Текст книги "Люди Приземелья"

– Кто? – спросил он, и голос этот, знакомый каждому, был выше и резче обыкновенного, словно даже протез гортани отказывал в минуты волнения. – Кто?

Один из стоявших сзади положил руку на металлическое плечо Кедрина, и Велигай – обладатель четырех полос на скваммере – подошел вплотную. Длинные руки его скваммера протянулись, и Кедрин отшатнулся, не поняв, но Велигай уже обнял его. Никто и не подумал улыбнуться, хотя объятие двух бочкообразных космических костюмов выглядело, наверное, смешно.

Потом шеф-монтер присел. Он поднял скваммер одновременно с Кедриным. Они быстро зашагали, почти побежали к залу, где только и можно было вынуть из броневой скорлупы пострадавшего.

Велигай вынул из своего скваммера длинный тонкий стержень. Им можно было отвести снаружи предохранители дверцы скваммера. Велигай сделал это. Торопясь и мешая один другому, они вынули человека. Кто-то подтащил носилки. Велигай нащупал пульс, и замер, словно прислушиваясь. Кедрин стоял, раскрыв рот; на лице его был ужас, и обида, и восхищение…

– В госпитальный! – резко скомандовал Велигай. Монтажники отхлынули, унося потерпевшего бедствие. Велигай рукавом стер пот с лица, и Кедрин заметил, как дрожит рука конструктора.

– Сумасшедшая! – сказал Велигай. – Тайком вернуться, выйти на смену… Я ничего не знал.

Кедрин моргнул, приходя в себя. Значит, это действительно она, ему не почудилось, он не сошел с ума. Мастер, говоривший нарочито хриплым голосом – чтобы не узнали… Ирэн, все-таки не выдержавшая там, на десятом…

Велигай повернулся, чтобы идти за монтажниками. Кедрин схватил его за рукав.

– Велигай… Что с ней будет?

– Скажут врачи. Думаю, ничего опасного.

– Велигай, я должен сказать… Я…

Шеф-монтер прикрыл глаза медленным движением век.

– Я знаю…

Он резко повернулся и зашагал прочь. Кедрин с минуту стоял, глядя ему вслед. Вот все и сказано. Может быть, не надо было? Но все равно, пусть лучше так.

Кедрин решительно тряхнул головой и поспешил туда, где был уже готов к выходу из эллинга надежно защищенный от излучений аварийный космический катер.

3

Отливающее золотом каплевидное тело катера еще покоилось на платформе катапульты. Но в его очертаниях уже не было покоя, чувствовалась готовность в любой миг сорваться с места. Кедрин заторопился. Он видел, как в отверстии люка скрылся последний из дежурного экипажа, и крышка люка медленно затворилась. Но пока Кедрин находится в эллинге, створки выходного устройства не будут открыты.

Поэтому Кедрин не удивился, когда люк отворился снова. Показалось гневное лицо, рука повелительно указала на выход. Кедрин подступил ближе. Он не мог разговаривать с пилотом – у того не было рации. И Кедрин просто заставил скваммер вытянуть руку и указать на задний, багажный люк катера. Именно там было место для Кедрина, потому что влезть в скваммере в пилотский люк не смог бы никто. Командир катера отчаянно замотал головой, губы его быстро задвигались. Кедрин усмехнулся, подошел вплотную к багажному люку и застыл. Он знал, что, экономя время, пилоты вынуждены будут взять его.

Его взяли; задний люк стремительно распахнулся, чуть не задев створкой скваммер. Из проема выдвинулся пологий мостик. Кедрин ступил на него. Сокращаясь, мостик втянул его внутрь, в багажный отсек, и люк захлопнулся. Почти тотчас же ворота в космос распахнулись, и катапульта швырнула золотой кораблик в пустоту.

Кедрин выбрался из скваммера и вошел в рубку, с трудом отворив герметический люк.

