Текст книги "Река времени"

Сергей Новиков

По улице шел троллейбус. Вдруг на повороте, как это часто бывает, контактные штанги соскочили с токонесущих проводов. Троллейбус встал. Девушка-водитель вышла из кабины и по лесенке на задней стенке поднялась на крышу, чтобы восстановить контакты. Тут же вокруг троллейбуса образовалась кучка заинтересованных мужчин, заглядывающих ей под юбку. Эта сценка, запечатленная камерой замечательного фотографа Сергея Новикова, получила первый приз на конкурсе в столице юмора Габрово.

Как-то раз Сергей рассказал мне такую историю. Была у него выставка портретов ученых где-то не то в Доме актера, не то в Доме кино. И вот артисты, восхищенные работой мастера, просили его фотографировать их, чувствуя, что он способен создать нечто отличное от того, что мы можем найти в фойе любого из наших театров. Сергей отказался. Вы позируете, сказал он, а я хочу показать живых людей. Живых, настоящих, интересных, с лица необщим выраженьем. Во все времена это были люди, умевшие делать свое дело, люди, поднявшиеся до вершин мастерства. Среди актеров, конечно же, есть мастера, и какие (!), но это мастера лицедейства. Сергей же показывает лица людей, имеющих свое лицо.

Зайдем на общее собрание Отделения общей физики и астрономии Российской академии наук и попробуем абстрагироваться от того, что там говорят. Просто взглянем на лица. Просто (просто?), как это делает Сергей. Если вам это удастся, то вы лучше поймете фразу классика, которую он вложил в уста Городничего:

– Да, таков уж неизъяснимый закон судеб… Умный человек в России или пьет, или такую рожу состроит, что хоть святых выноси.

Боже мой, каких только лиц здесь не встретишь, и все наособицу. Отчего это так?

Давно подмечено – талантливый человек не в ладах с действительностью. Все хочет переделать на свой манер, часто неудобен в быту, неумерен в страстях, в работе. Внутреннему содержанию тесно внутри, оно выходит, выплескивается наружу, отражается на лице. И тут появляется Сергей со своей камерой, мастер, художник, умеющий подметить черты, которые подчас являются откровением для тех, кто попал в его объектив. «Я и не подозревал, что я такой» – вот реакция И.М. Халатникова на свой портрет. Думаю, многие из тех, кого фотографировал Сергей, хотя бы про себя, испытывают подобные чувства.

Вглядитесь в фотографии Сергея Новикова, они звучат.

Не умеешь спать – не ложись

С Колей Копниным мы ходили в походы. Он был удивительно располагающий к себе человек, и рядом с ним всегда возникала атмосфера близости и общего дела. Выглядел он весьма солидно, и это иной раз порождало забавные ситуации. Вот едем мы как-то с Полярного Урала. В поезде к Витьке Гальбурту подходит какой-то парень и робко спрашивает, указывая на Колю:

– Этот дядечка с вами?

Как потом выяснилось, он надеялся купить джинсы, в которых был Витька, но в присутствии дяди Коли он не решался прямо перейти к делу.

Коля иной раз специально подыгрывал, усиливая авторитетность своей личности. В один из походов на байдарках по Карелии мы попали в недельную полосу дождей. Долго мокли, мерзли, и вдруг наконец засияло солнце, и мы оказались на песчаном берегу какого-то озера. Попадали на песок, с трудом стаскивая с себя сырую одежду, а мой сын Антон, быстро разоблачившись, полез купаться. И вот он идет по мелководью все дальше и дальше от берега. Уходит метров на сто, становится все глубже, и он, заметив, что я куда-то отлучился, в нерешительности кричит:

– Дядя Коля, можно я пойду дальше?

В ответ раздается:

– Нельзя-я-я!!

– Почему-у-у??

– Поживи с мое.

На этом продвижение на глубину закончилось.

Когда ехали куда-нибудь с детьми, дети в нетерпении спрашивали:

– Дядя Коля, скоро приедем?

В ответ звучало:

– Часика через два…

Через некоторое время опять:

– Дядя Коля, скоро приедем?

– Часика через два…

И так, пока действительно не приедем.

