Текст книги "Река времени"

III. «Ну что, кони, встали?!»

«Учение полезно очень немногим, а тем, кому полезно, оно почти ненужно». Так выразил свой пессимизм в отношении к обучению творчеству великий английский декоратор и резчик Гринлинг Гиббонс. В самом деле, удивительно, сколь полезны всякого рода методики в приобретении рутинных навыков и знаний и как они отступают на второй план перед врожденными качествами, когда речь идет о высших проявлениях мастерства.

У каждой породы собак свои таланты – инстинкты, передаваемые по наследству от их, нам теперь неизвестных, предков, специально отобранных человеком. Главное в природе колли – пастушеский дар, и здесь они не знают равных. В.Л. Покровский – мой бывший научный руководитель – рассказывал, что, как-то гуляя по лесу со своим псом колли, он устал, прилег отдохнуть и задремал. Проснулся он от шума и треска веток и мычания коров. Оказывается, пока он спал, его Лорд пригнал к нему колхозное стадо. Через некоторое время, матерясь, прибежал пастух. Отдышавшись, умный пастырь спросил Покровского, не продаст ли тот ему свою собаку. Покровский отказал, а может быть, и зря, ведь у Лорда тогда появилась бы возможность работы по специальности. Для Джима это все еще впереди, но кое-какие мелочи уже сейчас выдают его пастушеское происхождение.

У Джима нет своего места в квартире. Его место там, откуда видно сразу всех членов семьи. Он не выносит закрытых дверей и всегда ложится так, чтобы хотя бы в зеркало контролировать ситуацию.

У него свой характер, и весьма строгий. Возмущенным лаем он встречает звон рюмок, зубами мягко, но упорно хватает меня за пятки, когда мы с Ольгой танцуем, приказывая остановиться. Почти всех пускает в дом, но никого не выпускает, не давая даже соседям забрать свои пальто. Это «почти» касается почти всех, в целом он очень приветлив, даже слишком. Но некоторым из приходящих он не дает прикоснуться ни к одной вещи в доме. Определенно, как Филипп Филиппович, не любит пролетариат. Как он отличает людей, одному Богу известно. Но ему видней.

Он живет в мире запахов. В арке вблизи нашего подъезда, где всегда сквозняк, он сидит, подняв морду кверху, с таким видом, будто попал кино, где идет какой-то весьма остросюжетный фильм. С другой стороны, когда по настоящему телевизору показывают собак и он слышит их лай, то подходит к ящику, обнюхивает его и, потеряв всякий интерес, ложится, отвернувшись в сторону.

Вскоре пастушеские замашки Джима начинают проявляться в полной мере. Правило простое – всякая бессловесная скотина должна пастись возле хозяина.

Мы живем возле гостиницы «Спорт» и часто совершаем прогулки в овраге на задах этого отеля. Как-то чудным летним утром бредем мы с Джимом по кустам, и я вижу, как на утреннюю разминку из гостиницы выбегает группа спортсменов. Они в коротких трусах, и судя по их мощным торсам и бедрам – это борцы вольного стиля. Вот они приближаются к пруду, гуськом бегут вокруг, земля гудит под их ногами. И тут Джим, совершенно неожиданно для меня, берет их в оборот. Он с грозным лаем подбегает к последнему из бегущих и гонит его, да и весь арьергард, вперед, пока борцы не сбиваются в плотную группу. Делает он это мастерски, прижимая борцов к пруду и в то же время подгоняя их в мою сторону. Удивительно, но эти могучие представители человеческой породы почему-то подчиняются юному шотландскому пастуху. Уже потом я рассудил, что мужчина без штанов как-то теряет уверенность в собственном превосходстве. Джим гонит стадо прямо ко мне, не давая никому сделать шаг в сторону. Рядом, жутко ругаясь, бежит тренер. Он в брюках и посему не входит в юрисдикцию Джима. Тренер в ужасе – один укус, и прощай победа на чемпионате, медали, награды, будущее команды… Но Джим и не думает кусаться – он занят делом. В нем будто пробудился смысл его существования. Вот стадо огибает пруд и, тяжело дыша, останавливается передо мной. Джим тоже останавливается. Он свою задачу выполнил. У меня непроизвольно вырывается: «Ну что, кони, встали?!» И в ту же секунду понимаю – сейчас придется расплачиваться. «Джим, за мной!» – командую я, и мы скрываемся в кустах.