Катер шел медленно, описывая размашистый зигзаг поиска, непрерывно вызывая по связи. В поле зрения были лишь далекие звезды. Потом их стало на одну больше. Красная звезда внезапно замерцала впереди. Свет ее был теплым и трепетным. Это спутник-пять охлаждал в вакууме свое очередное изделие. Скоро транспортная ракета утащит комплект новых деталей к спутнику-шесть, где они будут окончательно отделаны, а потом уже поступят на семерку – для монтажа. Так лунный металл превращается в корабли…

Огонек завода, метнувшись, скрылся из глаз: катер совершил очередной поворот. Возникли новые звезды, их по временам затмевали висящие в пустоте подготовленные для монтажа детали. Кедрин узнал второй сектор экрана, так и не поставленный сегодня… Но скваммера не было видно.

Детали остались позади. Приборы показывали угрожающий уровень радиации за бортом. И хотя в рубке было уютно и надежно, все же мороз продирал по коже, когда приходила в голову мысль о человеке в скваммере, который ворочается сейчас где-то в пространстве. Конечно, и скваммер обладал защитой, но время шло, а атака на этот раз была очень мощной, светило разошлось не на шутку. На всякий случай командир катера вызвал спутник. Нет, исчезнувший не возвращался.

…Его обнаружили далеко от спутника. В иллюминаторе замелькал огонек, одновременно на экране локатора возник всплеск. Пилот катера лег на курс. Пришлось увеличить скорость: огонек двигался, убегая. Его удалось нагнать, когда была уже пройдена граница рабочего пространства. Скваммер летел по прямой, удаляясь в непостижимую бесконечность. Прожектор на его груди горел ровным и холодным светом, номер на спине слабо мерцал. Катер вызывал летящего по всем каналам. Ответа не было. Вскоре катер поравнялся со скваммером, но летящий не остановился. Ноги панцирного костюма были вытянуты, руки прижаты к бокам. Такую позу обычно принимали для продолжительного полета.

В лучшем случае, человек был без сознания… Кедрин торопливо проскользнул обратно, в багажный отсек, влез в свой скваммер. Минуту-другую он мог пробыть за бортом без особого риска. Пилоты молча кивнули, соглашаясь. Командир включил автоматику выхода. Кедрин нырнул в пустоту. Затрещал дозиметр, прерывисто запылал индикатор… Обхватив скваммер руками, Кедрин направил его к открытому провалу люка.

Потом он забрался в камеру сам. Катер описал широкую дугу разворота. Кедрин томился в скваммере; выбраться было нельзя – вдвоем они и так едва умещались в тесном отсеке.

Это было неудобно и страшно – стоять, прижимая собою к переборке другой скваммер, ставший, судя по всему, последним пристанищем безымянного пока монтажника, который первым бросился спасать оказавшегося в беде – и вот сам… Что было причиной? Во всяком случае, не радиация: человек не мог так быстро лишиться сознания, не говоря уже о худшем. А Кедрин почему-то предполагал именно худшее, как будто мертвый холод второго скваммера добрался до него и проник до костей. Кедрин чувствовал, что еще немного – и он задрожит мелкой, унизительной дрожью, потому что ему никогда не случалось находиться так близко к смерти. Да, задрожит, хотя в скваммере был включен подогрев, и с лица Кедрина лил пот. Кто же это?..

Торможение прижало его к противоположной переборке. Затем в отсеке послышались гулкие звуки: катер вошел в эллинг. Люк распахнулся.

Кедрин шагал по коридору в зал; в который уже раз сегодня? Вернее, шагал скваммер – безотказно работали сервомоторы. Это было хорошо, потому что сам Кедрин не смог бы сделать ни одного шага: усталость все-таки добралась до него. И еще один скваммер шагал рядом, и это казалось совсем уж диким, потому что человек в нем уже не жил, не мог шевельнуть даже пальцем; но скваммер шагал себе враскачку, и жутко было думать, что это шагал мертвый. Мертвые не ходят на Земле, а здесь оказалось возможным и это… Кедрин отводил глаза, но они, наперекор его воле, обращались в ту сторону.

