Текст книги "Осторожно, сало! (сборник)"

Могучее слово

Известный московский литератор Ерофей Иванович Спиркин обедал в небольшом трактире на Неглинной вместе со своим приятелем – поэтом Борисом Семеновичем Гласовым. Они ели горячие русские блины с красной икоркой и рассуждали о проблемах современной русской литературы. При этом они запивали блины водкой и выдумывали новые оригинальные слова или словосочетания, ощущая при этом свою причастность к чему-то важному и великому.

– Как вам: ищу пузу пищу? – улыбаясь, проговорил Борис Семенович, натыкая на вилку сочный кусок семги.

– Гм… замечательно.

– Или вот, антипроктально… или еще лучше, антигеморроидально…

– Нет, знаете, Борис Семенович, надо настоящее, могучее, емкое слово.

– Где ж его взять? – пожал плечами Гласов. – Вы что, хотите русский язык изменить? Все уже придумали до нас… все, что возможно…

– Не скажите, Борис Семенович, – таинственно произнес Спиркин. – Есть у меня одно слово… Но…

– Но? Что, но?

– Я его не помню.

– Не помните! Ха! Ха! Как это может быть, Ерофей Иванович?

– Может быть… Очень даже… Я, когда последний раз, на юбилее жены, усугубил немного лишнего, то под действием Бахуса узрел что-то такое необычное, таинственное, что обычному человеку не дано увидеть.

– Интересно, – произнес заинтригованный Борис Семенович и налил себе рюмку водки.

– Да, да, именно в состоянии чистого виртуального ощущения мира я узрел слово, одно-единственное, отражающее всю нашу жизнь, придающее смысл существованию всего живого и неживого. Оно связывает Землю, Луну, звезды, Вселенную… И это слово такое простое, красивое…

– Ну и что это за слово? – с нетерпением спросил Борис Семенович.

Спиркин тяжело вздохнул.

– В том-то и все дело, – сокрушенно произнес он. – Когда я протрезвел на следующее утро, то все забыл… Я его зрею только под воздействием Бахуса. Когда протрезвею, помню, что оно было… А вот какое оно, вспомнить не могу!

– Не может быть! – воскликнул Борис Семенович. – Интересно! Оригинально! Прямо-таки загадка человеческого сознания. Может, вам к ученым обратиться? Исследовать вас надо.

– Да… я сам уже об этом думал. Мне кажется, узнай я это слово – оно произведет мировую сенсацию!

– Придумал! – вдруг воскликнул Борис Семенович. – Я из вас гения сделаю. Вы вот что, Ерофей Иванович, когда, как говорится, хорошо нарежетесь, то есть, извините, войдете в виртуальную реальность – напишите ручкой это слово на листке бумаги или на стене… Только заранее ручку приготовьте.

– Голова! – воскликнул Спиркин и хлопнул приятеля по плечу. – Так и сделаю.

Допив бутылку водки, друзья разошлись по домам.

На следующее утро Борис Семенович, заинтересовавшийся рассказом Спиркина, пришел к нему в гости. Дверь открыла жена писателя, а сам хозяин лежал на диване и стонал от головной боли. Было видно, что после трактира он хорошо добавил, чтобы войти в виртуальный мир.

– Ну, как эксперимент? – спросил его Борис Семенович.

– Ох, голова болит… ничего не помню. Ты ничего не принес?

Ерофей Иванович жалобно посмотрел на приятеля:

– Моя кочерга совсем озверела… всю водку спрятала…

Спиркин встал, пошарил под столом и вытащил пустую бутылку. Борис Семенович подошел к стене и радостно закричал:

– Сработало!

– Что сработало? – не понял Спиркин.

– Слово написано.

Друзья подошли ближе к стенке, на которой крупными корявыми буквами было написано слово «рейтузы».

– Это что, и есть могучее слово? – расхохотался Борис Семенович.

– Рейтузы… рейтузы… – пробормотал Спиркин. – Ничего не понимаю…

– Может быть, ты имеешь в виду рейтузы как связь с женскими органами… Матерью всего живого… Или как женское начало всего сущего…

– Не помню, – чистосердечно признался Спиркин.