Другой эпизод из пастушеской жизни. Лето, жара, пруд в соседней деревне неподалеку от нашей дачи. Ольга с девчонками пришли искупаться. Вот они сидят на берегу. Джим рядом. И тут из ближайшего хлева хозяин выводит шесть овец на веревке. Мужчина солидный, с окурком на нижней губе и в домашних тапочках на босу ногу, ремень под майкой, охватывающей полнеющий живот, поддерживает мятые брюки. Они неторопливо бредут по лугу в тень старых ветел, где овцам надлежит пастись. Эта пасторальная мизансцена не входит в замысел нашего мохнатого режиссера. Джим подбегает к ним и коротко командует: «Гав!» Овцы понимают с полуслова и несутся прочь. За ними летит мужчина, крепко вцепившись в узловатую веревку. Колли знает свое дело, он обгоняет овец и заворачивает их в сторону хозяйки. Он не лает попусту. Только когда веревка слегка провисает, раздается очередное: «Гав!» – и скачка продолжается. Нет чтобы мужику выпустить веревку, ведь он так не бегал с тех пор, как служил в армии. Но стойкое крестьянское чувство не позволяет ему отпустить свое добро. Что ж, у каждого свои правила игры. Овцы описывают круг по лугу, собака бежит с внешней его стороны и останавливает овец прямо перед Ольгой. Мужик давно потерял бычок, выплевывая остатки легких, он хрипит: «Еще раз спустишь собаку, колом убью…»

Так мало-помалу стало вырисовываться – свободу Джима, то есть необходимость, осознанную его предками, придется ограничивать.

IV. Мандат на ноге

Для Джима наша семья – тоже небольшое стадо, за которое он несет ответственность. Но кто здесь хозяин, которому надо подчиняться безусловно, а кто овцы, которых надо охранять и не давать им разбредаться? Джим понял это не сразу, жизнь сама постепенно расставила всех по своим местам. Где-то в возрасте около года он начал искать свое место в иерархии семьи.

Методика поисков была чрезвычайно проста, но эффективна: делай то, что делать нельзя. Так поступают все дети, своими капризами пытаясь установить верхнюю границу дозволенного с каждым из окружающих взрослых.

Парень он был с характером и поэтому быстро завоевал право жрать всякую дрянь на улице, когда гулял с детьми или с Ольгой. На требование прекратить он демонстрировал превосходство своих челюстей. Сама по себе пища с помойки мало занимала нашего пса – он просто раздвигал границы своей самостоятельности. Когда они были установлены, интерес к тухлятине сильно поугас. Правда, право на самостоятельность решений у него всегда сопровождалось обязанностью охранять тех своих, кому он не подчинен. Особое место было отведено Ольге. Эту овцу, дающую пастуху пищу, надлежало охранять пуще глаза. Ее можно было даже и послушать иной раз ввиду ее непостижимых уму способностей.

«Качанье прав» происходило не только на улице. «Серьезный мужчина» пытался взять столько суверенитета, сколько мог. Дело доходило до открытых столкновений. Как и положено шпане в переходном возрасте, он зачастую начинал ершиться, рычать и задираться без всяких видимых причин. Однажды он даже бросился на меня, демонстративно щелкнув клыками возле самого лица. Я перехватил его на лету за шкирку и бросил на пол. Опять бросок, и опять Джим на полу. Ольга уже простилась с одним из нас. Но пес на этот раз что-то понял и недовольно отступил.

Борьба за лидерство пришла к концу некоторое время спустя. Джим вертелся между ног в комнате, полной гостей. Я приказал ему выйти и лечь в коридоре, откуда тоже все было видно. Он с неохотой подчинился, но через несколько минут опять начал маячить по комнате. На мой приказ выйти – открытое неподчинение. Что делать? Я беру его за шкирку. В ответ он берет меня за лодыжку зубами. Не клыками, нет, тогда прощай нога, но зажимает мне ногу коренными, и я чувствую, что попал в испанский сапог. С трудом выдерживая боль, тащу его вон, интуитивно понимая, что бить нельзя – нельзя унижать собаку, надо просто настоять на своем. В другой комнате я отпускаю Джима, а он мою ногу. След от его зубов на коже остается навсегда. Так я получил мандат хозяина, а Джим – необходимый каждому мужчине урок дисциплины и занял свое место в иерархии семьи.

