Текст книги "Вангол"

– Убили его, документы забрали зэки, и сейчас они едут по лесной дороге на северо-восток. Я не успел их перехватить. Боюсь, что их перехватят немцы. Тогда документы попадут в их руки, надо что-то делать.

– Что можно сделать в такой ситуации? Не знаю.

– Что это за документы? Почему они так интересуют всех?

– Это архив Битца, в нём собрана информация обо всех завербованных Битцем по лагерям страны агентах. Это тысячи сексотов, в лагерях и на воле.

– Для немцев это, считай, готовая агентурная сеть в нашем тылу, – сделал заключение Вангол.

– А для зэка способ выявить и свести счёты с ними, взять власть в лагерях и, по сути, умело используя их, управлять лагерями, – сказал Макушев.

– Да, теперь понятно. Немцам эти документы достаться никак не должны. – Вангол задумался. – Есть возможность отвлечь немцев на себя, дав возможность зэкам уйти. А уж потом искать их.

– Это как?

– Эй, сержант, ползи сюда, – негромко позвал Вангол. – Ты уж не серчай, у меня более быстрого способа убедить тебя не было. Он протянул руку сержанту: – Вангол меня зовут.

– Степаныч, Иван-то есть, – ответил сержант, пожимая руку Вангола.

– Так вот, Степаныч, тут дело добровольное. Можешь уйти, можешь остаться, я должен вызвать на себя немецкие разведгруппы, действующие в этом районе, чтобы отвлечь их от группы наших, уходящих сейчас на восток на машинах. – Вангол незаметно подмигнул Макушеву. Тот понял, что сержанту лучше не знать подробностей. – Дело опасное, решай.

– Вы чё, мужики? За кого меня принимаете, я с вами, – твёрдо заявил сержант, обиженно поджав губы.

– Добро, здесь недалеко есть оружие, уйдём туда, а пока я с немцами потолкую. Капитан, как только будет связь, постреляй около меня, – сказал Вангол.

Он принёс немецкую рацию и, надев наушники, включил её.

– «Зевс», «Зевс». Приём, я «Вепрь», – вызывал Вангол.

– Во шпарит, он не немец, случайно? – кивнув в сторону Вангола, спросил Степаныч.

– Он наш разведчик, – ответил Макушев.

«Зевс» ответил сразу, Вангол дал знак, и Макушев стал стрелять в воздух около головы Вангола.

– «Зевс», «Зевс», я «Вепрь». Задание выполнено, начальник русского лагеря Битц захвачен, при нём портфель с документами. Ведём бой с наседающими группами спецгрупп НКВД, требуем помощи, находимся в том же квадрате… – Не договорив фразы, Вангол выключил передачу. – Теперь надо уходить, быстро, – сказал Вангол, поднимаясь.

– Быстро я не смогу, контузия, да ещё ты добавил, – сказал, покачав головой, Макушев.

– Ладно, как сможешь. Я бегом к месту, где припрятано оружие, вы по моим следам, а потом на звук немецких автоматов идите, это я шуметь буду, пошли. – Вангол, сказав это, спрятал свою рацию, прихватив немецкую с собой, быстро ушёл.

Через минуту немецкая рация передавала приказ разведгруппам района.

– Всем разведгруппам двигаться в квадрат пять, ориентироваться на звуки боевого столкновения в лесном массиве, обеспечить выход группы «Вепрь» с пленным в дислокацию наших войск, наступающих в квадрате семь. В боевые столкновения ни с кем не вступать до исполнения приказа. Об исполнении доложить немедленно. «Зевс».

«Сработало, даст бог, грузовики проскочат», – подумал Вангол.

Через полчаса Макушев и сержант, продираясь через кустарник, услышали трескотню немецких автоматов и выстрелы карабина. Это Вангол, переодевшись в немецкую форму, удобно устроившись на пеньке, короткими очередями из немецких «шмайссеров» дырявил чистое небо, имитируя бой. Его услышали, услышали не только Макушев с сержантом. Две немецкие разведывательно-диверсионные группы, выйдя на связь с центром, доложили, что слышат звуки боя в лесном массиве, и приступили к выполнению приказа. Одна из них снялась с засады на лесной дороге, по которой прямо на них двигались машины Остапа. Немецкая дисциплина и исполнительность оказались на высоте.