– А может быть…

– Вспомнил! – вдруг радостно воскликнул Спиркин. – Моя кочерга ключ от бара в шкафу в рейтузы спрятала, а я подглядел… Вот и записал на всякий случай, чтобы не забыть.

Спиркин крадучись прошел в спальню и, сияя от удовольствия, вернулся с ключом в руках. Он тут же открыл бар и вытащил начатую бутылку водки. Друзья выпили водки, хваля силу слова, которое иногда может быть очень нужным и могучим…

Привет, Москва!

Смотрим мы как-то с Нюркой по телевизору «Поле чудес», слова всякие отгадываем. Настроение у нас по случаю зарплаты приподнятое, я бы даже сказал, мечтательное. А Нюрка мне и говорит:

– Вот гляди, Вань, как люди в столице живут. В передачах разных участвуют, в ток-шоу ходят… Не то что мы с тобой… – Нюрка тяжело вздохнула. – Это же надо, – говорит, – такое счастье! Вся страна на тебя по ящику смотрит. Даже привет можно кому-нибудь передать. А тут, – говорит, – кроме базара и коровы, ничего в жизни не видишь.

Грустно мне стало на душе, даже как-то обидно за Нюрку.

– А давай, Нюр, махнем в Москву, меня племяш уже десять лет в гости зовет. Кабанчика по осени заколем и махнем. У них там людей прямо на улицах или в магазинах, если кто желает, на разные передачи приглашают.

На том и порешили. Как только листья на березах пожелтели, закололи мы кабанчика и поехали, как говорится, «в Москву – разгонять тоску».

За две недели мы с Нюркой пол-Москвы обошли, все барахолки посетили, даже один раз в цирке были. Но, где бы мы ни ходили, на нас никто не обращал внимания, на телевидение нас не приглашали, и вообще, никто к нам не подходил.

Одним словом, ничего интересного в Москве мы не увидели. Так бы, наверное, и прошел наш отпуск, если бы на прощание мы не заглянули в ГУМ – около фонтанчика погулять. А цены сейчас, сами понимаете, космические. Вот мы с Нюркой и гуляем по ГУМу, как по музею. А вокруг жулья разного – тьма-тьмущая. Всякие агенты, представители фирм и другие подозрительные личности так и шныряют, к прохожим с разными вопросами пристают. А сами глазами так и шарят по толпе, жертву ищут. А если им какой неопытный гражданин попадется, который, может быть, и в Москве-то первый раз, так они ему сразу голову затуманят разными вопросами, так его бедолагу охмурят, что он, как закодированный, сам с радостью отдает последние деньги. Только мы с Нюркой все понимаем, за карманы держимся, бдительность не теряем. Но не успели мы подойти к фонтанчику, как к Нюрке уже подбегает представитель какой-то турфирмы, рыжий такой, с наглой улыбкой, и говорит:

– Мадам, не желаете ли в Кипр или на Канарские острова?

А моя дура совсем разомлела и отвечает:

– На острова не хочу. А вот в Эмираты поехала бы.

От этих слов рыжий аж подпрыгнул от удовольствия, а затем вытащил какой-то лист и давай нас выспрашивать: где работаем, ездили ли раньше за границу? Телефончик выспрашивает, адрес ему подавай… Понятно для чего!

Тут я не выдержал и говорю:

– Я, конечно, дико извиняюсь, товарищ агент, мы бы с женой и рады поехать за границу, да денег нет. Я бы, если бы деньги были, и сам поехал, хоть бы на Северный полюс. Да только, – говорю, – где их взять.

Асам про себя усмехаюсь и думаю: «Ну что, съел, рыжий? Получил дулю в нос! Денег нет – и крыть нечем».

Но рыжий, собака, не унимается.

– Зря, – говорит, – мистер, вы так волнуетесь. Нашей фирме от вас ничего не надо. – А сам сует Нюрке какой-то билет. – Поздравляю, – говорит, – вас, мадам, от лица всей нашей фирмы. Вы выиграли автомобиль! Наша фирма, – говорит, – приглашает вас с мистером на презентацию, где вы и получите свой выигрыш. Только, – говорит, – надо приобрести входной билет за сто долларов.