Интересно, что потом, когда я уезжал, Джим в своей субординации спускался на ступень ниже и начинал слушаться Ольгу. Если же и ее долго не было дома, то роль хозяйки переходила к нашей старшей дочери Катьке. Бразды правления иной раз приходилось принимать даже младшей в семье – Любе, когда та оставалась жить с Джимом одна.

V. Оскал Уайльд

К весне 90-го года Джим начал входить в зрелую силу. Спина и бока его почернели, походка стала упругой, характер определился. Стоило посмотреть, как он стоял перед входом в Воронцовский парк: грудь колесом, хвост трубой и издавал свой былинный лай, когда его глубокий баритон доносился будто и не из пасти, а из самых недр его существа.

Брошенный вызов вовсе не влек за собой агрессии. Джим был всегда дружелюбен по отношению к псам меньше себя и настороженно-спокоен с большими собаками. Встречаясь с крупными кобелями, он держал хвост трубой и, не входя в более тесный контакт, старался пройти мимо, естественным образом обливая все кусты и тем самым демонстрируя, кто здесь хозяин. Не всегда это кончалось мирным исходом. Но за Джима можно было быть спокойным: он спуску не даст. При этом он умел задать трепку и проучить соперника, не нанеся ему существенных телесных повреждений. Главные его преимущества в сравнении с более мощными породами собак: высокая подвижность и, как это ни странно, узкая грудь, дающая определенное маневренное превосходство. Каким-то неуловимым движением он всегда успевал чуть уклониться от броска немецкой овчарки или ризеншнауцера, а затем запрыгивал ей на спину и, оседлав, начинал трепать за загривок под рев бессильной ярости своего соперника. Иногда было просто смешно смотреть, как могучий сенбернар крутанет башкой, пытаясь стряхнуть вцепившегося в его загривок Джима, и задние ноги колли отрываются от земли и, описав дугу, брякаются опять на землю. Надо растаскивать. Но иной раз и этого делать не приходится. Так было, когда Джим гулял с Катькой и бультерьер Ярик пытался вцепиться Джиму в горло на высоком глинистом берегу пруда. Литое мускулистое тело бультерьера вытянулось в броске. Но Джим лишь чуть увел в сторону шею и подставил свой бок. Ярик скользнул по Джиминой шерсти и с размаху шлепнулся в воду. Когда его голова показалась над водой, все на берегу хохотали. Даже его хозяин воскликнул: «Так тебе и надо!» Собаки очень чувствительны к унижению и, совершив промах, стараются сделать вид, что это как бы и не с ними случилось. Но тут было все ясно. Бедный Ярик, вылезя на берег, совсем потерял голову и, пытаясь добраться до Джима, тяпнул Катьку за руку, гладившую победителя…

Иные столкновения Джима выглядели так, будто он играл заранее отрепетированную сцену. Выходим мы как-то раз из парка и встречаем даму с большим кобелем восточноевропейской овчарки на поводке. Этот зверь делает рывок, роняя хозяйку и волоча ее по земле, бросается на Джима. Джим уклоняется и успевает цапнуть врага за щеку. Женщина вскакивает и начинает лупить своего пса. Джим тем временем быстро обегает купу кустов, обливая их с внешней стороны, и, покончив с этим делом, запрыгивает внутрь магического круга. Овчарка, увидев эту картину, приходит в неописуемую ярость – из ее вселенной на ее глазах вырезали круг, и в центре этого круга глумящийся над ней противник. Пес бросается на Джима, ломая кусты телом хозяйки, и вновь отступает, встретив Джимов отпор. Женщина отчаянно кричит: «Заберите свою собаку!» Я бурчу: «Это еще надо разобраться, чью собаку надо забирать» – и беру Джима на поводок. Вот как бывает, когда хозяева не могут справиться со своей собакой.

