Текст книги "Река времени"

Академия

Известный физик Филипп Нозьер как-то сказал в разговоре со мной, что в мире есть две совершено жесткие и не поддающиеся никаким изменениям структуры: Советская армия и система французского образования. Замечание меткое, но не полное. Можно было добавить еще и нашу Российскую академию наук.

В конце 1991 года, выступая на Конференции ученых научных учреждений РАН, Леонид Вениаминович Келдыш, тогдашний глава Отделения физики и астрономии, говорил, что страна вступила в рыночную эпоху и для сохранения научного потенциала в условиях предельной финансовой напряженности «надо будет жестко ограничить число поддерживаемых коллективов, ориентируясь только на самые высококлассные, но их поддерживать на уровне максимально близком к мировому… Используемое Академией имущество должно быть национальной собственностью, а не академической, ибо собственность – это основа предпринимательской деятельности, и найдутся люди, которые смогут использовать эту собственность по ее прямому назначению. Наука будет сметена из институтов нашествием мелкого бизнеса… Что касается Академии наук в узком смысле слова – как собрания членов АН, то в предлагаемом варианте она лишается всех распорядительных и распределительных функций. Точнее, не лишается, а освобождается. Выполнение этих несвойственных ей функций наносит в первую очередь ущерб ей самой, превращая ее из научного собрания в общеадминистративный совет».

Эта речь, в которой был указан путь к спасению, была встречена в штыки академическим сообществом, и прежде всего директорским корпусом. Вспоминается собрание директоров московских институтов, проходившее в конференц-зале Президиума Академии. Весь двор был полон черными «Волгами». Похоже, только я прибыл туда на институтских «Жигулях». Ежедневно заказывать «Волгу» из академического гаража – дорогое удовольствие, и мы купили свою машину. Кажется, больше никому из моих коллег-директоров это не пришло в голову. На собрании только и было слышно о нехватке финансирования, никто ничего конструктивного не предлагал. Все походило на сцену, где канканируют девки, распевая одну и ту же фразу: «Денег дай! Денег дай!» Академия не хотела, не могла и не умела меняться.

Так продолжалось 20 лет. Давно нашлись люди, в том числе и среди академического руководства, начавшие приторговывать академической собственностью. Как-то раз на одном из общих собраний приехавший туда Президент страны заметил, что нельзя размазывать масло тонким слоем по всем кускам хлеба… Намек не был услышан. Все оставалось по-старому. Академическое сообщество не пожелало выбрать президентом Владимира Фортова, предлагавшего программу реорганизации Академии, отдав предпочтение бессменному Юрию Осипову, надеясь сохранить и поддержать собственное материальное положение.

Конец известен. В 2013 году Академию освободили от несвойственных ей функций, тех самых функций, о которых говорил Леонид Келдыш в 1991 году. Все сразу бросились обвинять любимца власть предержащих Михаила Ковальчука, которого Академия прокатила на выборах сразу после того, как Президент страны выделил Академии пару десятков дополнительных мест. Никто и не вспомнил о десятилетиях собственного бездействия. Обычное разделение: мы хорошие, а они плохие.

Полноте, господа!..

Заворот кишок

Ничего произошедшего со мной в 90-е годы, да и потом, могло бы и не произойти. Весной 92-го у меня случился заворот кишок. Было это в четверг накануне 8 Марта. После теорсеминара в Физпроблемах я, превозмогая начавшуюся боль, еще поговорил со своими аспирантами, потом пошел в соседнее здание «Золотые мозги», где у нашего института было несколько комнат. Думал, полежу немного на полу и все пройдет. Не прошло, взял такси, поехал домой. Дальше помню себя плохо. Катька вызвала неотложку.

Когда меня доставили в академическую больницу, врачей там не было. Они ушли отмечать Женский день, за которым следовал уик-энд. К понедельнику я уже доходил. Вечером поставили клизму с барием, обнаружили непроходимость. Все равно никто за меня не брался, ждали завотделением. С утра во вторник Ольга уже хотела меня забрать в Хирургический центр на Пироговке, но тут он появился, пощупал живот, сказал:

– Быстрая перистальтика. Немедленно на стол.