Хорошо хоть, что сзади шли живые – экипаж катера и те, кто их встретил, и среди них – тот, кто просунул руку в полуоткрытую дверцу, ощутил неживой холод бывшего монтажника и включил автоматику, заставившую механический костюм двинуться вперед. Оказалось очень странным, что дверца в спине броненосного одеяния была приоткрыта. Это объясняло, отчего умер монтажник, но… Разве могла сама раскрыться дверца, защищенная изнутри двумя предохранителями противоположного действия, да еще и заблокированная вакуум-блокером? Разгерметизировать скваммер в пространстве можно было только намеренно, а значит… Кедрин сморщился: нет, нет… Мысли рождались и исчезали в тесном ритме, под тяжелый, размеренный топот скваммеров, и в мире не было никаких других звуков, кроме этого гулкого думм… думм… думм… думм…

Потом возник знакомый зал. Кедрин прошагал к своему месту и вылез из скваммера. Он стоял, не зная, куда и зачем идти. Лицо человека мелькнуло перед ним, человека, которого везли на носилках, хотя теперь он не почувствовал бы боли, если бы его даже тащили по полу. Лицо было с резкими полукружиями скул, с закрытыми глазами и губами, изогнувшимися в такую знакомую Кедрину усталую и слегка пренебрежительную улыбку. Кедрин как-то помимо воли удивился сохранности этого лица и механически вспомнил, кому принадлежал номер на спине этого скваммера.

Кто-то заговорил с Кедриным, но он только покачал головой: слова не достигали сознания. Ему вдруг очень захотелось спать, только спать, больше ничего. Неверными шагами он направился в свою каюту. Только спать – и ни о чем не думать.

4

И все же не думать оказалось невозможным. Думать не о том хорошем, что ты, кажется, сделал, но о том плохом, что ты сделал наверняка.

Вечером монтажники собрались в кают-компании. Здесь не было той торжественной и мрачной тишины, которая в старину являлась непременной спутницей такого рода собраний. Сошлась вся смена и представители остальных смен; было теснее, чем обычно, и шумнее, чем обычно, и трудно было подумать, что произошло что-то исключительное. Но это вовсе не означало, что монтажникам безразлична судьба товарищей.

Потом разговоры разом стихли. Кедрина попросили рассказать о случившемся.

Это можно было сделать по-разному. Можно было говорить только о том, что произошло с минуты, когда он, услышав призыв Центрального поста, вышел в пустоту для поисков человека, не вернувшегося при атаке запаха. Это был бы очень последовательный и связный рассказ, после которого логичным было бы перейти к походу на катере, в результате которого был найден второй человек. Но на самом деле рассказ следовало начать раньше, и Кедрин чувствовал, что не может иначе.

Он начал с того, как, нарушив правила, покинул рабочее место, чтобы издалека полюбоваться кораблем. Там его застал запах, он устремился прямо к кораблю, и случайно заметил мелькнувшую возле конуса фигуру в скваммере, которая не летела к спутнику, а почему-то замешкалась.

Конечно, он мог бы и не рассказывать об этом. Но он рассказал. Обо всем же, что произошло позже, распространяться не следовало. Наградой за смелость служит сама смелость, а карой за трусость не может являться сама трусость. Он закончил свой рассказ объяснением того, что именно нахлынувший страх помешал ему сделать то, что следовало: проверить, почему кто-то задержался на рабочем месте Кедрина, вместо того чтобы следовать за остальными. Все знали, что Кедрин рассказал о событиях именно так, как они запечатлелись в его памяти. Теперь делом каждого было – внести поправки, необходимые хотя бы потому, что люди – настоящие люди – бывали в таких случаях намного строже к себе, чем заслуживали.

Начальник смены рассказал о причинах несчастья. Сигнал тревоги раздался, когда Ирэн подлетала к кораблю со стороны спутника. Она позвала, но Кедрин не ответил на ее вызов. На пути к входу в спутник она его не встретила, и единственный вывод был – что он находится внутри конуса и не принял сигналов тревоги. Конус мог и не защитить от атаки запаха – ведь все предохранительные слои были удалены. Тогда Ирэн, волнуясь за человека, с которым работала, кратчайшим путем проникла в корабль. Но лаз оказался слишком узок; запутавшись во вспомогательной арматуре, Ирэн попыталась вырваться, ударилась головой о фонарь скваммера и потеряла сознание.

