Текст книги "Пессимисты, неудачники и бездельники"

Саня ехал по Москве на заднем сиденье черного «майбаха». В костюме от Uomo, часы и перстень Cartier, ботинки черные Gucci, явно из крокодиловой кожи. Рядом расположился прилизанный хлыщ, который непрерывно трещал по телефону Саня прислушался к его разговору. Тот кому-то говорил, что у какого-то Александра сегодня день просто перегружен, перенасыщен и переполнен какими-то важными визитами и встречами; при этом он подмигивал Саньке и даже пытался строить ему глазки. Но машина пришвартовалась, и Саня не успел отвесить хлыщу фофана, как это принято у серьезных пацанов. «Красивый» прощебетал что-то о том, что он должен съездить куда-то и привезти для Александра подарочек от спонсора, и дал приказ сопровождавшим их «быкам» доставить хозяина (Санька был приятно удивлен своим новым статусом) в офис. Ему открыли дверь авто, и Санька узнал это место. Это был «Moscow City», чем Санька оказался приятно удивлен. В сопровождении охраны он проследовал к лифтам, при этом все идущие навстречу люди расступались и заискивающе приветствовали его. «Е-мое, они меня знают, я тут шишка», – подумал с удовольствием Саня. Он не заметил, на какой этаж они поднялись, так как пребывал в радостных но тягостных раздумьях по поводу своей персоны. Кто он? Член совета директоров какой-нибудь госмонополии? А может, председатель правления этой монополии или крутого банка, или личный юрист… Да ну, так не бывает. Но, выйдя из лифта, Санька впал в экстаз. По стенам его, как он понял, офиса были развешены фотографии. Тут он, Санька, с известным шоуменом, тут с политиком, там с бывшим министром. Везде на фотографиях Санька был в центре снимка, а рядом с ним, обязательно улыбаясь, находились очень знакомые и известные люди. Вот он вместе со старым импортным рокером, а вон – с бывшим президентом одной из европейских стран; он даже заметил свое фото с известной иностранной певицей, защитницей животных, но эта фотография казалась здесь какой-то чужой. Санька отбросил все раздумья по поводу того, что здесь не сходится, и в приподнятом настроении вошел в свою приемную, о чем гласила табличка на здоровенной дубовой двери.

Войдя, Саня подумал вначале, что он один, но, окинув взглядом здоровенный ресепшн и гостиную, увидел, что в кресле сидит очень знакомый по ТВ высокий красавец режиссер. Он был уже в возрасте, но, судя по повадкам, мил и приятен, от него веяло искренностью и радушием, и еще… Санька не мог определить, что было еще, но что-то было. Санька даже принюхался. Точно! От него пахло ватрушками, родными, из детства, ватрушками. Санька даже попытался вспомнить, как зовут режиссера, поскольку имя-отчество ему явно было знакомо. Но, видимо, пауза затягивалась, потому что режиссер уже встал из своего кресла и двинулся, раскрыв русские объятья, к Саньке. Тот пошел ему навстречу со словами «Как я рад видеть такого уважаемого человека!». Они приобнялись и уселись в кресла напротив друг друга. Санька спросил про чай-кофе, хотя не понимал, как он это организует, но режиссер вежливо отказался и спросил: «Вы тоже к нему?» При этом он кивнул в сторону кабинета. Санька решил ответить уклончиво и подумал, что получил маленький шанс узнать что-нибудь про себя – того, кто должен находиться за дверями этого кабинета, кто, судя по фотосессии в коридоре, является большой шишкой в этом мире. «Да-а…» – протянул Саня. Режиссер закидал Саньку вопросами: «А какой он? Вы с ним знакомы? Не нервный?» И сам ответил: «Хотя с его-то графиком…» Тихо, шепотом: «Я там, – при этом он закатил глаза кверху, – три месяца просил о встрече. И вот вчера позвонили, допустили». Санька не перебивал, купаясь в море своей крутизны. «Вы уже были у него на приеме? Простите, он сам говорит вам, что и как делать?» Эти слова немного смутили Саню, так как от них попахивало сеансами психотерапии. Но Санька быстро расслабился, подумав, что и хрен с ними, кто он для них, вельможа с фотографий, пусть даже доктор-шарлатан, – судя по всему, это им не мешает его, Саньку, любить и уважать. Надо было что-то говорить, и Санька сказал, кивая на дверь кабинета, что гуру сам подскажет режиссеру о процессе превращения. Он так и ляпнул: «Превращения», чем вызвал непонятный восторг у собеседника: «Да, да, именно, очень точно назвали: процесс превращения!» Режиссеру, видно, очень понравилось Санькино сравнение с тем, что должно будет произойти за дверями его, Санькиного, кабинета, и он, судя по всему, горел от нетерпения проникнуть туда.

