Текст книги "Люди Приземелья"

4

Он выходил каждый день, и с каждым разом что-то менялось. Управление скваммером становилось все проще – казалось, кто-то убирал, одну за другой, разные сложности. Детали тоже начали повиноваться. Темп работы был стремителен, и Кедрин немного пугался лишь вечерами, вспоминая события дня.

Наконец ему сказали, что обучение закончено. Это было, когда Кедрин еще не перестал уставать. Усталость сама по себе казалась удивительной; ведь мускулы не воспринимали тяжести деталей. Работали сервомоторы, человек лишь управлял ими. Но для того чтобы управлять, надо было представить себе, что ты делаешь все сам – и от этого, очевидно, уставала нервная система. Она-то работала в полную силу!

Теперь он мог возвратиться на спутник, в свою каюту. Его сменой остается четвертая, с которой он тренировался. По этой смене поставлены часы в каюте: ведь у смен – свое время, свой день и своя ночь.

У него спросили: нет ли каких-нибудь особых пожеланий. Были; он хотел узнать, где найти Ирэн. Но промолчал. Это оставалось его личным делом, с которым он справится сам.

После планетолета в каюте спутника было очень хорошо. Кедрин улегся на уже выращенный из микротипа удобный диван и постарался ни о чем не думать. Чтобы это стало возможным, он начал рассчитывать в уме наилучшие параметры установки, которая помогала бы ни о чем не думать. Голова была удивительно ясна, и работалось хорошо. Только не было машинной памяти и нумертаксора для записи данных, так что довести расчеты до конца Кедрин не смог.

Впрочем, даже будь у него все нужное, Кедрин все равно не успел бы закончить свое бесполезное дело, потому что на пороге каюты показался Холодовский.

Монтажник вошел, словно к себе домой – не постучавшись и не спросив позволения; кажется, он очень высоко ценил каждое сказанное слово и поэтому старался разговаривать как можно меньше. Усевшись в кресло, Холодовский обвел каюту взглядом. Затем перевел глаза на Кедрина и молча смотрел до тех пор, пока объекту столь пристального внимания не стало неудобно.

– Я отдыхаю, – на всякий случай сказал Кедрин.

Холодовский кивнул.

– Вот, лежу, думаю…

– О чем?

– Да так…

Холодовский поднял брови.

– Вы помните, что был несчастный случай в связи с запахом?

– Конечно. Он появляется непонятно откуда…

– Непонятно, – подтвердил Холодовский. – Да?

– Ну?

– Должно быть понятно. Так?

– Безусловно, но…

– Значит, об этом и надо думать. Работать под угрозой нельзя. Это изматывает людей. Раньше мы могли бы прекратить монтаж до окончательного выяснения. Сейчас это невозможно. Но это не значит, что мы согласны жертвовать собой просто так.

А не просто так – можно?.. И как это – не просто так? Но вслух Кедрин сказал другое:

– Я слишком мало знаю для того, чтобы думать над такой проблемой.

– Больше не знает никто. Конечно, теоретики со временем найдут объяснение. Но работать надо сейчас. То есть – уже сейчас необходимо защитить людей.

– Не имея теории – возможно ли это?

– Ну, чтобы защитить дом от молнии, не обязательно знать об электричестве все без исключения. Как вы помните, громоотвод опередил науку.

– Понял.

– Защита людей поручена Особому звену. Только что созданному.

– Людей сняли с монтажа?

– Нет. Монтаж – сам по себе. Но есть и свободное время.

– Ага… И кто в этом звене?

– Гур, Дуглас, я… Опытные монтажники.

– Значит, во всяком случае, не я, – не без некоторого облегчения отметил Кедрин.

– Но ведь ты не хочешь быть в стороне? – Холодовский внезапно употребил крепкое, бьющее в лоб «ты», и это смутило Кедрина.

– Я… Ну, разумеется…

– Я так и думал. Тогда слушай…

– Одну минуту, – испугался Кедрин. – Не сразу… Не сейчас.

– Вы слишком заняты? – Голос был полон иронии.

– Я хотел только…

– Ну? Чего же? Не стесняйся!

