Текст книги "Сашка"

Глава 9

Через два дня своего путешествия Сашка встретил попутчика. Им оказался пробиравшийся на восток из окружения политрук из 75-й стрелковой дивизии Алексей Никифорович Дунаев. Конечно, и до этого Сашке попадались различные группы солдат и офицеров, стремящихся выбраться к своим, но пойти вместе молоденькому, худенькому, испуганному солдатику никто не предлагал. Наверное, не хотели взваливать на себя лишнюю обузу в этот сложный период, когда любой неверный шаг в тылу врага мог привести если не к смерти, то к унизительному плену. Вот и сторонились суровые, обожженные огнем, молчаливые красноармейцы нового попутчика.

Политрук шел один, не снимая знаков отличия, хотя весть о том, что немцы на месте расстреливают комиссаров, коммунистов и евреев, уже распространилась. Все побывавшие в окружении или в плену сразу заметили эту особенность «цивилизованных» европейских завоевателей. Немцы старались как можно скорее избавиться от тех, кто мог оказаться потенциально вредным в их борьбе за мировое господство.

Накануне группа, которую вел политрук, попала в облаву, когда немцы с собаками начали прочесывать лес, где они остановились на ночлег. Пришлось поспешно отходить без боя, по дороге рассеиваясь, чтобы была возможность поодиночке просочиться сквозь плотную немецкую цепь. Спрятавшись в небольшом болотце, пропустив немцев, политрук пытался собрать уцелевших красноармейцев, но, потратив на поиски несколько часов, так никого и не обнаружил. Пришлось дальше идти одному.

На Сашку он вышел случайно, когда тот собирал землянику, греясь после ночной прохлады под палящим летним солнцем на маленькой полянке посреди густого леса. Сашке в тот момент было так хорошо, что он совершенно забыл об окружающей его опасности. И когда увидел в пяти шагах от себя человека в военной форме, он, осознавая, что уже поздно, бросился было бежать, но тут же был остановлен негромким, но властным окликом: «Стоять!» Сашка замер, лихорадочно пытаясь понять, что от него нужно этому человеку и кто он. Между тем остановивший его человек подошел ближе. На вид ему было чуть больше тридцати, среднего роста, плотный, небритый, в грязной командирской форме с нашивками старшего политрука на рукаве и пистолетом в правой руке.

– Кто такой? – голос политрука звучал глухо, но спокойно.

– Красноармеец Цагельник! – вытянулся Сашка, как его учили.

– Какой же ты красноармеец? Где твое оружие, боец?

– Дык это… – Сашка растерянно развел руки, не зная, что ответить.

– Дык-дык, индык! – передразнил его политрук. – Без оружия ты дезертир, а не солдат Красной армии!

– Какой же я дезертир? – в голосе Сашки зазвучала неприкрытая обида. – Я к своим иду, туда, – он махнул рукой, указывая на восток. Не стоило рассказывать первому встречному, что собрался он домой, в свою деревню.

– Ладно, – Дунаев сменил тон на более миролюбивый, – винтовку мы тебе добудем, не переживай. Пойдешь со мной. По дороге расскажешь, как ты здесь оказался.

С этого времени они шли вместе, деля одну судьбу на двоих. Сашка рассказал о себе, не тая ничего, да и как было врать этому человеку с пронизывающим взглядом, который, казалось, способен заметить любую неправду, даже самую маленькую ложь в твоем рассказе. Поведал о том, как встретил войну, как попал в плен и бежал из него. Рассказал о зверствах фашистов, об увиденном на лесной поляне два дня назад. Честно признался, что идет домой, так как растерялся и не знает, что делать дальше. А потом, когда Красная армия начнет гнать фашистов и освободит их деревню, сразу пойдет на фронт, ведь он поклялся бить фашистскую гадину.

– Ну ты даешь, Цагельник, – отвечал политрук. – Что тебе сейчас мешает сражаться с немцами? Один в поле тоже воин. Да, мы с тобой сейчас где-то далеко в тылу, но это не мешает нам вредить немцам, их победному наступлению. Каждый убитый немец приближает нашу победу. И я верю, что она не за горами. Помнишь старую пословицу: русские медленно запрягают, да быстро едут?

