Текст книги "Осторожно, сало! (сборник)"

Случай в морге

На самом краю села Березовка показались двое мужчин. Они только что вышли из старой одноэтажной больницы и поднимались по поросшей травой дорожке на небольшой зеленый пригорок, где находилось патологоанатомическое отделение. По бокам дорожки росли густые кусты сирени, жимолости, окруженные выгоревшей колючкой и желтыми полевыми цветами. Высокий, широкоплечий мужчина в коричневой кепке и в резиновых сапогах – это был сам главный врач районной больницы Сергей Иванович Селизар. Его крупное, не лишенное красоты, доброе украинское лицо с черными глазами украшали сползающие до самого подбородка роскошные посеребренные усы. Несмотря на довольно зрелый возраст, он еще сохранял могучее здоровье. При первом знакомстве его можно было бы принять за шеф-повара какого-нибудь преуспевающего ресторана, и только привычная деловитость и хорошее знание латыни выдавали в нем медицинского руководителя. Его спутник, только что приехавший из области новый патологоанатом Константин Иванович Ознобин, худощавый молодой человек лет тридцати с острой козлиной бородкой и желтым утомленным лицом, носил маленькие круглые очки. Он глубокомысленно щурился на главврача и казался похожим в этот момент на молодого профессора.

Прошло всего два года, как в Березовке организовали районный центр, поэтому справа от больничного забора все еще виднелись молочные фермы, телятники, одиноко золотились соломенные скирды. Было слышно, как с поля гнали ревущее колхозное стадо. Легкий ветерок стряхивал с придорожных трав сверкающие капельки только что выпавшего дождя, принося вместе с освежающей прохладой запахи скошенной люцерны, силоса, смешивающиеся с ароматом парного молока.

Всю дорогу Сергей Иванович хмуро поглядывал на съежившуюся фигуру своего спутника. Невзирая на ранние холода, Ознобин был без пиджака, в одной белой сорочке с узким черным галстуком и в легких остроносых туфельках, которые глубоко увязали в грязи. Его бледное нервное лицо, вся его субтильность и утонченность, казалось, не вписывались в местный колорит и вызывали смутное недовольство в душе Сергея Ивановича. Он знал, что Ознобин долгое время работал в областном отделении судебной экспертизы, затем поступил в аспирантуру на кафедру патологической анатомии, написал несколько научных статей, готовился к защите диссертации, как вдруг неожиданно уволился и попросился в район. Константина Ивановича многие считали странным человеком. Еще в школьные годы он поражал своих товарищей терпением и усидчивостью, поэтому всегда был бледен и худ. Его детство и юность протекали не в играх и развлечениях, характерных для этого возраста, а за чтением книг, размышлением о жизни и своем предназначении в ней. Эти свойства характера вполне можно было бы назвать замечательными, если бы за ними не скрывался затаенный страх перед жизнью, стремление все учесть, предопределить, оградить себя от непредвиденных обстоятельств и опасных поворотов судьбы. Он не принимал жизнь такой, какой она была, а пытался ее загнать в четкие схемы, запрограммировать на много лет вперед. По намеченному плану закончил мединститут, готовил себя к научной работе. Поступил в аспирантуру. И как ломовая лошадь тянул многолетнюю лямку. Бессонные ночи, изнуряющий труд подорвали его и без того некрепкое здоровье, забрали у него силы и энергию. И когда он однажды оглянулся назад, то вдруг ясно понял, что искусственно придумал для себя такую жизнь. Таланта ученого у него, пожалуй, никогда не было, а его статьи и научные работы не представляют никакой ценности и никому не нужны. Но Константин Иванович сумел спокойно принять это понимание, поэтому не озлобился на весь белый свет, не ударился в черную тоску и печаль, наконец, попросту не запил, а решил сменить на время окружающую обстановку. И вот, прожив всю жизнь в областном центре, в маленькой коммунальной квартире, привыкнув к городским удобствам и услугам, он, не зная деревенской жизни, едет в Березовку, мечтая о здоровом воздухе и целительной тишине.