Да, она поправляется. Монтажник из патруля, первым почувствовавший запах, пострадал потому, что, проверяя защитные устройства Холодовского, больше поверил им, чем самому себе: приборы не показали запаха, и монтажник решил, что сам внушил себе мысль о нем. Впрочем, серьезной травмы он не получил.

Еще вопросы? Относительно того, почему не сработала защита от запаха он, начальник смены, судить не берется. Это сделают специалисты.

– Очень хорошо, – сказал Дуглас. – Я тоже специалист и могу сказать, что если бы в пространстве был запах, то приборы сработали бы. Они и сейчас исправны. Можно проверить.

– Так что же – в пространстве не было запаха? Мы все ошибаемся, а приборы не ошибаются?

Дуглас повел головой в сторону спросившего.

– Не знаю. Но теоретически ошибка допустима. Что такое запах – кто знает? Слава был уверен в себе, может быть – слишком уверен, да и все мы очень верили в него. Я не знаю, почему он умер, это еще предстоит узнать. Но до того – не будем делать выводов. Смерть – не доказательство и не искупление. Да.

Он уселся, теперь говорил Гур.

– Холодовский сделал ошибку, Кедрин тоже – он забыл правило Звездолетного пояса: в первую очередь думать о товарище. Мы говорим об ошибках, чтобы не повторять их. И о Славиных тоже. Это не оскорбляет его память: наоборот, ее оскорбило бы, не попытайся мы извлечь благо для оставшихся из самого факта смерти. Это была первая его ошибка, но ошибиться во второй раз мы иногда просто не успеваем…

Все согласно наклонили головы.

– Что касается Кедрина, надо дать ему возможность подумать обо всем. Нам дорог сейчас каждый человек, мы теряем часы и теряем людей – и тем тяжелее будет для Кедрина наказание, если мы отстраним его от работы, скажем, на месяц. Это очень тяжело, вы знаете…

Дальше Кедрин не слушал. Он ожидал, что все будет иначе. Ведь, в конце концов, это же он разыскал мастера – Ирэн, он лазил в пронизанное радиацией пространство за Холодовским… Неужели он должен будет сейчас уйти отсюда? Сейчас, когда Ирэн лежит в нескольких шагах, в госпитальном отсеке…

Ирэн? А что, если это – последствие разговора с Велигаем?

Кедрин слабо усмехнулся. Да, не так давно ты бы, возможно, и поверил этому. Но сейчас… Сейчас – нет.

К тому же тебя никто не гонит. Живи здесь, на спутнике, занимайся, чем угодно. Только… не смей работать.

Но жить, когда все вокруг работают, и самому не иметь права на это – очень тяжело. Просто невыносимо. Уже сейчас становится страшно…

Уехать, провести этот месяц на планете? А Ирэн?

Но, собственно, почему она не может лечиться на Земле? Где сказано, что она должна лежать именно здесь?

Кедрин удовлетворенно тряхнул головой. Это правильная мысль.

Он вышел из кают-компании с остальными. Кто-то похлопал его по плечу, кто-то утешил; запрещается работать, думать не запрещается. Кедрин кивнул. Он уже думал. И придумал.

5

Ирэн вовсе не лежала без сознания; она полусидела на своем причудливо выгнутом медицинском ложе. Прозрачная перегородка была на месте, но Кедрин почувствовал взгляд Ирэн на своем лице как прикосновение, которому переборка не могла помешать.

– Что сказали ребята?

Кедрин опустил глаза.

– Ты поправишься, – утешил он. – О чем еще можно говорить сейчас?

– Отстранили?

– На месяц.

– Это долго, – грустно молвила она. – Конечно, ты не усидишь здесь.

– Кажется, нет. А ты?

– Что – я?

– Полетим на Землю оба! Ты тоже пока не сможешь работать. Ты вправе сделать это…

– Я знаю.

Она умолкла, чуть покраснев, и некоторое время молчала, закрыв глаза. Потом Кедрин спросил:

– О чем ты думаешь?

– Представляю… как это могло бы быть.

– И будет!

Она покачала головой. Кедрин печально усмехнулся.