Сашка кивнул головой, и Дунаев продолжил:

– Так вот, я верю, что так оно и будет. Мы оказались ошарашены подлым и внезапным ударом и теперь вынуждены откатываться назад. Но в самое ближайшее время подойдут из глубины страны наши свежие дивизии, и мы дадим немцам такого жару, что они до самого Берлина драпать будут.

Политрук говорил так убедительно и с такой верой в голосе, что Сашка перестал сомневаться в том, что Красная армия совсем скоро разгромит врага. Тихо переговариваясь, они продолжали движение, сторонясь больших дорог и держа ухо востро. А параллельно им, немного севернее, на старом Варшавском шоссе день и ночь не стихало движение: это спешили урвать свой кусок добычи немецкие коршуны.

Дунаев рассказал, что, как и Сашка, встретил войну с самого ее начала. Рота, политруком которой он был, входила в состав 28-го стрелкового полка 75-й стрелковой дивизии, занимавшего позиции южнее Бреста в районе Домачево, всего в паре километров от пограничного перехода. Первый утренний артиллерийский удар немцы нанесли по лагерю-макету, построенному в полукилометре от настоящего. Видно, что-то недосмотрели немецкие разведчики и диверсанты. Так что полку удалось занять свои боевые позиции практически без потерь. А потом одна за другой следовали атаки, не прекращавшиеся до семи утра. Затем немцы обрушили на позиции полка огонь артиллерии и бомбардировщиков. Потом снова атаковали, считая, наверное, что после такого ада в живых никого не должно остаться. Но полк встретил захватчиков огнем. Несколько раз сходились в рукопашных схватках, но не отступили. Под утро 23 июня оказались в окружении. Связи с дивизией не было, она прервалась почти сразу после немецкого вторжения, и о судьбе других подразделений приходилось лишь догадываться по далеким звукам громыхающих боев. Посланные связные обратно не возвратились. Немцы просочились во фланговые разрывы и двинулись дальше, оставив несколько своих полков добивать сопротивлявшихся. Окруженные несколько раз пытались прорваться, но ничего не получилось, только людей положили в атаках. Поэтому было принято решение разбиться на мелкие группы и выходить к своим.

Вместе с Дунаевым было десять человек. Они просачивались через многочисленные облавы и теряли людей, натыкаясь на засады, которые устраивали немцы на дорогах. Решили взять севернее, так как там, казалось, будет проще: наступающим немцам сейчас не до них, их взгляды прикованы к Слуцку, Бобруйску, Могилеву.

Сейчас они хотят поскорее прорваться через Птичь, Березину и захватить плацдармы на Днепре. Но оказалось, что немцы успевают подчищать тылы, выцеживая из лесов всех, кто попал в окружение, а таких было немало, целые дивизии. Поэтому пришлось опять уходить на юг, к припятским болотам. А потом случилась последняя облава, после которой Дунаев остался один. Но он шел, не теряя веру в победу и надеясь еще увидеть своих товарищей живыми.

Однажды рано утром, когда солнце только-только стало подниматься из-за далекого горизонта, Сашка и Дунаев подошли к полусожженному вытоптанному полю, где стояло штук пять взорванных немецких танков с короткими стволами. Проходя мимо этих бронированных чудовищ с обуглившимися крестами на боках, Сашка почувствовал запах горелого масла и жареного человеческого мяса. Вблизи танки не казались такими уж страшными. Наверное, потому, что были «мертвы» и не могли больше причинить вред своим смертоносным огнем. Гуськом, постоянно оглядываясь, они перебежали поле и очутились на позициях тех, кто принял бой, стремясь задержать на этом рубеже немецкую наступательную махину.