Когда подходили к отделению, уже вечерело. Солнце буквально на глазах превращалось в огромный шар и медленно опускалось за горизонт. Оно то сияло между узкими, длинными тучами, то вновь погружалось в их розовый туман, добавляя к пылающему закату темно-синие, свинцовые оттенки. Впереди под развесистой кроной грецкого ореха показалось небольшое каменное строение, чем-то напоминающее старый колхозный склад с обшарпанной и темной от сырости штукатуркой, с мокрой черепичной крышей и закрашенными окнами.

– Вот и наша часовня, – с грустью сказал Селизар, вытаскивая из кармана огромную связку ключей.

Ознобин недовольно поморщился и побледнел, не в силах скрыть свою досаду и разочарование. Он не рассчитывал увидеть в этой глуши крупную прозектуру с большим секционным залом, специальными кабинетами для врачей и лаборантов, с отдельной лабораторией и моргом, но заброшенность и мизерность этой нанесли сокрушающий удар его самым скромным ожиданиям.

Дверь заскрипела, и Сергей Иванович шагнул вперед, приглашая за собой Ознобина. В отделении было темно. Включили свет. Их взору предстала небольшая комната, заставленная медицинским оборудованием, с низким серым потолком, цементным полом и влажными крашеными стенами. Это была секционная, где обычно проводили вскрытие. В центре комнаты стоял большой секционный стол, на котором лежал, вытянувшись, желтый, как лимон, труп мужчины.

В глаза бросались теснота и беспорядок. Ознобин в полном смятении осматривал пыльные полки, заставленные грязной стеклянной посудой и немытыми инструментами. В воздухе ощущался слабый запах формалина и разлагающегося тела.

Зашли в соседнюю комнату, где, по всей вероятности, находилась лаборатория вместе с моргом. Рядом с небольшим медицинским столиком, плотно заваленным наборами реактивов, пробирками, микроскопами, стояло несколько каталок. На одной из них лежало еще одно тело, прикрытое белой простыней. На препарировальном столике рядом с зондами, ножами и пилами, приготовленными для вскрытия, стояла пустая бутылка из-под дешевого крепленого вина и валялись обглоданные кости копченой рыбы.

– М-да, – с горечью произнес Сергей Иванович, брезгливо дотрагиваясь указательным пальцем до пустой бутылки. – Опять Брыкин, бес ему в ребро… Как врач умер, так и порядка нет.

Он, недовольно покачав головой, повернулся к Ознобину:

– Ну все, Константин Иванович, принимай отделение. Правда, извини, голубчик, за беспорядок…

Он сочувственно похлопал коллегу по плечу.

– Сам понимаешь, доктора полгода не было… – и неуверенно заглянул ему в глаза.

В эту минуту худое бледное лицо Ознобина с впалыми щеками и блестящими глазами казалось совсем маленьким и ушедшим в редкую рыжую бородку и усы.

– Извините, Сергей Иванович, – произнес он неожиданно плаксивым бабьим голосом. – Вы мне обещали прозектуру… А это… – он в отчаянии развел руками, – я даже не знаю, как это назвать…

Сергей Иванович нахмурился и отвернулся к окну, словно уличенный в каком-то тяжелом преступлении.

– Чем же эта вам не подходит? – тихо спросил он, словно не видел всего безобразия, царившего вокруг. – Обычное отделение… В других больницах и этого нет. Там все вместе: и секционная, и лаборатория, и морг…

Ознобин нервно засмеялся и весь покрылся красными пятнами.

– Поймите меня правильно, – медленно заговорил он. – Я работал под руководством известного профессора Иванова, у меня есть научные работы… Поэтому я полагал… я надеялся увидеть здесь хотя бы элементарные условия.

От волнения у Ознобина подрагивал голос.

– Поверьте мне, – продолжал он, – я приехал сюда не только ради воздуха и тишины, для того чтобы поправлять свое здоровье… но и заниматься научной работой… понимаете, наукой!

– Понимаю, понимаю… – с горечью произнес Сергей Иванович, возвращаясь в секционную.