Я как услышал про сто долларов, таку меня внутри все похолодело.

«Ну, – думаю, – все – началось! Кодировать начали».

А моя Нюрка словно сбрендила. Без ножа меня режет.

– Вань, – радуется она, – какое счастье! Машину выиграли!

«Все, – думаю, – сгорели! Совсем у моей бабы крыша съехала. Видимо, здешний климат ей не в пользу».

А рыжий все напирает, в офис нас приглашает. Нюрку словно гипнозом к себе приворожил… А я еще, как назло, все деньги ей отдал. Тогда я решился на последнюю хитрость, притворился, что мне плохо, схватился за сердце и говорю:

– Ой, что-то мне плохо, душно. На воздух надо. Воздуха не хватает.

А сам Нюрку за собой к выходу тащу подальше от этого рыжего.

А Нюрка испугалась, побледнела.

– Вань, – говорит она, – может, тебе «скорую помощь» вызвать?

А я смотрю на нее внимательно и качаю головой.

– Эх ты, – говорю, – голова ты бедовая. Тебе «скорую помощь» надо вызвать! Ты, – говорю, – головешкой своей когда-нибудь думаешь? Ты долго еще меня без ножа резать будешь? Ну какие острова?! Какой автомобиль?! Лучше бы карманы крепче держала!

А Нюрка, чертова баба, совсем сдурела.

– Не желаю, – говорит, – тебя больше слушать. Ты мне шубу купил? Ты меня в Большой театр сводил? Я тебе, – говорит, – не рабыня Изаура. Что хочу, то и буду делать!

А сама отвернулась от меня и побежала к выходу из ГУМа. Ну а я, понятно, за ней. Так мы и вышли на Красную площадь. Нюрка впереди, а я – сзади. Не успели мы выйти на площадь, как к нам уже подходит какой-то бородач с микрофоном в руке.

– Здравствуйте, – говорит он нам с Нюркой. – Вас приветствует телекомпания НТВ и я – ее ведущий – Николай Неизвестный.

– А где же тогда ваша телекамера? – спрашиваю я его.

А бородач как бы и не обижается на мое замечание.

– А вы посмотрите внимательно на Кремль. Видите, на крыше окошечко?

Мы с Нюркой посмотрели на Кремль. Действительно, виднеется какое-то окошечко на крыше.

– Так вот там, – объясняет бородач, – и устроена скрытая телекамера НТВ.

– Точно, – подтвердила Нюрка. – Вижу, что-то блестит… Похоже на телекамеру…

– Вот-вот, – говорит бородач. – А сейчас, – говорит, – замрите. Снимать вас будем по телевидению.

А сам бегает около нас, все выбирает лучшее место для съемок.

– Станьте, – говорит, – здесь. Станьте там.

А я тихо Нюрке шепчу на ухо:

– Жулик он – этот бородач. Сматываться надо! А она мне:

– Колхозник ты, Вань, несчастный! К тебе, – говорит, – интеллигентный человек обратился. Приглашает тебя, дурака, перед всей страной выступить. А ты еще кочевряжишься.

Я еще раз посмотрел на бородача, а потом на окошко в Кремле. А сам думаю: «А хрен его знает! Может, Нюрка и права. Технический прогресс сейчас далеко пошел, за ним не угонишься. Да и бородач такой вежливый, обходительный. Не все же, – думаю, – вокруг жулики и проходимцы. Должны же быть и порядочные люди».

А в это время бородач объявляет начало съемок.

– Начнем, – говорит, – с небольшого приветствия. Прошу, – говорит, – повторить за мной громко и протяжно: «Привет, Москва!»

Мы с Нюркой как-то поначалу застеснялись, и приветствие какое-то у нас получилось тихое, неказистое. Бородач не унимается.

– Громче, – говорит, – еще громче!

Нюрка меня толкает в бок. Мол, чего молчишь, а сама во все горло как заорет:

– Привет, Москва! – да так громко, что вокруг нас сразу народ собрался. Видно, приняли нас за артистов.