Рюкзак со всем необходимым в походе был у Коли всегда наготове. Там были и котлы, и складные колья, и топор, а согнутая двуручная пила, называемая «двурушницей», огибала рюкзак – в походе у нас всегда был костер не из какого-то хвороста, а из настоящих распиленных и колотых дров из сухого дерева. Колке дров он предавался с полной отдачей, называя сам себя «Подвластный колуну старик одному». Зимой он тоже не просто катался на лыжах, но непременно разводил костер на снегу, заваривал и пил чай. Чай мы заваривали и в общем вагоне поезда, подвесив котел на веревках, привязанных к крючьям на верхних полках. Кипяток добывали, слив в котел чуть не весь титан у проводника. Процедура называлась «пропустить чайку». Некоторые незаконченные дела заканчивали прямо в поезде. Так однажды, когда мы с Колей пришивали к палатке марлевый полог от комаров, около нашего «купе», если так можно назвать отсек в общем вагоне, остановился мужик. Он долго стоял, глядя на наши портняжные упражнения. Я спросил:

– Ты что?

Он ответил, что в жизни не видел, чтобы мужики шили…

Однажды на берегу небольшой речки мы наткнулись на огромные поваленные осины. Каждый пень, имевший коническую форму, окружала груда щепок. Это бобры, сказал я. Да какие бобры, возразил Коля, куда им свалить такие толстенные деревья. И тут я, прямо как тот мужик в поезде, сказал:

– А ты видел когда-нибудь мужиков, которые рубят лес так, что все щепки получаются одинакового размера?

На лыжах, чтобы не спутать, Коля вывел заглавные Л и П. Они совпадали с инициалами его научного руководителя Льва Петровича Горькова. Глядя на них, на ходу он приговаривал: «Лев, прав, Лев, прав…» Коля рассказывал мне, что иной раз он получал очередное задание от шефа близко к полуночи, а часов в семь утра Лев звонил вновь и интересовался ответом…

На 60-летие Горькова мы с Колей решили сделать ему подарок. Долго ходили по рынку в Измайловском парке и нашли картину, на которой было изображено ненастье на море и среди свинцовых облаков куда-то вдаль летела птица, а за ней лысый человек в черном костюме с красной повязкой на рукаве с надписью «Раcпорядитель». До юбилея оставалось еще некоторое время, и картина висела у меня дома в кабинете. Я спросил младшую дочь:

– Любочка, что здесь нарисовано?

– Не догнать! – ответил ребенок. Так родилось название полотна.

В день юбилея на ученом совете мы вручили эту аллегорию Льву Петровичу. Он покряхтел, а Халат спросил, к какой школе принадлежит это произведение. Я ответил:

– К школе Шагала, но с аквамарином нынче туго…

Горьков и сам принимал участие в не очень ласковых юбилейных розыгрышах. Помню, как он, председательствуя на юбилее Халата и по этому поводу одетый в махровый халат, преподнес юбиляру огромный ящик. На нем было написано: профессору Халатникову от Нейла Армстронга. Халат долго разворачивал содержимое ящика. После долгих усилий он обнаружил в нем завернутый в вату булыжник – «лунный камень».

Коля всегда с удивительной легкостью засыпал. Как толстый возница из «Посмертных записок Пиквикско-го клуба» Диккенса, он спал практически всегда и везде. Спал на институтских семинарах, просыпаясь лишь тогда, когда речь заходила о его родной теории сверхпроводимости. К этому все привыкли, но он все же удивил нас, заснув во время одного доклада на научной конференции, где он был председателем. Приходившим к нему домой, он, показывая свою квартиру, говорил: «Здесь мой кабинет, в нем я сплю днем».

Как-то мы возвращались с ним из очередного похода. В Бологом надо было сделать пересадку из местного поезда на поезд, идущий в Москву. Билетов у нас не было, а желающих, кроме нас, было много. Как только местный поезд встал, я сломя голову побежал к кассам, оставив Колю и других вынимать на перрон рюкзаки и байдарки. Бежал не я один, рядом неслась толпа таких же посланцев из других групп. Мы дружно преодолели станционный мост и понеслись к кассе. Мне удалось вырваться вперед, со мной бок о бок летел лишь один соперник. Касса была внутри зала ожидания, в дверь которого мы протиснулись вместе с моим супостатом, и оба рухнули на пол, прямо как Толстый Олаф и Смок Белью, втиснувшиеся в приисковую контору во время золотой лихорадки на Аляске, описанной Джеком Лондоном. Билеты достались нам обоим. Как только мы разместились на боковых полках в поезде, прибывшем из Ленинграда, Коля влез в свой спальный мешок и мгновенно захрапел, даже не успев застегнуть его. Тут я услышал отчаянный крик. Подхожу, смотрю: с третьей полки свалился какой-то тип.

Еще не долетев до пола, он больно задел руку пассажира, лежавшего на нижней полке, и тут же получил по морде. Подошедшая проводница назидательно изрекла:

– Не умеешь спать – не ложись…

Коля спать умел и спал сном праведника.