Другая сцена. Луг, цветы, щебечут птицы, гуляют люди и собаки. По краю луга идет Джим, а с другой стороны его замечает немецкий дог. Он несется к Джиму с явным намерением показать, кто здесь хозяин. Джим поднимает хвост, вздергивает верхнюю губу и ждет приближения противника. Тот видит, что добыча не так легка, как она казалась с той стороны луга, и постепенно его боевой галоп сменяется ленивой рысцой, а на морде написано, что это он так, вроде погнался за бабочкой…

Джим не в состоянии отступить или, на собачьем языке, поджать или просто опустить хвост. Сколько раз, бывало, он в одиночку загонял внутрь ограды целую свору собак, атаковавших его с территории автостоянки или кладбища. Но иногда и он вынужден признать абсолютное превосходство сил противника. Так было, например, когда мы встретили Пашу Николаева, ведущего на поводках сенбернара и питбультерьера, и эти ребята решительно стали надвигаться на Джима, волоча по асфальтовой дорожке пытающегося их остановить хозяина. Джим не посмел вступить в открытую борьбу, но и не мог обуздать свою гордость. Надо было видеть, как он медленно шаг за шагом отступал задним ходом, оскалив клыки и держа хвост трубою. Мне казалось, что невидимый оркестр заиграл Седьмую симфонию Шостаковича.

Всякий раз меня в Джиме поражала его короткая память. Ведь только что вроде бы его спина была в пасти дога, который пытался прокусить ему позвоночник, но его зубы увязли в длинной шерсти колли, а Джим успел прокусить ему ногу и, уложив дога на землю, подхватил палочку, которой он играл до того, как на него напали, и весело поскакал дальше. Никакой рефлексии, никаких мрачных мыслей, одни веселые и бодрые инстинкты.

Бодрость инстинктов Джима иной раз могла показаться и чрезмерной. Так, гуляли мы как-то у забора некоего охраняемого объекта. Для собаки первое дело подбежать к забору и обнюхать метки всех, кто побывал здесь до нее, ну и, разумеется, зафиксировать факт своего присутствия. Джим увлеченно занимался своим делом, как бы не обращая внимания на сторожевую овчарку, с грозным лаем прыгавшую по другую сторону забора. Однако, когда страж оказался прямо напротив Джима, тот, задрав свою лапу, пустил струю прямо в изрыгавшую лай пасть. Мне показалось, что сейчас забор будет испепелен гневом овчарки, и тогда нам конец, но все как-то обошлось…

Так было в дни его бесчисленных побед, в дни расцвета сил. Но в молодые годы, в старости и в годы болезни ему пришлось испытать и унизительные поражения, от которых порой он отходил месяцами. Зная по своему опыту и наблюдая этот мучительный процесс на нашей собаке, я часто вспоминал мысль Ключевского: на Куликово поле русские смогли выйти только по прошествии нескольких небитых поколений. К счастью, у собаки все происходит быстрее.

Первый раз его еще щенком чуть не задушила немецкая овчарка. Надо сказать, что представители этой породы большие мастера по убиению всего, что слабее их. Джим отходил несколько месяцев, шарахаясь от всех овчарок подряд. Но постепенно его здоровая натура взяла верх, он победил свою неуверенность и забыл свой страх.

VI. «Что это за собака?»

Не только кобелям, но и иным настойчивым людям приходилось познакомиться с характером Джима. Обычный способ подработать в те времена в Москве среди мастерового люда был обивать двери или стеклить балконы. Вот как-то раз к нам пришел такой мужичок и предложил укрепить дверь металлическими штырями. Денег, как всегда, не было, да и укреплять дверь, над которой находилось окно, заколоченное двумя листами фанеры, явно не было смысла. Ольга сказала, что нам не нужно укреплять дверь, ведь у нас собака. Мужчина посмотрел на Джима, сидевшего рядом, и свысока произнес: «Что это за собака? Это же колли…» Что-то в его интонации, видимо, не понравилось Джиму, так как через мгновение мужик птицей перелетел площадку перед лифтом, выскочил на лестницу и, захлопнув за собой дверь на лестничную клетку, навалился на нее. Джим с рычанием штурмовал преграду. Так наша дверь и осталась, какой была.

