Текст книги "Пессимисты, неудачники и бездельники"

– Я, Лева, в некоторой степени с тобой согласен, что равнодушные. Но ведь это произрастает из детства. Начинается с того, что найти место в садике нереально, в школе – приплати, педагоги – нищая профессия, в институты без денег не пробиться, да еще и барьеры испытаний в виде ЕГЭ и тому подобное, за что, по сути дела, должна отвечать любимая родина. Плюс разные по жизни дорожные сборы, организованные тем же спонсором в виде различных госструктур. За что им быть благодарным? За тополя и березки? Так и те вырубили под ИЖС. Я, Лева, уверен, что и у вас таких проблем хватает, но я не про это. Это все вторично. Мне просто кажется, что у нас, в России, начался кем-то санкционированный исход. Я вот раньше думал: награбили, не хотят отвечать и – уезжают. Так же в девяностых куча уехала от беспредела различных ОПГ, но все это единицы в масштабах такой страны. А сейчас, Лева, говорят, свалило уже за два миллиона! И это не придурков, Лева, отправили на лечение! В Европе образовываются целые русские колонии. Даже не колонии, а так называемая пятая колонна, полная негатива и недружелюбия. И если раньше ехали миллионеры, то сейчас молодежь. Я в горах в Испании на заправке встретил парня, он закончил сибирский вуз и прямиком туда, за копейки заправщиком! Я его спрашиваю: на фига? А он отвечает: «Мне что там, в каком-нибудь Старосибирске сдохнуть? От безработицы и наркоты?» И ведь он не собирается обратно, как раньше: выучил язык, получил образование – и домой! А средний бизнес? Все, кто мог заработать и стартануть, либо уже там, либо присматривают место. Повально учат в России языки – и туда! Все европейские безработные, кто мало-мальски знает русский, едут учить наших. Спрос только растет! И иностранцы, что характерно, тоже воют. Я, вон, вчера говорил с Вэлом, он сказал, что раз в три месяца ездит отмечаться в Ригу: таков закон. И они-то уже собираются возвращаться домой, не тянут! Что это, Лева? Ведь нет ни революций, ни потрясений. Мы не воюем и не надрываемся, как в первые советские пятилетки. Мы просто как будто доживаем лениво и тягостно последние годы перед всемирным потопом, о котором нам, как избранным, стало известно заранее…

Лева долго ковырял в зубах оригинальной зубочисткой. Наконец, вынув пластмасску изо рта, изрек:

– Одно могу тебе сказать, Федя: климатические изменения здесь ни при чем. И еще, боюсь одного: если старушка Европа возьмет и примет какой нибудь закон об упрощении легализации наших денежек, а еще и что-то шепнет путное об экстрадиции, тогда, боюсь, не остановить никого, даже самых верных и преданных. Ладно… Пойдем спать, тебе завтра на самолет рано.

* * *

Санька второй день не мог успокоиться от пережитого во сне. Пытался позвонить и рассказать другу, но тот был в столице, и слушать ему было некогда. Пометавшись по дому и решив, что надо с кем-то поделиться пережитым, он позвонил Кузьме.

Кузьмой кликали старого рецидивиста, отходившего несколько сроков и затихшего на старости лет на почве принятия большой веры, в которой нашел гармонию и успокоение. Когда-то, в начале девяностых, Саня фактически спас ему жизнь, спрятав простреленного соплеменниками-коллегами урку в своем морге. Время было тогда нелегкое, и Саня при определенных обстоятельствах спокойно мог составить компанию молодежи спортивного вида, расквартированной по мраморным столам городского трупохранилища. Как он тогда, по выражению Кузьмы, не забздел – Саня и сейчас не знал. Думал, наверное, что пронесет. И пронесло, хотя братки-конкуренты искали Кузьму, понимая, что если тот выживет – не простит им смерть брата. Саня тогда все свалил на ментов, резонно объясняя отсутствие тела Кузьмы в морге большой перегруженностью внутренних органов перевариванием результатов криминальной революции. Короче, не было, не поступал, либо потеряли по дороге. Всё! На этом и стоял, так как иное при любом раскладе ничего хорошего не сулило. А в то же время воровал антибиотики из терапии и хирургии, ставя Кузьму на ноги. Он даже Михалычу с Федором ничего об этом никогда не рассказывал. Когда Кузьма оклемался, сказал одно: «Я твой должник!» – и пропал на пару лет. Саня уже думал, что его все-таки достали, но в одну прекрасную ночь Кузьма объявился. Приехал не с толпой на куче джипов, а тихо постучал в дверь. Сидели, пили до утра, ведя беседу обо всем на свете. Вот и сейчас, когда возникла потребность поговорить, а Феди не было, оставалась одна дорога – к Кузьме. Саня точно знал, что примет и без звонка, но решил быть вежливым. Договорились через час в кафе на сервисе у Кузьмы.