Сказать? Невозможно. Хотя… Он может объяснить, где она, чтобы не искать зря. Сказать.

– Я хочу сначала встретиться с Ирэн.

– А, собственно, зачем тебе? Ты ее не знаешь.

– Она ведь не родилась на этом спутнике!

– Ах, вот что… – задумчиво проговорил Холодовский. – Вот оно что… – Он помолчал. – Тогда тем более – не надо.

– По-моему, это мое личное дело.

– Нет. Если тебе просто скучно – тогда это личное дело, но недостойное. А если…

– Если не просто?

– Тогда дело касается не только тебя, но еще и Велигая. Не секрет. И как раз теперь нельзя.

– Иными словами…

– Не надо иных слов, – прервал его Холодовский. – Гибнут люди. И если Велигая что-то будет отвлекать от дела, заставит зря расходовать энергию, нервы, все…

– А если я не могу иначе?

– Тогда я посажу вас на первый же корабль: улетайте на Планету.

Последовала долгая пауза. Кедрин прервал ее:

– Слушайте, – сказал он. – Вы хоть раз любили?

– Да сто раз, – небрежно кивнул Холодовский. – Ну и что? Все равно ради этого не стоит отвлекаться от работы.

– Так, так… – протянул Кедрин.

Ты был влюблен сто раз; значит, ни разу. И ты мне внушаешь! А что сказал бы Меркулин?

Кедрин задумался. Странно: Учитель сказал бы то же самое. Да однажды он и сказал так, почти слово в слово.

– Хорошо… – медленно проговорил Кедрин. – Я ничего не стану делать… пока.

– Вот и чудесно. Итак, вернемся к нашему главному делу. Как мы уже заметили, все зависит от одного: что же такое – запах? Это, гласит одна из теорий, электромагнитные колебания в миллиметровом диапазоне. Элементарная логика: колебания эти могут попадать в скваммер только из пространства. Так?

– Да, логично.

– Значит, нужна экранировка: или скваммеров, или пространства, в котором происходит работа. Что бы выбрал ты?

– Но ведь металл скваммеров – тоже экран.

– По-видимому, его недостаточно.

– Скваммеры, конечно.

– А мне кажется, наоборот. Экранировать скваммеры – значит фактически изготовить их заново: работа тонкая и фасонная. А рабочее пространство…

– Проще. Но куда больше!

– Объем – не страшно. Земля готова помочь чем угодно, только бы работа не прекращалась. Но тут все нуждается в расчете. Ты поможешь?

– Помогу, – согласился Кедрин.

– Хорошо. Тогда завтра – начинаем. А пока я пойду.

– Погоди, – сказал Кедрин. – А что ты будешь делать сейчас?

– Мечтать, – сказал Холодовский.

– О ком?

– Ни о ком. О городах.

– Тянет на Землю?

Холодовский качнул головой.

– Когда я состарюсь и не смогу строить корабли – лет через девяносто – сто, – я построю город. Чудесный город на берегу океана. Это будет город для старых монтажников и пилотов. Для тех, кто строил корабли и летал на них. У нас будут свои корабли, и умирать мы будем в океане, а не в постели.

– На Земле нет больше бурь.

– Разве я стану строить город на Земле? Есть один океан в мире: океан пространства – времени. Здесь, на его берегу я и построю город.

– Я думаю, – сказал Кедрин, – до таких городов еще далеко.

– Нет, – проговорил Холодовский, – близко. Они рядом, эти города. Я уже вижу их огни.

– Что же, – сказал Кедрин. – И об этом можно мечтать…

– Можно, – сказал Холодовский, уходя.

5

Он мечтает о городах. А о чем теперь осталось мечтать тебе? О победе над запахом? Об этом можно размышлять. Но мечтать…

На Земле в таких случаях идут гулять.

Ну что же, неплохая мысль…

Кедрин вышел в коридор. В нем был фиолетовый сумрак позднего вечера. Но чем дальше от каюты уходил Кедрин, тем ярче становилось освещение. Около кают-компании был уже день. А в соседнем коридоре, куда он заглянул, стояла ночь. Люди отдыхали в своих каютах, и, наверное, как и на Земле, только наиболее одержимые поиском, те, у кого решение было уже близко-близко, оставались в своих лабораториях, и для них смена суточных циклов превращалась в пустой звук.