– Не стрелять, – скомандовал командир группы, залёгшей на обочине, и взглядом проводил промчавшиеся мимо грузовики. – Вперёд.

Группа перебежками устремилась в лесной массив, откуда доносились звуки стрельбы.

– Степаныч, переодевайся, скорей! – крикнул Вангол, едва задыхавшиеся от бега Макушев и сержант появились из кустов. – Капитан, будешь имитировать пленного Битца. Степаныч, вот немецкая плащ-палатка и пилотка, надевай, «шмайссер» возьми. Да брось ты винтовку! – Вангол чувствовал приближение немцев и отдавал команды почти шёпотом. Зато громко во всё горло несколько раз крикнул по-русски: – Второй взвод, обходи левее. Не стрелять, возьмём живыми! Стреляй по опушке, левее, там немчура! – Крикнув сержанту, Вангол несколько раз прицельно выстрелил из карабина.

Степаныч, схватив винтовку, тоже несколько раз выстрелил.

– Не вижу я там никого. – Макушев, пытаясь увидеть немцев, встал во весь рост.

– Ложись, капитан! – крикнул Вангол.

Пули веером процокали по деревьям над головой Макушева.

– Теперь уходите в ту сторону, по вас стрелять не будут. Капитан, руки держи вместе, они ж у тебя «связаны», давайте скорей, я вас найду, уходите.

Вангол боковым зрением видел, как скрылся в молодом березняке Макушев, «конвоируемый» Степанычем, и, прицелившись в появившуюся среди кустарников фигуру немецкого разведчика, мягко нажал на спусковой крючок. Немец, остановленный выстрелом Вангола, упал. Вокруг, срезая ветки и лесные цветы, защёлкали пули немецких автоматов. «Засекли». Вангол, перекатившись, сменил позицию и прицельно выстрелил ещё пару раз. «Спасибо Такдыгану», – подумал Вангол, очередной раз передёргивая затвор. Надо было бы уходить, уводя за собой немцев, но было уже слишком поздно, Вангол чувствовал, что его уже взяли в полукольцо. Он хорошо видел фигуры в камуфляжных костюмах, то и дело мелькавшие и справа, и слева. «Ну что ж, поиграем», – решил Вангол, подальше отбросил свой карабин и пополз в направлении немцев. Когда понял, что дальнейшее его движение уже не может остаться незамеченным, он, устроившись в небольшой ложбинке, укoлол ножом ногу выше колена и выступившей кровью вымазал отверстия ушей. Затем надел на ушники и, включив рацию, стал вызывать немецкую станцию:

– «Зевс», «Зевс», я «Вепрь», приём!

Немцы откликнулись сразу, но Вангол, игнорируя их отзывы, продолжал и продолжал вызывать, монотонно и достаточно громко. «Шмайссер» он держал в одной руке, готовый к стрельбе. Он не видел, но чувствовал, как за спиной к нему медленно приближаются немцы. Они двигались почти бесшумно. Вплотную подойдя к Ванголу, один из диверсантов хлопнул в ладоши над головой Вангола, снисходительно улыбнувшись, сказал:

– Этот отвоевался. Везунчик, теперь в госпиталь и в отпуск, в Берлин, к своей фрау.

Вангол, как бы не видя и не слыша ничего, продолжал и продолжал монотонно вызывать:

– «Зевс», «Зевс», я «Вепрь», приём. – Берлинский диалект наиболее успешно давался ему в школе.

Немец вышел перед Ванголом и, забрав у него из руки безвольно выпущенный автомат, снял с головы наушники.

– Бедняга, он оглох, у него порваны перепонки. – Немец, вытерев наушники носовым платком, надел их и, услышав позывной «Зевса», ответил: – Я Рейдер, нашли раненого радиста группы «Вепрь», видели отход группы «Вепрь» с пленным, русских отсекли, продолжаем выполнение задания.

Вангол, словно придя в себя, улыбаясь от радости, громко кричал, что он ничего не слышит, группа отходила с русским пленным, он прикрывал, и тут взрыв. Обер-лейтенант Хайнц приказал… Он делал попытки встать, но, теряя равновесие, хватался руками за немцев.

– Молчать! – крикнул на него один из диверсантов, для убедительности приказав ему жестом закрыть рот. Поглядев на Вангола, скомандовал: – Двоим сопровождать раненого. Остальные за мной. Двигаться в квадрат семь.