Пока собирался, шел – все время думал: о том, что у человека обязательно должны быть варианты, кому можно высказаться, кто поймет твою боль, пусть не поможет, но хотя бы переживет ее с тобой, разделит твои страхи, успокоит воображение. Да, Федька прав, надо «сливать» кому-то свои геморрои, иначе кранты. Вон америкосы придумали психотерапевтов, те принимают все ваши какашки за деньги. Просто и понятно. И у нас они тоже появились, но специфика у обществ разная. Страхи одни, а производные этих страхов другие. Так что никого лучше такого тертого калача, как Кузьма, в отсутствие друга Саня не знал.

Кузьма давно не пил, почитая трезвый образ жизни, поэтому и Санька, придя в кафе, чтобы не нарушать, как он выразился, биоритмику, заказал зеленый чай. О своих делах и страхах Кузьма, наверное, думал только в церкви, так что Саня начал с места в карьер. Туго, плохо, работы нет, перспективки – ноль, жена послала, а тут еще сны, полные идиотизма. В общем, руки опускаются, ноги не идут, голова не держится. Что происходит и что в таких случаях, исходя из личного опыта трезвой жизни, кроме спиртного, помогает?

Кузьма слушал рассказ Саньки не перебивая, до конца, как на исповеди, отвечая лишь когда спрашивают. Потом, когда Санька угомонился, попытался что-то ему объяснить:

– Работы нет – так это сейчас везде так. Низшую нишу заняли приезжие, что поденежней – очередь: выбирай – не хочу. А ты уже не первой свежести, Санек, а очередь, как ни странно, на рынке труда имеет своеобразную возрастную кривую, и в конце этой очереди те, которым за сорок, а перед ними молодежь, выпускники вузов. Так что надо очень постараться, чтобы обогнать молодых.

Услышав про очередь, Санька вспомнил еще один свой сон. Будто стоит он в очереди за какими-то пилюлями, которые назвали таблетками успеха и удачи. Очередь стоит, но, как принято у нас, не движется, так как кто-то впереди постоянно тащит в нее своих: видимо, друзей или родственников. Те, которые в авангарде, одеты получше, с дорогими часами и мобилами, и к ним всё подходят и подходят друзья-товарищи, а общество даже не возмущается. Вон тетку толстую подволокли, дали таблетку и повесили ей бирку: «Директор по персоналу крупной компании», и дядька престарелый очень уж этому радовался, а в очереди говорили, что она была его домработницей. Вон парень в дорогом костюме, выпил – и тоже бирку получил: «Директор ГУПа по ремонту государственных стульев»; теперь все стулья в государственных учреждениях должны проходить ТО и ремонт у него. Вон молодая девчонка, в несколько карат, тащит грудного младенца, по пути запихивая пилюльки в маленький ротик. Всё как в жизни. Только запомнился ему отчетливо один несчастный полковник МЧС, которого по рации постоянно вытаскивали из очереди на то или иное всероссийское ЧП.