В приемную с шумом ввалился хлыщ, который, как Саня теперь понял, исполнял обязанности его референта, и сразу же растекся в улыбке при виде гостя. «Нас вчера предупреждали, мы очень рады визиту таких уважаемых людей, – залебезил он, глядя на Санькиного посетителя. – Может, коньячку? Перед сеансом? Как вы, господа? – Затем продолжил: – Я вижу, вы уже знакомы, – и, взяв Саню за руку, сказал, обращаясь к режиссеру: – Это наше чудо, наш Александр, природа редко кому дает дар, а у нас, – кивнув на Саню, – дар особый, можно сказать, избранный!» Саня даже покраснел от удовольствия, но, спохватившись, подумал: вот они сейчас, рванув коньячка, двинут процессией за дверь его кабинета, а что он там должен будет делать, как реализовывать свой дар, да и что за дар у него? Становилось как-то не по себе; очень не хотелось, с учетом этих понтов, облажаться. Тем временем хлыщ разлил коньяк. Улыбаясь, чокнулись, выпили. Референт, посмотрев на шикарные напольные часы в кабинете, сказал: «Господа, пора! График есть график, через час должен подъехать следующий клиент». Санька, весь в раздумьях относительно своей великой миссии, направился в кабинет, придумывая на ходу, что делать.

Кабинет был шикарный: тут и библиотека, и картины, и посуда; все характеризовало его хозяина как человека с явно не пуританским вкусом. Одним словом, роскошь!

Но, подгоняемые референтом, они проследовали, как он сказал, в комнату отдыха. Посреди комнаты стояло что-то вроде гинекологического кресла. Саня, имея медицинское образование, сразу врубился: он – уролог! Едрен батон! Элитный уролог! «Ну и хрен с ним, – подумал Саня, – в конце концов, начну с массажа простаты», – и мысль его рванула в студенческое прошлое вспоминать азы плавных движений в анальном отверстии подопечного.

Тем временем хлыщ-референт постелил свежее белье на гинекологический агрегат, задернул массивные шторы, включил неяркий свет и музыку. Проверив готовность процедурной, он с улыбкой удалился, пожелав напоследок удачного превращения. «Вот твою мать, а этот-то откуда знает про наш с режиссером разговор? Подслушивал, сука, наверное», – подумал Саня и решил это, как говорится, намотать на ус. Он посмотрел на режиссера и, видя его смущение, решил помочь. «Снимайте штаны, милейший», – на манер монолога из старого фильма произнес Саня, пытаясь завоевать доверие пациента. Тот расстегнул и спустил штаны, оставшись в трусах. Санька шарил взглядом по комнате, ища, где могут находиться гель и перчатки.