– И снова ты выбираешь его…

– Если бы я выбрала его, – тихо сказала она, – ты сейчас не сидел бы здесь. Но…

– Что?

– Друга не бросают в беде.

– Знаю. Мне только что об этом напоминали. И что же?

– Ему труднее, чем тебе.

– Но он все знает. Я сказал…

Ирэн слабо улыбнулась.

– Что от этого меняется? Ведь он любит – и для него ничего не изменилось. Все равно я нужна ему.

Кедрин долго молчал. Потом сказал:

– Хорошо. Я тоже хочу тебя видеть постоянно. Я останусь здесь. Как бы ни было тяжело…

– Не оставайся. – Она умоляюще поглядела на Кедрина. – Тогда будет трудно не только тебе. И… не только нам. Вспомни: у тебя ведь есть товарищи на Земле. В институте. Им сейчас тоже, наверное, тяжело: они не оправдали надежд. Поезжай. Расскажи им о нас. Может быть, все это хоть чему-то их научит…

Теперь покраснел Кедрин. Ирэн, ушедшая из института давным-давно, помнит о нем, о тех людях. И правда, им сейчас нелегко. Сам должен был подумать об этом… Эх, Кедрин, как далеко тебе еще до настоящего человека…

– Я поеду, – сказал он. – Только не забывай меня.

– Иногда мне этого хочется, – призналась она. – Но я знаю, что не смогу.

– Как хорошо, что мы с тобой встретились снова.

– Хорошо? Не знаю…

Кедрин вышел в коридор. Здесь было по-обычному пустынно, потом в дальнем конце показалась группа людей. Кедрину захотелось свернуть в сторону, но он пересилил себя и пошел навстречу, независимо подняв голову.

– Ага, это ты, мой наказанный друг, – рассеянно сказал Гур. – Что нового?

– Отправляюсь на Землю…

– А мы проводили на Планету Славу… Последний рейс. Здесь у нас еще нет пантеона. Но будет – со временем.

– О да, – сказал Дуглас.

– И в этом пантеоне наш друг Дуглас в свое время будет изваян в назидание потомкам с серебряной ложкой во рту – за обеденным столом.

– Не думаю, – сказал Дуглас. – Хотя…

– Есть что-нибудь новое о причинах?..

– Кое-что, – ответил Гур. – У него в скваммере оказался искатель запаха. Он сделал какие-то записи на кристалле, но излучение основательно испортило их. Обещали восстановить.

– А еще новости?

– Лобов сообщает о полном благополучии. Даже чересчур полном. Но Велигай знает: если Лобов хорохорится – значит, плохи дела. А нам, кроме всего прочего, еще хватит возни с этим запахом.

– Слушай, Гур… Ведь в тот раз прибор в пространстве взял запах!

– Да, – грустно кивнул Гур. – У меня ранец-ракета не на сжатом воздухе, а на химическом горючем. Привычка… Вот запах сгоревшего топлива и был в пространстве, когда мы испытывали Славины приборы. Так ты – на Землю… Я тебе немного завидую. Дети наши растут на Планете, и мы не так-то уж часто видим их. Но они вырастут и придут сюда. А мы тоскуем о Земле и любим свой Пояс. Противоречие? Диалектика жизни…

– Сложно.

– А что просто? Ну, мне пора. Только не забывай: на Земле ты тоже не имеешь права работать.

– Не забуду.

Он медленно шел к каюте. Что ж, месяц – это еще куда ни шло. Через месяц с небольшим корабль будет сдан… Значит, и этого у меня нет: его достроят без меня…

В каюте он осмотрелся. Собирать было нечего – люди приходили и уходили налегке. Взглянул на часы. Ежедневный корабль на планету уйдет через час.

Единственным, кто попался Кедрину по дороге в порт, был Герн. Он цепко ухватил Кедрина за рукав.

– Я вас помню: это вы заметили ту странную вспышку. Мы установили теперь: корабль цел и Трансцербер – тоже. Но расстояние между ними сократилось. Что это может означать?

– Ну, что?

– Ах, вы тоже не знаете, – разочарованно сказал Герн. – Вы далеко?