Бой был долгий, кровавый и жестокий. На это указывали развороченные, раздавленные танковыми гусеницами небольшие, наспех вырытые окопчики, множество воронок и стреляных гильз. То тут, то там лежали убитые красноармейцы, до конца исполнившие свой священный долг. И над позициями витал запах, очень сильный запах гнилого мяса. Запах непогребенных человеческих тел, брошенных на съедение диким животным да бродячим собакам с вороньем. Вот и сейчас одна обожравшаяся черно-белая собака лениво вскинула голову, провожая взглядом двух путников. Сашка не выдержал, схватил камень и бросил в нее: так невыносимо было смотреть на эту людоедскую сытость, проступавшую на довольной пасти. Собака взвизгнула, отбежала на пару метров и улеглась, словно не понимая, что от нее хотят эти, пока еще живые, люди.

– Не надо, не трогай ее, – остановил Сашку политрук, когда тот снова подхватил камень, – это же не собаки начали войну, и не их вина в том, что мы не успеваем хоронить товарищей.

Они пошли дальше и на опушке ласа увидели растерзанное орудие, которое, вероятно, и заставило пылать стоящие в поле танки, пока один из уцелевших не попал в него своим снарядом. Когда они подошли поближе, очередная страшная картина предстала перед глазами. Множество разбросанных гильз, последний полупустой ящик со снарядами, стоявший метрах в пяти от пушки, разорванные прямым попаданием подносчик снарядов и командир орудия, неизвестный младший лейтенант. А прямо около прицела, сплетясь в единый черный клубок и прислонясь к щитку, навечно застыли обгоревшие тела наводчика и заряжающего. И казалось, что они до сих пор стерегут это поле и готовы восстать из мертвых, чтобы уничтожить новые вражеские танки.

– Цагельник, я думаю, по-человечески будет правильно, если мы похороним ребят, – нарушил молчание политрук, – негоже им собакам едой служить. Не по-советски это.

Они вернулись к окопам и, забыв про грозящую опасность, принялись стаскивать тела убитых бойцов в уцелевшие окопчики, засыпая их песком. Сверху могил уложили подобранные тут же каски. Затем в небольшой воронке похоронили останки артиллерийского расчета, собрав все, что осталось. Но когда Сашка попытался перенести сожженных артиллеристов, у него не получилось их оторвать от орудия, настолько сильно они к нему прикипели. Приложив усилие, он едва не оторвал одному из них руку, кожа треснула, обнажая темно-бордовое мясо и потемневшую кость. Даже мертвые, они не хотели покидать свой пост. И тогда Дунаев и Сашка решили просто засыпать артиллеристов землей, сделав небольшой курганчик, сверху которого выложили звезду из пустых снарядных гильз.

Они молча постояли у могилы, а потом двинулись в путь, оставив на своих сердцах очередной незаживающий рубец. Только отошли от позиции, как вдруг политрук резко шагнул в сторону, наклонился и поднял из травы винтовку, заброшенную туда взрывной волной.

– Хорошая находка, – сказал он, повертев винтовку в руках, – почти новая. Держи, Цагельник, теперь ты настоящий боец Красной армии. Из чего стрелять, нашли, а теперь давай поищем, чем стрелять.

Побродив вокруг, они насобирали добрых четыре десятка винтовочных патронов и обнаружили еще одну винтовку.

– Ну вот, – Дунаев повеселел, – теперь мы дадим им прикурить.

Закинув винтари за спины, они отправились в дорогу, обсуждая, как поступить с найденным оружием. Теперь они не беззащитная добыча и могут показать острые зубы тем, кто захочет вступить с ними в схватку.

Глава 10

Пока им везло: в этих местах немцев встречалось не так уж и много. Это было связано, в первую очередь, с отсутствием хороших дорог и болотистой местностью. Основная их орда рвалась севернее, а здесь, в южной части Белоруссии, действовали только небольшие подразделения, устанавливающие новый порядок и ведущие борьбу с выходящими из окружения красноармейцами, которые постепенно собирались в партизанские отряды.

Для Сашки начинались родные места. Еще день-другой, и они придут в его деревню. Он убедил политрука зайти туда, немного передохнуть, вымыться в бане, так как от грязи стали появляться вши, запастись продуктами, узнать обстановку и двигать дальше. Вначале Дунаев был против, он хотел как можно скорее выйти из окружения, но потом, передумав, дал добро. Да и мешок с галетами, который удалось украсть у пока еще беспечно спящих по ночам немцев, подходил к концу, а звуков фронта все еще не было слышно, и, стало быть, топать им еще долго.