Он стал раскладывать на препарнровальном столике нужные ему инструменты. Красный от духоты, в нарукавниках поверх халата и водонепроницаемом переднике, внешне чем-то похожий на мясника, он с досадой отгонял от себя больших зеленых мух.

– Село, оно, конечно, и есть село, – словно в оправдание заключил он. – Но согласитесь, коллега, и здесь кто-то тоже должен работать.

Ознобин немного успокоился. Ему вдруг стало неловко перед Сергеем Ивановичем за свою несдержанность. В его душе возникло острое чувство вины перед этим добрым и сильным человеком, который безропотно прожил всю свою жизнь в этой глуши, ничего за это не требуя. Ознобин хотел даже сказать что-то одобряющее Сергею Ивановичу, но на ум не приходили нужные слова.

Начали вскрытие. Сергей Иванович вытащил из кожаного портфеля три бутылки водки. Увидев недоумение на бледном лице Ознобина, он рассмеялся.

– Это родственники покойного передали, – пояснил он. – В здешних местах существует такая традиция – бальзамировать покойника водкой, чтобы замедлить процесс разложения. И, вы знаете, помогает…

Селизар внимательно посмотрел на Ознобина.

– Кстати, ваш предшественник из-за этого сгорел… – продолжал он. – Говорят, последнее время в труп только одну бутылку вливал, а все остальное – в себя. Бывало, до анекдота доходило: приезжают родственники за покойником… И представьте себе, вместо мертвого тела своего родственника обнаруживают пьяное тело доктора! Скандал, да и только.

Селизар тяжело вздохнул, словно о чем-то сожалея.

Вскрытие уже подходило к концу. Вспомнив, что в отделении нет воды, Сергей Иванович, громыхая ведрами, отправился в больницу. Ознобину было непривычно работать одному, и к тому же давно стемнело. В памяти невольно всплывали кошмарные истории из фильмов ужасов. Словно в подтверждение этих мыслей, за дверью в соседней комнате раздался шорох. Ознобин вздрогнул всем телом. На мгновение ему стало жутко, затем, переборов страх, он внутренне засмеялся, стыдясь внезапно обнаруженного в себе суеверия.

Чего только не взбредет в голову от страха, подумал он.

И в этот момент за дверью раздался грохот такой силы, что у Ознобина от неожиданности выпал из рук скальпель. Не помня себя, он механически схватил в руки стоящую около двери швабру и двинулся в морг. Ознобин знал, что мертвые не встают, но, несмотря на это, его сковал безотчетный страх. Он с трудом открыл дверь, в комнате было темно. Вглядываясь до рези в глазах в кромешную тьму, он медленно входил в комнату. От нервного напряжения сильно стучало в висках. Шаря руками по стенке, он долго не мог найти выключатель. Неожиданно его рука наткнулась на что-то мягкое, теплое… Кто-то взял его за руку… Ознобин почувствовал, что теряет самообладание. От ужаса он закричал диким голосом и, как ужаленный, выскочил вон…

Пахнуло ночной прохладой. Вокруг все было залито лунным светом: и безмолвно застывшее поле, и дорога с тускло поблескивающим мокрым гравием, и слабо трепетавшие серебром огромные контуры грецкого ореха, склонившегося над отделением, словно сказочный великан. Стены казались белоснежными, словно их выкрасили в белую флюоресцирующую краску; крыша, спрятавшись под тенью деревьев, сливалась с ними в одно черное пятно, придавая всей постройке таинственный вид. Вокруг ни звука, ни шороха, лишь неугомонные сверчки наполняли воздух убаюкивающим стрекотом. Внизу тускло светились окна больницы.

Наконец на пригорке показалась знакомая фигура Сергея Ивановича. Рядом с ним мелко семенил негнущимися ногами ночной сторож Трофимыч – хитрый старичок с жиденькой седой бородкой, неизменно носивший и зимой, и летом один и тот же засаленный полушубок, зеленую военную фуражку и старые кирзовые сапоги. Они подошли ближе и в недоумении посмотрели на испуганного Ознобина, стоявшего у входа в морг.

– Там кто-то есть, – произнес деревянным голосом доктор.