Пока он был молод, Джим обладал удивительным чутьем и слухом: находил детей, далеко ушедших от него по колено в воде на болоте, или слышал, что к подъезду (мы жили на девятом этаже) приближается моя мама, приехавшая нас навестить. Он вскакивал и начинал скулить, бродя в нетерпении перед дверью. Запах разных людей, особенно тех, кого любил, он запоминал навсегда. Так, через несколько лет после первой встречи в Париже он узнал Г. Элиашберга, зашедшего к нам в Москве. Людей по моей линии в нашей семье: мою маму, брата и сына – он всегда выделял своей особой приязнью. Думаю, у нас имеется какой-то свой особенный семейный запах.

Поразительная штука – с людьми, которых он любил, ему было всегда о чем поговорить: он ласкался, скулил и стонал, встречая моего брата Сашку, Витьку Гальбур-та или Серегу Гордюнина, невзирая сколько времени их до этого не было – пять минут или год. Нас с Ольгой Джим так встречал по нескольку раз на день. То, что в этом он не одинок, мы поняли, лишь подглядев, как встречал бедняга сенбернар своих хозяев, покинувших его в автофургоне всего на несколько минут, чтобы зимней порой взглянуть со смотровой площадки на аризонский Гранд-каньон. Когда у нас собирались друзья, Тамара Абальян всегда старалась прийти немного пораньше, чтобы увидеть встречу Джима с моим братом Сашкой – Джимов плач по пришедшему брату с лихвой мог оправдать тщету существования человечества… К другим его представителям пес поворачивался иной стороной.

Однажды ночью, летом, когда я был в какой-то очередной командировке, Джим стал настойчиво скрестись в дверь, явно показывая, что ему необходимо во двор. Такое иногда бывало, не зря ведь сказано: «Срать и родить нельзя погодить». Ольга поднялась, накинула плащ поверх ночной рубашки и спустилась с псом во двор. Вместо того чтобы срочно присесть на газон, Джим с грозным ревом унесся во тьму. Рядом с подъездом два парня смертным боем били третьего, и псу, видимо, показалось, что это не совсем справедливо. Атакуя, колли, в отличие от овчарки, не стелется по земле, а с рыком приближается, делая высокие прыжки-свечи и щелкая при этом зубами на уровне лица. Если добавить к этому его глаза, горящие в темноте зеленым огнем, то получится картина совсем не для слабонервных. Джим погнал двоих парней и вслед за ними исчез во тьме. Ольга, потеряв надежду дождаться собаку, поднялась наверх и, выйдя на балкон, увидела в слабом свете ночных фонарей, как на асфальте лежит избитый, а неподалеку от него по двору, как лев, бродит Джим. Выпятив грудь и подняв хвост, он отливает на все окрестные предметы, явно ожидая оказии врезать кому-нибудь еще. Через некоторое время избитый поднялся и, шатаясь, ушел в проход между соседними пятиэтажками, а его спаситель вернулся досыпать свои собачьи сны у нас на полу.

VII. Кобельеро

Как у каждого мужчины, работа или служба и неизбежные мужские столкновения – это только видимая часть его жизни. Другая, не менее важная часть (и связанные с ней переживания) течет в то же время, но скрыта от посторонних глаз. Джим не был клубной собакой и посему, а может быть, по безалаберности хозяев, гулял направо и налево. Он просто исчезал на несколько часов, на день, на ночь, но всегда возвращался обратно и ждал у подъезда, пока его впустят. Говорят, Джима видели за много километров от нашего дома. Могли и ошибиться, и, хотя мне не доводилось никогда лично в этом убедиться, охотно верю, что он мог в одиночку пересекать большие участки города.