А бородач повернулся к Кремлю, к тому самому окошечку, и обратился к скрытой телекамере:

– Дорогие телезрители. Я – Николай Неизвестный – веду репортаж с Красной площади. Хочу представить вам тысячного гостя нашей телекомпании… – он повернулся к Нюрке: – Представьтесь, пожалуйста, телезрителям.

А Нюрка моя не оробела, только платок немножко поправила.

– Я Нюра Гришковец – передовая телятница колхоза «Красный Октябрь». А это, – говорит, – мой супруг Ваня – передовой комбайнер.

Тогда бородач вытаскивает из сумки духи и импортный утюг.

– Это вам, Нюра и Ваня, презенты от нашей компании. Чтобы, – говорит, – не забывали Москву у себя в колхозе.

Взяли мы эти подарки, а бородач спрашивает:

– Может быть, хотите что-нибудь передать близким и друзьям?

– Как, прямо сейчас? – удивилась Нюра.

– Конечно, – подтвердил бородач. – Вам, как тысячному гостю нашей телекомпании, все можно.

– Какое счастье! – воскликнула Нюра. – Хочу передать привет всем жителям нашего села.

Она на миг замолчала, что-то прикидывая в уме.

– А еще, – говорит, – хочу передать привет куму Степану и его жене Евдокии, а также деду Николаю и его внучке Алене.

– Прекрасно, прекрасно, – обрадовался бородач.

– А еще хочу передать, – не унималась Нюрка, – своей подруге Люсе, что халат я бабе Дуне купила, а вот туфли деду Николаю нет, размера нужного не нашли. А так, – говорит, – все у нас хорошо.

– Чудесно, – заключил бородач, а затем опять повернулся к скрытой телекамере: – А сейчас, дорогие телезрители, я хочу объявить, что наши гости из Украины решили пожертвовать сто долларов для сирот России.

– Как сто долларов? – спрашиваю я бородача.

А Нюрка меня толкает в бок и бровями в мою сторону дергает: дескать, не позорься перед всей страной, а сама замечает:

– Сто долларов мы, конечно, дать не можем, но сто гривен для сирот не пожалеем.

И протягивает бородачу стогривенную. А он вытаращил глаза на Нюрку, как будто впервые ее увидел.

– Что, – говорит, – дамочка, вы мне даете?

– Гривны, – отвечает ему Нюра.

Бородач как-то весь в лице изменился и говорит обиженным голосом:

– Что же вы, дамочка, себе позволяете? Я вам одних подарков на тридцать долларов вручил. А вы мне хохлобаксы суете! Прошу, – говорит, – вернуть мне презенты.

Мы с Нюркой, конечно, отдали подарки, а сами ничего понять не можем.

– А как же репортаж? – спрашиваем мы у него.

– Временно прерывается, – отвечает бородач, – вследствие финансовой неувязки.

Мы с Нюркой открыли рот от удивления и продолжаем стоять, как остолопы. Ничего не понимаем! А тут как раз из-за угла появилась фигура милиционера. Бородач как-то весь засуетился, засобирался и рванул к ГУМу.

А Нюрка открыла рот от удивления:

– Куда это убежал наш тележурналист?

– Жулик, – говорю я ей, – твой журналист. Милиционера увидел и убежал.

– Как жулик?! – удивилась Нюрка. – А с виду такой обходительный, интеллигентный. Так хотелось с ним пообщаться.

– Тебе бы только пообщаться. Это все ты меня в эту глупость втравила. Дожили! Кому скажешь – не поверят. Со стенкой разговаривали. А все ты: «Привет, Москва! Привет, Москва!»

А Нюрка меня успокаивает:

– Да ты, Вань, сильно не переживай. Зато будет что вспомнить на старости лет!

«Может быть, Нюрка и права, – подумал я. – Каких только чудес не увидишь в Москве!»

«Белая смерть»

Позвонил как-то мне кум и говорит:

– Давай, Ваня, друг к другу в гости ездить, так сказать, поддерживать культурное общение. А то, – говорит, – скучно живем, ничего, кроме работы и пивной, не видим.