На мгновение все замерли, пораженные нелепостью и абсурдностью произнесенных слов.

– Это домовой, – прервал паузу Трофимыч, смешно шамкая беззубым ртом. – Он еще при покойном докторе завелся… Говорят, покойник последнее время ходил как в воду опущенный…

Сергей Иванович от удивления разинул рот и повернулся к сторожу.

– Ты что, дед, и в черта веришь? – не без иронии спросил он.

– А ты откель знаешь, что его нет? – сердито произнес Трофимыч, закусив от злости нижнюю губу.

Его тонкая бородка затряслась и смешно вздыбилась вверх.

– Ну ладно, дед, – примирительно махнул рукой Сергей Иванович, – сейчас узнаем, что за нечистая сила у нас завелась. Я как-никак главный врач и должен знать свои штаты.

Он весело подмигнул Ознобину и решительно направился в отделение. Как и ожидал Сергей Иванович, в секционной никого не было. Зашли в морг. Включили свет. Там одиноко лежало мертвое тело, накрытое простыней. Все облегченно вздохнули.

– Вы всегда такой впечатлительный, доктор? – засмеялся Сергей Иванович.

Он подошел поближе к медицинскому столику и стал рассматривать реактивы. Неожиданно его лицо помрачнело. Он поднял со стола пустую бутылку «Столичной» и удивленно посмотрел на Ознобина, словно подозревая его в самых страшных грехах.

– Константин Иванович, – тихо спросил он, – вы водку в покойника вводили?

Ознобин отрицательно покачал головой. Воцарилась тягостная тишина.

– Может быть, покойник сам выпил? – предположил Трофимыч.

Все удивленно посмотрели на него.

– Ты что, дед, рехнулся? – разозлился Селизар.

– А вот смотрите, нога шевелится! – воскликнул Трофимыч.

Сергей Иванович внимательно посмотрел на каталку и действительно заметил, как под простыней, где лежало мертвое тело, что-то зашевелилось. Вдруг простыня откинулась и из-под нее показалась страшная всклокоченная голова мужчины, бессмысленно рассматривающего комнату. У Трофимыча от ужаса перекосило беззубый рот и мелко затряслась борода.

– Чур меня! Чур меня! – пронзительно закричал он и выскочил из морга.

Сергей Иванович и Ознобин невольно отступили назад.

– Вы живой?! – глупо спросил Ознобину головы.

– Со вчерашнего ни жив, ни мертв… – хрипло ответила голова, обдав присутствующих резким перегаром, какой бывает только от самого скверного самогона.

Жирные волосы торчали во все стороны, придавая его опухшему лицу дикий, сумасшедший вид.

Первым опомнился Сергей Иванович, узнав в ужасной голове лаборанта Брыкина.

– Это ты, Брыкин, – пробормотал он, хватаясь за сердце. – Черт… как напугал… Какой же ты страшный с перепоя. Родная мать не узнает.

Брыкин неуверенно сполз с каталки и виновато отошел к стене.

– Так вот как ты выполняешь свои обещания, – грозно произнес Сергей Иванович, вплотную подступая к нему. – Водку ты выпил?

– Грешен, Сергей Иванович, – жалобно промычал Брыкин. – Не удержался с похмелья…

– Эх, дрянной ты человек, Брыкин, – резонно заметил Сергей Иванович. – Сколько раз я тебе говорил, паразит ты эдакий, не пить на работе. Вот как ты, подлец, встречаешь нового доктора… напугал его чуть не до смерти!

Сергей Иванович повернулся к двери, ища глазами Ознобина.

– Константин Иванович, где вы? – позвал он.

В дверях показалась сгорбленная фигура Трофимыча.

– Сбежал ваш Константин Иванович, – сказал он, – бежал без остановки до самой деревни… Я сам видел.

Сергей Иванович от удивления открыл рот и застыл посреди комнаты.

– Не может быть! Не может быть! – в сердцах воскликнул он. – Такого доктора потеряли! Без пяти минут кандидат наук!

Сергею Ивановичу вдруг стало невыразимо жалко себя, свою больницу, всю свою жизнь.