Напоследок, перед тем как повернуть в сторону припятских болот, где среди топей и лесов находилась Сашкина деревня, решили немного насолить немцам – нечего им здесь хозяевами бродить.

– Мы с тобой, Цагельник, уже почти полноценная воинская часть, – шутил политрук, – ты да я, да мы с тобой – это уже четверо. Оружие у нас есть, патроны тоже, даже несколько гранат подобрали. Так чего, спрашивается, мы от врагов бегаем? Мы же с тобой силища! Это они нас бояться должны. Когда узнают, какое грозное войско здесь, сразу белый флаг поднимут. Пока наши придут, мы с тобой, Цагельник, к тому времени уже всю немецкую армию в плен возьмем.

Было решено обстрелять с пригорка немцев, которые поедут по большаку, а потом скрыться в лесу. Заняв удобную позицию, стали ждать. Через несколько часов со стороны большой деревни, которую обошли вчера вечером, раздался звук работающих моторов. Сашка сразу насторожился, разморенное состояние как рукой сняло. Он дослал патрон в патронник и принялся внимательно смотреть на дорогу, откуда должны были появиться враги. Рядом политрук готовил гранаты для броска, заранее связав их вместе. Из-за поворота, поднимая дорожную пыль и лязгая гусеницами, показался немецкий бронетранспортер, за ним двигались две крытые машины.

– Я взорву это чудо-юдо, а ты бей по машинам, там фашистов больше, – прошептал Сашке политрук.

Колонна подползала все ближе и ближе. Вот уже хорошо виден лениво ползущий бронетранспортер, стоя в котором, пулеметчик в больших черных очках осматривает местность, при этом вращая пулеметом в разные стороны. Как только колонна поравнялась с ними, политрук, немного приподнявшись, швырнул связку гранат прямо в кузов, едва не задев пулеметчика. Тотчас раздался громкий вопль: «Granate!», и не успело эхо дикого крика растаять в потревоженной тишине леса, как раздался громкий взрыв, раскурочивший внутренности бронированной машины и превративший всех, кто там находился, в ошметки разорванной плоти вперемешку с кусками железа, дерева, кожи, крови. Бронетранспортер тут же съехал с дороги и уткнулся в кустарник, черный дым небольшим грибком вырос прямо над ним, словно его грязная железная душа, прекратив свое земное существование, улетела обратно в ад.

Обе идущие сзади автомашины тут же ударили по тормозам, укрывая себя облаком серой пыли. Сашка стал стрелять по второй машине в заднюю часть кузова, откуда сейчас должны были появиться фигуры солдат. Политрук, схватив винтовку, начал бить по первой, четко и без рывков деловито передергивая затвор. «Schnell, schnell!» – раздавалось с дороги, куда, вываливаясь, сыпались солдаты в серо-мышиной форме.

Оставшиеся в живых немцы, прячась за машинами, начали стрелять по пригорку из всех стволов. Определив, что нападавших всего двое, они растягивались вдоль дороги, стремясь окружить этих русских, испортивших им сытое возвращение из деревни, где накануне они славно повеселились, зажарив большого поросенка и застрелив хозяина, бросившегося было защитить свое имущество. Хотели еще поразвлечься с дочкой хозяина, и, наверное, все бы получилось, если бы не ее мать, эта сумасшедшая баба, схватившая вилы и бросившаяся на самого унтер-офицера Шнитке, командира этого небольшого взвода. Пока ее добивали, дочке удалось сбежать в лес. Ну ничего, местный, только что назначенный, полицейский пообещал, что как только деваха появится в деревне, он собственноручно доставит ее в районную комендатуру самому унтер-офицеру в знак большого уважения к непобедимой немецкой армии. Правда, Шнитке она больше не пригодится, собрать бы хоть все его куски из подбитого бронетранспортера, а то там, наверное, и хоронить уже нечего, опять придется над пустым гробом салют устраивать. И во всем виноваты эти варвары, нападающие так внезапно из засад. Неужели нельзя понять, что еще месяц-другой – и немецкая армия торжественным маршем пройдет по Москве, и поэтому любое сопротивление бесполезно. Фюрер приказал, и они любыми методами поставят этих недочеловеков на колени, сделают их своими вечными рабами во имя процветания великой Германии. А сейчас нужно убить этих двоих, засевших на маленьком лесном холмике.