Внутри обнаружили перекрученные кишки и пол-литра крови в результате разрыва брыжейки. Когда через несколько дней я пришел в себя, лечащий врач все допытывался, кто меня ударил ногой в живот. Никто меня не бил. Боль началась в четверг, а во вторник мы с Серегой Гордюниным выпили водки, которую он купил на рынке в Долгопрудном. Может быть, это была паленая водка… Причина заворота так и осталась невыясненной. Как сказала потом наша добрая знакомая старый фронтовой хирург Дора Матвеевна Волошина, разрыв брыжейки без видимых причин – казус, достойный публикации в специальном медицинском журнале.

Когда меня перевели из реанимации в палату, моим соседом оказался замечательный мужик, наладчик станков с программным управлением, Герой Социалистического Труда. У него, бедного, в результате курения образовался облитерирующий эндартериит. Нужно было ампутировать ноги. Он смотрел на огромный шрам на моем животе и громко сочувствовал. Академическая больница уже переехала на коммерческие рельсы, и в ней лечили не только ученых. В соседней палате лежали женщины после косметических операций по омоложению кожи. У них были совершенно черные лица. Сестры и нянечки называли их проститутками. Иной раз из соседней палаты к нам доносился запах табачного дыма.

– Бляди курят, – говорил мой сосед. Жить стало веселее.

Выборы президента

Летом 1996 года мы с Ольгой поехали в гости в деревню к Сергею и Светлане Гордюниным. Деревня Ореховна – родина отца Сереги Алексея Васильевича – находится в Псковской области на берегах небольшой речушки с тем же названием. Мы чудесно проводили время: ходили в лес и на дальнее озеро Мылово, парились в бане, справили 75-летие мамы Сергея Ольги Клементьевны. Мы с Олей подарили ей летний костюм-тройку. Светка рассказывала, что бабушка пришла в восторг и, надев юбку, нагибалась до пола вперед, неизвестно зачем пытаясь взглянуть себе на ноги. Впрочем, мы сами теперь старше ее и тоже иной раз выглядим чудаковато. На следующий день после именин были выборы президента России. Конкурировали Ельцин, Лебедь и Зюганов.

Будучи в несколько измененном состоянии сознания после вчерашнего вечера с гордюнинской родней, где водка запивалась так называемой «запивочкой» из забродившего ягодного компота, мы пошли к избирательному участку в избе на другом конце деревни. За столом сидела избирательная комиссия – три женщины, по-праздничному одетые. Урна для опускания бюллетеней стояла в углу за русской печью и была отгорожена ситцевой занавеской в мелкий цветочек. У нас были с собой открепительные талоны, захваченные из Москвы. Процедура с голосованием по открепительному талону требовала оформления и занимала некоторое время. Оля подошла к столу первой, ей все оформили и вручили бюллетень. Затем подошел я. Некоторое время тети за столом заносили в протокол мои данные, но тут одна из них заметила, что Ольга не вошла за ситцевую занавеску, а стоит у печки.

– Женщина, чего вы ждете?

– Жду мужа.

– Зачем?

– Чтобы он мне объяснил, за кого надо голосовать.

– У нас свободное волеизъявление!!! Немедленно пройдите в кабину!!!

– А я не хочу делать свою семью ареной политической борьбы.

Это превысило чашу терпения избирательной комиссии, и тетки затолкали Ольгу за ситцевую занавеску. Потом она рассказывала, что пыталась вспомнить мои смутные размышления на пути к избирательному участку: «Уж не знаю, за кого и проголосовать, за Ельцина или за Лебедя?..»

Так Оля проголосовала за Лебедя, фамилия которого была произнесена последней. Наша знакомая этнограф рассказывала, что Лебедь получил 100-процентную поддержку племени остяков. Тотемом этого племени был лебедь.