Пересказав Кузьме этот сон, Саня осознал, что сон про великого Сан Саныча он рассказывать не будет, а то Кузьма точно посоветует обратиться к врачам. И вообще он как медик понимал, что эти дурацкие сны – аномалия. Это попытка разума решить просто непростые житейские проблемы, не решаемые наяву. Это попутчики шизофрении, которая начинает одолевать его в связи с жизненными невзгодами. И у Федора то же самое: и его сознание, измученное неудачами, включает тумблер ожидания чуда. Хотя, честно говоря, поводы для этих самых чудес в нашей стране при наличии резкого, не поддающегося логике карьерного роста есть.

Тем временем Кузьма, растревоженный рассказанным Санькой сном про пилюльки, про королей и избранных, начал сам помаленьку заваливаться в сторону пессимизма и беспробудности. Начал он с того, что пришли к нему за справедливостью водители общественного транспорта. Непонятно, кто их надоумил, но, видно, от безысходности, пришла на сервис целая делегация с целью, как они сказали, посоветоваться с мудрым человеком. Их генеральный замучил поборами, а сейчас ввел, как сам он выразился, добровольный десятипроцентный налог на заработную плату, причем неофициальный. Хочешь – после получки неси, не хочешь – не неси, но собирай вещи. Говорит, что сбор идет на разработку новых технологий в организации движения наземного пассажирского транспорта; мол, услышал это от коллег на конференции и поспешил применить, так сказать, на месте. И ведь как угадал со временем! Куда водиле деваться? Государство, как обычно, лихо, минуя стадии внедрения и проработки, выкидывает на рынок очередную порцию безработных в виде бомбил! Те и так тусуются в околокриминальной среде, а почувствовав цепкие лапы закона, рванут либо в близкий и родной криминал, либо – те, кто правильные, – станут в очередь на бирже, что создаст переизбыток персонала на рынке перевозок. Вообще государство удивительно подвижно в принятии решений по санации того или иного класса предпринимателей. Грохнули мешочников; потом, вместе с пивом, палаточников; сейчас – бомбил. Наверно, государственно-экономическая логика в этом есть, но людям-то на что жить? Куда идти? Вот и копится все и бродит! А потом удивительным образом выплескивается почему-то в области межэтнических отношений и глохнет ненадолго вместе с судами и посадками.

– Странные вещи, Саня! – закончил Кузьма.

– Да ладно тебе, Кузьма, брось, – усмехнулся Саня. – Ну, ворюги у нас были всегда. Сейчас, правда, охамели, но чтобы в этом искать государственную политику – ты переборщил. Это слишком умно даже для академиков. Я думаю, что им не до стратегий. Как Федя говорит, не ГАЗом едины! Вон у них сейчас канитель: и Сочи, и Мундиаль! План по обеспечению жизненных благ на пару пятилеток сверстан. Одного не пойму: ведь когда-то и у них должно наступить некое перенасыщение происходящим. Ведь им уже хватает, детям тоже, детям детей – с избытком! Куда дальше-то? Собакам и кошкам домашним, что ли, их щенкам и котятам? Куклам и машинкам детей? Моли и червякам в их ухоженных огородиках? Всем же уже есть! И ведь это есть не здесь, в России работает, а там! Так что, Кузьма, это слишком умно, не канает! Я вот что думаю, – улыбаясь, сказал Саня, – вот они, чиновники и олигархи, до двадцатого года все сливки с этих шоу снимут, газ выкачают, продадут и уедут куда-нибудь на остров! И приснится мне сон: такой я старый, трясущийся, однажды утром приеду в Москву, а там никого из этих, ни одной мигалки: они все на таможне в Белоруссии стоят на выезд. Обалдевшие гаишники ходят, улыбаясь; счастливые менты без генералов бегают по улице и раздают детям мороженое; по Красной площади бродят пьяные, но счастливые охранники из лички, потерявшие работу; и только постаревшие Явлинский и Немцов, обезумев от фарта, катаются в парке Горького на чертовом колесе, поливая глазеющих на них шампанским! Вот бред-то! Прости, Кузьма, что-то меня уже и днем несет! Просто я не верю ни в одну целостную государственную стратегию; мне кажется, там все близоруко и просто. Проворовался местный чиновник либо не договорился с федералами – история простая, по-американски, так сказать. Прилетели, отбомбились новым губернатором, перераспределили потоки, наладили связь с центром и… «здесь был Вася»!

