
во всю светаю мочь —
и снова день трезвонится.
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой —
и солнца!
 

[1920]

Пушкино, Акулова гора… – указан реальный адрес, по которому Маяковский и Брики жили на даче Румянцева летом 1920 года. Маяковский, горожанин до мозга костей, несколько лет проводил летние месяцы за городом, в Пушкино, где постоянно работал и почти ежедневно ездил в Москву по делам. Поселок Акулова Гора теперь не существует – затоплен водами Учинского водохранилища. Дача Румянцева получила известность в литературе благодаря стихотворению, написанному на ней летом 1920 года.

…пригорок Пушкино горбил – возвышенность над рекой, называвшаяся Акуловой горой по имени располагавшейся рядом деревни, находилась в двух километрах от железнодорожной станции, т. е. холм, возвышаясь над местностью, придавал ей своеобразный рельеф.

Кривился крыш корою – крыши деревенских домов действительно могли покрываться древесной корой, но здесь это скорее «общий вид» всей деревни, создающий неровную линию у подножью холма.

…сиди, рисуй плакаты! – начиная с осени 1919 года, Маяковский вел большую работу в Роста (Российское телеграфное агентство) над текстами и рисунками для агитационных плакатов («Окон» Роста). Можно представить, как на даче или в переполненном вагоне подмосковного поезда Маяковский бормотал и заносил в записную книжку заданный себе дневной урок в 50–80 строк для этих плакатов.

…из солнца ясь – т. е. солнце излучало ровный и ясный свет.

день трезвонится – т. е. наполняется звоном и радостью.