Текст книги "Река времени"

VIII. Постижение Франции

«Иван Петрович, возьмите меня в собаки», – так обратился знаменитый кораблестроитель А.Н. Крылов к академику Павлову, повстречав его на Васильевском острове в голодном 1918 году вскоре после распоряжения Ленина о государственной поддержке лаборатории Павлова. Та же мысль явно читалась в глазах многих наших знакомых, узнавших о том, что Джим едет с нами во Францию, где зимой 1991 года я получил временную работу. Вскоре Джим уже гулял по Люксембургскому саду, привлекая восхищенные взгляды дам. «Почему француженки смотрят только на Джима и ни одна не взглянет в нашу сторону?» – вопрошал мой друг Володя Фатеев. Ответ не требовался, похоже, чеховское «ни шерсти, ни вида» было сказано явно про нас. Джим же был в расцвете сил и красоты.

Пожив с неделю в Париже, мы тронулись дальше, в Гренобль, где я должен был работать следующие полгода. Создавая порой неожиданные ситуации, собака часто позволяет лучше понять людей. В первое же утро, выйдя на прогулку, я остановился перед входом в соседний парк. Объявление на ограде строго предупреждало, что вход с собаками запрещен. Пока я размышлял, что же делать, перед входом появился пожилой господин со спаниелем на поводке. Я обратился к нему по-английски, недоумевая, где же гулять с собакой, если в парке запрещено. «Вы не в Соединенных Штатах, молодой человек, – строго произнес седовласый месье, – написано – нельзя гулять, а все гуляют». И он бодрым шагом вошел в парк со своим спаниелем. Здесь было все: и отношение французов к Соединенным Штатам, и сам французский характер, не укладывающийся в рамки всяческих предписаний.

Международная известность пришла к Джиму еще до этой роковой поездки за границу. «Как зовут твоего пса?» – спросил на конференции в Тбилиси мой коллега Зак Фиск. «Джим», – ответил я и в ответ услышал в характерной для уроженца Новой Англии неторопливой манере: «У нас в Америке это имя для лошади…» «Или для человека», – добавил я про себя. И все равно удивился, услышав первый вопрос Зака при следующей встрече через несколько лет на другом конце земли: «Ну как там Джим?» Но с Джимом уже не было все в порядке.

Примерно через полгода нашей жизни во Франции воскресным весенним днем мы пошли гулять всей семьей. Ближайшее и традиционное направление прогулок в Гренобле, лежащем в долине среди гор, – подъем к городской крепости, Бастилии, построенной в последние годы независимости протестантского Дофинэ от католической Франции. Подъем начинается с небольшого виража дороги, огибающей стоянку для автомобилей, спрятанную во дворе одного из средневековых бастионов. Все было как всегда, и как только мы вышли из города и вступили на дорогу, ведущую к Бастилии, я спустил Джима с поводка. Навстречу бежала симпатичная бельгийская овчарка, и неисправимый кобельеро, конечно, увязался за ней. Мы поднялись на первый виток дороги, и я позвал Джима. Обычно в таких случаях нечего было и рассчитывать на послушание. Но тут почему-то он оставил овчарку и поспешил к нам по дороге, огибавшей на высоте 6–7 метров внутренний двор с парковкой, где осталась его пассия. Почти догнав нас, он вдруг на мгновение замер, будто видение мохнатой красотки мелькнуло перед его мысленным взором, и свернул к невысокому парапету над обрывом во двор. Подбежав к парапету, Джим встал на задние лапы и почти сразу прыгнул вниз. У меня оборвалось сердце. Бросив рюкзак на землю, я полетел вниз по дороге. И, вбежав во двор, увидел, как среди автомобилей ковыляет Джим, а его передние лапы вихляются под ним. Французской суки, конечно, и след простыл, а этот мушкетер бегает на сломанных лапах, не скуля, не подвывая, не издавая ни единого звука. Я завопил: «Лежать!» – он лег. Я подбежал к нему. И ему и мне было плохо.