А я, идиот, проголосовал за Ельцина, который и выиграл эти выборы, продав страну олигархам. «Власть за авуары», как писала потом об этом Financial Times.

От нашей дочери Любы спустя некоторое время пришло такое описание этой истории. «Вот на Псковщине произошел какой случай. Муж заставлял жену проголосовать за Зюганова, но женщины не дали, и она проголосовала за Ельцина».

Синдром Ландри

В конце 80-х – начале 90-х начался отъезд сотрудников института за границу. Некоторые из уехавших никогда больше не приезжали в Россию. Приезжали их жены, продавали приватизированные квартиры, улаживали дела и возвращались к мужьям. Как-то летом из Штатов в Черноголовку приехал один из наших старейшин Эммануил Иосифович Рашба. Приехал продавать свой коттедж.

Он заходил в институт, беседовал с теми, кого можно было застать, был, как всегда, приветлив и доброжелателен. Через несколько дней вдруг узнаю, что он серьезно болен. Иду в нашу поселковую больницу.

Рашба лежит и рассказывает, он еще мог говорить, что все началось с того, что появилась слабость, затем отказали ноги, за ними руки… Ни наши врачи, ни вызванные из Ногинска ничего не понимают. К моменту моего прихода больного посмотрели уже и невропатологи из госпиталя нейрохирургии имени Бурденко, приехавшие по просьбе одного из наших коллег из Института химической физики, Георгия Манелиса. Все безрезультатно.

Надо везти больного в Москву. Но куда и как? Пришедший Володя Захаров звонит кому-то из своих академических знакомых и через некоторое время получает ответ, что Рашбу привезут в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Чтобы ускорить процесс, надо поехать туда и привезти в Черноголовку бригаду скорой помощи. Сажусь в такси, еду. Въезжаем во двор Склифа, я отпускаю такси, вхожу в одно из зданий этого медицинского города и, по счастливой случайности, оказываюсь в помещении, где в промежутке между вызовами отдыхают бригады скорой помощи. Подхожу к одной из групп, объясняю, в чем дело, и получаю в ответ, что область они не обслуживают, но за 200 долларов (по тем временам огромные деньги) они готовы помочь, если… если я принесу им официальное предписание, и сами направляют меня в корпус института, где можно его получить. Вхожу, предо мной большой зал, по периметру которого сидят за столами какие-то лица в белых халатах, ответственные не то за разные районы города, не то за разные болезни, а за столом в торце зала сидит некто, кто дирижирует всем этим ансамблем и отдает предписания, где, кого и кто будет спасать. Понимаю, что попал в мозговой центр Склифа. Подхожу в кулуаре к каким-то медбратьям, время от времени выкладывающим перед главным просьбы о помощи из разных концов города. Удивительным образом они уже получили сигнал от того, кому звонил Володя Захаров, и я возвращаюсь к своей бригаде с официальным предписанием спасать Рашбу. Едем. Едем с синими мигалками, едем не быстро, но не останавливаемся на красный свет. Автомобиль оборудован по первому разряду, в бригаде, кроме санитаров, кандидаты медицинских наук невропатолог и врач-реаниматор. Приезжаем. Рашба полностью парализован, он потерял речь, обездвижено лицо. Живы только глаза, и в них не страдание, нет, но какое-то выражение, что бывает у сильно больных животных, пришедших за помощью к людям: вы же поможете мне?..

Бригада осматривает больного и говорит: мы ничего не понимаем, везти в Склифосовского бесполезно, и если где-то смогут помочь, то это в неврологическом отделении Боткинской больницы. Мы отвезем его туда. Перенести больного в реанимобиль – целая процедура. Дело в том, что мышцы шеи не держат голову, что грозит переломом шейных позвонков… Но у них есть специальные носилки – саркофаг, куда и перекладывают Эмика, и он отбывает в Боткинскую.