Группа быстро растворилась в мелком березняке, оставив Вангола с двумя немцами. Вангол сидел на земле и смотрел невинными глазами на двух здоровенных голубоглазых и светловолосых бугаёв, которые очень смахивали на простых русских деревенских парней. Думая, что Вангол их не слышит, они спокойно обсуждали ситуацию, называя его не иначе как мешком, который им придётся тащить километров двадцать. Они шутили на эту тему спокойно и привычно, со знанием дела сооружая носилки. Они даже понравились Ванголу, их добродушные лица были чем-то симпатичны. Но они были врагами, и Вангол понимал, что их придётся убить. Убить, потому что они пришли на его землю лить кровь. Убивать родных и близких Ванголу людей уже только потому, что они родились на русской земле, которая вскормила и вырастила их для жизни и счастья. Какие бы они ни были, плохие или хорошие, они были свои, родные, и за них он готов был драться. Драться до смерти, потому как на этой земле и за эту землю он мог умереть, она того стоила.

Василь гнал машину, не обращая внимания на колдобины и ямы. Остап молча сидел, намертво вцепившись в поручень, изредка бросая взгляд на дорогу, летевшую под колёса. Пыль, сплошной завесой поднимавшаяся из-под машины, заставила второй грузовик отстать. На развилке Василь притормозил, свернул направо и, немного проехав, гася скорость, остановился.

– Ты чего? – спросил Остап.

– Разгрузиться надо и машины заправить, иначе не доедем, – ответил Василь, выскакивая из кабины.

Остап вылез из кабины и ушёл в кусты. Вернулся, когда разгрузка уже шла полным ходом.

– Разгружайте быстрей, – сказал Остап, хмуро глядя, как пыжились от натуги его братки, выбрасывая из кузова мешки с картошкой. – Бензин, бензин береги!

Василь переливал бензин из ведра в бензобак машины. «Только бы хватило горючки», – подумал Остап. Он вытащил лежавший на полу кабины портфель и присел на один из сброшенных мешков. Портфель был закрыт, небольшая блестящая застёжка открывалась ключом. Недолго думая Остап вынул нож и сломал замок. Взвесив на руках портфель, прикидывая, что в нём может быть, Остап осторожно раскрыл его. То, что он увидел, сильно его разочаровало. Дико выматерившись от досады, он саданул ножом в содержимое и, вскочив, вывернул всё из портфеля. На землю высыпались тетрадки, записные книжки разных цветов и размеров. Их было много. Одна из толстых тетрадей, пробитая ножом, застряла на лезвии, и Остап, уже утративший интерес к содержимому портфеля, вынужден был, снимая с ножа, взять её в руки. На обложке химическими чернилами было аккуратно выведено: «1934 г. КРАСЛАГ». Остап открыл её и стал читать… Через несколько минут дикий хохот, сначала тихий, потом безудержно громкий, заставил Василя и двоих бандитов, разгрузивших кузова и отдыхавших на траве, бросить окурки и подняться. Они осторожно выглянули из-за машины и увидели Остапа. Он сидел на мешке с картошкой среди разбросанных тетрадей и хохотал. По его лицу текли слёзы, тонкие губы кривились то ли от смеха, то ли от плача, глаза безумно вращались. Он хохотал, не видя никого и ничего. Один из братков, толкнув Василя в бок, испуганно спросил:

– Чё-то того Остап, что ли?

– Умолкни, с ним бывает, идите покурите пока, – сказал Василь и направился к Остапу.

Остап продолжал хохотать. Заметив Василя, махнул ему рукой и сквозь спазмы хохота, который, казалось, давил его, в несколько приёмов, с трудом смог произнести одно слово:

– Сложи, – и руками показал на разбросанные тетради и блокноты.

Видя, как Василь небрежно стал впихивать тетрадки в портфель, Остап замолчал. Оттолкнув Василя, упал на колени, ползая по земле, стал осторожно, обдувая и выправляя листы, аккуратно укладывать тетради и записные книжки. Он бережно собрал всё и уложил в портфель. Только теперь, закрыв портфель, он посмотрел на наблюдавшего за его действиями Василя. Встретив немой вопрос в глазах, Остап встал, взял в руки портфель и тихо, но очень внятно сказал:

– То, что искал Москва, нашли мы, но знать об этом не должен никто. Иди убери тех придурков, бензин с той машины в нашу, машину поперёк дороги и зажги. Всё понял?