– А почему «здесь был Вася»? – спросил Кузьма.

– Да это как наши за бугром: напишут на стене в каком-нибудь историческом месте, думают – на века, а это, кроме улыбки, ничего не вызывает. Так и власть местная: инаугурация, пафос, обещания, а дальше – «здесь был Вася»! Кто их помнит! Просто, мне кажется, сейчас государство – как хозяин в доставшемся по случаю ресторане: во-первых, не знает, какую кухню для себя выбрать – то ли европейскую, то ли азиатскую, американский фастфуд или тупо определить для народа сталинский паек. То спагетти смешивают с гречкой, то в биг-мак запихивают суши. Сказали бы прямо: идем известным вам по прошлым временам путем, в будни сечка и гречка, по выходным и праздникам – масло с яйцом! И народ бы понял и не мучился с демократией, свободой и другими коллизиями. И ведь даже если пытаются сделать вкусное и калорийное, на местах не придерживаются строгой рецептуры, добавляют специй и варят по-своему, то есть как хотят. Не выходит, Кузьма, борща!..

– Да, Саня, наверно, ты прав, и все это зависит от местных; но их же сверху ставят. Значит, они за них и отвечают. Смотри: вот сменился у нас главный региональный босс. Пришел новый, красивый, и привел с собой кучку сподвижников. Ну и начал. Что изменил ось-то? Очень даже изменилось, поверь, – продолжил Кузьма. – Я, ты знаешь, мусором занимался, то есть вывозом его, утилизацией. Бизнес вонючий, тяжелый, но денежный. Вызывает меня наш новый по ЖКХ и говорит: «Ты, Кузьма, работаешь по старинке, новых технологий не осваиваешь, город задыхается от мусора и грязи и т. д. и т. п. И теперь, – говорит, – мы проведем новый справедливый конкурс, который позволит разгрузить бюджет города и определить лучшего поставщика услуг». Я к мэру пошел, говорю: как же так, у нас контракт, заключенный еще тогда, когда этим никто заниматься не хотел, и действующий еще три года. А он в ответ: «Не вопрос, компенсируем, а решение уже принято на самом верху». Ну да ладно, хорошо. «Разрешите поучаствовать?» – спрашиваю. А он говорит: «Конечно! Но тебе не выиграть». Я спрашиваю: «Почему?» – «Да все просто, – отвечает он. – Твою свалку закрывают по экологической необходимости, и возить мусор ты будешь в соседний район – это если сможешь с ними договориться». – «Хорошо, – говорю. – А эти новые ведь тоже туда же возить будут?» – «Нет, им проще, – отвечает он. – Им выделен участок возле старого кладбища. А руководить этими новыми будет сынишка главного по ЖКХ». Я говорю: «У них ни техники, ни кадров нет, как они будут это делать?» А мэр в ответ: «Значит, жди предложений!» И правда: на следующий день звонок. Приехал ко мне этот сынишка и говорит: «Тебе, Кузьма, без шансов, оказывать услуги будешь теперь через нас, тогда ты в обойме!» Я ему говорю: «А если не соглашусь?» А он в ответ: «Согласишься. Выхода у тебя нет!» И что-то про прокуратуру, ОБЭП и другие спонсорские организации. «А как же город? Жители? Если не договоримся? Мусор-то кто вывозить будет?» А он, улыбаясь, отвечает: «Да и хрен с ним. Пока мы тебя воспитывать будем, жители потерпят. Ничего, вон и в Неаполе терпят, а здесь-то что, Красная площадь, что ли?» Вот и согласился! А куда денешься? И возим ко мне на свалку, и дороже, с учетом их интересов; и участок возле кладбища под жилую застройку определили. Красота!

– Да-а… – протянул Саня. – Умеют! Слушай, Кузьма, с такими фортелями у нас в России не разобраться. Летай, не летай – все равно за всем не углядеть. Я бы на их месте создавал черные эскадроны из бывших военных, желательно майоров.