Режиссер, стоя посреди комнаты со спущенными штанами, вдруг спросил: «Я, конечно, извиняюсь, но не могли бы вы мне подсказать: мое превращение предусматривает эякуляцию или, простите, надо просто потыкать?» Саню этот вопрос озадачил, но ненадолго: он вспомнил, как урологи говорили однажды, что некоторые мужики кончают при массаже, и, шаря по ящикам стола в поиске инструментария, сказал: «Ну, как пойдет, понравится – кончайте!» – «Вы не могли бы побыстрей, – продолжил режиссер, – а то я вроде настроился, а вы все копошитесь». Санька, найдя в столе тюбик с гелем, откручивая крышку, ответил: «Спешка хороша, уважаемый, при ловле блох, а у нас с вами процесс!» – «Я понимаю, – продолжал ныть режиссер, – но время деньги, а вдруг у меня сейчас пропадет это, и все?» Санька перевел взгляд от тюбика с гелем на пациента, присмотрелся: тот неловко теребил свое хозяйство. «Прекратите вы! Сейчас же прекратите! Вам это не надо!» Санька даже уронил тюбик на пол. «Но, простите, как я войду», – продолжая теребить свои причиндалы, сказал режиссер. «Куда ты войдешь? Твою мать, куда? Я буду входить! – начинал нервничать Саня. – Ложись в это долбаное кресло и молчи. Сейчас я помою руки и сделаю тебе все как надо». Режиссер засобирался, натянул штаны и с криком «Как вы, суки, можете!» рванул из процедурной. Саня, почувствовав, что из-за каких-то непоняток чудо может закончиться, схватил его за руку и усадил на пятую точку. Тот – то ли от боли, то ли от обиды – заплакал. Саня, чувствуя полный идиотизм ситуации и опасаясь за свое уже удавшееся будущее, спросил режиссера: «Что не так? Чего вы хотите?» Тот ревел, как будто потерял близкого. Саня продолжал говорить мужику что-то успокаивающее, думая при этом: что же от него за этот кайф надо? Режиссер, немного успокоившись, разговорился.

По мере услышанного Саня впадал в прострацию. Оказывается, он, Саня является парадоксом природы! Три года назад кто-то каким-то образом определил: любой, кто трахнет заштатного юриста Саньку, мгновенно молодеет на десять лет. Слухи об этом пронеслись по России и рванули через Европу за океан! Санька был манной небесной для олигархов, политиков, шоуменов – всех, у кого было влияние и деньги! Он был нарасхват! Потянулись западные инвесторы. Санька даже стал послом мира и решал во время сеансов проблемы политического и экономического характера, причем не только у нас. При том, что фактически Саня являлся ВИП-пидором, он, имея лобби в виде ключевых фигур, решающих всё и вся, получил даже какую-то премию за мир во всем мире! И у режиссера появился шанс омолодиться, а он, Александр, капризничает и придуривается несмотря ни на что, даже на талончик на посещение, полученный там, на совсем верху. Саня, офигевший от услышанного, спросил у пострадавшего, может ли он показать талончик? Режиссер достал и показал розовый билетик, на котором была голограмма с какой-то птицей и водяные знаки. «Вот тебе и Александр, мать твою!» – начал Саня, но шум в приемной, куда рванул пациент, заставил его вскочить и занять боевую позицию. В кабинет ворвались охранники во главе с референтом и начали крутить Саню. Саня орал и извивался, но его упорно тащили к гинекологическому агрегату. Последнее, о чем успел подумать Саня, прежде чем проснулся: при чем здесь фото знаменитой певицы в коридоре, она-то каким боком?!

* * *

Федор второй день находился в родной столице проездом в Эстонию. Надо было получить визу и встретиться с сеструхой, которую определили в один из столичных стационаров, как она сказала, по путевке родной прокуратуры. Ленка была не в духе и совершенно не хотела ни с кем общаться, даже с ним. На родине ее загнали в угол чередой наездов различных силовых ведомств. Но, как ни странно, это не ломало ее, а наоборот, придавало чувство уверенности в своей правоте. Она продолжала писать в различные инстанции о своих бедах, а инстанции возвращали ее письма в те же пенаты, откуда исходили эти беды. Парадокс российской бюрократии: возложить решение проблем на тех, кто их решать не хочет. Но случилось так, что она достала и вышестоящие институты власти – и пошла по каналам команда: «Мочить!» Это еще не то чтобы мочить совсем и в известном месте, но, как она сказала ему, «попа начинала мерзнуть».