Немного погодя во двор спустилась Ольга с детьми, успевшими уйти дальше вверх по дороге. Надо было идти за такси, чтобы везти пса в ветеринарку. Тут во двор въехала машина, из нее вышла семья: родители и двое детишек. Они тоже собирались прогуляться к Бастилии. Мужчина сразу предложил отвезти Джима к врачу. Мы уложили беднягу в багажник. Но куда ехать? Вдруг пожилой месье, наблюдавший за нами вместе со своей собакой из окна второго этажа ближайшего дома, подозвал нас. Он бросил вниз комок желтой бумаги. Это оказался листок, вырванный из адресной книги. На нем ручкой был обведен адрес соседней ветеринарной клиники…

Джим не разбился насмерть только потому, что прыгнул не на асфальт, а на крышу одной из машин, превратив ее в корыто. Перед тем как покинуть стоянку, я написал на бумажной салфетке номер нашего телефона и сунул ее под дворник на ветровом стекле. Вечером, когда загипсованный Джим уже лежал дома на полу, раздался телефонный звонок. «Наверное, вы иностранец, месье», – были первые слова незнакомой дамы, оказавшейся владелицей пострадавшего автомобиля. «Об этом нетрудно догадаться, мадам, по моему акценту», – ответил я. «Вы не понимаете, месье. Француз не оставил бы свой номер телефона в подобных обстоятельствах и просто бы тихо исчез…»

Как оказалось, дама, появившись на стоянке, первым делом вынула салфетку из-под дворника и отбросила ее в сторону. Ничего не заметив, она села за руль и уперлась головой в промятую крышу. Пришлось ей вылезти и поинтересоваться содержимым моей записки. Дама была тронута и сочла своим долгом найти мастера-жестянщика, починка крыши у которого обошлась мне во втрое меньшую против обычной для этой работы цену… Так вместе с Джимом мы постепенно постигали Францию.

Слова «Вы не француз, месье!» мне довелось услышать еще раз в совершенно иных обстоятельствах. Это случилось на рынке, куда я заглянул, чтобы разменять бумажные деньги на мелочь, чтобы пойти в автоматическую прачечную. Дело было после полудня, торговля уже закончилась, и торговцы сворачивали и укладывали в машины свои парусиновые тенты и складные прилавки. Я подошел к женщине, у которой я обычно покупал яйца, и спросил разменять 50 франков мелочью. Она достала маленький сундучок – на рынке многие крестьяне пользуются такими для хранения выручки – и уже приготовилась открыть его, как налетевший порыв ветра сорвал большой парусиновый зонт, под которым она торговала, и обрушил его на нас, накрыв с головами. Когда мы выбрались из-под зонта, я услышал: «Вы не француз, месье!» Чем отличаются действия француза, оказавшегося с дамой под парусиновым зонтом, ведомо только француженкам. Мы разговорились. Был задан и обычный вопрос, нравится ли мне Франция. Я сказал, да, нравится. И тогда мне пришлось узнать (и это от деревенской женщины с натруженными и красными от работы в хлеву и на грядках руками), что Франция, конечно, хорошая страна, но люди, живущие в ней, слишком разобщены, индивидуалистичны и им явно недостает душевной близости и тепла… Впоследствии мои рассказы об этом эпизоде всегда воспринимались с недоверием. Один из моих знакомых даже сказал, хитро поглядывая на меня: «Не собираешься ли ты нас убедить, что французские крестьянки читают Кьеркегора?»

Не знаю. Что же до душевного тепла, то мы навсегда остались признательны французскому ветеринару, бесплатно снабдившему нас дорогими лекарствами для нашего Джима. Он был Доктором ветеринарии по свиньям. На удачу у нас оказался ответный подарок: глиняная дымковская свинья, на которой сидел задом наперед мужик с балалайкой. «Едет доктор на свинье с балалайкой на спине…»

Мы возвращались из Франции через Германию на старенькой «Вольво». Машина сломалась, и в ожидании Бори Маркова, который должен был приехать за нами из Берлина, мы коротали время в кемпинге в земле Гессен – очаровательном краю фахверковых деревень и охотничьих домиков. Там же жила странная пара: полный немецкий бюргер и его молодая жена, которую он выписал из Малайзии. Прекрасная малайзийка даже в путешествии возила с собой несколько кошек, собак и птиц. Кошки день и ночь не спускались с ее плеч… Существование всего этого зверья было оговорено в брачном контракте, и бедный бюргер, несколько недоумевая на себя, похоже, смирился с ролью Ноя. Малайзийка, конечно же, влюбилась в Джима и взяла нашу семью под свое крыло. Она кормила нас острыми тайскими супами собственного приготовления, а для Джима принесла огромное количество собачьих консервов. Мне даже стало неловко: «Майне фрау, зачем же столько еды? Я сам могу купить собаке все необходимое, у меня тоже есть деньги». «Но, месье, – был ответ, – у моего мужа их больше…»