«Завтра же поеду в область – требовать денег на новую больницу…» – подумал он и, обреченно махнув рукой, вышел из отделения.

Лабиринт

Это было десять лет назад. В то время я еще был студентом и любил каждое лето путешествовать по Крыму. Закончив свой отдых на Южном берегу, я решил напоследок заехать на два дня в Евпаторию. Добравшись на троллейбусе до Симферопольского вокзала, я сел в забитую до отказа электричку и уже через несколько минут несся в душном вагоне по степным просторам Крыма. Вдоль дороги росли кусты можжевельника, блестели изнывающие от жары серебристые заросли дикой маслины, а в пожелтевшей траве кокетливо мелькали голубые глаза бессмертника.

После станции Саки, около древнейшего кургана Кара-Тебе, поезд въехал на небольшую возвышенность, с которой на расстоянии десяти километров были хорошо видны порт и набережная, омывающиеся ласковым Каламитским заливом. Это была Евпатория – древнейший город, известный еще в античные времена как Керкинитида и прозванный во времена правления турков Гезлевом, или Козловом. От жаркого воздуха изображение причалов, кораблей, мечетей, домов и улиц казалось расплывчатым и мерцало, словно какой-то огромный мираж или призрак на воде. Но, несмотря на это, можно было отчетливо рассмотреть гуляющих по набережной беспечных курортников.

Около станции Морское поезд остановился, пропуская местную электричку. Неожиданно небо нахмурилось, и со стороны степей стали быстро надвигаться грозовые свинцово-фиолетовые тучи. Было видно, как серые полосы дождя приближались к городу. Они надвигались седым туманом, захватывая вначале горизонт, затем пригородные деревни, окраины города, заполняя собой все пространство; наконец, они приблизились к поезду, и первые крупные капли дождя весело застучали по раскаленной крыше вагона, неожиданно превращаясь в настоящий летний ливень.

Наконец поезд тронулся и помчался по пересыпи – узкой полоске песка шириной не более двухсот метров, отделяющей Черное море от огромного соленого озера Сасык. Было видно, как пляжники, спасаясь от ливня, хватали на ходу одежду и прятались под дикими маслинами – единственными деревьями, растущими на песке.

Когда поезд подъехал к вокзалу, гроза неожиданно отошла и из-под туч опять выглянуло горячее крымское солнце. На перроне выстроилась шумная толпа встречающих. Многие из них сдавали жилье для отдыхающих: дома у моря, квартиры под ключ, отдельные комнаты. Я сделал свой выбор на бойкой хохлушке с отдельной комнатой. После непродолжительного знакомства мы двинулись с перрона на привокзальную площадь. Как в любом приморском городке, здесь буйным цветом кипела торговля. Продавали урюк и алычу, сорванные в ближайшей лесополосе, горячую татарскую самсу, вареные креветки и только что выловленную свежую черноморскую кефаль. При этом цены были до смешного низкие. Каждый обладатель нескольких сотенных долларовых купюр мог ощущать себя здесь настоящим миллионером Корейко.

Хозяйка жила в старом городе, за несколько кварталов от вокзала, поэтому мы вышли на дорогу и остановили старую «копейку». Таксист, молодой татарин с хитрым лицом, согласился нас отвезти за шесть гривен.

– Шесть гривен, – возмутилась хохлушка. – Да за шесть гривен у меня вся ж…па в мыле…

– Зачем ругаться, – невозмутимо ответил татарин. – Давай свою цену…

Сторговавшись на пяти гривнах, мы поехали в старый город. Погода стояла жаркая. Все было залито белым южным солнцем. Это придавало узким улочкам, домам и деревьям особую южную красоту. Казалось, выгоревшие от зноя дороги и каменистая земля, дома, побеленные белой известью, горели на солнце каким-то особым неоновым светом. Проехав центральный рынок, мы попали в старый город с замысловатыми узкими улочками и татарскими переулками. Наконец подъехали к небольшому домику с высоким каменным забором и тенистым двором. Это и был дом у моря с отдельной комнатой.