Дурь

Дураку воля, что умному доля: сам себя губит.

В начале 60-х мой отец работал в Югославии, и я, в то время студент Физтеха, приехал к нему во время летних каникул. Это был мой первый выезд за границу. Помню, что никакого шокового впечатления от заграничной обстановки не было: те же воробьи, та же крапива, а к бытовому изобилию я был безразличен. Главные впечатления были от встреч с очень интересными и самостоятельными людьми, такими как капитан дальнего плавания Баранов и наш выдающийся мелиоратор (к сожалению, забыл его фамилию), с которыми отец общался по работе и знакомил меня с ними. Вообще, как я убедился уже в мои взрослые годы, житье за границей дает уникальную возможность познакомиться с многими самыми разными людьми, которых, пребывая дома в своем ограниченном кругу, никогда бы и не встретил, будь даже они где-то рядом.

В Белграде я познакомился с девушкой. Аня была студенткой мехмата и, так же как и я, приехала к своему отцу на каникулы. Мы с ней встречались и гуляли по парку. В парке жили птицы, бегали ежики и регулярно совершал моцион огромный ньюфаундленд из соседнего подъезда. Он гулял всегда один без хозяев, сам переходил улицу, делал пару кругов по парку и возвращался домой. В парке была старая крепость, в ней располагался Белградский зоопарк. Зоопарки я люблю, и во всех странах, куда бы ни приезжал, стараюсь не упустить возможность побывать в местном зоопарке. И вот идем мы с Аней по зоопарку. Смотрим, в неглубоком бассейне сидит огромный бегемот. Сам он в воде, а голову с разинутой пастью положил на невысокую ограду так, что до нее можно дотянуться. Не знаю, какой черт меня дернул, но я возьми и скажи:

– Вот сейчас я ему миндалины пощекочу.

Анька смотрит на меня и говорит, как и положено женщине:

– Ладно хвастать. Все вы такие смелые…

Понимаю, что здорово влип, но отступать некуда, подхожу к ограде, с замиранием сердца нагибаюсь, так что почти весь оказываюсь в вонючей пасти, и провожу рукой по склизкой поверхности гиппопотамова горла. Отхожу от ограды сам не свой, ведь стоило ему просто захлопнуть крышку своего чемодана, и мне был бы конец.

Встречи с Аней продолжения не имели, видно, она поняла, что ее будущее, свяжись она со мной, оказалось бы в ненадежных руках.

Моим близким тоже приходилось терпеть подобные дурные выходки. Помнится, как-то раз зимой я оставил Олю с детьми на берегу Химкинского водохранилища, по которому, ломая лед, шел ледокол.

Он с ходу наезжал на лед почти на всю свою длину и, проламывая его своей тяжестью, ухал в воду. В этот момент все ледяное поле вокруг начинало ходить ходуном, по нему во все стороны разбегались волны.

Амплитуда колебаний льда вблизи ледокола была больше метра. И вот я сказал Оле:

– Вы меня здесь подождите, а я пойду покачаюсь, – и с этими словами направился к ледоколу. Пошел, покачался и вернулся живой. Ольге выбирать свою судьбу уже было поздно.

Еще один выброс внутренней дури произошел в штате Флорида, где я работал в университете города Гейнсвилл. Полуостров Флорида представляет собой плоскую заболоченную равнину, поросшую довольно чахлым лесом. Это сверху, а под ней расположено настоящее царство карстовых образований, по пещерам текут подземные реки, впадая в подземные озера, иногда выходя на поверхность. В иных местах потолки пещер из непрочных известняковых пород не выдерживают и целые участки оседают вниз, образуя так называемые «синки» – провалы, иногда довольно значительной площади. Там растет невысокий лесок, где гнездуются птицы, текут ручьи и обитают аллигаторы. Некоторые из синков превращены в национальные парки, где можно наблюдать жизнь дикой природы. Перемещение по территории синка возможно только в составе группы с местным гидом и исключительно по отведенным и размеченным дорожкам.

Вот идем мы гуськом по такой тропинке, стоит страшная жара, так что только и думаешь, поскорее бы вернуться поближе к кондиционеру, как вдруг я вижу метрах в сорока впереди здорового аллигатора, загораживающего наш путь. Гид и глазом не успел моргнуть, как я что было мочи побежал к аллигатору. Помню, мысль была: «А что он будет делать?» Ответ был получен, когда я уже был метрах в пяти от него. Крокодил резко развернулся поперек тропинки и, ломая кусты, с дикой скоростью устремился к ближайшей воде, явно предпочитая держаться от такого идиота подальше.