По всему чувствовалось приближение родины. В Берлине иду на вокзал покупать билеты. Кассир, узнав, что с нами собака, заявляет, что с собаками нельзя. После продолжительных объяснений на смеси русского с немецким выясняется – нельзя с собаками бесплатно. Бедняга, оказывается, в жизни не видел русского, готового купить собаке билет…

В Москву мы приехали 22 августа – день после путча. Огромный город затопила радость свободы. Еще с неделю можно было наступить любому на ногу в троллейбусе и в ответ услышать признание в любви.

IX. Старина Джим

После своего злосчастного прыжка Джим долго болел. Шерсть его потускнела, глаза потухли. Даже год спустя, хотя я каждый день массировал ему лапы в теплой воде, а затем бинтовал их эластичным бинтом, мне приходилось выносить его во двор на руках или выводить его, подхватывая под мышки так, что он шел на задних лапах. Сосед Виктор наблюдал эти мучения и, сочувствуя Джиму, оказывается, опасался, что рано или поздно мое терпение кончится. «Куда ты его повез?» – угрожающе пробасил он, когда я, одолжив машину у брата и погрузив в нее Джима, выруливал с нашего двора. А ехали мы в ветеринар-ку – пса было необходимо срочно оперировать. У него возникла мочекаменная непроходимость – результат неправильного лечения деформированных после перелома суставов.

На второй год он постепенно окреп, хотя и утратил былую подвижность и выносливость. Вновь мы совершали дальние прогулки по ближним и дальним окрестностям, иногда подъезжая до места то на электричке, то на метро, то на автобусе.

Всякий мужчина по крайней мере раз в сутки должен доводить себя до пота, до одышки, говорил известный хирург Н. Амосов. Сказанное можно претворять в жизнь по-разному, во всяком случае, мы с Джимом ежедневно до изнеможения вырывали друг у друга палку, которую он всякий раз находил и приносил ко мне, требуя начала игры и не обращая внимания, одет ли я в грязные джинсы или в вечерний костюм. Кстати, о джинсах. Услышав характерный звук надеваемых брюк, Джим мгновенно вскакивал, и без теории Павлова зная, что пора идти гулять.

Не только в Москве, но и в других местах и даже странах к колли особое отношение, сформированное фильмом «Лесси». Многие люди даже считают, что это имя всех собак данной породы, и уж во всяком случае уверены, что Лесси – добрые и умные собаки. Поэтому никто не возражал, когда мы с Джимом входили в городской транспорт. Никто, кроме самого Джима. Дело в том, что как-то во время дождя, когда он входил в троллейбус, где, видимо, была недостаточно хорошая изоляция, Джима сильно дернуло током (собаки ведь ходят босиком). Бедняга аж закричал от боли. Даже Ольге досталось через мокрый поводок. С тех пор Джим обходил троллейбусные остановки стороной, и так как он обычно ходил без поводка, то поймать его и сесть с ним в троллейбус было невозможно – хитрый пес сидел тут же в двух шагах от остановки и не давал надеть на себя ошейник. Надо было это делать заранее, вдали от остановки, когда Джим еще не подозревал, что придется куда-то ехать. Однажды после лыжной прогулки мне так и пришлось возвращаться домой пешком несколько километров с лыжами в руках.

Хотя и хромой, Джим по-прежнему возбуждал внимание дам. Как-то мы зашли с Джимом в продовольственный магазин. Я посадил его в центре довольно просторного зала, и он послушно сидел и ждал, пока подойдет моя очередь. В какой-то момент ко мне приблизилась незнакомая пожилая женщина и спросила со сдерживаемым восторгом:

– Это ваша собака?

– Моя, – ответил я.

– У нее есть медали?

– Нет, медалей у нее нет. Мы никогда не участвовали в выставках.