– Это ты к чему? – спросил Кузьма.

– Да отправлял бы мужиков на поездах по регионам, с легендой, пусть вживаются в местную среду и узнают, что и как по правде, и каждый вечер – сеанс связи с Центром. Мол, так и так, воруют, беспредельничают, назревает конфликт и все такое. И к приезду первых лиц им объективочку на стол. И те сразу по прилете всех к ответу. Как тебе, Кузьма?

– Да ладно тебе, Саня, у них же тут партактив правящей партии есть. С него надо спрашивать!

– Нет, Кузьма, они плавают в этом же аквариуме, что и местные руководители, им не с руки. А вот черные майоры – это да! Смотри, Кузьма, они не старые и с молодежью могут на равных; при всем этом они уже думают о пенсии – значит, и со стариками найдут общий язык. Здоровье им позволяет, могут выпить, а значит, многое послушать; но при этом возраст располагает к развитию различных заболеваний, а это позволяет и за медициной присматривать. И с умом у них уже порядок, молодость и самодурство ушли, а маразм старческий еще не наступил. Да и звание майора подразумевает активность и подвижность, но при этом обстоятельность и разумность. Как говорил мой комполка в армии: «Поставьте здесь шлагбаум или закрепите толкового майора: тогда не пройдут ни свои, ни чужие!» А он был знаток психологии еще тот!

Кузьма удивленно посмотрел на разболтавшегося Саньку, но спорить не стал, лишь спросил:

– А почему они «черные», эти твои майоры?

Саня, придя в себя от очередного приступа словестного кретинизма, сказал:

– Да это я так, ну, типа как в кино: «Люди в черном». Они там мочили инопланетян. Вот и эти с нашими «улетевшими в космос» пусть разбираются!

– Да-а… – протяжно сказал Кузьма. – Резон в этом есть! А мне мой командир говорил, – продолжил он, – что боец должен быть сыт, одет и, главное, всегда при деле! Вот и в стране так должно быть: сыты, одеты и при деле! При деле – это самое важное. Так у нашего народа, как у солдата в армии: если нет дела – всякая хрень в голову лезет. Вот и тебе тоже пробило брешь в мозгу, а выдавить это можно только работой. Не будет народ занят – он сам что-нибудь и кого-нибудь выдавит. И распорядок дня при полной занятости будет сопутствовать хорошему сну, а не раздумьям по поводу смысла жизни и поискам ответа на вопросы «что делать?» и «кто виноват?».

Потом говорили про баб и футбол. Закончили поздно, часа в два ночи. Когда расходились, Кузьма сказал, что, по всему видно, придется ему через пару годиков сворачиваться и ехать на родину предков, на Украину, на Харьковщине доживать: здесь либо обанкротят, либо, не дай бог, посадят на старости лет.

Санька, идя домой, думал. А что им-то делать? Куда им с Федором деваться? Без работы вроде как на старость не собрать, а держать-то его здесь тоже нечему, кроме красивого здания морга областной больницы да кладбища с предками, которое того и гляди застроят коттеджами.

* * *

Федору надо было лететь вечером, но он сказал Леве, что ранним утром, чтобы не продолжать посиделки чтобы встреча друзей не превратилась в затянувшиеся проводы. Так что с утра, когда приехало такси, друзья потерлись щетинами, попрощались, и Федя поехал в Москву.

До вечера было много времени, и Федор еще вчера договорился о встрече с Наталией – хозяйкой одной из многих в столице компаний, занимающихся ландшафтным дизайном. Лучшие европейский товары в данном сегменте – это всегда к ней. Они когда-то познакомились через Леву: Наталия знала его со времен первых московских антикварных салонов. Она давно жила на два дома: один в России, в ближайшем Подмосковье, другой – во Франции, в предместье Парижа, поэтому с юмором называла себя русско-французской лимитчицей. Федя каждый раз, встречаясь с ней, набирался плещущего из нее позитива. Она всегда улыбалась, всегда была заряжена на будущее; ее энергетика, как говорил Лева, отливала солнцем. Она знала, что будет делать даже через двадцать лет.