ГАИ в Ногинске

Как-то раз в бытность в Гренобле я решил проехаться на велосипеде. Ольги не было, она в те времена еще работала в Москве, поэтому ездил я довольно долго, устал, покрылся пылью и по дороге домой, увидев вывеску «Сауна», решил зайти и смыть дорожную грязь.

Уже в раздевалке я почувствовал, что здесь что-то не то. Над шкафчиками для белья висела пара экранов, показывая порнофильмы, где актерами были только мужчины. И привел же меня Господь в компанию честны́х гомосексуалистов! Но делать нечего, раз пришел, пойду мыться.

По дороге в парную то тут, то там возникали открытые душевые, где в облаке пара угадывались парочки. В парной никого не было. Я присел на деревянную лавку. Через некоторое время в сауну вошел некий мужик, посмотрел на меня и вышел. Потом заглянул другой и тоже вышел. В московской бане за такое хождение давно бы пригрозили набить морду, нельзя же охлаждать помещение. Но здесь порядки были иные. Первый мужик вернулся и присел рядом со мной. Через некоторое время он робко положил руку мне на колено. Женщинам, наверно, хорошо известны мужские ухватки такого рода, но для меня сей прием был ох как внове! Дальше он стал постепенно подвигать свою руку вверх по моей ноге. Где-то на полпути я крепко, взяв его за запястье, трахнул его ладонью по его причинным местам. Мужик взвыл и выскочил из парной.

Я понял, что надо убираться из этого заведения. Принял душ, собрался и пошел. На выходе мне вручили памятку с адресами подобных бань во всем нашем департаменте…

Не думал я, что моя мировая линия когда-нибудь вновь выведет меня на встречу с публикой подобного рода. Но нынче, видимо, это может случиться на каждом шагу. По приезде в Черноголовку я обнаружил, что истекает срок годности моих водительских прав. Надо ехать в ГАИ.

Районный центр у нас в Ногинске, надо ехать туда. Чтобы узнать адрес, набираю не то в «Яндексе», не то в «Гугле» запрос:

Адрес ГАИ в городе Ногинске.

Компьютер выбрасывает ответ:

Адреса гей-баров в городе Ногинске:…

Жизнь не только в Гренобле, но и в Ногинске ушла далеко вперед, а я… я безнадежно отстал, настолько отстал, что даже не знал, что ГАИ теперь называется ГИБДД.

Лилиан

Вот уже двадцать с лишним лет, как мы живем в пригороде Гренобля Мейлане. Квартиры своей у нас нет, и мы снимаем жилье у интересной женщины Лилиан Сансоннетти. В квартире когда-то был пожар, и хозяйка наскоро покрыла закопченные стены и потолок оптимистичной желтой краской. Впрочем, кое-что сохранилось от прошлого великолепия. Стену в спальне украшает фреска – копия известной картины Коро, изображающей озеро в местечке Барбизон – родине живописи en plain air (на пленэре). Стены в туалете покрыты пасторальными сценами, где пейзане, занятые уборочными работами на полях, деликатно смотрят куда-то вдаль, дабы не смущать навестивших это заведение. Все это выписано со вкусом, по-настоящему профессионально руками Лилиан – замечательной художницы и неутомимой труженицы.

Сама Лилиан жила несколько дальше от Гренобля, в местечке Бивье, в своем доме, построенном когда-то ее мужем месье Сансоннетти. В доме вместе с ней жила целая свора мелких собачонок, а по двору расхаживали два больших серых гуся. Потом гусей не стало, об этом позаботилась лиса, пришедшая ночью из соседнего леса. В доме кругом были предметы, сделанные руками самой хозяйки. Главным образом это были куклы разных времен и народов. Лилиан приобретала их на аукционах, реставрировала, некоторые продавала, другие пополняли ее коллекцию. Весь второй этаж дома был занят куклами. Их было… Впрочем, она и сама, наверно, не знала, сколько у нее кукол.

Мы подружились с Лилиан, встречались с ней за ужином у нас дома и за обедом с ней и ее гостями в Бивье. Ее знакомые были дамы под стать ей, самостоятельные интересные женщины. Помню, одна из них, мадам Верру, рассказывала, как в довоенное время она, девчонка, жила с родителями в предместье Парижа Булонь-Бийянкур. Ее родители, выходцы из Португалии, работали на заводе Рено, где также работало много русских эмигрантов.

– Лучше людей, чем русские, я в жизни не встречала, – говорила мадам Верру, – они всегда готовы помочь и никогда ничего не попросят.

Было удивительно приятно слышать такие слова о наших соотечественниках и горько от того, что нынешние русские в большинстве совсем не те, что запечатлелись в памяти маленькой португальской девочки.