Василь молча кивнул и, сунув руку в карман, ушёл. Два выстрела сухо щелкнули, оборвав две никчёмные жизни, и вскоре поперёк дороги остался стоять пылающий грузовик с белой обгорающей надписью по борту «Всё для фронта». Сопровождаемый облаком пыли, всё дальше и дальше по лесной дороге на восток уходил второй грузовик с трясущимися в кабине Василём и Остапом. Их кидало на кочках, но Остап терпел и не обращал внимания на ушибы, он обеими руками держал портфель с архивом Битца. Он понимал, что оказалось в его руках. И уже ощущал ту власть над миром, которую давал архив. Он представлял, как будет одним словом решать судьбы тех, кто был в этих списках. Он реально видел, как люди будут отдавать ему всё – деньги, власть, жизни, и он будет это всё забирать. Забирать потому, что это принадлежит ему по праву сильного, потому, что он это заслужил, он и только он…

– Сейчас, когда наша Родина в опасности, она призывает вас встать на защиту её священной земли, встать на защиту матерей и жён, своих детей!

Хриплый голос седого политрука срывался, лишь отрывки фраз долетали до Кости и Кольки, стоявших в неровной колонне на перроне вокзала в Красноярске. Они уже неделю как были мобилизованы и ждали отправки в формируемые части, наконец, сегодня их привели на вокзал. Эшелон уже стоял, спинами они чувствовали тепло от прогретых на солнце вагонов. И вот прозвучала команда «По вагонам!». Строй, смешавшись, рассыпался вдоль эшелона.

– Колька, давай сюда! – кричал Костя, одним из первых забравшийся в теплушку.

Вскоре они, уютно устроившись на нарах в углу вагона, раскрыв мешки, раскладывали остатки своей деревенской еды. Сало, лук да краюха хлеба на двоих. И то хорошо, что это было. Там, где они жили последние три дня, кормили плохо, народу нагнали много, а позаботиться о кормёжке забыли. Так и перебивались на своём, у кого было. А у кого не было, жрали один раз в день баланду да кипяток с куском хлеба перед сном. Но никто не роптал, понимали – война, вот попадут в части, получат паёк, и всё будет нормально. Первый раз в жизни Костя с Колькой ехали в поезде. Так хотелось посмотреть, что там, за стеной несущегося по железным рельсам вагона, но расположенное высоко под потолком окно было занято. К нему прилипли такие же деревенские парни и мужики и уступать место не собирались. А мимо проплывала родная сибирская земля, бескрайние таёжные дали с их деревнями и селами, с жёнами и подругами, матерями и стариками. Но о грустном никто не думал. Все думали об одном: скорей бы взять в руки винтовки и остановить фашистскую сволочь, которая топтала родную землю, проливая кровь тысяч невинных людей.

– Как думаешь, к осени вернёмся? Я лодку-то на берегу оставил, вот дурень, – сокрушался Костя.

– Да вернёмся, долбанем фашиста – и домой, смотри, силища-то какая прёт. Токо наших эшелон за эшелоном сколько, а с остальной России? Куда им с нами тягаться, зашибём, – уверенно толковал Колька.

– Интересно, куда нас везут?

Побывавший уже в городе Колька отвечал:

– Как куда? В Москву, конечно, там все армии создаются.

– А, ладно. Отоспимся теперь вволю, до Москвы долго ехать. – Костя подтолкнул соломенный тюфяк, уложил под голову мешок и, улёгшись, закрыл глаза. «Здорово, – думал он, – столько интересного увижу, вернусь с войны, про Москву ребятишкам рассказывать буду, про Красную площадь…»

Не суждено было ни Косте, ни Кольке увидеть Москву, не побывают они и на Красной площади. Но увидят много, увидят так много, только рассказать об этом они никогда и никому не смогут.

– Господин капитан, нашли! Тако место хорошее нашли, самый раз! И сховаться можно, и груз весь упрячем так, что ни одна чёрная душа не найдёт, – кричал сотник, проламываясь через хрусткий кустарник к кострищу, у которого кругом сидели казаки, подставляя огню заскорузлые мозолистые ладони.