Завтра сдадут планетолет. Наверное, сразу же заложат большой корабль. «Длинный», как здесь говорят. Работать придется еще раза в полтора больше. Лабораторные проблемы будут отложены – замрут приборы, застынут в сосудах реактивы, в кабинетах и студиях спутника останутся недописанные книги, полотна, незаконченные скульптуры. Люди забудут, что они – ученые, конструкторы, художники. Останутся только монтажники. Только таким образом можно спасти людей. Каждый пожертвует чем-то.

Да, Холодовский прав.

Кедрин остановился у входа в кают-компанию. Здесь была зелень, деревья росли прямо из тугого пластикового пола, под ними были расставлены столики. Кедрин прикинул: если придет пополнение, тут станет тесновато. Неудивительно: спутнику уже много лет, а кораблей будет строиться, пожалуй, все больше.

В одном углу кают-компании играла музыка, люди то плавно, то резко, порывисто двигались в танце. Откуда-то доносилась песня; в ней были грусть и непреклонность – грусть о Земле и непреклонная воля уходить все дальше от нее, потому что иначе не может человечество.

Мысли постоянно возвращаются к одному и тому же. Ирэн… Но ты ведь обещал, да и сам решил, что это сейчас – самое правильное: не только не разговаривать с нею, но пока даже и не думать о ней. Это помешает делу, помешает спасению людей…

Кедрин опустился на свободный стул, утвердил локти на столе, запустил пальцы в волосы и слегка сжал ладонями голову. Так было удобнее; обычно в минуты самой напряженной работы мысли голову чуть стискивал шлем Элмо, и теперь это ощущение стало нужным. А сейчас следовало подумать.

Что же это? Извечный конфликт между личным и общественным? Он издавна служил темой для разговоров и сомнений. Личное и общественное – и побеждает общественное. Такова схема, и все происходит по схеме, так? Но ведь глупо – приносить что-то в жертву схеме.

Личное. Ты – личность, Ирэн – тоже, и Велигай… Но, как ни странно, мы трое – это не три личности. Это уже общество, потому что слишком многими нитями каждый из нас связан с человечеством. Никто из нас даже в самых личных делах не может действовать таким образом, чтобы результаты не отражались на жизни общества. Потому что человек един, он не делится на человека для себя и человека для общества. Человек – животное общественное, это знали еще древние, им принадлежит эта формулировка.

Значит, даже в таком вопросе надо исходить из интересов общества?

Погоди, но ты – тоже общество. Значит, блюдя свой интерес, ты все равно заботишься и о других? Так?

Кедрин поморщился. Раздававшиеся вокруг голоса временами нарушали его сосредоточенность, вторгались в нее. Почему понадобилось размышлять именно здесь, а не в одиночестве, не в каюте?

Он поднял голову. По соседству говорили о том, что утвержден проект экспериментального корабля совершенно нового типа и, как только ребята будут вытащены с «Гончего пса», начнется работа над этим кораблем, и уж так или иначе ему не миновать рук монтажников. Возле самой двери спорили о космометрии пространства в связи с недавней работой Аль-Азаза «Об истинной геометрии плоскости», и кто-то был согласен с утверждением об эволютной природе того, что мы называем плоскостью, а другой возражал…

Все это было интересно, и еще интереснее было, когда речь заходила о людях на орбите Транса, из уст в уста передавались слова их сообщений, излучавших спокойствие и надежду, и произносилось имя Герна, забросившего на время свою гравиастрономию и усевшегося на связь с «Гончим псом», – Герна, который никогда в жизни не признавал ничего, кроме астрономии и – кораблей, бывших его руками, как гравителескопы были глазами. Кедрин немного удивился тому, что даже этот самый Герн должен был нести дежурство по спутнику. Но, очевидно, такой здесь порядок.

Что же все-таки будет с ним, с Кедриным? Логика, кажется, завела в тупик. Итак? Что делать?

Пожалуй, самое лучшее – не делать ничего. Пусть Ирэн решит сама. Кажется, у нее есть такое право?