Вот и сейчас она по решению уважаемой организации проходила освидетельствование в клинике при известном всей стране институте. Главный вопрос врачей заключался в том, что случилось с ее мозгом, который никак не может дать важнейшую информацию для следственной группы, проводящей дознание по очень важному вопросу: что она, Лена, делала 23 декабря 1985 года в период с 16 до 20 часов вечера? Встречный вопрос: «На фига это надо и какое это имеет отношение к данному делу?» – не засчитывался и рассматривался как очередная попытка саботажа. Рассуждения о том, что человеческая память избирательна и не сохраняет все события во временном контексте, вызывали бурю негодования и заводили дознание в тупик. Она не могла вспомнить, что за год это был, не то что день и час, и это ужасно радовало и веселило ребят-следаков, но лишь до поры до времени, когда она, плюнув на все, сказала, что в этот самый день десятилетняя девочка Лена, стащив у родителей из комнаты свою копилку в виде розового поросенка, приехала в далекий Иркутск и в это самое время, а именно с 16 до 20 вечера, крутилась возле иркутского обкома родной для нее тогда партии в надежде встретить одного из инструкторов этого самого обкома и изложить ему проблему, которая возникнет спустя четверть века. Не дождавшись его, она оставила на вахте записку, где изложила свою просьбу. Видно, не въехав, но поняв, что их карты биты, один из оперов задал простой вопрос: «Кому отдали, приметы, возраст?» Ленка, поняв, что это просто жесть, продолжила: «Бабушке лет восьмидесяти, в желтенькой косыночке, сереньком костюмчике и, что примечательно, в коричневых ботиках». Ребята, отпустив ее домой, ушли совещаться к начальству. На следующий день приехал к ней домой майор и с улыбкой вручил документ о том, что она, Лена, должна ехать в столицу на освидетельствование по поводу ее психического здоровья, и, уходя, подмигнул и то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «Бабушку ищем!» Так что у Ленки события развивались так же весело, как и раньше и, судя по всему, ничего хорошего не сулили. Поцеловав сестренку на прощание, Федор подумал, что все, что с ней происходит, напоминает театр абсурда, вернее – маразма.

По дороге в посольство Федор взял такси. Таксист был москвич, что в некоторой степени вызывало удивление, но так как парень оказался веселый и юморной, ехать было не в тягость, особенно после визита к сестре. Говорили про Москву: что изменилось, что к лучшему, но, судя по пробкам на улицах, перемены еще впереди. Единственное, что заметил Федор, это массовые работы по реконструкции тротуаров. Когда Федор спросил таксиста, в чем фишка, таксист сказал, что раньше Москва прирастала вверх, а теперь вширь, и что, как говорят в народе, у бывшего мэра при попытках разрастания вширь была асфальто-бетонная направленность, ну, типа МКАД и Третье кольцо, а у нынешнего более узкая специализация – плиточная! Хотя если вдобавок к тротуарам поменять асфальт на плитку на ранее обозначенных объектах, будет очень круто! Федор подумал: «А ведь и правда, в этом что-то есть. Будет как в Европе: чисто и скучно, но по-российски широко и, главное, бюджетно».

С этими мыслями он прибыл в эстонское посольство, где было точно так же чисто и скучно и, как ему показалось, немножко волокитисто, но по-эстонски: с длинными паузами и каверзными вопросами, как будто Федор был последователем Петра Первого и собирался поехать не на встречу с другом, гражданином этой страны, как было указано в приглашении, а чтобы обустраивать тамошний порядок и быт с помощью танков и артиллерии. В конце концов, получив штамп в паспорт, он вышел из посольства и позвонил старому другу Леве, который имел антикварные наклонности и с которым судьба свела его в немецком городе Дрездене, где Федор когда-то служил, а Лева, будучи прапорщиком, вроде как тоже служил, но при этом изрядно помародерствовал в эпоху важных политических событий, приведших к слому границ между Восточной и Западной Германией.