Отдохнув с дороги пару часов, я решил поближе познакомиться с городом. Выйдя из дома, я повернул налево в небольшой переулок и уже через сто метров неожиданно вышел на набережную. Передо мной открылась огромная синяя бухта с желтыми песчаными пляжами и причалами для кораблей. Воздух был насыщен запахом морских водорослей, смешанных с терпким ароматом степных трав. У самой набережной, словно сады богов, простирались тенистые рощи софоры и белой акации, были насажены ряды платанов и иудова дерева. Здесь тоже кипела торговля. На лотках продавали шкатулки, украшенные морскими ракушками, ожерелья из лакированных раковин и бутылочки с наклеенным пляжным песком и надписью: «Привет из Евпатории».

Так я бродил по набережной около часа. Вокруг гуляли толпы отдыхающих. На какое-то мгновение я почувствовал себя частичкой этого пестрого курортного мира. Это расслабляло. Здесь был настоящий рай для курортников. Среди огромных вековых деревьев и тенистых аллей умудрились расположиться сотни маленьких ресторанчиков с живой музыкой. Здесь готовили черноморскую камбалу, жарили рапаны и мидии. Я зашел в небольшой кафе-бар «Шторм», судорожно глотая слюну от соблазнительного запаха шашлыков. У стойки бара толстый бармен с красным буряковым лицом разливал вино по бокалам.

Я заказал у него бокал пива, затем сел за стол и стал ожидать официанта. Разглядывая посетителей бара, я обратил внимание на то, что за первым крайним столиком сидела симпатичная шатенка лет двадцати пяти. Я бы даже сказал, настоящая красавица. Таких я в Москве не видел. Все в ней было божественно: и великолепная точеная фигура, и густая копна рыжих волос, и главное – глаза, огромные и искристые. Я чувствовал, как они пронизывали меня и одновременно тянули к себе, как магнит. Заметив мое внимание, шатенка улыбнулась мне в ответ, и я почувствовал, как приятная дрожь пронеслась по всему моему телу.

Увлекшись разглядыванием соседки, я не заметил, как прошло около двадцати минут. Я вспомнил про пиво и помахал официанту. Ко мне подошел невысокий вертлявый молодой человек с неприятно бегающими глазами и рыжей шевелюрой.

– Вы про меня забыли? – вежливо спросил я. – Я заказывал пиво.

– У нас много заказов, – невозмутимо ответил официант. – Если спешите, можете выпить пиво в соседнем баре.

– Позвольте, – возмутился я. – Мне бармен предложил посидеть за столиком, я уже двадцать минут жду заказа… Вот и девушка – свидетель.

Я кивнул в сторону шатенки. Соседка в знак солидарности улыбнулась мне.

– Это правда, – подтвердила она, чем придала мне уверенность в моей правоте.

– Я хочу видеть вашего администратора, – возмущенно произнес я, стараясь не ударить в грязь лицом перед шатенкой.

– Пожалуйста, – криво улыбнувшись, ответил официант.

Я встал, и мы оба подошли к бармену.

– Будет вам пиво! – неохотно произнес толстяк.

Видимо, он слышал наш разговор. Я, довольный столь скорой победой, повернулся обратно к своему столику и, улыбаясь, кивнул шатенке.

– Быстрый, как понос, – бросил мне вслед официант, и сзади меня раздался хохот.

Я, не выдержав такой наглости, развернулся и схватил его за ворот рубашки. Я был настроен очень решительно и хотел всерьез разобраться с обидчиком. От страха у официанта побелело лицо.

– Барсетка! Держите барсетку! – вдруг закричала шатенка.

Я повернулся и увидел, как небольшой мальчонка лет двенадцати в красной майке схватил мою барсетку и выскочил из бара. Я с ужасом вспомнил о своих документах и деньгах, лежавших в барсетке. Я побежал за мальчонкой, с трудом выделяя его из толпы по красной майке. Но в плотной толпе отдыхающих я не мог угнаться за ним. Он был более юрким и умело проскакивал между людьми. Так мы добежали до аттракционов. А потом, к моему ужасу, я потерял его из виду. Расстроенный, я продолжал двигаться вперед. Вдруг около гостиницы «Украина» я опять увидел знакомый силуэт в красной майке. Он повернул в сторону старого города и побежал вдоль аллеи. Казалось, у него были ноги на пружинах. Я продолжал его преследовать, но догнать никак не мог. Взбежав вслед за воришкой в старый город, я не заметил, как оказался в лабиринте узких улиц.