Было сравнительно нехолодно, но все жутко устали, и это сказывалось на настрое, уже далеко не боевом. На здоровье – многие хрипели и кашляли, раскуривая очередную самокрутку крепкого самосада. Капитан, услышав сотника, встал и шагнул ему навстречу.

– Поехали, сам взглянуть хочу. Отдыхай, Акимыч, – сказал он поднимавшемуся с охапки лапника бородатому казаку. Поправив ремень и взяв карабин, он направился было в сторону сбившихся в табун лошадей, однако сотник остановил его:

– Вашбродь, там верхом не пройдёшь, всё одно придётся пёхом, лошадей потом проведём, когда прорубимся, а щас только пёхом. Извиняйте.

– Пёхом так пёхом, веди, Пётр Петрович! – улыбнувшись, сказал капитан и, стряхнув с себя усталость, энергично зашагал за сотником.

Вторые сутки они стояли на отдыхе, как объявил капитан казакам, в низине на берегу небольшой речки. На самом деле он не знал, куда идти дальше. Крутые, заросшие тайгой скалистые сопки скрывали горизонт. Это было столь непривычно для донских казаков, привыкших к широким вольным степям, как к морю, ковыльными волнами омывавшему ноги их коней. Грозная природа этого края во всей своей осенней красе действовала на них несколько подавляюще. Однако поздняя осень щадила казаков, ударившие сперва морозы отступили, и даже выпавший снег растаял. Стояли погожие осенние дни, только ночи заставляли людей кутаться в шинели и ворочаться у костров, подставляя подмерзающие бока огню. Нужно было что-то решать, время работало против капитана и его людей.

«Бог с нами, – то и дело поминал про себя сотник. – Лошади не без корма, трава, хоть и прибитая местами заморозками, в пойме речки густая и сочная. А завалит сейчас снегом, овса-то осталось ну на пять-шесть дён!» – размышлял он про себя, продираясь через кусты, осторожно придерживая ветви, чувствуя идущего сзади капитана.

– Осторожней, вашбродь, на мох не становись, под ним камень ручейный мокрый, скользко.

Они медленно поднимались по склону сопки в небольшой распадок, уходящий куда-то вверх. Вскоре капитан услышал голоса. Утром ушедшие с сотником на охоту казаки разделывали сохатого, весело трещал небольшой костёр, на котором, источая удивительно вкусный аромат, жарилась свеженина.

– Что ж ты, Петрович, не сказал, что лося взяли?

– Вашбродь, да забыл сказать. Не это главное, пойдёмте дальше. Казачки сейчас перекусят – и вниз, мясо таскать будут, мы как раз к этому времени управимся, здесь с версту, не боле. Петров, останешься, дождёшься нас с господином капитаном, свеженинки поджарь, мы скоро, – отдал он распоряжение, проходя чуть в стороне от бивака. – Здесь пойдём, сподручнее. – Он махнул рукой в сторону и увлёк за собой капитана.

Через полчаса, изрядно наломав ноги по скалистому, довольно крутому склону, они вышли к скале, слегка нависающей над огромным валуном, лежащим у её подножия.

– Здеся! – сказал сотник, устало опускаясь на камень. Папахой он вытирал пот, градом катившийся по лицу.

Капитан внимательно посмотрел на скалу, и сросшиеся чёрные брови изогнулись в недоумении.

– Что здеся, Петрович? – с некоторой иронией и недовольством спросил капитан.

– Во, то оно и есть. Главное, в пяти шагах, а не видать. Я сам нечаянно наткнулся, слава богу. Зайдите за камень, вашбродь.

Капитан, с недоверием взглянув ещё раз на скалу, медленно шагнул к ней, огибая валун. Через секунду он исчез за камнем, а ещё минуту спустя появился оттуда с сияющей улыбкой на лице.

– Ну, Петрович! Ну, молодец! Это ж надо, да просто лучше места и придумать нельзя. Какая пещера! Целая танцевальная зала, а, Петрович? Ну, молодец! – Капитан искренне радовался такой удаче и готов был расцеловать своего сотника.

Тот, улыбаясь, был доволен собой, ценил он похвалы своего капитана, всю войну прошёл за ним и знал его и в бою, и на привале, уважал. И сейчас радовался вместе с ним, понимая, что нашлось решение той непростой задачи, которую нёс на себе капитан Павлов.

– Что ж, отлично, прорубаем сюда тропу, поднимаем лошадьми груз, переносим всё в пещеру, заваливаем, маскируем вход и уходим. Дня за два управимся, Петрович?