Ну, я, конечно, не против.

– Валяй, – говорю, – приезжай. Будем, как говорится, развивать культурное общение.

Вот кум и приехал и куму с собой прихватил. И живут они у нас на полном нашем обеспечении… День живут, неделю, две недели… Хорошо так живут, я не против. Я, наоборот, рад видеть каждый день дорогие для меня лица кума и кумы. Прихожу, бывало, с работы, а кум на моем диване лежит, футбол по телевизору смотрит и пиво мое пьет. Но мне не жалко… Однажды ночью просыпаюсь, слышу – кто-то громко хрустит на кухне и стулья скрипят. Я шибко испугался… думаю, кто же это ночью на кухне скребется… никак, какое привидение… или, еще хуже, воры… Я собрался с духом, подошел к кухне, а у самого душа в пятках… Включаю свет, а там кум колбасу ест…

Но я ничего…

– Кушайте, – говорю, – кумэ, на здоровье! У нас еды хватает. Мы, так сказать, не последние люди… Для дорогого гостя и колбасы не жалко.

Вот так и жили. За стол сядем – одного только хлеба уходит шестнадцать кусков. А когда моя жена на стол жареную курицу поставила, кума и говорит:

– Ой, я мясо уже полгода не ела.

А кум провел рукой по животу и говорит:

– Я хоть у вас отъемся, как в санатории…

Я, конечно, внимания на эти слова не обращаю, гости – это святое… Хотя, конечно, у нас тоже не откормочный цех. И мясо, извините, стоит по двадцать гривен за кило… А кум отъедается… С каждым днем морда лица становится все шире и шире. Совсем совесть потерял… Нет, я, конечно, за культурное общение. Но зачем же так много есть? Не подумайте, что мне жалко. Ради бога! Пусть едят, как говорится, от пуза! Хотя, с другой стороны, у кого еще какое пузо. А у моего кума пузо, как холодильник. А ведь это же вредно для здоровья! Так много есть! Это же, понимаете, самое настоящее самоубийство. Ведь еще, как говорится, в древности один философ сказал: «Есть, говорит, надо для того, чтобы жить, а не жить для того, чтобы есть…»

Но кум с кумой ничего этого не понимают, видимо, журналов и газет не читают, телевизор не смотрят.

Вот и давеча сели мы как-то всей семьей чай пить: кум с кумой и мы с детишками – всего восемь человек. Смотрю, а кум себе в чай сразу четыре ложки сахара положил. Я не выдержал и говорю:

– Нехорошо, кумэ, в чай сразу четыре ложки сахара дожить. Это, – говорю, – вредно для здоровья. Ведь сахар – это «белая смерть». Об этом каждый знает.

А кум почему-то обиделся и отвечает:

– Это поклеп и неправда. Я, – говорит, – никогда больше двух ложек в чай не кладу.

– Как же вы не кладете, – удивился я, – если я сам видел…

– Нет… это поклеп…

– Извините, кумэ, – говорю я, – давайте подсчитаем. Как по-вашему, сколько ложек сахара помещается в сахарнице?

– Откуда же я могу это знать? – удивленно произнес кум.

– А я знаю, – ответил я. – Ровно восемнадцать ложек. Я сам считал. А сколько, извините, человек за столом сидит? Восемь? А без вас, кумэ, – семь! А я каждому собственноручно по две чайные ложки сахара в чай насыпал. Вот и получается – четырнадцать ложек!

– Ну и что из этого? – в недоумении произнес кум и пожал плечами.

– А то, кумэ, что недостает четыре ложки. А так как сахарница в настоящее время пустая, то и получается, что эти четыре ложки сахара вы положили себе в чай.

– Ну знаете, – возмутился кум и выскочил из-за стола как ошпаренный. – Это черт знает что!

– Зря вы обижаетесь, кумэ, – говорю я. – Я ведь о вашем здоровье забочусь. Я, знаете, против «белой смерти». Переживаю, что вы много кушаете.

– А кто вам сказал, что я много кушаю? – вспылил кум.

– Как кто? – удивился я. – Все об этом знают. Да и ваши габариты, кумэ, извините, сами за себя говорят.