Безусловно. Но это вроде бы не совсем честно. Ведь там, на острове, да и на глайнере тоже, ты заметил нечто в ее взгляде… Признайся: заметил? То самое, что и заставило тебя пуститься за ней в погоню.

Да, заметил. Иначе меня бы здесь не оказалось.

Значит, ты знаешь, каково будет ее решение.

Кедрин кивнул сам себе; ему хотелось радостно улыбнуться.

Погоди радоваться. Значит, предоставляя решить ей самой, ты просто перекладываешь на ее плечи ответственность за все. А сам хочешь остаться в стороне. Эх, эх, Кедрин…

В конце концов, ты же не видел ее пять лет. И остался жив. Конечно, временами было не по себе…

Ну и что? Может быть, раньше это было и не совсем по-настоящему. Зато сейчас – да.

Путаешь, блуждаешь в трех соснах. Где же твоя логика? Думай последовательно. Ты и Велигай – равноправны. У вас равные права. А обязанности? Обязанностей у него больше. Он обязан спасти людей, потерпевших крушение на орбите Транса. А ты? У тебя нет такой обязанности, потому что обязанности налагаются на каждого в соответствии с его возможностями.

Значит, у него больше прав. Как ни странно, при всем равноправии вы сейчас не равны.

Никто не может заставить тебя отказаться от чего-то. Никто, кроме тебя самого. Но ты – можешь. Вправе. И даже – обязан. Это та твоя обязанность, которая уравняет тебя с Велигаем.

Только ты сам.

Ну, вот все и стало ясным. Решение принято. Меркулин похвалил бы тебя за последовательное и беспристрастное мышление.

Осталось довести рассуждение до конца. Раз выбор сделан и ты не станешь даже пытаться увидеть Ирэн, следовательно…

Следовательно, тебе здесь нечего делать. Ведь только ради этого ты приехал сюда.

Время уезжать. У тебя есть еще неделя; проведи ее где-нибудь на планете. А потом – возвращайся в институт и принимайся за работу. Недавно у тебя возникли сомнения в правоте Учителя. Но, как видишь, он всегда оказывается прав.

Особое звено? Ну, ты там принесешь меньше пользы, чем – объективно – вреда.

Пошли, Кедрин, пошли.

Он встал и прощальным взглядом окинул кают-компанию. Все так же сидели люди, все так же звучали их негромкие голоса.

В следующий миг они загремели, потом сжались, стихли, провалились в небытие. Кедрин почувствовал, как сердце рванулось, забирая ход, развивая невиданные ускорения… Все вокруг стало синим. Ирэн выбралась откуда-то из самого угла и медленно пересекла кают-компанию. Она шла к выходу. Кедрин проводил ее взглядом. Затем ноги сами понесли его. Он догнал Ирэн за углом. Он забыл все и помнил лишь, что нашел ее.

– Я провожу тебя…

Она испуганно, как показалось Кедрину, взглянула на него. Хотела что-то сказать, но промолчала.

Они шли, куда-то поворачивая, спускаясь; Кедрин спотыкался, налетал на углы. Он молчал. Потом Ирэн остановилась. Она взялась за ручку двери, и, кажется, это придало ей уверенности.

– Я пришла, – сказала она. – Уходи.

Он ничего не ответил, просто стоял, сжимая ее руку.

– Уходи, – повторила она. Дверь открылась сама по себе, или, может быть, Ирэн бессознательно нажала на ручку. Кедрин ступил за нею.

– Уходи же!..

Каюта кружилась, будто танцевала вокруг них.

– Ирэн…

– Нет. Нет. Ты не знаешь…

– Ирэн!..

– Нет… Милый, нет…

Иногда слова произносят, уже не помня их значения.

Глава шестая

1

На орбите Трансцербера все росли и росли рулоны записей, катушки лент с дневниками ученых. Обрабатывать полученные материалы было некогда, сейчас шла пора накопления. Выводы последуют потом – если… А если нет, то их сделают другие.