Федя не сказал о встрече с ней Леве и по телефону вчера попросил ее об этом же, иначе Лева со своей кавказской харизмой вечного плейбоя не дал бы пообщаться по душам. А Феде надо было просто поговорить с человеком, который смело и позитивно глядит на жизнь, несмотря на текущие неудачи.

Итак, приведя себя в порядок и даже вздремнув пару часиков, Федор вызвал такси и, оставив вещи в гостинице, поехал в центр. Встречались в маленьком ресторанчике рядом с Петровским пассажем на Кузнецком Мосту. Офис Наталии находился в трех шагах, она, по заведенной ею же традиции, опаздывала, и Федор, листая меню, допивал третью чашку кофе, когда она появилась. Выглядела она, как всегда, шикарно, словно итальянские мастера моды специально для нее открыли линию, подчеркивающую красоту и шарм русской красавицы средних лет. Она специально задержалась в проходе, позволив оценить ее привлекательность сильному полу и дав возможность конкурирующей с ней половине человечества расстрелять ее взглядом. Она с достоинством приняла охи, вздохи и комплименты Федора и, усевшись поудобнее в кресло, погрузилась в меню. Ее рацион Федор знал давно: для того чтобы поддерживать себя в такой потрясающей форме, необходимо строго ограничиваться в хотелках. Салаты, рыба, немного фруктов – привилегия богатых и красивых. Но невозможность выйти из жестких рамок накладывала отпечаток на манеру поведения и разговора. «Все конкретно!» – вот ее критерий и стимул. Без словесных изысков и гламура!

Заказав себе салат и рыбу немного расслабившись на винном листе, Наталия начала с места в карьер:

– Лева говорит, ты совсем плохой, одичал, замкнулся, рванул на ниву прозы. Что с тобой, Федя? Бросай свою тьмутаракань, езжай в Москву, она примет тебя с распростертыми объятиями: ей нужны сильные и креативные ребята! Как-нибудь поможем! В провинции собрались одни бездельники! А то смотреть больно: взгляд растерянного, побитого волка.

Федя улыбнулся:

– Наташа, куда рвануть, чем заниматься? Пополнить ряды трудовых мигрантов? Раньше надо было об этом думать, в девяностые. Тогда бы смог, а сейчас и возраст не тот, да и Москва какая-то грустная.

– Федя, прекрати свой пессимизм, Москва как Москва. Ничего не изменилось. Весь вопрос в восприятии. Все перемелется, затянется. Ты со Светкой, Лева сказал, разошелся? Ничего, так бывает. Подумай, перебирайся. Найдешь квартиру, обустроишься, войдешь в ритм. Пройдет! С работой определится как-нибудь; в конце концов, для начала займешься переводами, будет на что жить.

Федор прекрасно видел, что Наталия понимает: это не выход для него, но она пыталась хоть что-то сказать, чтобы поддержать товарища. Федор решил перевести никчемный разговор в более продуктивное русло.

– Ты-то как, Наташа? – начал уходить в сторону он. – Как работа? Что в жизни?

– У меня? Да все нормально. Открыли с Пьером маленькую конторку в Париже. Ты же помнишь Пьера?

– Да, конечно, – кивнул он.

Пьера он помнил, да и как не запомнить: вылитый Эркюль Пуаро в исполнении Дэвида Суше! Так же толстоват и галантен, и так же семенит ножками. Когда Лева их знакомил, Федя даже подумал, что это очередной прикол друга: так Пьер на артиста был похож.

– Так вот, мы с ним решили открыть офис по сбору и наладке солнечных батарей в Европе. Солнца там много, да и экология. Покупаем комплектующие в Прибалтике и собираем на месте. Вроде ничего получается. Слушай, Федя, а как твой экологический проект, ты что-то там начинал с торфом? – спросила она, покончив с салатом.

– Никак, Наташа, не нужно это здесь и сейчас, не прижилось, – решив не ворошить прошлое, отрезал Федор.

– Жалко, все было так интересно и заманчиво, – грустно сказала она. – Да вот и у нас в России что-то не пошло, – продолжила она и, улыбнувшись, добавила: – Солнца здесь мало.