– Цагельник! Все, отходим! – сквозь грохот выстрелов Сашка услышал голос политрука. – Окружают, гады! Давай скорее!

Они бросились бежать напролом, ломая мелкий кустарник и уклоняясь от веток. Сзади, ворвавшись на пригорок, немцы продолжали стрелять по ним, но вдогонку не бросились, опасаясь следующей засады. Кто знает, что у этих диких русских на уме? Может, все было сделано, чтобы заманить их в этот большой дремучий лес. Поэтому продолжали палить из винтовок и двух пулеметов, срубая маленькие деревья, кусты и покрывая землю дождем из щепок и листьев.

Сашка с политруком бежали дальше, в глубь леса, задыхаясь от усталости, не зная, бросятся немцы следом или нет. Краем глаза Сашка заметил, что политрук, тяжело дыша, начинает постепенно отставать, бег его сделался каким-то переваливающимся, как у утки. Не бросая винтовку, он все чаще стал подносить свободную руку к сердцу. Пришлось и Сашке сбросить темп, чтобы не вырваться далеко вперед. К тому же и пули стали свистеть реже. Шума погони не было, и они, пробежав еще немного, завалились на землю, переводя дух и приходя в себя.

– Товарищ политрук, – Сашка был возбужден произошедшим, – славно вы им гранату подбросили! Вот, поди, удивиться перед смертью успели! Здорово мы им показали кузькину мать! Будут знать, как по нашей земле ходить.

Дунаев, прислонившись спиной к дереву, хрипло и тяжело дышал, только улыбаясь в ответ кончиками губ. И вдруг Сашка заметил красное пятно, появившееся на шершавом стволе после того, как политрук немного сполз вниз.

– Товарищ политрук, вас ранили? – бросился он к Дунаеву.

– Да, Цагельник, похоже, задели немного, когда бежал, – проговорил политрук с трудом, задыхаясь. Вероятно, ему было действительно тяжело.

– Сейчас, сейчас, я помогу.

Сашка стал снимать с Дунаева гимнастерку и отшатнулся от испуга, когда перед глазами появилась зияющая рана, внутри которой что-то клокотало, хлюпало, пульсировало кровью. Бинта у них не было, Сашка, сняв с себя рубаху, разорвал ее на ленточки и перевязал Дунаева, подложив лист подорожника, найденный неподалеку. Рана была несквозная, значит, пуля осталась в теле, и нужно было срочно попасть к врачу, чтобы извлечь ее, иначе в любой момент могло начаться заражение крови. Только вот где взять в лесу хоть одного доктора?

Оставалось только как можно скорее добраться до Сашкиной деревни. Может, еще жив старый Петрович, работавший у них в колхозе ветеринаром. Какой-никакой, а лекарь. Настоящий врач есть только в райцентре, в Глуске, но там наверняка уже немцы, туда точно нельзя. Да и не дойдут они до Глуска, политруку скоро совсем плохо станет, а нести его будет очень тяжело.

Они приняли решение добраться до деревни. Политрук пообещал выдержать дорогу. Одну винтовку решили закопать до лучших времен, так как нести обе винтовки и тащить политрука Сашка бы уж точно не смог. Он прикопал оружие около толстой березы, плотно переложив его листьями, травой, мхом и пометив дерево тремя вертикальными насечками. Затем выломал для Дунаева две палки, на которые можно опираться, и они двинулись дальше. Радость победы была омрачена ранением.

– Ничего, Цагельник, – прошептал политрук, заметив расстроенное лицо напарника, – зато мы им показали, где раки зимуют. А поправлюсь – еще не раз покажем. Так что не унывай, все будет хорошо.