Такая возможность предусмотрена. Ориентированная на Землю ракетка-разведчик, набитая материалами, уйдет в момент, когда поле тяготения Транса возрастет до критического. После этого, конечно, будут сделаны новые наблюдения, но дойдут ли они до Герна и других ученых – утверждать с полной определенностью уже нельзя.

У людей не хватает времени для работы. Даже капитан Лобов, чертыхаясь, поглядывает на часы: время идет слишком быстро… Инженер Риекст, выполняя предписанную ему программу, предложил капитану запереть фильмы подальше: киноустановка потребляет энергию. Лобов, вздохнув, согласился и стал подыскивать себе занятие. У командира иногда бывает меньше работы, чем у остальных, хотя нагрузка на него всегда больше.

В конце концов он занялся стиркой. Это не очень приятно, и капитан еще не освоил технологию, но нет оснований сомневаться в том, что освоит. Он стирает, и предметы капитанского гардероба сушатся на инклинаторной установке. Она вряд ли пригодится ученым, потому что – как все горячо надеются – высадка на Трансцербер состоится не в это путешествие.

Остальные ведут наблюдения, строят гипотезы и дожидаются очереди на стирку. Ничего не поделаешь, быт требует внимания. Капитан Лобов сообщил, что в следующий рейс он не выйдет без корыта и прочих приспособлений. Он заставит историков раскопать их описание, а также восстановить давно утраченное человечеством искусство стирать руками. Ученые поддакивают ему и, по очереди отрываясь от приборов, пытаются давать советы, которые, впрочем, никуда не годятся. Ученым нравится, что капитан Лобов мысленно готовится к следующему рейсу. Что же, в жизни бывают всяческие чудеса, и кое-кто уже пытается абсолютно точно подсчитать вероятность чуда в данных обстоятельствах.

Инженер Риекст занялся системой связи. Это теперь – единственное, что еще по-настоящему действует на корабле. Если не будет связи, здесь, на орбите Трансцербера, станет уж совсем тоскливо. Инженер методически осматривает одно устройство за другим. Потом он подходит к капитану, и между ними происходит краткий разговор.

Сущность разговора сводится к тому, что направленной антенной, при помощи которой до сих пор велись передачи на Землю и ее окрестности, больше пользоваться не придется. Она заклинилась в момент взрыва и не может поворачиваться. До сего времени Земля еще могла принимать передачи. Но теперь «Гончий пес» переместился по орбите настолько, что направленная антенна больше его не выручит.

Капитана Лобова это не радует. Однако, кроме направленной антенны, есть еще и общая. Что же, придется пользоваться ею. Кстати, подошло время очередного сеанса связи. Попробуем, как поведет себя общая антенна. Энергии потребуется намного больше, это ясно. Передачи будут проводиться реже. Но это – не самое страшное…

Капитан Лобов посылает радиограмму. Несколько секунд ждет. И вдруг негодующе оборачивается и глубоко втягивает воздух.

– Какие-то шутки! – сердито заявляет он. – Это что? Опять кто-то был в чертовой парикмахерской? Беспорядок на борту! Я спрашиваю: откуда этот запах?

Все на миг останавливаются и начинают шевелить ноздрями. В самом деле, запах! Но в парикмахерской не был никто: бытовой агрегат выключен. И тут капитан Лобов вспоминает, что запах возник не впервые. Он появлялся и перед тем, как взбесился реактор. Все об этом как-то забыли, но сейчас насторожились. Да, возможно, это не просто совпадение…

– Наблюдать за Трансом! – рычит капитан.

Все приникают к приборам. И, кажется, как раз вовремя, чтобы увидеть такое, чего до сих пор видеть не приходилось, и кто знает, придется ли.

Зеленая, ослепительная звезда вспыхивает в черноте. Она вспыхивает сразу, в полную силу, не разгораясь постепенно, не меняя яркости. Страшно горит звезда на непроглядно-черном фоне. Коротко взвыв, разом выключаются ослепшие видеоприборы, нe приспособленные к восприятию такой яркости.

А звезда начинает пульсировать – расти, расти… Люди отворачиваются, закрывают глаза руками: этого не могут вынести никакие глаза…

2

– Ирэн! – тихо проговорил Кедрин. – Слышишь, Ирэн?