Вообще, собачья и кошачья способность к ориентации – это нерешенные научные загадки. Как-то старый таксист рассказал нам с Ольгой про собаку своих родственников, которая, будучи увезена в Алексин на Оке, сама вернулась в Москву и нашла хозяев где-то в Гольяново. Допускаю, что до Москвы умная собака могла бежать вдоль железной дороги, но вот как она ориентировалась внутри города? Известно, что чувствительность нюха у собак в миллиарды раз выше человеческой. Может быть, они ориентируются, сохраняя в памяти тончайшие оттенки запахов? Может быть…

Во время наших прогулок я никогда не брал Джима на поводок, и часто ко мне подбегала какая-нибудь испуганная гражданка, выражая беспокойство, что такая красивая собака гуляет одна и явно потерялась. Уж кто другой, но этот сукин сын потеряться не мог. Мне говорили – у вас украдут или уведут собаку. Вначале у меня были какие-то опасения, но потом они исчезли. В чем тут дело – не знаю, может быть, просто Джим, как дон Хуарес, никому не был нужен. Механизм его исчезновений всегда был один и тот же: мы шли по парку, я уходил в свои мысли, а когда возвращался на землю, то Джима уже не было. Было ясно – упорхнул за какой-то сукой. Так случалось, и когда я оставлял его ждать меня у магазина. Я никогда не привязывал его, – он мог ждать меня часами, но это – не будь собачьего женского пола. Посему, не обнаружив пса на месте, я спокойно уходил, с тем чтобы вернуться ко входу в магазин через пару часов – Джим обычно к этому времени уже лежал там.

Хорошо помню, как он исчез первый раз. Это было на новый 1990 год. Обычно 31 декабря, часам к шести вечера, к нам приходили родители, и мы провожали старый год, вспоминая все былое. Часов в десять я сажал их в такси, и они уезжали к себе встречать Новый год. Так было и на этот раз, и мы вышли с Джимом проводить их. Пока я ловил машину, усаживал стариков и объяснял шоферу, куда ехать, Джим испарился. Хотя у меня трое детей, но тогда я еще не был готов к мысли, что рано или поздно дети взрослеют. Сильно обеспокоившись, я пошел его искать, обошел все окрестные парки, дворы, подворотни, стройки – его нигде не было. Я промочил ноги, весь хмель праздничного стола давно вылетел у меня из головы. До этого я никогда не встречал Новый года на московских улицах. В ту ночь я мог наблюдать весь новогодний процесс в полной мере. Как постепенно исчезали люди с улицы, как в последние минуты перед двенадцатью часами ночи запоздалые прохожие рысью неслись к накрытым столам, как потом я остался на улице один, а вся Москва собралась у экранов телевизоров, как через открытые форточки доносилось хлопанье шампанских бутылок, как потом оживление опять выплеснулось на улицы, появились люди с петардами и хлопушками, засверкали фейерверки, веселые кучки взрослых и детей повалили в парк кататься на санках. Джима все не было. Где-то около двух ночи я плюнул и пошел домой. И – о чудо! – как только я принял это решение, я почувствовал, что кто-то идет со мной рядом. Это был Джим. У собак нет понятия времени, и он шел с таким видом, что вот, мол, отлучился на одну минуточку, но времени зря не терял. Кобельеро проклятый. Лиха беда начало, с тех пор так бывало много раз, пойдешь за ним и, конечно, не найдешь. Как вдруг, откуда ни возьмись, он бежит сам, будто никуда и не убегал.

Раз он исчез в середине дня. Вывернувшись из ошейника, он с ходу взял галоп. Проискав его до темноты и прождав всю ночь, на рассвете Ольга пошла расклеивать объявление: «Пропал кобель колли, рыже-черный, воротник неполный, лапы хромые, характер скверный, аппетит отличный…» Наклеивая бумагу на дверях подъезда, она почувствовала на себе взгляд. За спиной стоял Джим. Наклонив голову с некоторым укором, он читал объявление…

Сук своей породы он обходил стороной, из всех дам явно предпочитая плотных брюнеток – ротвейлерих, и они отвечали ему взаимностию. Один раз в него влюбилась сенбернариха, похожая на крупную, спелую, веснушчатую деревенскую девку. Она даже набросилась на Ольгу, когда та пыталась увести Джима. Что ж, иной раз женщины должны добиваться мужчин…

Были ли от него щенки? Я думаю, определенно были, во всяком случае, помет от суки с автостоянки из нашего двора, к которой наведывался Джим, разошелся на ура. Их могло бы быть неизмеримо больше, если бы это входило и в планы хозяев. Но у тех иная точка зрения. До сих пор в глазах стоит сцена: по просеке дачного поселка с криком «Не хочу быть дедушкой!» летит Колька Сперанский, пытаясь догнать Джима, увязавшегося за его Лисой…