Шли медленно, часто останавливались, чтобы сменить повязку, продолжавшую пропитываться кровью. На первой же полянке Сашка насобирал бессмертника, морщась от горечи, разжевал его и заменил лист подорожника этой кашицей. Потихоньку удалось остановить кровотечение, но политрук сильно ослаб. Шел, еле передвигая ноги. Ближе к вечеру Сашка размочил в воде последнюю галету и, несмотря на сопротивление, накормил Дунаева.

– Ешьте, товарищ политрук, вам сил нужно больше. А у меня они еще есть. Вот завтра придем домой, там нормально поедим. Мама картошки наварит с грибами.

Из-за плохого состояния раненого решили не ложиться спать, а продолжить путь ночью, тем более что уже начались знакомые Сашке места. Шли по дороге, прислушиваясь к любому шороху, чтобы в любой момент успеть спрятаться в лесу. Сашка в одной руке нес винтовку, другой поддерживал политрука. Лишь под утро, когда небо на горизонте стало сереть, свалились от усталости в придорожных кустах. Пока политрук, тихо постанывая от боли, дремал, Сашка успел насобирать немного черники. Поели и двинулись дальше, сойдя с дороги на небольшую петляющую тропинку.

Вот уже показались знакомые деревья, именно здесь Сашка любил собирать грибы. Пройдя по небольшому участку, можно было нарезать целую корзину молоденьких черноголовых боровичков, которые так вкусно умела готовить мама. Просто пальчики оближешь! По мере приближения к деревне знакомых мест, с которыми были связаны его детские и юношеские переживания, становилось все больше и больше. От этого приятно щемило сердце. Вот здесь они с ребятами играли в казаки-разбойники, вот сюда они с мамой ходили за малиной, а из лозы этого куста отец сделал ему дудочку, которой завидовали все одноклассники – так красиво и нежно она звучала. А вот здесь, под ветвистым дубом, уходя в армию, он прощался с Олесей. Тогда они до утра просидели под его развесистой шапкой, строя планы на будущее. Кажется, и сейчас повеяло запахом ее волос, таким родным и бесконечно обожаемым. Интересно, осталась она или ушла, ведь ее отец был председателем колхоза и коммунистом, его бы немцы точно не пощадили. От этой мысли тревожно кольнуло сердце. Захотелось ускорить шаг, чтобы поскорее добраться домой, но этот порыв пришлось сдержать, так как политруку стало хуже и, даже поддерживаемый Сашкой, он так и норовил упасть на землю от слабости.

– Стоять! – прозвучало над ухом. – Кто такие? Куда путь держим?

От неожиданности Сашка едва не уронил Дунаева, хорошо, что успел упереться прикладом винтовки о землю.

– Не оборачиваться! – раздался тот же голос, и через секунду в спину уперся ствол. – Дернешься – пристрелю. А сейчас оружие брось на землю.

Сашка, осознавая свою беспомощность, посильнее придержал политрука, отбросив винтовку от себя.

– Цагельник, – еле слышно прошептал Дунаев, – посади меня, сил нет стоять.

Сашка, не обращая внимания на упирающийся в спину винтовочный ствол и лязгающий звук затвора, аккуратно, придерживая за пояс, усадил политрука на землю, а сам снова выпрямился.

– Два шага вперед, – скомандовал голос, – и медленно поворачиваемся.

Сашка, оставив Дунаева, сделал два шага и повернулся. Напротив стоял его односельчанин и, мало того, бывший одноклассник Матвей Ковальчук, с которым они даже пару лет сидели за одной партой. На левом рукаве Матвея была белая повязка.

– Сашка! – удивился свежеиспеченный полицай, опуская винтовку. – Ты откуда здесь? Я думал, тебя уже давно черви в канаве доедают. А я тут в дозоре стою, смотрю, двое краснопузых чапают.

– Здравствуй, Матвей!

На сердце отлегло. Фу ты, а он испугался. Матвей свой, плохого не сделает. Они же росли вместе и с малых лет босоногими бегали по деревне детской веселой гурьбой. И в школу вместе ходили, даже списывали друг у друга иногда, пока Петр Павлович, их строгий учитель, отвлекался на минуточку, чтобы протереть запотевшие очки. Да и в армию их забрали в один день, правда, уже в райвоенкомате Матвея отправили в стрелковый полк под Брест, а Сашку – в саперный батальон в Мозырь. Но это было всего полгода назад. Так что сейчас Сашка откровенно обрадовался этой встрече. Правда, немного смущала нарукавная повязка, но он не придал этому значения. Матвей же свой, не обидит.