Федор за армейскую карьеру повидал многое, но в одном деликатном вопросе он имел свое мнение. Это касалось национальной предрасположенности к той или иной армейской специальности. Вот, например, ребята из Средней Азии не имели способностей к строевой подготовке, но были прекрасными механиками-водителями; прибалты имели развитое чутье и высокую самодисциплину, что делало из них прекрасных разведчиков и снайперов; это же относилось и к ребятам с Крайнего Севера. Татары и башкиры очень хорошо разбирались в технике, и из них выходили прекрасные ремонтники. Из кавказцев получались неплохие механики, лучше – повара, а еще лучше – начальники продовольственных или вещевых складов. Может быть, они были бы неплохими летчиками, космонавтами или подводниками, но везде, где бы он ни служил, ребята с Кавказа почему-то лучше всего отдавали долг тогда еще советской родине рядом с вещами и продуктами. Так, видно, повелось.

Лева не был в этом смысле исключением и заведовал в части на окраине Дрездена продовольственным складом. Но когда началась эпоха перемен, у армянина Левы открылся великий дар к предпринимательству. Это был высший пилотаж! Так зарабатывать деньги из ничего на памяти Федора не умел никто. Обстановка накалена, важнейшие политические решения, новое мышление, перестройка – все это требовало постоянной идеологической работы с личным составом. Крушение догм, лихие партийные пленумы, заявления руководителей страны, от которых сносило крышу у командиров и особенно у замполитов частей и соединений. Все погружены в хаос новых мыслей о свободе, гласности и демократии. И на этом фоне – Лева.

Лева начинал на немецких свалках, организовав сбор, транспортировку и продажу старых немецких покрышек в Москву и область. Далее пришел черед расформированных частей народной армии ГДР. Лева был в них всегда первым, впереди командиров, маркитантов и даже особистов. В эти переходящие под командование бундесвера городки он прорывался только ему известным путем. Вначале он тащил оттуда обмундирование и оргтехнику. Потом каким-то образом принял участие в комиссии по утилизации ненужной западным немцам техники, и, пока советский офицерский корпус, расквартированный в Германии, заливал пивом и «абсолютом» тяжкие мысли по поводу досрочной эвакуации из Центральной Европу в тьмутаракань, Лева погнал гэдээровские уазики и пазики на хиреющий автомобильный рынок хиреющей страны. Далее пошли «Икарусы» и экскаваторы, затем грузовики и краны – всё на продажу! Таким образом, когда настало время грузить его складское имущество в эшелон для отправки в Союз, Лева пришел и сказал отцам-командирам, что он остается и что родина теперь у него здесь. Все пугалки из советского прошлого в виде партийных репрессий, армейских судов чести и особистских намеков ничего не дали. Лева стал гражданином мира! Потом, когда, как говорили в Европе, русские ушли, Лева занялся скупкой антиквариата у офигевших от демократических ценностей в виде безработицы, высоких цен и отсутствия дотаций пожилых восточных немцев. А там, как он выражался, была непаханая земляничная поляна!

Прикупая за гроши настоящие произведения искусства, Лева вначале толкал их на Запад, но, встретив трудности с легализацией товара, рванул в Россию, благо в ней зарождался новый класс богатых людей, не задающих ненужные вопросы, но страдающих от переизбытка нефтедолларов и самолюбия. Таким образом он приобрел авторитет человека нужного, статусного, а вместе с ним пару-тройку квартир в центре, дачу, находящуюся в нужном направлении, и офис недалеко от строящегося вновь храма Христа Спасителя, между впоследствии столь любимыми олигархами улицами Остоженка и Пречистенка. При этом он не забывал своего постаревшего командира Федора и помогал ему, как мог, в поисках раритетных рукописей господина Черчилля. Федя любил и уважал своего лысеющего армянского друга и, когда написал книгу, первым делом отправил ему на рецензию. Лева, изучив рукопись, звонил ему пару месяцев назад, но по телефону его мнение напоминало бенефис буквы «х», и друзья решили отложить разговор до личной встречи.