За квартиру я платил чеками, которые отсылал в Бивье, а в конце месяца, заглянув в расходный лист из банка, убеждался, что деньги, адресованные Лилиан, получены, иногда сразу, иногда с небольшой задержкой. Но как-то раз обнаружилось, что в течение пары месяцев я отсылаю чеки, но никакого ухода денег с моего счета не происходит.

Звоню Лилиан. Никто не подходит. Мы с Олей забеспокоились и поехали навестить нашу хозяйку.

Поехали мы на велосипедах, благо езды в Бивье было не более получаса. Перед поворотом к переулку, ведущему к ее дому, есть длинный спуск, и тут мне пришла в голову очередная дурная идея. Дай, думаю, съеду, ни разу не затормозив. Сказано – сделано. Разогнался. Но внизу на повороте на дороге лежал гравий, сцепление с дорогой было потеряно, я полетел, упал, разодрал ладони в кровь и, как потом оказалось, сломал два ребра. Очки, правда, остались целы. Но не поворачивать же домой, раз приехали. Подходим к калитке, звоним, раз, другой. Никто не отзывается. Решили написать записку и двигаться домой. У Ольги нашелся карандаш и листок бумаги, и она пишет под мою диктовку, пристроившись к капоту стоящей рядом машины: дескать были, не застали и т. д.

Но вдруг из дома выпархивает Лилиан с каким-то мужиком. Она в кофте с глубоким декольте. На плечах и на груди наклеены мушки… Увидев нас, эта пара смущается, прямо как подростки, которых застукали родители. Незнакомый месье, стараясь завоевать мое расположение, настойчиво сует мне руку для рукопожатия, на что я не могу ответить должным образом, ибо мои руки в крови. А Лилиан с совершенно потусторонним видом произносит:

– Ах, я совершенно забыла про деньги… мы едем в Ile d’Amour…

Потом месье открывает свое авто, достает из аптечки какие-то салфетки и вату. Теперь хоть есть чем остановить кровь. Мы едем домой, а сладкая парочка садится в машину и отбывает в гренобльский парк Ile d’Amour…

Голубые ландыши

Dent de Crolles, или Зуб Кролля, – одна из вершин горного массива Шартрез. Она нависает над небольшим городком Кроль и действительно имеет форму зуба. Несложный подъем на плоскую обширную вершину с соседнего высокого перевала, куда есть шоссейная дорога, занимает два-три часа. Сверху открывается вид на все окрестные горы и долины. Мы с Олькой несколько раз так и поднимались на эту гору. Но однажды решили попробовать подняться снизу. У подножья горы неподалеку от водопада, на берегу ручья стоит замок. Обойдя довольно обширную огороженную территорию, мы стали потихоньку подниматься. Дело было в конце мая, стоял жаркий день, кругом летали бабочки, ползали муравьи, жужжали шмели. Но вскоре поняли, что затея подъема снизу нам не под силу – было слишком круто. Спустившись вниз каким-то другим путем, мы попали на территорию замка. Оказалось, что со стороны горы ограды нет, а к замку примыкает обширный парк из больших вязов – ильмов, как их называли в старину. Ни до, ни после мне не приходилось видеть сразу целой рощи этих великолепных деревьев.

Покинув территорию замка через въездные ворота, мы направились к нашей машине, оставленной в одном из переулков деревушки неподалеку от замка. Как это бывает, по дороге в незнакомом поселке мы заплутали и в поисках машины пару раз проходили туда и обратно по одной и той же улице. В какой-то момент из окна второго этажа небольшого дома, стоящего в саду за оградой, раздался голос. Это была симпатичная старушка, она явно обращалась к нам, приглашая войти на ее участок. Мы вошли, а бабушка спустилась вниз, спросила, кто мы, и, как-то неожиданно проникшись расположением (я думаю, в основном к Оле), поведала нам историю своей жизни.

Жила она теперь одна, муж умер, а дети разъехались кто куда. Сама она родилась в Греции в маленькой деревушке. Девчонкой пасла коз и однажды в кустах нашла… не клад, нет… Она нашла самоучитель французского языка! Видимо, это было знамение судьбы, ведь она его прочла, а через некоторое время в их деревушке появился французский моряк, они познакомились, и она вышла за него замуж и вместе с ним уехала во Францию. Поведав эту чудесную историю, бабушка нарвала в саду букет ландышей и подарила его Оле. Это были совершенно невиданные цветы – голубые ландыши.

Вы скажете, ни таких цветов, ни таких историй жизни не бывает!

Но ведь было же!!!