– Мотя, – так в деревне звали Матвея, – немцев нет в деревне? Помоги мне товарища политрука до дому довести, он ранен сильно, давно идем, уже сил почти не осталось.

– Политрука?

Матвей на секунду задумался, улыбнулся, затем резко вскинул винтовку и выстрелил Дунаеву прямо в лоб. Тот опрокинулся назад, дернув в предсмертной агонии ногой, и сразу затих. Только земля вокруг головы стала наполняться густой кровью вперемешку с серыми мозгами.

Сашка глазами, полными ужаса, смотрел на Ковальчука. От неожиданности он не знал, что сказать.

– Мотя, ты чего натворил? – только и смог выдавить спустя несколько минут.

Все это время Ковальчук, перезарядив оружие, улыбаясь, смотрел на Сашку, совершенно не обращая внимания на только что убитого им человека, словно того и вовсе не существовало.

– А ты никак большевистского политрука пожалел? – издевательски спросил он. – Мало они нашей крови попили? Теперь за все им отомстим!

Сашка искренне не понимал, за что Матвей собирался мстить раненому человеку. Чем он успел обидеть его, родившегося в Советском Союзе и впитавшего с молоком матери большевистские идеи светлого будущего? Тем более что сам Матвей был активным комсомольцем, заместителем секретаря деревенской организации. И никто другой, как тот же самый Матвей, когда Сашку принимали в организацию, высказался против этого, мотивировав свою позицию тем, что отец у Сашки кулак и выслан на поселение в Сибирь, тогда как у самого Матвея отец – передовик и стахановец. Тогда они в первый раз чуть не поссорились, настолько обидным показалось Сашке недоверие своего товарища. И только старый мудрый Петр Павлович, присутствующий на собрании в качестве гостя, сгладил обстановку и успокоил Сашку, хотя обида, конечно, осталась, пусть и не такая острая. А сейчас этот самый комсомолец на его глазах хладнокровно застрелил своего старшего брата и товарища по большевистской организации.

Сашка подошел к телу политрука, встал перед ним на колени и, не обращая внимания на Матвея, горько заплакал от жалости к убитому. Еще совсем недавно они вместе делили последний сухарик и глоток воды, шли в надежде выйти к своим и отомстить проклятым фашистам за все горе, которое те успели принести родной земле, за погибших и замученных товарищей. Дунаев своей неутомимостью, оптимизмом и энергией сумел зарядить Сашку так, что тот больше не помышлял о том, чтобы осесть дома, спрятаться и переждать смутное тяжелое время. И вот сейчас этот малознакомый, но ставший почти родным человек убит тем, кого Сашка знал с малых лет и все эти годы считал своим другом. И сделано это было не по ошибке, не случайно. От осознания этого стало еще больнее.

– Собаке – собачья смерть, – заявил Матвей, равнодушно глядя на Сашку. – Давай, сними с него сапоги. Похоже, мой размер. А не подойдут, так в районе продам. Шевелись давай! – он ткнул Сашку стволом.

– Мотя, – Сашка поднял заплаканные глаза, – за что? Скажи мне, за что ты его убил? Он же не сделал тебе ничего плохого! Ты же сам комсомолец! Или уже продался немцам, подлюка? – закончил он, с ненавистью глядя на Ковальчука.

Тот, видимо, не ожидавший такого поворота событий, сделал шаг назад и направил винтовку на Сашку.

– То, что я был комсомольцем, – это в прошлом. Обманом меня туда затянули, заставили! – нервно начал он. – Нам говорили, что войны не будет, что с немцами у нас мир заключен. Я в шестой дивизии служил, часть ее в крепости была, а мы недалеко в военном городке жили. Когда нас утром двадцать второго стали бомбить и из пушек обстреливать, мы в казарме спокойно спали. Дым, огонь, кровища кругом. Кто смог из этого ада живым выбраться, те в лес бросились. Но таких было мало. Остальные навечно под развалинами остались. После обстрела вернулись, стали оружие искать. Оружейная комната завалена, еле пробрались. Кирпичами замки сбили, винтовки нашли, даже пулемет один вытащили, а патронов нет. Один ящик на всех, даже по одному магазину не хватило.