Странное, мучительное чувство одиночества вдруг охватило его. Уже заранее пугаясь, он протянул руку. Предчувствие не обмануло: пустота, тоскливая пустота была вокруг. Он прислушался, затаив дыхание; ничто не нарушало тишины, лишь стучало его собственное сердце.

Неужели он забылся на какое-то время? И что могло случиться в эти минуты? Минуты ли?

Кедрин не решился включить свет: не хотелось видеть пустоту, достаточно было уже воспринимать ее на слух. Кое-как ему удалось одеться. Это была еще целеустремленная деятельность. А дальше?

Стараясь не шуметь, не стукнуть дверью, он вышел в коридор-проспект. Тьма и тишина переходили друг в друга. Не было ни души. Пугающими показались пустые переходы странного мирка, который уже не был Землей и жил по своим законам.

Еще не было количественно установлено, в какой степени ритм жизни, настроение, все остальное в жизни человека зависит от близости значительных тяготеющих масс. Но во всяком случае не Земля была здесь, а иная планета, и в аналогичных условиях люди могли поступать по-другому, нежели на Земле. Пол – или следовало называть его почвой? – не обладал незыблемостью Земли. Совсем рядом его участок был поднят, два человека при свете скрытого освещения копались в открывшейся под гладкой поверхностью неразберихе проводов, трубок, волноводов всех цветов, диаметров и назначений, что-то прилаживали, поправляли… И даже не зрелище обнаженной сущности этой планетки, а именно то, что люди здесь, согнувшись в три погибели, руками делали что-то, что на Земле давно уже перешло в ведение роботов, заставило Кедрина с небывалой остротой почувствовать отрешенность этого мира от того, в котором он прожил всю жизнь. Мысли об отрешенности чаще всего приходят именно ночью, и это была первая ночь, когда он не спал.

Возможно, в этом следовало винить и отсутствие психополя. На Земле мы всегда бессознательно воспринимаем поле, созданное напряжением мозга миллионов людей, и в какой-то степени находимся под его влиянием. Здесь же все каюты были заэкранированы, и если человек в коридоре был один, то он был действительно один. Надо было хотя бы зайти в кают-компанию, где сейчас, наверное, уже завтракала – или даже обедала – другая смена. Но он не запомнил пути, и оставалось только идти наугад.

Кедрин заторопился. Через каждые несколько метров из пола выходили невысокие тонкие колонки с гранеными головками; проходя мимо них, Кедрин заметил, как эти слабо светящиеся головки бесшумно поворачиваются, словно следя за ним, что-то сообщая друг другу… Ему стало жутко.

Внезапно он вздрогнул. Жалобный, протяжный свист раздался, отразился от стены и прозвучал в другом конце коридора. Кедрин свернул в первый попавшийся переулок. Печальный свист провожал его, он был, как плач по человеку, может быть, по тому самому Карло, который лежал в госпитальном отсеке, и, возможно, уже ушел из жизни, и близко не подойдя к сроку гарантии.

Но куда же, в конце концов, ведет этот путь?

Мысль пришла вовремя. Неярко освещенная преграда возникла перед Кедриным; переулок оказался тупиком. Огромная, во всю стену, дверь не поддалась усилиям Кедрина, которому очень не хотелось возвращаться на свистящий проспект. Дверь была стальная – гладкая, без единого выступа поверхности, чуть выпуклая и с маленьким глазком в середине. Кедрин прильнул к глазку.

Ничего не было видно, только чернота. Очевидно, за дверью было темное помещение. Кедрин всмотрелся. И внезапно во тьме возник слабый зеленый огонек, от него протянулись лучики. Это была звезда, неожиданно вспыхнувшая в глазке звезда, а чернота за дверью оказалась чернотой пространства… Кедрин отшатнулся. Как он не подумал, что на спутнике могут быть резервные выходы в пространство? «А на Земле нет дверей, ведущих в бездны», – неизвестно почему подумал он, и тоска по родной планете охватила его, по ее надежности, по ее ночам, полным теплого, душистого воздуха. Тоска была как море, и он почувствовал, как это море подхватывает его, но не несет, а расступается, позволяя ему проваливаться все глубже.