– Да, наверное… А что с ландшафтом?

– Китай, все китайское. Они штампуют любую новинку, делают все задешево, даже семена газонной травы начали клонировать. Да еще наши, – продолжала она, – стали какими-то злыми и жестокими. Сделали одним участок, они попросили еще и родителям своим сделать, потом, мол, рассчитаемся, – и кинули. Просто как-то по-советски: отключили телефон – и все. Когда я подъехала к ним пристыдить и попросить рассчитаться, подошли два типа и посоветовали не работать с налом. Так просто и доходчиво описали последствия, что я решила не связываться, хотя до этого заказчики сами предложили этот способ оплаты. Так что я теперь больше там, чем здесь, – сказала Наталия грустно. – Вот офис продадим – и туда. Хоть и неродные мы там, но спокойнее, – закончила она.

– Ну вот, – начал Федор, – а ты все «в Москву, в Москву»!

– Прекрати, Федя! Ты мужчина! Тебе проще!

Настроение испортилось. Федор заметил, что оптимизма у Наталии поубавилось, и это соответствовало общей тенденции Фединых впечатлений от визита в столицу. Прощались как-то болезненно, долго разбавляя общую тоску вином.

* * *

Санька не часто бывал в столицах, но разницу в уровне жизни между провинцией и главными городами России ощущал. В детстве, гоняя с мамой на электричке за продуктами, он, даже невзирая на сопутствующую поездке нервозность и толкотню, готовился к ней заранее. Он всегда выбирал для поездок лучшее, что было у него в гардеробе; став постарше, даже пытался скопить немного денег, надеясь купить какую-нибудь экстравагантную для местного бомонда вещицу. Как-то давно он приобрел в Москве полиэтиленовый пакет с ковбоем Мальборо и сказал маме, что будет его использовать для сменной обуви, чем очень ее удивил: пакет стоимостью в пять рублей, чтобы носить в нем кеды за трешку– это, по ее пониманию, был перебор. Но она не стала спорить, а Саня целую неделю был лидером рейтинга местных девчонок в области креатива и продвинутости. Только он мог придумать провести в советской школе подпольный конкурс красоты, собирая на переменах записки с голосами парней из трех десятых классов. Но хотя он приобрел кучу врагов из среды девчонок-десятиклассниц, у него была своя, вполне мирная идея: выбрать самую красивую, на зависть парням влюбить ее в себя и жениться на ней, тем самым утерев нос всем ребятам. Победила, конечно же, его Мамулька! И сейчас, вспоминая все эти хитрости из юношества и тоскуя по лучшим годам жизни, он ковылял в местный рок-клуб, куда позвал его взрослый сын на презезентацию своего нового альбома. Точнее, не своего, а его группы, – но все равно приятно и даже завидно, что у сына есть любимое увлечение. С ходу подумалось: может, и им с Федором запеть? Хотя будет очень трудно найти продюсеров для великовозрастных идиотов с прокуренными и пропитыми голосами. Но Саня был уверен: если бы в них кто вложился, они бы, под бокал коньяка, зажигали по-черному. Санька вообще второй день фантазировал, так как ходил под впечатлением от статьи из интернета, смысл которой сводился к тому, что в век массовых коммуникаций как-нибудь через это заработать – раз плюнуть, надо только иметь талант что-то производить и умение распространить это через сеть. Но ни резать по дереву, ни лить оградки, ни мастерить поделки они с Федором не умели, а нанимать кого-нибудь, как просчитал Саня, экономически невыгодно: прогоришь. Придумать какой-нибудь социальный, как его там называли, аккаунт, кроме «неудачники РФ», не получалось. Хотя возникла мысль создать местное радио, посвященное здоровью, где можно со специалистами обсуждать все проблемы: от вздутия живота у младенца до правильного христианского погребения усопшего. Наш народ любит лечиться, при этом не любит тратить на это время. Вот можно и дистанционно, безмедикаментозно поддерживать его здоровье советами сходить к врачу или попить безвредной настойки боярышника. А в качестве звезд пригласить в эфир какого-нибудь а ля Малахов или Кашпировский! Мысли и фантазии гнали Саню дальше и дальше. Можно по радио научить людей делать себе уколы и прививки, и, в целях экономии семейного бюджета, даже самим себе легкие полостные операции. А еще, опираясь на интернет, можно провести показательные занятия по наркозу и ампутации – пока, правда, только легкие операции типа отрезания себе пальцев рук и ног. Не говоря уже о том, что такие мелочи, как аппендиксы, люди должны вырезать себе сами прямо на журнальном столике перед телевизором. И людям хорошо – экономия, и бюджету страны, и Саньке как лидеру рынка радиокоммуникаций – хороших спонсоров и рекламных договоров! Медицина – это все, что он когда-то умел делать профессионально, и если уж зарабатывать на этом, так по полной!