Конечно же, было время обеда, а обед для друзей у Левы мог начинаться и в час ночи, так что, обнявшись и расцеловавшись, раздав друг другу кучу подколов и комплиментов, Лева и Федор уселись за стол. Отведав наваристой шурпы и опрокинув по паре рюмок «Кауффмана», в ожидании мяса друзья дружно закурили. Быстро пробежавшись по здоровью родных и близких, обсудив последние театрально-богемные новости и принявшись за мясо, мужики поняли, что скользких тем не избежать. Начинал, как всегда, Лева. И, как всегда, с места в карьер:

– Ты, Федя, нормальный или как? Как можно такое писать, что-то обсуждать, на кого-то вешать ярлыки? Ты в своем уме? Ты в какой стране живешь? – раззадоривался Лева. – Ты о чем думаешь и наяву и во сне? Ты пишешь, конечно, с юмором, это хорошо, но про людей и организации, про которые так писать нельзя! У них своя, поверь, тяжелая работа, критиковать которую даже в шутку не принято! «Мы любим ГАЗ, ГАЗ любит НАсЗ!» Что за выражение? Что за намеки? – Тут Лева заметил улыбку на губах Федора и резюмировал: – Ты мой друг. Но ты идиот! Ты всегда был идиотом, повернутым на том, что не надо! Начал заниматься этим премьер-министром английским – я подумал: ну все, успокоился, за ум взялся! Я же помог тебе даже что-то купить в развитие темы, а ты вместо тяжелой, кропотливой работы занялся какой-то хренью! Ладно! Хочешь писать – пиши! Сказки пиши для детей, про войну роботов, про секс, в конце концов, но нет: тебе надо про свою поганую жизнь начеркать! Поверь, скажут: обдолбался, упился или просто шизанулся мужик на почве своей бывшей крутизны и нынешней невостребованности.

Лева выдохнул: видно, запал кончался.

– Слава богу, что ты там в своих снах про ремонт атомных крейсеров и подлодок не пишешь или что-нибудь про ГЛОНАСС, а то бы еще и с терроризмом связали. – И продолжил уже более сдержанно: – Кто твой клиент? Всем всё по барабану! Ты посмотри, что читают? Кому дело до неудачников? Кого волнует их выбор? Ты что, как бывший топ-менеджер Soni, после сорока стал руководить большим оркестром? Чем ты делишься, где успех? Все жаждут успеха, все хотят именно этого и верят в это! А твой герой – Майкл Дуглас, неудачник из фильма, где его все достало. Ты что, хочешь, чтобы по стране бегали, начитавшись твоих книжек, безумные дугласы? Тут и так хватает кому бегать! Занимайся чем-то другим. Не нам судить, не выросло!

– Лева, друг! – начал Федор. – Чем заниматься? Чем? – Федор посмотрел в глаза Леве. – Скажи, чем? Я все перепробовал, четвертый год пробую! Пробовалов-ка сломалась! Куда я только не совался! Кроме погрузо-разгрузочных работ – ничего нет. Да и там, судя по всему, тенденция на спад. Представляешь, год назад мы с Санькой в ночной смене были как бельмо. Нам даже на терминале грамоту дали, как, наверное, самым честным и трезвым грузчикам! Ты же знаешь, мы далеко не святые в этом вопросе; соответственно, представляешь, какой был круг наших товарищей. Сейчас же к нам подтягиваются такие, как мы, образованные, бывшие менеджеры. Дальше-то что? На прорыв?! Старший грузчик – директор терминала – начальник станции, а к ста годам – руководитель РЖД?! Чушь! Не вырваться! Я разговаривал с нашими коммерсами. Пару лет они терпели: кризис и все такое. Переборем, переживем! Сейчас режут персонал бодрее, чем в 2008-м, и в основном в подразделениях развития бизнеса. На что развиваться? Обороты падают, кредиты не поднять! Удержать бы! А тут еще налоги и инфляция в рост. Продать бы бизнес, да некому. Покупает у нас только государство, и то по заранее обговоренному сценарию. Так что тупик. Хотя нет, есть одно исключение: растет только очень нужный и любимый государством сегмент luxury вызывая удивление у финансовых аналитиков. А пишу я потому, что действительно никому ничего не надо; я просто хочу для всех – для близких, для друзей, для таких же, как мы с Санькой, – объяснить свою позицию. Ведь они нас не слышат и не хотят слушать! Для них неважно, как и почему, а важно только свое, пока свое не перерастет в такое же, как наше. Ведь и героя Дугласа тоже никто не слушал, пока он был в уме, был частью системы. А когда его сдвинуло, стало уже неважно. Так что нам с Санькой расти некуда, а куда двигаться – я уже начинаю понимать. Да и конец-то у книги патриотический, я бы даже сказал – духовный!