Наутро я уже в неврологии Боткинской больницы. Меня встречает лечащий врач, худенькая пожилая женщина. Спрашиваю, жив ли Эмик и какой все-таки диагноз. Отвечает: ваш лауреат Ленинской премии жив, а диагноз – восходящий паралич, болезнь, впервые описанная французским врачом Ландри и возникающая в результате проникновения в организм инфекции, например, при лечении зубов…

Болезнь эта не имеет специфического лечения, надо надеяться на силы самого организма. Мы тут делаем, что можем, но у нас разбежался весь обслуживающий персонал, нет ни медсестер, ни санитарок – платить нечем. Так что вы, говорит, сделайте соответствующие выводы.

Когда Рашбу привезли долечивать в Штаты (страховая компания прислала за ним специальный самолет!), диагноз, поставленный врачом из Боткинской, полностью подтвердился. А болезнь постепенно отступила, задержавшись только в ногах, сохранив способность Эм. И. к активной научной работе, а нам – радость общения с ним.

Душка

Не знаю почему, но собаки меня всегда привечали. Стоило, бывало, какой-нибудь даме спустить свою собачку с поводка, она тут же увязывалась за мной и, невзирая на призывы хозяйки на все более повышенных тонах, начинала сопровождать меня. Приходилось даже придерживать ее за ошейник, пока не прибежит законная владелица.

То же случалось и с большими собаками. Помнится, мы гуляли с Ольгой в горах по высокому плато, где на километры вокруг все было видно. Присели отдохнуть на какую-то корягу, и тут вдали показался крупный ретривер. Он подбежал к нам, присел около меня, положил голову мне на колени и так и сидел, пока я изучал карту местности.

Горы возвышаются прямо над поселком, в котором мы живем, и можно подниматься вверх прямо из подъезда нашего дома. На полпути до ближайшего перевала есть деревушка с церковью. И всегда, когда мы проходили мимо ворот одного из домов, оттуда выходил колли и несколько километров сопровождал нас, убегая вперед, а затем останавливаясь, чтобы подождать, пока мы догоним его.

Под Москвой я как-то шел лесом с дачи на электричку. Из кустов вышла здоровая овчарка, дружелюбно виляя хвостом, подбежала ко мне и неожиданно мягко взяла мою ладонь в свою пасть. Так мы и шли до платформы, где и расстались, когда подошла электричка. Пес остался на платформе, провожая меня взглядом.

Но самый удивительный случай произошел на Корсике. Жили мы в деревне Cargese, где ежегодно проходили конференции по физике. В один из свободных дней отправились мы с Олей прогуляться по окрестностям. Cargese стоит на берегу, к северу от него расположен длинный мыс, вдающийся в море, а за мысом опять пологий берег, длинный пляж под названием Valle Longa. Вот туда мы и пошли по лесной дороге, напрямую выводящей из Cargese в Valle Longa. Пришли и присели отдохнуть на лавочку. Тут видим, от ворот местного яхт-клуба к нам бежит спаниель, подбегает, крутится вокруг, ласкается ко мне, а у нас даже нечем его угостить. Смотрим, на нем ошейник, на ошейнике металлическая пластинка, на ней выгравировано «Douchka» и номер телефона. Идем лесом домой, Душка бежит рядом, иногда отвлекаясь на ловлю ящериц. Он нам так пришелся по душе, что мы начинаем мечтать, как бы было хорошо взять его с собой. Дошли до чисто практических планов, связанных с транспортировкой пса в самолете, благо у нас есть опыт – в наш первый семейный приезд во Францию нас сопровождал наш колли Джим. Звоним по телефону на ошейнике. В ответ слышим, что телефон остался, а в доме живут совсем другие люди, и о собаке они ничего не знают. Но тут дорога лесом кончается, и мы проходим мимо ряда вилл неподалеку от въезда в Cargese. Душка видит, что его временные друзья явно не из числа хозяев этих замечательных усадеб, и сворачивает к ним, а мы разочарованно топаем дальше.