Наверное, этот внезапный приступ тоски по запахам Земли привел к галлюцинации: запахло резко и дурманяще, чем-то странным, незнакомым и простым. Мысли ушли, и осталось только желание вбирать в себя этот запах не только ноздрями – всей кожей, глазами, ртом, волосами… Кедрин почувствовал, что он уже полон запахом, еще немного – и он разорвется, распадется, рассеется, рассыплется на элементы, он больше не может дышать, он сыт дыханием – как человек бывает сыт едой и питьем… Он поднял руки к лицу, чтобы прекратить доступ воздуха в легкие, что бы ни было потом…

Его спас щелчок. Негромкий щелчок раздался, казалось, за дверью и вызвал к жизни инстинкт самосохранения, только что совсем уже умолкший. Кедрину почудилось, что дверь, ведущая в пространство, сейчас распахнется и давление воздуха в спутнике вышвырнет его, Кедрина, в пустоту. Щелчок повторился, за дверью что-то мягко зажужжало. Кедрин застыл с руками, так и не донесенными до горла. Нет, это не за дверью происходило, а в ней самой. Ну, конечно, там помещались блокирующие автоматы, и сейчас они ни с того, ни с сего пришли в движение. Сию минуту произойдет что-то страшное!

Страх смерти спас его от смерти – вопреки логике. Но сейчас Кедрину было не до рассуждений. Он кинулся бежать.

Он бежал обратно, минуя проспекты и переулки, как будто гибель гналась за ним по пятам. Печальные свисты умолкли. Кроющиеся по темным уголкам пары шарахались от Кедрина. Он остановился через несколько минут в мягко освещенном коридоре. Это был проспект Переменных Масс.

Теперь Кедрин знал, куда бежать: неподалеку был переулок Отсутствующего Звена, в котором обитал Гур. Кедрин торопливо шагал, стирая пот со лба и читая таблички на дверях. Наконец он нашел нужную, постучался и распахнул дверь.

Он остановился на пороге, растерянно оглядываясь. Прямо напротив двери сидела Ирэн; она вытянула вперед руку, как бы для того, чтобы Кедрин не приблизился… Гур смотрел на Кедрина весело, словно ничего неожиданного не было в этом позднем визите. Дуглас был, как обычно, невозмутим. Холодовский кивнул:

– Вот и хорошо. Особое звено в сборе. Мы, правда, думали, что ты спишь… Ирэн забрела на огонек.

Он смотрел на Кедрина; взгляд Холодовского в этот миг стал пронзительным, он напоминал. Кедрин предпочел не понять взгляда, да и не до этого было сейчас.

– Что с тобой? – спросил Гур.

– Запах, – пробормотал Кедрин, поднося руки к горлу, словно бы для того, чтобы его лучше поняли. – Запах… только что.

Дуглас оставался невозмутим; все остальные повернулись, как на пружинах.

– Где? – спросил Гур.

– Это был какой-то резервный выход…

– Который?

– Не знаю.

– Сможешь найти его?

– Может быть. Вдруг расхотелось дышать… И в двери заработали автоматы. Разблокировали…

На этот раз пошевелился даже Дуглас.

– А ты уверен, что это… не спросонок? Ты ведь, наверное, спал до этого? И вообще: что занесло тебя в такой поздний час…

– Желание прогуляться, – стараясь овладеть собой, ответил Кедрин. – Я бродил, не следя за маршрутом.

Он мельком взглянул на Ирэн. Не обидел ли он ее? Ведь у людей не принято изворачиваться; надо говорить прямо. Но этот случай был исключительным… Лицо Ирэн не выражало ни облегчения, ни горечи; оно было неподвижным. «Как у Велигая», – невольно подумал Кедрин.

– Что же, – молвил Гур. – Надо выходить. Пусть это и ложная тревога, но мы сейчас – в положении пожарных.

– Безусловно, – согласился Холодовский. – Мне это и нужно было: хоть одна вспышка. Ведь раз запах – излучение, то где-то должен существовать его источник. Я собрал несколько приборчиков для пеленгации… Итак, пошли!