Потом нас комиссар построил – и в бой, за Родину. Только не бой это был, к которому нас готовили, а бойня. С пустыми винтовками, босые, в исподнем на немцев полезли. А сзади комиссар бегает, пистолетом машет, подгоняет. Страх был жуткий! Не дай бог тебе такое испытать! А когда комиссара немцы убили, мы и стали разбегаться. А они нам в спину стреляли, мы в белых рубахах далеко видны.

Еле успел до леса добежать. Смотрю, никого из моих сослуживцев нет. Пошел к казармам, а там немцы. Много немцев. Я в другую сторону, а там тоже они. Я думал в крепость пойти, так туда не пробиться, немцы ее окружили и лезут, кругом бой идет, чуть в плен не попал. Кое-как выбрался из города и на восток пошел – думал, к своим выйду. В одном лесу, под Малоритой, вышел. Так меня один комиссар обвинил в дезертирстве и приказал расстрелять. А за что? За то, что в одних подштанниках босиком иду? За то, что всех моих сослуживцев немцы убили, а я живой остался? Я ему пытаюсь объяснить, а он слушать не хочет. Повели меня расстреливать, а тут бой начался, снаряд рядом разорвался и моих палачей убил. Я ноги в руки и бежать. Так свои стали мне в спину стрелять, чуть не убили, ранили в бок, но не сильно.

Я рану перевязал и дальше пошел. Только с тех пор боялся к своим выходить. Больше по ночам шел. Днем опасно было, немцы по всем дорогам прут и прут. Силища несметная. Танки, пушки, пехота. И не сосчитать. Так потихоньку до дома и добрался. А здесь уже новая власть. Староста новый, с немцами пришел. Я к нему пошел, поговорил, он мне глаза-то и открыл на большевиков и жидов-комиссаров. Говорит, что немцы пришли, чтобы дать нам свободу и спасти от уничтожения. Сам Гитлер переживает за нас. Хватит на коммунистов горбатиться! С тех пор отрекся от старой власти. Ненавижу комиссаров и жидов! Все беды из-за них! Так что хватит сопли распускать, снимай с него сапоги!

Сашка поднялся, вытирая слезы рукавом. Страх понемногу отступил, уступая место ненависти.

– Гнида ты, Матвей! – он посмотрел полицаю в глаза. – Полные штаны наложил перед немцами? Шкуру свою гнилую спасти хочешь? Вчера одному хозяину служил, сегодня другому?

– Пасть закрой, – Матвей навел винтовку на Сашку, – сапоги снимай, кому сказал! Будешь гавкать, сейчас рядом ляжешь.

– Тебе надо, ты и снимай, а я не мародер! – Сашка стоял, сжимая кулаки, с ненавистью глядя на бывшего товарища.

– Ладно, – на лице Матвея мелькнула злобная улыбка, – не хочешь у него сапоги снимать, снимай свои. Мы тут одни, застрелю и прикопаю, как собаку. Никто и не узнает. А за дохлого политрука мне еще и награду дадут. Снимай, говорю! Считаю до трех. Раз… – начал он счет, продолжая ухмыляться, чувствуя свое превосходство над этим сопляком, которому захотелось погеройствовать. – Два.

Ствол винтовки поднялся, целясь Сашке в голову. Тот уже понял, что этот подонок выстрелит, и он, Сашка, через секунду превратится в остывающий труп, а мама даже не узнает, что его убьют вот здесь, в этом лесочке, в двух шагах от дома. Внезапно очень захотелось жить. Нет, старая жизнь не пробежала сейчас перед глазами, просто остро заныло под лопаткой от желания остаться живым. А там будь что будет, время покажет, кто из них прав. Сашка сел на землю и принялся стаскивать с себя сапоги.