Лева улыбнулся, пережевывая вместе с бастурмой оценку финансовыми аналитиками родного и столь близкого сердцу сегмента рынка, но быстро взял себя в руки.

– Ты, Федор, всегда был мужиком буйным: и в армии, и на гражданке. Конечно же, кому нужен такой мыслитель, как ты? Хотя нет. Тебе с такими умниками, как Санька, надо создать какое-нибудь течение или, в конце концов, партию. Жать на все на это, что ты говорил, и идти на выборы. Толку, уверен, будет мало, но хоть выговоритесь!

– Нет, Лева, это не для нас! Я слишком много читал Черчилля! Лево, право – это не для меня! Это вон Толик в своей Эстонии пусть гоняет, я же аполитичен, как основная масса, нам бы только поработать, пожрать и выпить!

Лева закурил сигару, и это как бы давало повод перейти на коньяк. Затянувшись, он, видно, что-то вспомнил и, спеша выговориться, поперхнулся и закашлялся.

– Слушай, а давай я тебя устрою начальником охраны к одному умному еврею, – прокашлявшись, сказал он. – Ты парень видный, организуешь ему сторожей и будешь с ним по вечерам философские беседы вести. Он явно нуждается в собеседнике, и именно таком, как ты. Я тут имел с ним одно касание, и он так прямо и сказал, что хотел бы работать с умными людьми, – поняв, что сказал что-то идиотское, Лева рассмеялся. – Нет, ну правда, он мне сказал, что ему нужен верный и надежный человек, нал, обнал и все такое! И платить он будет достойно, поверь. Хочешь, поговорю?

– Нет, Лева, спасибо, я не по этой части. Да и планы у меня, наверное, уже другие.

– Планы, планы… Ладно, поехали на дачу, только по пути заскочим в магазин, а то жена уехала на любимую, так сказать, родину.

– В Армению? – спросил из вежливости Федор.

– Нет, в Германию, – ответил Лева.

– Но она ведь родилась в Армении, я же знаю.

Лева, подмигнув, сказал:

– Мы разносим частички любимой родины по всему миру, опыляя своей культурой каждый уголок родной планеты.

– Вот-вот, – буркнул Федор, – и я о том же.

По пути на дачу, как и было договорено, заскочили за едой. Обычный такой торговый центр, без помпезности в виде резных карнизиков и зубчатых башенок, но, попадая внутрь, ты ощущаешь величие и богатство России-матушки! Парковка, на которой Федор не увидел ни одной отечественной машины, изобиловала всеми последними достижениями мирового автомобилестроения. Чикаго! Женева!

– Нет, тут чего-то не хватает, – спохватился Федор. – Лева, брат, а где «Ламборджини», «феррари» и прочая роскошь? Или это типа как для среднего класса столицы, совсем понтовых не пускают?

– Нет, – ответил Лева, – видно, просто какой-то мудак неправильно спроектировал въезд-выезд, и они все стоят на улице. Вначале возмущались, а потом кто-то двинул тему luxury «open air party», и тусовка приняла… Ладно, забей!