На следующий день конференция продолжается, идет очередной доклад, в зале полно участников, сидящих в креслах, расположенных амфитеатром. Я сижу в первом ряду в самом низу зала. Вдруг наверху распахивается дверь, и в зал вбегает Душка. Он спускается по ступенькам вниз, подходит ко мне и, повизгивая, утыкается носом мне в колени! Докладчик прерывает доклад, все смотрят на нас. Я подхватываю пса на руки, поднимаюсь наверх, выхожу из зала и отпускаю собаку. Возвращаюсь в зал, а после доклада выхожу и нахожу Душку на кухне, где повара мне рассказывают, что он часто заглядывает к ним…

Гранд-каньон

 
Гололед на земле, гололед,
Целый год напролет, целый год,
Будто нет ни весны, ни лета.
Чем-то скользким одета планета…
 

В. Высоцкий

В Гранд-каньон мы с Ольгой попали после визита в Лос-Аламос, куда я приехал по работе. Жили мы в Санта-Фе, неподалеку от Лос-Аламоса, городе домов в стиле пуэбло, красного перца и изумительных художественных произведений любого масштаба – от монументальной живописи до женских украшений. Надо сказать, что в так называемых развитых странах ювелирные изделия – это не более чем блестящие стекляшки, камушки, металлические штучки. Здесь же любое колечко, брошка, ожерелье передавало поэтические образы богов, людей и животных, почерпнутые из индейских легенд, несло дух «страны оджибуэев, страны дакотов диких». Закончив дела и навестив друзей, мы поехали из Санта-Фе в Большой каньон.

Как представить себе Большой каньон тем, кто там не был? Вообразите длинную горную цепь. Мысленно переверните ее подножьями вверх, вершинами вниз, а затем воткните ее в землю до глубины примерно 2 километра, потом выньте ее, она вам больше не нужна. Та вмятина, что осталась, – это и будет Гранд-каньон, как он описан Василием Песковым. Ширина каньона 10–20 километров.

Вырыла каньон текущая по его дну река Колорадо. Она создает достаточную влажность, и на берегах каньона растет лес, где под елками можно увидеть кактусы – растения типичные для здешней пустынной местности. Все это вместе производит впечатление грандиозного божественного творения, и до прихода белых индейцами было наложено табу на охоту на берегах каньона – в этих местах охотиться могли только боги.

Наш приезд нельзя было назвать удачным. Началась непогода, и весь каньон был укрыт тучами. Правда, в этом была своя прелесть: когда в тучах неожиданно образовывался просвет, возникала удивительная перспектива – будто телеобъективом вырезанный кусок противоположного берега каньона, полный причудливого каменного хаоса. Нас поселили в бревенчатом сарае, на полу которого стояла печка-буржуйка. Дров хватало, но все равно было довольно прохладно.

Переночевав две ночи и посмотрев то, что можно было посмотреть в такую погоду, мы собрались уезжать в аэропорт в Альбукерке. Расстояние от Grand Canyon Village до Альбукерке больше 400 миль, и план был таков: выезжаем с утра, ночуем в гостинице в аэропорту и на следующий день утром улетаем. Но человек предполагает, а Господь Бог располагает.

В вечер перед отъездом пошел дождь, затем температура упала, и все замерзло, а позже ночью пошел сильный снег. Утром я едва откопал машину из сугроба. В горах такие снегопады бывают. Но делать нечего, надо ехать. Еще не выехав из деревни, мы попали на небольшой спуск на площади перед мэрией, а под снегом лед. Машина заскользила вниз. Жму на тормоза, дергаю ручник, ничего не помогает, машина едет вниз и врезается в низенькую ограду вокруг палисадника перед мэрией. Кованая ограда под снегом оказалась с шипами, обе передние покрышки были пробиты. Я не сразу сообразил, в чем дело, и проехал еще метров двести. Потом стало все ясно и надо было идти в ближайшую мастерскую по ремонту автомобилей. Машину перевезли туда, но проверка показала, что в мастерской есть какие угодно покрышки, но только не для нашего «Шевроле-Мистери». Индейцы-механики из гаража объяснили, что такие покрышки можно купить только в городе Williams, ближайшем к деревне, до него 100 миль с лишним, но если мы согласны, то они закажут нужные покрышки и такси, чтобы их доставили сюда. Условие одно – платить надо налом. Деваться некуда, заказываем покрышки и доставку.