Войдя в прокуренный клуб, он сразу увидел Мамульку. Она сидела, курила и смотрела на сцену. «Да, – подумал Саня, – для меня она все та же девочка из десятого “Б”, только немного повзрослевшая». Санька топориком нырнул в клубы дыма и звуки рока, вынырнув рядом с ее столиком, заказанным сыном для них двоих. Привет, поцелуй в щечку и моментальный заказ темного холодного пива, чтобы догнать ранее пришедших. Пели здесь про то же, что и везде: про тех, кому больно и обидно, и про тех, кому вкусно и сладко. Хотя, наверно, сейчас больше про тех, кому жизнь не в кайф, – видимо, веяние времени. Ребята вокруг сидели суровые, гламура на их лицах явно не просматривалось. Саня, улыбнувшись, представил, как здесь развлекались бы всякие бандеросы со своими «жизнь удалась», подгоняемые тяжелыми ботинками хмурых парней. Рок, если это действительно рок, – это серьезно!

Санька шел на эту встречу с мыслью поддержать сына, а не искать повод для примирения; они уже сказали друг другу, что хотели сказать, и поэтому общение было легким. «Как дела? Что нового? Как родители?» – вопросы, не требующие обстоятельных ответов, поэтому напряга не было. Просто сидели и слушали. Мамулька, видно, уже сориентировалась в жизни без него, да и он стирать и готовить умел давно. Единственное, что она сказала: «Ты прости, Саня, устала я. Вы с Федькой буйные, и с вами нам, бабам, легко и весело только в молодости, так что не обессудьте. Что случилось, то случилось». Санька молча кивнул и решил про себя, что все-таки обидно и жалко, но поплачет он над этим попозже, по возвращении домой. А сейчас жизнь продолжается, и, пожалуйста, по пиву повторить, а по водке – сто пятьдесят!

Когда концерт закончился, Мамулька осталась ждать сына, а Саня решил двинуть домой. Простившись и похвалив сына – а ему действительно все понравилось, – он, поцеловав Мамульку в щеку, услышал ее шепот:

– Прощай, Саня!

Он почувствовал какой-то смертельный холод в ее словах, будто она на кладбище с ним прощалась. Не найдя слов, он крепко обнял ее и пошел к выходу. А что он мог сказать? «Простите, возьмите идиота на поруки»? Или: «Я больше не буду»? И последняя мысль перед выходом на улицу, которая догнала его: это всё! Все, Мамульки в его жизни нет! Она и позвала его через сына, чтобы проститься! Теперь финиш!

Он шел в свое новое жилище и не понимал, что ему делать без нее. Хотя он жил у Федора уже порядочно, но не было какой-то последней точки в глобальной системе координат. И вот теперь она есть: широта такая-то, долгота такая-то, все с учетом новых обстоятельств и изменений.

Зазвонил мобильник. Это был Федор.

– Как ты, брат? – спросил он.

Сане хотелось многое рассказать и поделиться своей болью, но он сказал лишь одно:

– Возвращайся, надо с нами что-то делать!

Федор, помолчав, ответил:

– Я знаю! Саня, верь: теперь все будет хорошо! Приеду завтра вечером! Готовь пельмени!