В этот момент маленький воришка шмыгнул в зеленую калитку с низким проемом – я за ним. Это оказался проходной двор. На какое-то мгновение мальчик исчез. Я опять вышел на узкую улицу и побежал вперед наугад. К своему удивлению, я опять прибежал к зеленой калитке. Я понял, что попал в настоящий лабиринт узких улочек, спланированных так, чтобы незваный гость поскорее заблудился, растерялся и уперся в тупик. Поэтому я решил не заходить в зеленую калитку и побежал дальше. И не ошибся. Неожиданно из-за угла выскочил притаившийся воришка. Я побежал за ним. Расстояние между нами стало сокращаться. Мы побежали к какому-то заброшенному храму. Мальчонка заскочил в открытые ворота. Это была, скорее всего, заброшенная мечеть. Свет не горел ни во дворе, ни внутри храма. Я стал всматриваться в темноту, пытаясь разглядеть воришку. Неожиданно скрипнула входная дверь в мечеть, и я увидел, как мальчонок шмыгнул внутрь. Я последовал за ним. С трудом передвигаясь в темноте, я вышел в узкий коридор и увидел мерцающий свет. Казалось, где-то раздавались какие-то голоса, тихо звучала восточная мелодия. Пройдя еще шагов тридцать, я увидел яркий свет, исходящий из приоткрытой двери. Было уже более четко слышно какое-то пение, чем-то напоминающее молитву. Набравшись храбрости, я открыл дверь и вошел в огромный квадратный зал, вымощенный мраморными плитами. Вдоль стен сидели монахи-дервиши в белых одеждах и в красных колпаках и слушали главного монаха, сидящего в центре зала. К моему удивлению, я не увидел ни одной электрической лампочки, вместо них в зале горело множество свечей. По знаку главного дервиша остальные встали и начали крутиться вокруг правой ноги, при этом они многократно повторяли имя Аллаха. Тела дервишей наклонялись то влево, то вправо. Затем темп усилился. И монахи начали плясать, повторяя имя Аллаха. Затем повторяемые восклицания «Аллах» стали все быстрее и быстрее.

Я стоял около двери, как загипнотизированный, боясь шелохнуться. Было странно, что на меня никто не обращает внимания, как будто я был невидим. В то же время я увидел какое-то движение за кафедрой. Это был воришка. Он схватил золотую чашу со стола и двинулся к выходу. И тут началась настоящая фантастика. Там, где была дверь, оказалась стена. Мальчонка в ужасе бросил чашу и мою барсетку, и, к моему изумлению, дверь опять появилась. Я стал протирать глаза. Все это казалось каким-то сном. Воришка схватил мою барсетку, и дверь исчезла, вместо нее стояла сплошная стена. На лице мальчонки появилась гримаса ужаса, он бросил барсетку и с воплем выскочил в появившуюся дверь. Не обращая никакого внимания на монахов, я схватил свою барсетку и помчался за пацаном. Я выбежал из мечети, но воришки уже не было. Я судорожно открыл барсетку и вытащил паспорт. Денег не было…

Я знал, что воришку я уже не догоню. Оставалась последняя надежда – поискать деньги в мечети, в зале около кафедры. Возможно, они выпали, когда я поднимал барсетку. Я опять двинулся во мглу – в темный коридор, ожидая появления света. Но света не было. Я зажег спичку и подошел к заветной двери. Но, к моему удивлению, в зале не было света. Крадучись я сделал несколько шагов внутрь зала и никого не увидел: ни монахов, ни кафедры. Вместо них зал был заложен какими-то досками и ящиками и был больше похож на склад. Я подумал, что попал не туда, и еще раз пробежался по коридору. Других комнат не было. Мне стало не по себе. Я вдруг ясно осознал, что в заброшенной мечети, кроме меня и крыс, больше никого не было. Меня охватил безотчетный страх. Я уже не мог находиться в темном коридоре ни одной секунды. Ничего не понимая, я как пуля выскочил на улицу… И бежал еще несколько минут подальше от этого странного места. Ласковый ночной воздух немного успокоил меня. Я перешел на шаг, на этот раз без труда вышел из лабиринта улиц и добрался до набережной. Уставший и расстроенный, я побрел к своему новому жилищу. Добравшись до своей комнаты, я сразу же замертво упал на кровать и забылся глубоким сном.