– Думаю, управимся, но попотеть придётся. А сейчас на свеженинку, господин капитан! А? Аппетит появился?

– Пошли, Петрович. Эх, в лагере бутылка мадеры осталась. Берёг до случая, а сейчас бы не мешало.

– Дак я сейчас мигом!

– Нет, Петрович, отставить, далеко. Отдохни, сделаем дело, вот тогда и гульнём!

Они быстро спускались по склону к горевшему костру, где оставшийся казак доглядывал за большими ломтями мяса, томившегося на углях.

– Как раз поспело, вашбродь, сидайте во сюды. Соль вот, ежли недосол, кушайте. – Казак засуетился у кострища, нанизывая на шашку куски мяса.

– Благодарствую, Петров. Савелий Васильевич, если память не изменяет?

– Отличная у вас память, господин капитан. Так точно, Савелий Василич по батюшке.

– Хорош казак был твой батя. Царствие ему небесное, геройски погиб, геройски. Спасибо тебе, Васильевич, ступай, мы тут сами управимся.

– От души, господин капитан, благодарствую за добрую память об отце моём! – Повернувшись кругом, казак зашагал к мешкам с мясом, легко взбросил один из них на спину и двинулся вниз по едва пробитой тропе. Он не чувствовал трёхпудового веса на своих плечах, в голове его звучали слова капитана о его отце, глаза невольно заволокла слеза.

«Есть настоящие люди на белой земле, есть! – так думал он о капитане. – За ним в огонь и воду пойду!»

Снизу со стороны лагеря раздались выстрелы, пять или шесть, и всё затихло. Сотник, встревоженно взглянув на капитана, прислушался и спокойно продолжил уплетать сочное мясо.

– Может, зверя какого там пугнули.

– Петрович, давно хотел тебя спросить. Ты знаешь, что за груз в ящиках? – Капитан внимательно поглядел в глаза сотнику.

– Знаю, – твёрдо ответил тот, не отводя глаз. – Золото в слитках и монетах. Каменья драгоценные и серебро в посуде и всяком виде.

– Казаки тоже знают?

– Тоже знают, господин капитан.

– Откуда? Ящики ж под замками и опечатаны сургучом? Открывали?

– Никак нет, вашбродь, уронили один, когда обоз бросали, он и откройся, посмотрели, назад сложили всё и в землю с другими, как положено. Сам отвечаю.

– Как думаешь, Петрович, в твоей сотне найдётся тот, кто язык развяжет, если к красным попадёт? Или просто решит сам вернуться сюда? Сам, понимаешь?

– Тяжёлый вопрос, господин капитан, тяжёлый. В чужую душу не заглянешь, но верю я своим хлопцам. Кого сызмальства знаю, кого по родичам, отборная сотня, сами ведаете. Опять же скрозь такие дела плечо к плечу прошли… Думаю, пока вместе будем, ни у кого мысли об энтом не будет. А вот если, не дай бог, в одиночку, тут уж не знаю, всякое может быть, жизня – штука сложная.

– Я тоже верю тебе и казакам твоим, потому и говорю тебе: в этих ящиках ценности на несколько миллионов рублей, это плата за оружие и провиант, это деньги на жалованье и довольствие армии, мы должны сохранить их и передать генералу. В этом случае армии будут способны опрокинуть красных и восстановить Российскую империю, пусть даже без царя, хотя я не представляю, как это будет. Но это будет, если мы выполним приказ.

– Выполним, вашбродь, не беспокойтесь, ешьте мясо, стынет. – Сотник спокойно посмотрел в глаза слегка разгорячившегося капитана. – Казаки слово всегда держали, испокон веков, – твёрдо закончил сотник.

К вечеру спустившись в лагерь, капитан был огорчен плохой вестью. Его коня, прошедшего с ним почти всю войну, порвали волки. Пришлось добить. Казаки глаз не поднимали, виноватя себя за случившееся. Капитан долго сидел у крупа павшего друга, поглаживая буйную гриву коня, прошедшего с ним не одну тысячу верст, понимавшего его с полуслова, выносившего его из жестоких сечей. Ком в горле и слёзы на глазах у видавшего виды боевого офицера стоили дорогого. Трое казаков о чём-то тихо поговорили с сотником и, прихватив топоры, ушли из лагеря.