– На Землю.

– Ага… – сказал Герн, – тогда извините. Счастливого пути.

Он церемонно поклонился, но глаза его смотрели мимо Кедрина, и улыбка была лишь данью вежливости.

Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его лицо было знакомо, хотя раньше оно не было таким непроницаемо суровым.

– Привет, Сема, – сказал Кедрин.

– Салют, – ответил Сема.

– Вы теперь на приземельских?

– Что мне, всю жизнь летать на глайнерах?

– А тот пилот?

– Не летает. Но готовится…

– Ясно. Можно садиться?

– Сделайте одолжение, – сказал Сема.

Кедрин шагнул в переходник. Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул Кедрину маленький пакетик.

– Вот, возьми. Копия записи Славы. Прочитаешь на Планете… когда будет время и настроение. Итак – расстаемся на месяц?

– Не знаю…

– Я знаю. Ты попрощался?

Кедрин молчал. Гур промолвил:

– Ничего, грустящий друг мой. Воистину прав был кто-то, сказавший: если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было бы ничего приятнее полетов. Кто это сказал?

– Не знаю, – буркнул Кедрин.

– По-моему, опять я. Или иной классик, но это не важно.

Глава двенадцатая

1

Капитан Лобов – там, на орбите Трансцербера – сидит за пультом. По старой привычке руки его лежат на гладкой панели, хотя привычка сейчас ни к чему, и сам пульт – тоже; управлять нечем.

Управлять нечем, но все остальное в таком возмутительном порядке, что ни экипажу, ни пассажирам почти нечего делать. Транс подступает все ближе, и по мере его приближения укрепляется и уверенность в том, что Земля не успеет. Транс уже наблюдается визуально: пока – как яркая точка, но вскоре…

И люди невольно содрогаются при мысли о том, что произойдет вскоре. А капитан Лобов думает: как бы сделать так, чтобы к ним не приходили такие мысли? И придумывает.

Кажется, обстоятельства спешат ему на помощь. Внезапно приходит в негодность термоустройство одного из отсеков – жилого. Морозец хорош зимой на Земле, но не сейчас, на этой орбите. Все люди немедленно мобилизуются на ремонт термосистемы. Причины аварии неизвестны – еще вчера все было в абсолютном порядке. «Но аварии всегда случаются неожиданно, – утешает капитан. – Ничего, поработаем как следует пару дней – и все будет в порядке…»

Все с этим согласны и выражают предположение, что эта авария будет последней. Капитан Лобов кивает; однако про себя – только про себя – он допускает, что аварии могут случаться и в дальнейшем. Капитан даже мог бы предсказать (хотя никогда до этого не отличался даром пророчества), где скорее всего окажется следующая неисправность: во флора-секции экоцикла. Это не очень опасно, но потребует немалых усилий для ликвидации.

И авария происходит. Люди заняты, и им некогда думать о том, что Трансцербер снова придвинулся на несколько тысяч километров.

2

Земля начала открываться Кедрину с высоты, и даже матросы Колумба не приветствовали ее таким криком, какой раздался в его душе. Как хорошо видеть тебя вблизи, мой дом!

Планета развертывалась перед ним добрая и безмятежная, как страна из мультипликационного фильма.

Корабль, замедляясь, входил в плотные слои атмосферы. По обшивке текли огненные реки. Чудесный мир лежал внизу, зеленый и голубой, омываемый ветрами и океанами, летящий, кружась, в мировом пространстве.

Двигатели упоенно ревели. Земля оказалась громадной. На космовокзале было людно, Кедрин даже немного растерялся; он отвык видеть столько людей вместе. Вначале он хотел сразу отправиться в институт, но потом решил немного задержаться в порту: на время, нужное для акклиматизации.