– Причем тут мои габариты? – обиделся кум. – У меня просто обмен веществ нарушен. Мне один знакомый доктор сказал. Что такого нарушенного обмена, как у меня, во всем районе нет.

– Нет, кумэ, обмен веществ тут ни при чем, – съязвила моя Нюрка. – Вы не обижайтесь, кумэ, но мне кажется, если вам дать ведро пирожков или пирожных, вы их приговорите и при этом глазом не моргнете!

– Это я съем ведро пирожков! – совсем распалился кум. – Спасибо. Не ожидал от вас такого услышать. Да у меня в поликлинике одних только амбулаторных карт – целых пять штук… А вы мне – жрать меньше надо… Как же я могу жрать, если я почти признанный врачами инвалид. У меня и справка есть из поликлиники… Я, может быть, пирожков и пирожных уже целый год не ел…

От волнения у кума заблестели глаза. Он, ничего не говоря, взял свою шляпу и вместе с кумой вышел на улицу прогуляться.

– Зря человека обидели, – говорю Нюрке. – Человек, может быть, без пяти минут инвалид… А мы ему – жрать меньше надо… Некрасиво получается…

– Вот и купи ему пирожок или пирожное, если так за него переживаешь, – раздраженно ответила Нюрка.

– О, это идея! – воскликнул я. – Давай ему купим пирожное к ужину. Пусть человек порадуется!

– Клизму ему надо. Ане пирожное, – возразила Нюрка.

Но я ее уже не слышал. Быстро одевшись, я выбежал на улицу. Когда я зашел в магазин, то сразу увидел кума, покупающего с десяток пирожных. Он с таким вожделением смотрел на свою покупку, что казалось: его глаза вылезут из орбит. Так обычно смотрит убийца на свою жертву. И я понял, что существовать этим пирожным осталось не более минуты. Ровно столько надо времени для того, чтобы дойти от магазина до скамейки, где его ждала кума.

– Так вы, кумэ, решили пирожных себе купить, – обратился я к нему.

Кум повернулся ко мне и покраснел, как буряк.

– Так вы еще и шпионите за мной, – с возмущением произнес он. – Спасибо за гостеприимство…

Он выскочил, как ужаленный, из магазина, при этом, правда, не забыл прихватить с собой пирожные. Пока я дошел до своей квартиры, кум с кумой успели собрать свои вещички и были таковы. Больше мы с ними не виделись.

С тех пор я дал себе слово не делать больше никому никаких замечаний по поводу злоупотребления сахаром. Потому как сахар – это, конечно, «белая смерть», но не каждый это понимает.

Тушите свет или трусы с сеткой для волос

Уверяю вас, я не подкаблучник какой-нибудь, но страсть как люблю ходить по магазинам. От того и терплю со стороны продавцов всякие неприятности и насмешки. Пора уже покупателю выдавать молоко за вредность, потому как продавец нынче пошёл малокультурный, так и норовит нахамить. Одним словом, плюнь в морду – драться лезет. А если, к примеру, вы оговорились или не дай бог сморозили какую-нибудь глупость, перепутали что-нибудь, так они вас обязательно поднимут на смех и опозорят на весь магазин.

А как тут не сморозишь глупость какую – нибудь, если моя жена любит мне записки писать с перечнем покупок. Бывало, столько напишет, столько нагородит, что в глазах рябит, да вдобавок у неё почерк непонятный.

Захожу как-то в магазин, а продавец из молочного отдела, мымра очкастая, кричит на весь магазин:

– Эй, мужик, опять в магазин со списком пришёл.

И при этом вырывает у меня из рук записку.

– Интересно, говорит, тут мой товар есть?

Я не выдержал такого глумления над личностью и говорю ей в ответ:

– Извините меня, но мы, кажется, с вами не знакомы. Поэтому попрошу вернуть мне мою записку. Вы не имеете права…

– Тоже мне правозащитник нашелся, – нагло отвечает продавщица. – Бери свои записки… Я прямо не могу…

И при этом бросает записку на прилавок. Я взял записку и то ли от волнения, то ли из-за плохого почерка моей жены, прочитал вместо слова актимель – антимоль. И при этом я произнес следующее:

– Дайте мне антимоль с мультивитаминами…

Смех и грех… А эта мымра очкастая на весь магазин как закричит:

– У вас, что жена моль?!