– Всем отдыхать до утра. Лошадей ночью охранять, костры по периметру. Утром начнём прорубать тропу до пещеры, где оставим груз, и рванём из этих мест, ребята, крошить красных. А то без боя кровь в жилах застоялась! – громко прокричал сотник и увидел, как прояснились лица у казаков, как заулыбались бородатые физиономии дорогих ему земляков, как заиграли желваки на скулах, как зажёгся в их глазах неугасимый огонь казацкой храбрости.

Утром, проснувшись, капитан выбрался из палатки и увидел, как казаки, собравшись большой толпой, что-то поднимают верёвками. Он подошёл ближе и увидел полуметровой толщины ствол дерева, который одним концом казаки устраивали в глубокую яму. Другой же конец, являвшийся корневищем, был искусно обработан и представлял собой огромную конскую голову. Капитан всё понял и тепло улыбнулся казакам.

– Спасибо, – только и сказал он, хватаясь за верёвку. Общими усилиями семиметровый столб был поднят, и голова донского коня гордо застыла над забайкальской тайгой.

– Листвяк, лет триста стоять будет, – сказал сотник, подходя к капитану.

– Спасибо, казаки, всегда помнить буду, – громко сказал капитан, снял фуражку и поклонился довольным, улыбавшимся казакам. – А теперь за дело, братцы, – крикнул сотник.

* * *

В тёмном ельнике вокруг молодого огромного волка полукругом лежали и сидели около десятка крупных волков. Сегодня для него был особенный день. Они долго выслеживали диковинных для этих краёв животных и сегодня напали, неожиданно и вероломно. Ему понравился и навсегда запомнился запах лошадиной крови. Пусть не удалось взять добычу с собой и насытить стаю, но сегодня стая впервые шла за ним, и охота не была неудачной, хотя и пришлось уводить стаю. Этих животных охраняли люди, высокие и бородатые, таких он еще не видел в тайге, они стреляли и едва не убили его. Пуля полоснула по уху, раскроив его. Этого он никогда не забудет. Он стал вожаком, в жестоком поединке убив старого матёрого вожака. Теперь стая принадлежала ему. Он гордо встал и, подняв голову, мощно и протяжно завыл. Его ужасающий вой подхватила вся стая. Перекатываясь многоголосым эхом, вой лавиной катился по распадкам и марям, заставляя содрогнуться всё живое.

Всё стихло часа два назад. Далёкие отголоски уже не беспокоили их. Макушев со Степанычем продолжали медленно идти по лесу, постепенно сворачивая на восток.

– Хорош, оторвались, надо передохнуть, – сказал Степаныч, падая в траву. – Как он нас найдёт, этот Монгол?

– Не Монгол, а Вангол. Не знаю, столько наколесили по лесу, сам не знаю, в какую сторону выбираться. Ты, Иван Степаныч, переоделся бы. Так и будешь в фашистском френче шеголять? Вроде как ушли от немцев.

Сержант, улыбнувшись Макушеву, сказал:

– Вот тут, товарищ капитан, проблем не будет, я в лесу хорошо ориентируюсь, у меня в голове компас встроенный, мы сейчас… ну, в общем, где мы сейчас, я знаю на девяносто девять процентов. – Сержант сел и стал развязывать вещмешок. – Товарищ капитан, разрешите плащ-палатку оставить, уж больно удобная вещь, хоть и фашистская, – как-то официально вдруг попросил сержант.

– Разрешаю, товарищ сержант, – в тон ему ответил Макушев. Вздохнув глубоко, продолжил: – Вот что, сержант, найдёт нас или не найдёт Вангол – не главное. Нам самим выбираться надо, к своим выходить, поэтому ждать его смысла нет. Уцелел ли он, неизвестно. Известно одно: на машинах должны были уйти, нам надо пройти следом по той дороге и убедиться, что они ушли. Сможешь определиться, как нам на неё выйти?

– Не надо, – прозвучало в ответ.

– Что – не надо? – не понял Макушев, поворачивая голову к сержанту.

За спиной замершего от неожиданности сержанта стоял, улыбаясь, Вангол.

– Не надо проверять, машины прошли. А вот поспать часов пять надо. Позволите присоединиться к вашей компании?

– Как вы нас нашли? – в один голос спросили капитан и сержант.