Он пристал к шумной компании и почти час ожесточенно и весело спорил с двумя юношами, защищая позицию трех девушек. Это был старый спор микро– и макроклиматологов. Ребята стояли за микроклимат: тут пальмы, а рядом – снег; им хотелось жить под пальмами, а по утрам бегать на лыжах. Девушки горячо защищали макроклимат: тепло – так уж всюду тепло, не надо кутаться. Кедрин поддержал их, потому, что ему хотелось тепла, и потому, что это были девушки. Все пятеро, как выяснилось, летели на орбитальную метеобазу, которая обращалась вокруг планеты на расстоянии пяти тысяч километров, внутри водородного кольца. Кедрин немного погрустнел: люди покидали Землю, такую единственную, и даже пообещал одной девушке обмениваться с нею радиограммами: у человека кто-то должен быть на Земле, хотя бы до той минуты, когда найдется и кто-то в космосе.

Разговор внезапно прервался: началась посадка. Климатологи ушли, так и не успев дослушать лекции Кедрина по поводу контрастного зрения и умения определять расстояния в пространстве. Ушли, умолкнув и сделавшись серьезными, в свой первый полет в Приземелье. После этого Кедрину стало совсем грустно.

Он еще посидел в баре, потягивая что-то прохладное и тонизирующее. Потом уселся в машину. Стремительный разбег, взлет. Назад потекли, побежали небольшие города современности, города-специалисты, которыми теперь была усеяна вся планета: поселения физиков-нейтринников и физиков-гравитационников, химиков-элементооргаников и химиков-анизотропников и еще сорок городов химиков, из которых ни один не был похож на другой. Земля была внушительна, но разве от этого менее величественным казалось Приземелье?

Вот, будь ты неладен! Не успеешь покинуть Землю, как что-то тянет тебя обратно; прилетаешь – и Приземелье вырастает в памяти со все большей яркостью, и зовет на круги своя. Странно устроен человек…

Странно. Например, зачем он сейчас летит в институт? С таким же успехом можно было подняться на эту самую метеобазу, вместе с девушками и ребятами, и пожить там. Увидеть, услышать что-нибудь новое. В космосе всегда полно новостей.

Да… Например, болтаясь на катере, можно внезапно услышать передачу «Гончего пса», зашифрованную непонятным образом и направленную почему-то не на Землю и не на Пояс, а куда-то в пустоту. В чем же там было дело? Велигаю удалось разобраться в этих сигналах; он говорил потом, что трудно было отделить собственно сигналы от этого воя, источник которого так и остался неизвестен. Но лобовская передача была слышна только там, где был этот вой. Казалось, что возник какой-то узкий канал, по которому только и проходили сигналы. Зато, когда удалось настроиться поточнее, они оказались даже многократно усиленными. Словно кто-то ретранслировал передачу Лобова; но ретранслировал вовсе не для земных или приземельских станций. Наоборот, мы все это время не принимали ни одной передачи.

Интересно, интересно… В этом что-то есть, как сказал бы Гур; он просто не успел этого сказать: было не до того. Но не верится, что прогносеолог не нашел времени хоть немного задуматься над этой проблемой.

Но ведь задуматься можешь и ты.

Да, как сказал кто-то из приземельцев – думать-то не запрещено…

Итак, кто-то ретранслировал. Ну, кто-то – это, конечно, слишком сильно сказано. Нечто, скажем так. Но это нечто должно обладать способностью отражать сигналы в одном определенном направлении и полностью заглушать во всех других.

Это все очень странно. Так странно, что без помощи Элмо тут не обойтись. Нет, именно в институт и надо лететь, а вовсе не с этими ребятами… Попросим Меркулина; он не откажет – если даже мой Элмо уже занят, – одолжит на несколько часов хотя бы свою машину.

Нет, это не поможет, ты ведь не имеешь права работать.

М-да… Ну, пусть поручит кому-нибудь подумать над этим. Не может не помочь родной институт.

Кстати, пора бы ему уже показаться. Раньше виднелся издалека.

Ах, да! Сейчас уже не возвышается поблизости «Джордано». И институт сверху незаметен. Что-то он потерял с уходом «Джордано».

Что-то он потерял…

И все равно: как хочется увидеть всех, сердечно обняться, вновь вдохнуть воздух лабораторий. Воздух, в котором возникают открытия.