– Вы лжете!!! – неожиданно закричала она на весь магазин. – У такой собаки должны быть медали…

Не только красота, но иной раз и безобразие могут высечь искру из заурядного повседневного бытия. Шли мы как-то с Джимом по нашей речке Раменке, где-то уже вблизи впадения ее в Сетунь между сельцом Матвеевским и Ломоносовским проспектом. Я перешел реку по металлической трубе, отполированной ногами, и Джим последовал за мной. Но собака не кот, да и держаться за канат, натянутый над трубой, ей нечем. Посередине трубы лапы у Джима начали скользить, и он упал в воду. Конечно, пес тут же поплыл и вылез на берег. И тут я испугался, ведь на улице –20°, подшерсток намок, Джим может простудиться, и тогда конец. Какой же я дурак, что пошел через реку по трубе. Надо скорее домой, но от этого места до нашего дома на Ленинском проспекте километров 5–6. Мы побежали на троллейбус. По дороге шерсть на Джиме замерзла и встала дыбом. Джим был страшен. В троллейбусе какой-то пьяница, мирно дремавший на своем месте, открыл глаза и, увидев собаку-дикобраза, отверз уста: «Что происходит? – заворчал он. – У них в членовозах собак на сене возят, а в наших троллейбусах никто псу соломы не постелет?..» Давненько я не слыхивал такой образной и точной речи.

Сойдя с троллейбуса, мы прибежали домой, где я растопил теплой водой ледяной панцирь Джима. Он не заболел. Видно, сказалось то, что, пока у него были целые лапы, Джим купался в Воронцовских прудах с конца марта по ноябрь. «Собака простудится! Вынимайте ее из воды и скорее под шубу, под шубу!» – заполошно кричала симпатичная пожилая хозяйка русского сеттера, когда ранней весной Джим, ломая ледяные закраины, плескался в пруду.

Конечно, Джим был уже не тот. Он хромал то на левую, то на правую переднюю лапу, стал чувствителен к погоде, и его лапы, особенно зимой, приходилось бинтовать эластичным бинтом. Но всякий раз, когда Джим замечал мохнатую красотку или выходящего из-за угла потенциального противника, он расправлял грудь, поднимал хвост трубой и переходил на упругую танцующую походку. Никто не должен был догадаться, как он на самом деле себя чувствует. Но как только он оставался один – вновь это был пес, отягощенный недугом и невеселыми мыслями.

Он по-прежнему без удержу гулял, а вернувшись домой, сутками отлеживался, не в силах наступить на лапы. Что до соперников, Джим и раньше никогда не нападал первым. Теперь же он просто старался обойти больших агрессивных кобелей стороной, не ввязываясь в драки без крайней необходимости. В этом правиле активной обороны было одно исключение – ротвейлер Кристи с 12-го этажа. Кристи был моложе нашего Джима, и посему к тому моменту, когда ротвейлер вошел в силу, Джиму было просто невозможно сдать командование над родным подъездом. В нашем подъезде лифт автоматически останавливается, когда идет сверху вниз, подбирая всех нажавших кнопку на нижних этажах. Надо было видеть, что случалось, когда лифт с 12-го этажа останавливался на нашем 9-м и Джим обнаруживал своего врага в тесном ящике лифта. По его морде молнией пробегала какая-то мысль вроде: «Теперь этот негодяй не уйдет от меня», – и он бросался на ротвейлера. Мне и хозяину Кристи Юре этот сценарий был известен заранее, но все же иной раз мы не успевали принять меры.

Драки между ними случались повсюду в окрестностях нашего дома. Однажды я сделал ошибку, схватив Джима за шерстистый круп во время драки с Кристи чуть раньше, чем того успел схватить Юра. Колли на мгновение потерял подвижность, и ротвейлер успел прокусить ему лапу. Джим упал. Юра увел Кристи. Из стоявшего неподалеку BMW вышли крепкие ребята. Их одежда, прически, тяжелые золотые цепи на шеях не оставляли сомнений в их профессии. «Чтобы колли так дрался против ротвейлера… – в их голосах слышалось уважение, – давайте мы его довезем к вам домой», – предложили они. Поблагодарив, я отказался. Полежав с полчаса, Джим встал и похромал к дому.