А я ей в ответ:

– Прошу без оскорблений. Ну, оговорился человек. Так зачем же об этом на весь магазин орать!

А ведь не объяснить хаму-продавцу, который регочет, как резаный, что у моей супруги почерк непонятный. Тут надо еще разобраться, может быть, я жертва плохого почерка и небрежности моей жены.

Вот, к примеру, три дня назад написала мне моя женушка записку с перечнем покупок. Смотрю в разделе аптека написано: «Олвис – 4 капли». Захожу в одну аптеку – нет таких капель, и не слышали… Захожу в другую – тоже не знают. Чего я только не делал: и с заведующим аптекой ругался, и грозился написать куда следует… Результат один и тот же… Никто раньше не слышал о таких каплях. Мистика! Приезжаю домой, спрашиваю у жены, что за капли такие интересные она написала в записке, что о них ни в одной аптеке ничего не знают.

А моя жена всплеснула руками и говорит:

– Да это же прокладки для критических дней. «Олвис», на которых нарисованы четыре капли…

Вот и получается, что из-за небрежности своей половины я на хороших людей напраслину наговорил. Вот так и живу.

Одним словом, картина вырисовывается невеселая, я бы даже сказал грустная, потому как на лицо полное отсутствие взаимопонимания между продавцом и покупателем. А если вы ещё покупаете сложный высокосортный товар, то пиши пропало… тушите свет, как говорится… Спросите где примеры? Пожалуйста. Вот вам пример. Не далее, как вчера я захожу в наш местный универмаг, естественно, с запиской от жены, читаю: женские трусы с сеткой для волос 56 размера. Поднимаюсь на второй этаж в отдел женского белья и спрашиваю у продавщицы:

– У вас есть женские трусы с сеткой для волос 56 размера.

А она:

– Такого в ассортименте не держим. Поднимитесь гражданин на третий этаж. Может быть там есть! Поднимаюсь на третий – там тоже нет. А я говорю:

– Позвольте, почему вы меня футболите? Это универмаг или не универмаг? У вас даже такого простого товара, как трусов с сеткой для волос, нет.

Тут на шум прибегает заведующий секцией:

– Не переживайте, гражданин, – говорит он, – мы для вас все сделаем. Покупатель, – говорит, – всегда прав.

– Прекрасно, говорю, я хочу для жены купить трусы с сеткой для волос 56 размера. А ваш продавец заявляет, что такого товара у вас нет.

Заведующий задумался и говорит:

– Вы знаете, уважаемый покупатель, трусов с сеткой для волос последнее время не поступало. Могу предложить высокосортный импортный товар: кальсоны шелковые французские с корзинкой.

А я говорю:

– А зачем жене кальсоны с корзинкой, да еще с определенным намеком… Это, – говорю, – оскорбление личности. Вы, – говорю, – на что намекаете?

А он мне:

– Ах, извините, если что не так сказал. Но это, – говорит, – очень модно. Это, если можно так сказать, писк моды! Носят как мужчины, так и женщины.

– И сколько же стоит ваш писк моды?

– Сто долларов.

– Сто долларов?! – удивился я. – Да, за моду надо платить.

А затем я подумал хорошо и говорю:

– Заворачивайте товар, сколько той жизни… для любимой жены не жалко!..

Приезжаю домой и говорю жене:

– Дорогая, тебе сюрприз. Трусов с сеткой для волос не оказалось, зато вместо них я купил тебе кальсоны шёлковые французские с корзинкой!

А жена моя, как распсиховалась…

– Чудак, говорит, ты на букву «М» с корзинкой. Я тебе что написала: отдельно трусы и сетку для волос – для головы! А ты что удумал?

Вот так я опростоволосился. С тех пор эти кальсоны с корзинкой я ношу сам. Кстати, очень теплые и по размеру подходят, сразу видно, что высокосортный заграничный товар!