– Вперед! – сказал Дуглас. – Ты, Кедрин, останься. Лучше проводи женщину. У тебя еще слишком мало опыта, чтобы быть по-настоящему полезным там.

Кедрин с удовольствием остался бы. Но он взглянул на Ирэн и с предельной ясностью понял одно: если он согласится проводить ее сейчас, то больше ему уже никогда не удастся ни проводить, ни сказать ей то, что и сейчас на языке.

– Я попрошу даму простить меня, – от неловкости чуть развязно сказал он, делая поклон в сторону Ирэн. – Опытом, конечно, похвалиться не могу… но что там говорилось насчет безумства храбрых? А потом, как-никак, почувствовал запах я. Я же и помогу вам найти направление, даже если меня не хватит на большее.

– О, – сказал Дуглас, поднимая брови. – Хороший мальчик.

– В нем что-то есть, – задумчиво произнес Гур, торжественно складывая руки, как для благословения.

– Все нормально, – заключил Холодовский. – Пошли. Но риск будет несколько больше обычного.

– В таких случаях надевают компенсационный костюм, – сказала Ирэн. – Возьми мой; он достаточно эластичен.

Это были единственные ее слова, но Кедрин постарался услышать в них гораздо больше того, что было сказано.

3

Четыре скваммера неслись, удаляясь от спутника, от почти уже законченного круглого корабля, от мерцающих маяков – ко внешней границе рабочего пространства, куда в конечном итоге направили их размышления и сопоставления.

Солнце было за Землей, стояла темнота. Звезды висели неподвижно. Было очень хорошо лететь: стремглав в пространство не одному, а вместе с тремя людьми, на которых можно положиться и с которыми не будет страшно, пожалуй, нигде.

Они летели колонной. Так это полагалось на тот, хотя и маловероятный, случай, если произойдет встреча с чем-либо: тогда опасность будет угрожать только направляющему. По этой же причине монтажники менялись на ходу, как меняются велосипедисты: чтобы одному не приходилось все время принимать на себя давление возможных опасностей. Менялись трое; Кедрина никто не приглашал вперед, да и сам он понимал, что рановато ему еще лететь впереди Особого звена. Зато ему доверили нести небольшой контейнер с приборами Холодовского, которые могли понадобиться.

Полет продолжался минут двадцать. Потом щупальца прожектора зацепились за странную конструкцию впереди: громадная снежинка замысловатого рисунка медленно перемещалась в пространстве. Это была одна из антенн статического поля, окружавшего рабочее пространство спутника; в этом поле теряли энергию микрометеориты. К антенне и направлялось звено.

Монтажники уменьшили скорость. Наступило странное ощущение: от близости статического поля по телу стали разбегаться мурашки, приятно закололо и защекотало сначала в кончиках пальцев, потом – по всему телу… Пришлось еще сбавить ход; одновременно люди развернулись в цепь. При этом Кедрин вышел точно на свое место – крайнее слева; все-таки скваммер привыкал повиноваться ему.

– Вот в этом направлении примерно, – проговорил Кедрин, присматриваясь к рисунку созвездий.

– Ладно, – сказал Холодовский. – Кедрин, раздай пеленгаторы.

Монтажники медленно плыли в избранном направлении, держась в отдаления от антенн. Приближаться к ним нельзя – слишком сильно поле, наведенное скрытыми внутри антенн мощными генераторами. Ничем не пахло, и ничего такого, что могло бы навести на подозрения, не было. Они двигались, описывая все расширяющуюся спираль, в плоскости, перпендикулярной направлению, в котором мог находиться источник излучений – виновник запаха. Потом Кедрин торопливо проговорил:

– Там, слева, что-то находится.

– Ничего особенного, друг мой, – сказал Гур. – То есть там, конечно, что-то есть. Но это всего лишь запасные крупные детали. Пусть это тебя не волнует. Остановимся, передохнем.

Никто не засмеялся, хотя смешно было говорить об отдыхе, когда их плавно несли двигатели скваммеров и по пути не встречалось никаких препятствий. Они, разумеется, не устали; но надо было подумать, что предпринять дальше, не отвлекаясь при этом для наблюдения за пеленгаторами Холодовского.