Дорога до Williams была так засыпана снегом, что такси пришло через шесть часов! У нас было время выдоить из банкомата наличные деньги, пообедать и запастись на дорогу пеммиканом – вяленым мясом бизона. Индейцы поменяли покрышки за 15 минут, и мы поехали. Поехали по той же дороге, по которой приехал таксист, другой дороги от деревни до хайвея там нет, но как-то добрались. Думали, теперь дело пойдет. Не тут-то было. Хайвей был покрыт блестящим льдом, а на обочинах то и дело попадались перевернутые машины. Много машин стояло, водители не решались ехать дальше. Было даже удивительно: вся Америка на колесах, все водят с детства, а водить, оказывается, не умеют. Оля глядела на эту картину и кормила меня пеммиканом, а я глядел только вперед, и мы ехали.

Где-то к полуночи силы мои кончились, и мы остановились поспать пару часов в каком-то мотеле. Помню, там на стене висела карта поселений индейских племен в здешних местах. У каждого племени был свой тотем – деревянная скульптура животного или птицы. Земли так и назывались – земля волков, земля орлов и др. Мы отменили резервацию в гостинице, поспали пару часов, и в путь.

Был все тот же страшный гололед, американцы его называют black ice, машин на трассе было мало. Время от времени попадались трайлеры, развернутые поперек дороги. У большегрузных машин большая инерция, и в гололед они практически неуправляемы. Ветровое стекло нашей «Мистери» обмерзло, и когда встало солнце, а ехали мы на восток, вести машину стало совсем трудно. В одном месте дорогу перед нами перебежала пара красных волков – высокие тощие звери.

Где-то около восьми утра появилась полицейская машина. Она ехала по нашей стороне дороги навстречу, из громкоговорителя неслись приказы всем немедленно встать, ибо впереди страшный гололед. Интересно, где они были раньше. Все встали. А я сделал вид, что не понимаю английского, и покатил дальше. Рядом ехал только еще один ослушник. Но и он через километр перебрался на встречную полосу и почему-то поехал назад, видимо, решил выполнить приказ полицейских… Так мы остались совсем одни. Где-то через час южное солнце растопило лед и ехать стало легче. Я так увлекся, что даже проскочил поворот на аэропорт, но тут же сообразил и задним ходом вернулся к нему. Никогда ни до, ни после не ездил по хайвею задним ходом!

Мы въехали в Альбукерке. Время уже поджимает, а мы все еще тащимся по улицам даунтауна. Здесь в тени небоскребов по-прежнему гололед, и когда на перекрестке внезапно загорается красный свет и я отчаянно жму на тормоз, машина плавно скользит на ту сторону, где и останавливается. Рядом появляется полицейская машина. Я похолодел, ведь если они нас остановят, то тогда уж точно мы опоздаем на рейс. Не решаясь посмотреть на полицейских, прошу Олю взглянуть, что они намерены делать. Олька говорит:

– Они делают вид, что ничего не заметили.

Потрясающая деликатность! Они, конечно, все видели, но поняли, что я был бессилен остановить машину, и она успела пересечь улицу до того, как на перпендикулярной улице загорелся зеленый свет. Так что аварийно опасная ситуация рассосалась сама собой.

Наконец мы в аэропорту. Надо отдать должное американскому сервису. Корректному негру понадобилось не больше минуты, чтобы принять у меня автомобиль и сделать все нужные пометки в бумагах.

Мы проходим регистрацию, а до объявления посадки остается еще минут десять. Подходим к бару, и я заказываю две двойных порции «Столичной» водки без льда.

– Для кого второй бокал? – вежливо осведомляется бармен.

– Для мадам, – говорю я.

– Мадам тоже страйт? – спрашивает он.

Отвечаю:

– Да.

На его лице мелькает тень осуждения. Водка была подана мне с долькой лимона на блюдечке, Ольге без…