Интересно, что драки Джима с Кристи происходили только в присутствии хозяев. Уважая друг в друге достойных противников, они опасались схлестнуться всерьез, когда их уже никто не сможет остановить. Как-то раз, возвращаясь домой, Ольга застала перед подъездом нашего Джима, у которого сильно не хватало шерсти на правом боку. Несколько поодаль, отвернувшись, стоял Кристи с окрoвавленным ухом. Оба кобеля смотрели в разные стороны, явно делая вид, что не замечают друг друга…

Джимина старость началась в девятилетнем возрасте, когда его укусил матерый питбуль. Он подлетел сбоку, пока Джим увлеченно обнюхивал его питбулиху. Удалось растащить… У Джима была повреждена гортань и внутренность уха. С тех пор Джим в полной мере уже не оправился. Через год большая овчарка прокусила ему спину. Сценарий был тот же: старина Джим самозабвенно обнюхивал суку и не видел ничего, кроме ее изумительной мохнатой задницы.

Последние годы доставили Джиму новые переживания. Вновь он оказался не единственным любимцем. У нас появился внучок. Напоминая Джима в его щенячьем возрасте, Сашок ничего не боялся, хотел все знать и во всем участвовать. Он играл на полу, вызывая неудовольствие Джима тем, что явно отбирал у него внимание и ласку хозяев. Он ворчал, когда малыша кормили, до тех пор, пока тот не подрос и не начал кормить его своей ложкой из своей тарелки. А однажды Джим даже тяпнул Сашка, неловко наступившего ему на лапу. Некоторое время после этого малышок обходил по стенке спящего Джима, приговаривая сам себе: «Не бойся, Джим спит…»

Джим не считал малыша за человека. Он попытался отобрать у него кубики, придавив мешок с ними лапами, весь ощерившись как геральдический дракон. Сашок же тащил мешок к себе, как Зигфрид, сверкая на дракона синими льдинками глаз. Пришлось развести дракона с Зигфридом по углам. На другой день лягушонок Маугли доказал, что он – человек, царственным жестом протянув собаке один из кубиков. Джим взял.

Больше всего Сашок любил играть в машинки. Он усаживался между лап Джима и, испытывая желание поделиться с ним своим восторгом перед техникой, подсовывал игрушечный автомобиль ему под нос. Старый пес возводил очи к небу, шевелил бровями и горестно вздыхал. Малышок с упорством, свойственным только детям, вновь подсовывал ему машину, призывая разделить чувства будущего механика. Старина Джим, ворча, поднимался и уходил в другую комнату. Раз даже Сашок с негодованием произнес: «Не любит машинку!» и – хлопнул уходящего Джима ладошкой по спине.

Джим все больше дряхлел. Он утратил былое чутье и мог потерять меня в толпе. Больно было смотреть, как он стоит, беспомощно озираясь вокруг, пытаясь разглядеть в своем черно-белом мире знакомые движения хозяина. Интересно, однако, что, утратив остроту восприятия, он не потерял способность соображать и так же легко мог вернуться к нашему подъезду и подняться к квартире, где бы нам ни пришлось разлучиться с ним из-за его неравнодушного отношения к женскому полу. Я даже шутил, что Джим умеет считать до девяти, так как и в Москве, и в Черноголовке мы жили на девятом этаже, а он после своих отлучек всегда поднимался к нашей двери сам.

Не изменял Джим и своему боевому характеру. Свой последний бой он дал за два месяца до смерти. Это было красиво. Мощный доберман стремительно атаковал. Дальше все выглядело как бой одряхлевшего мастера карате с полной сил, но неумелой шпаной. Бросок добермана, и неуловимый шаг в сторону Джима. Черный кобель проносится мимо, как паровоз. Джим с сожалением провожает его взглядом и вновь занимает боевую позицию. В старое время колли успел бы ухватить добермана за загривок и оседлал бы его. Дальше все было бы ясно. Теперь же он может лишь продемонстрировать бесконечное преимущество шотландской защиты перед прямолинейным напором немчуры. Бросок… и все повторяется. Мы с хозяином добермана подходим и растаскиваем собак.

Он не отступил и в последний час. Инсульт нанес свой удар на улице, когда старый гуляка еще, возможно, ощущал волнение встречи с очередной плотной брюнеткой. Джим упал в судорогах. Через несколько минут он встал на шатающихся ногах, явно не понимая, что с ним и куда надо идти. Соседский шарпей подошел к нему и тут же резко взял назад, увидев угрожающе поднимающуюся верхнюю губу – Оскал Уайльд давал понять, что присутствие посторонних неуместно…