3

Незнакомый человек сидел в кресле. Странным казалось, что кресло это, за несколько лет окончательно принявшее, как думалось, форму тела Кедрина, теперь покорно подчинилось другому, а шлем Элмо, пластик которого давно уже был отшлифован висками Кедрина, теперь так же ловко сидел на чужой голове. Наверное, эта голова устраивала и шлем, и лабораторию.

Кедрин бесшумно затворил дверь, над которой рдела знакомая табличка: «Тихо! Здесь думают». За несколько минут, что он простоял у двери, человек в кресле ни разу не шевельнулся. Значит, работа шла неплохо и в институте все в порядке.

Кедрин поднялся наверх. Он шагал по коридору, и запах озона, перемешанный с едва уловимым – нагретой пластмассы – милый запах института! – проникал, казалось, все глубже в тело, делал походку более размеренной и дыхание спокойным.

Все та же табличка висела на директорской двери, и ни одна буква надписи не потеряла ничего из своего величия и многозначительности. Кедрин постучал. Дверь открылась не сразу, а с небольшим замедлением, словно Меркулин так крепко задумался над чем-то, что не услышал просьбы.

Он сидел за пультом и смотрел в бесконечность. Потребовались какие-то секунды, чтобы глаза его разыскали Кедрина, и еще какое-то время ушло на узнавание. Наконец около рта Учителя обозначились глубокие морщины, показались зубы, подбородок выдвинулся вперед: старик улыбнулся. Этой улыбке не хватало только веселости. Меркулин перестал улыбаться, но часть морщин осталась. А ведь раньше незаметно было, что старость так близка…

– Вот и ты, – кивая, проговорил Меркулин. – Слетаетесь, слетаетесь…

– Не понимаю, – озадаченно проговорил Кедрин.

– Что же, делайте по-своему. Но я проверил и пересчитал все. Мы не могли. Не могли… Если бы вы были другими. Я? Быть может, виноват и я…

На минуту он стал прежним Меркулиным и взглянул на Кедрина своим обычным проницательным взглядом.

– Ну, иди, иди. Я не очень хорошо себя чувствую. Спасибо, что зашел. Ко мне теперь не заходят так часто…

Кедрин растерянно поклонился. Закрывая за собой дверь, подумал: «Да, здесь что-то изменилось…» Теперь он шагал по коридору медленно. Изменилось? А может быть, ты просто отвык? Ведь в памяти вещи сохраняются не совсем такими, каковы они на самом деле.

Кедрин почувствовал, что устал. Слишком много путешествий, впечатлений. Ведь только что он был еще на Поясе… Он отыскал комнату для гостей, по счастью, пустую. Улегся на широкий диван и долго лежал, отдыхая.

Когда он поднялся, солнце за окном снижалось к горизонту. Было тихо и ясно. Работа уже, наверное, кончилась. Все Элмо отключены и заблокированы. Идти никуда не хотелось.

Гур дал в дорогу копию записи Славы. Маленький пакетик… Последние слова. Что может говорить человек, знающий, что через мгновение он перестанет существовать? Об этом страшно думать. Но…

Кедрин отыскал взглядом кристаллофон. Голос Холодовского заставил Кедрина вздрогнуть; живой голос неживого человека, голос уверенный, немного отрешенный и спокойный, как всегда.

– Так, – сказал Холодовский. – Прибор не берет запаха. Выходит, запаха совсем нет в пространстве?

Последовала пауза. Потом Холодовский пробормотал что-то, сердито и неразборчиво. Вдруг кристаллофон загудел; Кедрин решил было, что аппарат испортился, потом понял, что и это была запись: таким звуком отзывался скваммер на форсаж двигателя. Несколько минут кристалл вращался бесшумно.

– В общем, – сказал Холодовский, – мои построения, кажется, летят в архив. Или прибор – не прибор, или в пространстве нет запаха. Как же нет, когда я его ощущаю? Но и прибор действует нормально, можно поручиться…

Холодовский был необычно многословен; Кедрин понял: он подбадривал себя. Да, нелегко было решиться на такое…

– Ну вот, – сказал Холодовский. – Надо всего лишь установить: а есть ли запах в скваммере? К сожалению, наши скваммеры такими приборами не оборудованы. Наш недосмотр, ребята, а за это приходится расплачиваться.