Гастроном был высшего класса. Учитывая, что вопрос с продовольствием в нашей стране коренным образом не решен лишь в области ценообразования и просрочки и, в принципе, везде и всегда, имея деньги, можно купить что-то поесть, данный оазис кулинарии и деликатесов смотрелся как тарелка борща против галеты. Здесь было все, что снится в хороших снах и о чем даже просто нельзя мечтать. Виды и запахи завораживали! Федор медленно катил тележку за Левой, который буднично и обыденно закидывал в нее, судя по ценам, годовой бюджет крепкого коллективного хозяйства. Бряк – прошли кулинарию – заработная плата доярок; шмяк – поход в рыбный – удобрения; плюх – в деликатесном – горюче-смазочные материалы – красотища! Конечно, Федор некоторым образом преувеличивал, но, дойдя до кассы и увидев стоимость годовой карты этого супермаркета, обомлел и поверил сам себе. И еще он встретил между молочным и хлебным отделами довольно странную группку людей. Возглавляла ее дородная женщина восточного типа, рядом семенили толстенькие детишки, хватающие и пробующие любой товар, который хоть чем-то привлекал их детское воображение, а замыкала этот маленький шумный цыганский табор пара грустных русских парней, по всей видимости исполняющих функции охранников, которые, волоча полные тележки и подгоняемые звонкими криками детворы, наверное, вспоминали на ходу боевое прошлое и материли про себя настоящее, чувствуя неловкость и идиотизм от переделанной под обстоятельства новой профессии «принеси-подай-отнеси». Федор показал Леве взглядом на них, как бы говоря: «Ты, Лева, этого для меня хочешь?» И еще что заставляло обратить на себя внимание: насколько неестественно для нашей страны вели себя взрослые покупатели. Они были добры и милы между собой; если сталкивались случайно тележки – стороны разъезжались, откланиваясь и глубоко извиняясь друг перед другом. На кассах не толпились, не матерились на кассиров, благочестиво уступали места дамам с детьми. В общем, такого Федор не видел нигде: ни в хваленой Европе, ни в Америке.

– Лева, прости, – начал Федор, – а что они все такие милые и культурные? Мы куда попали? Это рай?

Лева усмехнулся и сказал:

– Здесь отовариваются только крутые, так что послать кого-нибудь незнакомого себе дороже. Бизнес не отнимут, конечно, но издержки могут быть в размере годового бюджета средней коммерческой фирмы. Вот чем тебе не стимул? А народец-то здесь тусуется и правда очень серьезный и состоятельный. – И, переходя на шепот, добавил: – Здесь, Федор, я подозреваю, кушает и покупает покушать элита страны: представители как частного сектора, так и государственного. Так что если, не дай бог, что случится, то, я подозреваю, революционные солдаты и матросы, задумав штурм, не будут опираться на ленинский постулат «вокзалы, мосты»… чего там еще, а, «телефон, телеграф», – а рванут сюда! Зимний теперь здесь! – с ехидной улыбкой закончил Лева.

Ехали молча. Федор думал о чем-то своем, а Лева прокручивал в голове, где видел мужика с парковки, так странно посмотревшего на него, когда они садились с Федором в машину. «Нет, – успокаивал себя Лева, – далеко, не мог слышать он наш разговор, наверно, где-нибудь пересекались. Тьфу, тьфу, тьфу».

Приехав на дачу, мужики продолжили «чаепитие», а вместе с тем и прерванный разговор. Начал теперь Федор:

– Слушай, Лева, вот вы, армяне, растекаетесь по всему миру, оплодотворяя его духовно. Так?

Лева, решив ребус с мужиком, немного успокоился.

– Согласен, – ответил он, не чувствуя подвоха.

– Вот, – продолжил Федор. – И вы не чувствуете, что родина как-то сиротеет без своих сынов?

– Нет, понимаешь, Федя, – начал Лева, – там наши мамы, папы, дедушки и бабушки, могилки наших предков, ну и, в конце концов, Арарат, Эчмиадзин и Севан. Мы отправляем заработанное на родину, восстанавливаем исторические места, помогаем строить новое. Все наши заработанные на чужбине деньги некоторым образом идут в экономику нашей страны. Это ваши уезжают – и наплевать, даже родственникам не помогают, не говоря о том, чтобы что-то дать родной стране! Вон, посмотри: если есть хоть какая-то благотворительность в России, так это либо по линии социальной активности бизнеса, то есть под присмотром, либо фуфло какое-нибудь. Равнодушные вы, видимо.