На следующее утро я проспал до одиннадцати часов и встал совершенно разбитый. Настроение у меня было прескверное. Мое сознание никак не могло смириться с потерей денег. К счастью, хорошо порывшись в дорожной сумке, я нашел пятьдесят долларов и обратный билет в Москву. Позавтракав у хозяйки комнаты, я вышел погулять по набережной. Из головы не выходило ночное происшествие. Чтобы как-то успокоить себя, я решил сходить в мечеть и еще раз поискать деньги.

При дневном свете мечеть казалась еще более древней. Шестигранная башня минарета была сплошь покрыта строительными лесами. Внутри двора рабочие замешивали цементный раствор. Было видно, что они проводят реставрационные работы. Подойдя к одному из них, я спросил, как пройти в молитвенный зал. Меня интересовало то место, где я видел пляшущих монахов.

– Шутите, дядя, – рассмеялся рядом стоящий бородач в клетчатой рубахе. – Мечеть уже двести лет как не работает!

– Какие работает! – воскликнул я. – Я собственными глазами вчера видел здесь пляшущих монахов.

Все удивленно посмотрели на меня. Как на сумасшедшего.

– Вы, наверное, из Москвы? – спросил у меня бородач. – Год назад сюда приезжал один профессор из Москвы – искал могилу странствующего дервиша.

– Ну и нашел?

– А вот она в углу двора, под кустами сирени. Мы подошли ближе. На небольшой каменной плите было что-то написано на тюркском языке.

– Существует легенда про пляшущего дервиша, – продолжал бородач. – Говорят, его призрак появляется по ночам в мечети и пляшет под звуки восточных мелодий. Говорят, при жизни, а это было в шестнадцатом веке, он однажды во время танца, находясь в состоянии экстаза, так близко подошел к Богу, что не удержался и воскликнул: «Я самодостаточен, а значит, я и есть Бог!» За эту дерзкую мысль он и был казнен. С тех пор его душа не может найти покоя. А знаете, что написано на его могиле? – продолжал бородач. – «Когда влюблен, стыжусь всего, что о любви сказал». Это о любви к Богу, если хотите, к Истине. Вращаясь вокруг правой ноги, странствующие дервиши впадали в экстаз. При этом они выкрикивали суры из Корана и стихи поэтов, ощущая приближение к Богу. Так и душа дервиша, похороненного в этой могиле, не может успокоиться и по ночам пляшет в этой мечети.

– Откуда вы все это знаете? – удивился я. – Вы ученый?

– Нет, я сотрудник музея, – ответил бородач. – Помогаю реставрировать разрушенный минарет, представляющий историческую ценность.

– А можно посмотреть зал, где собирались дервиши? – спросил я.

– Пожалуйста. Но, кроме крыс и досок, вы там ничего не увидите.

Мы зашли в знакомый уже мне узкий коридор, пройдя шагов тридцать, подошли к полуоткрытой двери и зашли внутрь. Было темно. Бородач зажег спичку, и осветил зал, в котором я видел дервишей. Все здесь было по-другому. Не было кафедры, половина зала была заставлена досками и какими-то ящиками, покрытыми толстым слоем пыли. Трудно было представить, что вчера здесь плясали дервиши.

«Неужели это все мне привиделось…» – подумал я.

От этой мысли мне стало не по себе. Раньше со мной такого не случалось… Поблагодарив бородача за интересную лекцию, я вышел из мечети и побрел в сторону городского парка, все время пытаясь найти объяснение всему случившемуся.