– По следу, – просто ответил Вангол, располагаясь на плащ-палатке рядом с Макушевым.

– Какому такому следу? – удивлённо сказал сержант, оглядывая траву вокруг себя, не видя никаких следов.

Оставив этот вопрос без ответа, Вангол лёг, и через минуту спокойное ровное дыхание свидетельствовало о том, что он спал. Макушев молча дал знак сержанту, и тот, прихватив «шмайссер», пополз в сторону, откуда они пришли, где залёг в охранении. Макушев лежал с открытыми глазами, глядя, как лёгкий ветерок колышет листву берёзки, как ползут по белой её коже муравьи, выполняя одним им известную задачу… Сколько прошло времени с того момента, как он выехал из Москвы, попрощавшись с женой и ребятишками? Ему казалось, прошла вечность. Сколько событий стремительно пронеслось, ставя его на грань между жизнью и смертью, за считаные часы, не соответствующие мирному исчислению времени. Вот лежит и спит рядом с ним человек, которого не должно быть здесь ни при каких обстоятельствах, потому что он погиб, погиб давно. Даже если бы он выжил тогда в автокатастрофе, то просто не мог выжить в тайге. Даже если каким-то образом он смог выжить, как оказался здесь и сейчас и тем, кто он сейчас есть? На это ответа Макушев найти не мог. Какое-то чудное имя Вангол. Как у него прежнее имя? Макушев не мог вспомнить, через него прошло столько народу. А этого он просто вычеркнул из памяти, как человека умершего, который больше никогда не мог появиться.

«И правильно сделал», – прозвучало в его мозгу.

«Что правильно сделал?» – мысленно спросил Макушев.

«Что вычеркнул из памяти», – получил он ответ.

Макушев посмотрел на Вангола. Тот не спал.

«Это ты мне сказал, или мне чудится?» – спросил капитан.

Вангол повернулся и посмотрел в глаза Макушеву.

«Да, это я тебе сказал, капитан. У тебя хорошая зрительная память. А вот фамилия и моё настоящее имя тебе ни к чему. И это не потому, что я в побеге. А потому, что война, и я принял присягу. А бить фашиста я одинаково хорошо буду и под оперативным псевдонимом. Или ты, капитан, считаешь меня врагом народа?»

Вангол читал мысли капитана и внутренне улыбался сумятице чувств этого здоровенного мужика. Однако он был рад одному: даже отдалённо в мыслях Макушева не было желания навредить Ванголу. Пока Макушев осмысливал услышанное и соображал, как ответить на столь прямой вопрос, Вангол протянул ему руку и сказал:

«Не мучайся с ответом, капитан. Вот моя рука, пожми её и забудь свои сомнения, сейчас мы вместе и должны стать друзьями».

Макушев протянул свою руку и пожал руку Вангола.

«Отныне и до смерти мы доверяем друг другу, – отложилось в его сознании. – А теперь давай немного ещё поспим, капитан, нам предстоит дальняя дорога».

Макушев закрыл глаза и улетел в небытие, где не беспокоили мысли, где он просто отдыхал и набирался сил. Так же спокойно в охранении спал и сержант. Не потому, что отнёсся безответственно к приказу капитана, а потому, что так решил Вангол. Уверенный, что в ближайшем окружении опасности для них нет, решил, что все должны отдохнуть. Они спали, не замечая, как время стремительно неслось вперёд, унося в прошлое всё пережитое и стремительно приближая то, что предстояло прожить и пережить, когда они откроют глаза и вновь вернутся в реальность, называемую завтра. И завтра пришло вместе с пением птиц и лучами солнца. Первым проснулся сержант. «Не может быть!» В ужасе от со вершённого преступления он вскочил на ноги и, рукой растирая заспанное лицо, подбежал к спавшим. Раскинувшись, на спине, спал Макушев, рядом спал Вангол. «Слава богу, всё в порядке!» – подумал сержант, присаживаясь и успокаивая бухавшее от волнения сердце. «Как я мог уснуть?» – задавал и задавал он себе вопрос. Не находя ответа, сокрушённо крутил головой, изредка поглядывая на спавшего капитана. Макушев проснулся от отчаянно весёлого пения махонькой птахи, сидевшей в кроне берёзы над ними. Он открыл глаза и почувствовал, что хорошо выспался. Заметив сидевшего сержанта, спросил: