Текст книги "Вангол"

– Иван Степаныч, почему не разбудил на подмену?

Сержант встал по стойке «смирно» и, часто-часто моргая глазами, ответил:

– Виноват, товарищ капитан, не буду оправдываться, уснул я на посту, простить себе не могу, как первогодок какой!

Макушев смотрел на сержанта, который, волнуясь и сокрушаясь, признался в воинском преступлении и готов был пойти под трибунал. Он не знал, что сказать. Не раз наказывал часовых в лагерях за сон на посту, но это было в другое время и в других обстоятельствах. А сейчас перед ним стоял человек, ещё вчера спасший ему жизнь. Он мог бы придумать и другой ответ, но не позволил себе солгать. Честно признался и мужественно ждал решения старшего по званию. Макушев думал, что ответить этому хорошему солдату в сержантских петлицах.

– Разрешите вмешаться в разговор, товарищ капитан? – спросил проснувшийся Вангол.

Макушев посмотрел на него и, даже не успев ответить, услышал то, что сразу сняло с него необходимость принимать решение.

– Не виноват сержант в том, что уснул. Это я его усыпил, обстановка позволяла всем выспаться, вот я и принял такое решение, – спокойно улыбаясь, сказал Вангол.

Недоумённые взгляды сержанта и капитана сошлись на Ванголе.

– Ты хочешь сказать, что ты можешь вот так просто усыпить человека? – спросил Макушев.

– Да, могу, – ответил Вангол и показал на сержанта. При взгляде на сержанта лицо Макушева застыло от изумления. Сержант стоял по стойке «смирно» и спал с открытыми глазами. Макушев поднялся и подошёл к сержанту, поводил перед его глазами ладонью и обошёл вокруг. Сержант спал, это было очевидно. Макушев подошёл к Ванголу и, глядя ему в глаза, спросил:

– Как это может быть?

– Спецподготовка, капитан, в общем, гипноз. Сейчас он проснётся и забудет о том, что проспал дежурство, освободим его сознание от чувства вины. Он в самом деле не виноват. Ты бы сел, капитан.

Макушев отошёл и сел.

– Так вот, товарищ капитан, выходить надо вон в ту сторону. Как раз выйдем к дороге, – как ни в чём не бывало произнёс сержант.

Макушев посмотрел на него и, качнув головой, всё ещё удивляясь происходящему и соглашаясь с Ванголом, сказал:

– Вольно, сержант, не на плацу же, садись, надо обдумать.

Сержант, удобно расположившись рядом, стал убеждённо доказывать, что он не ошибается в направлении.

Ничто не говорило о том, что происходило с ним пару минут назад. Макушев изредка поглядывал на Вангола. Тот спокойно лежал на спине, покусывая зажатую в зубах травинку. «А, будь что будет!» – решил Макушев и, прервав сержанта, спросил:

– Вангол, что будем делать?

– По направлению сержант прав. Через тридцать минут марш-бросок на северо-восток, через двенадцать километров лесная дорога, по которой выйдем на тракт. Там, скорее всего, немцы, но будем надеяться, что проскочим. В крайнем случае будем ждать темноты и пройдём ночью. А дальше луга да перелески. Времени у нас немного. Пока немец не поймёт, что его надули, надо уходить. Дойдём до своих и расстанемся. У вас своя задача, у меня своя. Вот так, товарищ капитан, – закончил Вангол и развязал вещмешок. – А сейчас лёгкий завтрак немецким паштетом с хлебом и украинским салом. – Заметив вопросительный взгляд сержанта, Вангол продолжил: – Угостили немецкие диверсанты при расставании. Очень приветливые парни были, доброжелательные. Всё наше добро желали себе заграбастать, да не получилось. Давайте подсаживайтесь.

Макушев и сержант с удовольствием присоединились к Ванголу. Вангол быстро жевал жестковатый немецкий хлеб, намазанный паштетом, и закусывал тонкими ломтями сала. Он вспомнил тех, чьи продукты сейчас со смаком уплетали его новые товарищи.

Когда он остался один с двумя немцами, притворяясь контуженым, многого наслушался от этих вояк. Они весело болтали между собой о том, что через два-три месяца, когда русские сдадут Москву и откатятся за Урал, они получат на Украине хорошие наделы земли и заживут, как настоящие арии. Долго спорили между собой, сколько молодых женщин славянского происхождения смогут сделать матерями и сколько нужно времени, чтобы был забыт их детьми язык матерей. Для этого женщины не должны говорить на родном языке. Значит, нужно будет ампутировать им языки. Тогда сто процентов гарантии ассимиляции. Говорить будут только немки. Через тридцать лет на этой процветающей земле будет жить только арийская раса. К такому решению они пришли, довольно похлопывая себя по бёдрам, долго хохотали, показывая жестами, как они будут объяснять рабыням свои желания и прихоти. А ещё лучше прямо сейчас приступать к выполнению этой важнейшей исторической миссии. Как ни крути, а кто-то на этой войне должен погибнуть.

Они рассуждали вполне серьёзно. Для сохранения ценнейшего немецкого генофонда просто необходимо поставить задачу перед наступающими армиям. Первое, что должен сделать немецкий солдат, ступив на эту землю, – овладеть женщиной!

Лучше бы Вангол не знал немецкого. Но, на беду этих верзил, он его знал хорошо и понял не только то, что они говорили. Он понял главное: то, что они говорили, они будут делать. Делать спокойно и хладнокровно, это неистребимо вошло в их психологию, в их напичканные «превосходством» мозги. Может быть, и не по их вине, однако исправить этих людей уже было нельзя. Их можно было только уничтожить. Единственное, что мог сделать Вангол для них, – убить так, чтобы они не почувствовали боли и мучений. Что он и сделал двумя короткими ударами, отправившими их на тот свет мгновенно и безболезненно. Прихватив их оружие и аккуратно упакованные продукты, пошёл догонять Макушева. Им это уже ни к чему, а тут ещё топать и топать.

– Ешьте плотно, следующий привал не скоро будет. – Разрезав хлеб и шмат сала на три части, Вангол пододвинул часть каждому. – Мало ли что в дороге случится.

Все молча понимающе кивнули.

Наскоро перекусив, Вангол вытащил из мешка рацию.

– «Зенит», «Зенит», я «Ветер», приём! – повторял и повторял Вангол. Уже потеряв надежду и готовясь снять наушники, Вангол услышал:

– «Ветер», «Ветер», я «Зенит», доложите обстановку.

– «Зенит», я «Ветер», задание выполнено, – коротко ответил Вангол.

– «Ветер», согласно радиоперехвату установлено, что предположительно в вашем квадрате немецкой разведгруппой захвачен начальник лагеря Битц, при нём документы, представляющие государственную важность. Ваша группа единственная имеет возможность пере хватить немцев. Координаты движения немецкой группы…

Вангол слушал и понимал, что «Зенит» введён в заблуждение и выполнять его приказ бессмысленно. Но сообщать об этом по рации будет крайне ошибочно. Немцы, вероятно, прекрасно слышат эфир. Дать информацию о том, что Битц убит, а документы движутся совсем в другом направлении, нельзя.

– «Зенит», я «Ветер», приступаю к выполнению задачи, – ответил по рации Вангол и снял наушники.

– Что за задача? – спросил Макушев.

– Задача у нас, товарищ капитан, одна: выйти к своим живыми, – ответил Вангол, сматывая антенну рации. – Только мы знаем, кто завладел документами, и теперь только мы можем их найти. А для этого в первую очередь нужно выбраться из этой кутерьмы живыми.

– Какими документами? – спросил Степаныч.

– Очень важными, сержант, важными до такой степени, что их нужно найти и уничтожить, чего бы это ни стоило, – сказал Макушев, поглядев Ванголу в глаза.

Вангол успокоил капитана:

– Я того же мнения. Они одинаково опасны, в чьи бы руки ни попали.

– Как их искать? – озадаченно спросил сержант.

– По следу, сержант, по следу, – ответил, улыбаясь, Вангол.

Через несколько минут они двинулись на северо-восток.

* * *

– Что толку от этой строевой подготовки! Как идиоты, по четыре часа в день меряем этот пыльный пустырь туда-сюда, туда-сюда!

Жара, дубовые сапоги, рвущие кожу пяток. Пропитавшиеся до соли потом гимнастёрки и тучи комаров, постоянно висящая в воздухе пыль из-под сотен топающих сапог. Вместо Москвы, о которой оба мечтали, Костя и Колька попали в Восточный Казахстан, где в небольшом посёлке или ауле, название которого они так и не смогли запомнить, уже почти месяц формировалась их часть. Сиплый голос злого, всегда недовольного старшины заставил их подняться с земли, где под тощим кустарником, ища тени, они устроились отдохнуть после обеда.

– Чё расселись! Быстро в казарму, ща вам лекцию читать будут!

В сбитом из досок покосившемся от времени сарае, с нарами из таких же старых досок, по центру стоял стол, сделанный из двери. Несколько рядов лавок тесно были заполнены измученными муштрой, жарой и вонючей водой мобилизованными.

– Встать! Смирно! – сипло проорал старшина и, повернувшись к выходу, застыл в позе петуха, готового к утренней перекличке.

В сарай вошёл крепкого телосложения военный лет сорока – сорока пяти. Его чистая, отглаженная форма, вычищенные до блеска сапоги и аккуратно сидевшая на бритой голове фуражка не вписывались в окружающее. Выслушав доклад старшины, кивнул и, оглядев застывших по стойке «смирно» людей, махнул рукой: «Вольно!»

– Вольно, сесть! – просипел старшина и пододвинул табурет к столу. Военный, Костя не мог разглядеть его звания, садиться не стал. Он долго молча стоял, покачиваясь на каблуках, сапоги слегка поскрипывали при этом. Вглядывался в лица солдат, сидевших перед ним. Потом, как бы решив для себя что-то, громко и чётко сказал:

– Товарищи солдаты, враг топчет нашу землю, на фронтах льётся кровь наших братьев и отцов. Учиться воевать будем там, оружие и боеприпасы будут выданы по прибытии на боевые рубежи. Я ваш командир батальона Фёдоров Сергей Сергеевич. Через два часа погрузка в эшелон.

«Вот те раз!» – подумал старшина. «Наконец-то на фронт!» – с облегчением и радостью вздохнул батальон. Однако комбату было не до радости. Он видел перед собой толпу необученных и необстрелянных мужиков, кое-как одетых в военную форму, и единственного кадрового военного – сержанта, который потерял дар речи, услышав об отправке на фронт. Но приказ есть приказ, и через два часа колонна тронулась к полустанку, где уже подавал гудки паровоз. Ехали долго и уныло, навстречу всё чаще попадались эшелоны, напрочь забитые ранеными. На полустанках из этих эшелонов выносили умерших и тут же недалеко, наспех хоронили. Но главным было не это. Главным было то, что, в отличие от них, поначалу радостно возбуждённых, в этих эшелонах ехали люди совсем с другим настроением. В этих эшелонах ехали боль, обида и непонимание происходящего, это было заметно. За две недели пути своего командира видели только раз, зато старшина не давал покоя даже в теплушках.

– Едрёна вошь, чем тут воняет? Вы чё тут развесили? Вы что, думаете, ваши портянки на ветру выдохнутся и стирать их не след? Чтоб на следующей стоянке портянки и подворотнички, а я и исподнее проверю, всё было выстирано! Стоять сутки будем, если не больше. Вроде в Сталинграде вооружение получать будем, слышь, байстрюки? Чтоб все как с иголочки были, не то… – Старшина выпрыгнул из теплушки, не закончив фразы, но то, что будет дальше, все дружно выразили одним крепким словцом.

Скорей бы на фронт, скорей бы взять в руки винтовки и вжарить этим фрицам, так называли немцев те, кто ехал с фронта. Парням казалось, что на фронте всё будет по-другому, там начнётся настоящее дело, и старшина отвяжется от них со своими подворотничками. Никто не обратит внимания на неподтянутый ремень. Там надо будет бить врага, и это главное. В принципе они были правы, но одновременно очень сильно ошибались. Там их ожидали другие беды, несравнимые с тем, что они терпели сейчас. Но это было ещё впереди, а пока вся теплушка под хохот перебирала косточки старшине, который, в свою очередь, в другой теплушке вдалбливал в безмозглые, по его мнению, головы прописные истины армейского быта. Так и ехали, считая верстовые столбы, грустно провожая санитарные эшелоны и жадно пожирая глазами на полустанках женщин, приносивших к вагонам молоко, яйца да пироги. И не могли они понять, почему так печально на них смотрели те женщины, почему так жалели незнакомых им мужиков и парней, даря им вместе с краюхой сытного деревенского хлеба часть своей души и тепла. Всё ещё у них было впереди, только никто не знал, сколько этого «всего» каждому достанется, да никто об этом и не задумывался. На фронт, на фронт, бить гадов, бить, чтобы скорее вернуться домой, обнять своих жён и подруг и забыть об этих днях раз и навсегда!

Под Сталинградом простояли трое суток, но вооружения не получили, эшелон тихо тронулся.

– Что ж так, товарищ старшина? Портянки мы постирали, исподнее тож, хоть жанись, а винтарей опять не дали? Что ж, мы из ширинок по немцу палить будем? А, товарищ старшина? – подковыривали старшину, шагавшего по перрону, из теплушек.

– Умолкни, а то я в вашу теплушку подсяду и…

– Садись, старшина, у нас весело. После стирки кальсоны сели, не знам, чё делать! Не вмещается хозяйство! – под общий хохот кричали из следующей теплушки.

Старшина заскочил на ступеньку штабного вагона и, повиснув на поручнях, крикнул:

– Ох умники, погодьте до завтра, я вам ваше хозяйство вправлю, в мыле будет!

Однако назавтра с большинством тех, кто ехал в эшелоне, ничего не произошло. По той простой причине, что завтра для них так и не наступило. Как всегда угомонившись к полуночи, теплушка спала под мерный перестук колёс. Несмотря на настежь открытую дверь теплушки, было душно, как перед дождём. Костя и Колька не могли уснуть, долго ворочались и в конце концов решили покурить. Они сели, свесив ноги на ветер. Раскурив козьи ножки крепкой махорки, молча смотрели на мирно бежавший мимо пейзаж. Ночь была светлой. Большая луна, как огромный бледный фонарь, стерев все дневные краски, ровным матовым светом освещала землю. Степи такие они никогда не видели, огромные пространства и далёкие необозримые горизонты. Молчали. Каждый думал о своём. Их вагон был в середине эшелона, и, когда впереди что-то вспыхнуло, они не сразу сообразили, что произошло. Только запоздалый гудок паровоза заставил их высунуться в проём двери и увидеть то, что происходило. Это и спасло им жизнь. Ни секунды не медля, оба выпрыгнули из вагона и покатились по откосу железнодорожной насыпи. Когда пришли в себя от ударов столь негостеприимно встретившей их земли, всё уже кончилось. Весь эшелон ушёл с высокого обрыва мимо моста в реку. Внизу, в темноте, что-то ухало, скрежетало, бурлило и как будто стонало. Костя, сильно ударившийся при падении, стирал с разбитого лица кровь, заливавшую ему глаза, стоял на коленях и шарил вокруг рукой, как слепой. Николай, приземлившийся более удачно, добежал до берега реки. Пытался увидеть что-либо, но высота крутого обрыва и вдруг сгустившаяся темнота не позволяли ничего разглядеть.

– Колька, ты где? Ты живой?! – услышал Николай испуганные крики Кости.

– Здесь я, сейчас приду, – крикнул он и пошёл на голос. Разорвав свою рубаху, наложил повязку на рассечённый лоб друга. – Ну что? Как ты?

– Да вроде нормально, я испугался, думал, ослеп, и тебя нету. – Костя осторожно встал на ноги. – Ничё, заживёт. Как это мы смогли выпрыгнуть, а, Коль? На всём ходу?

– Сам не помню. Когда увидел, что паровоз под откос пошёл, за тобой следом и прыгнул.

– Это я за тобой прыгнул.

– Да ладно, какая разница, кто прыгнул первым. Допрыгались. Все вещи в вагоне остались и документы, а мы с тобой в одних подштанниках да на босу ногу. Что делать будем?

Луна вынырнула из скрывшего её облака, и они наконец увидели друг друга. В оборванном нижнем белье, в крови и синяках, они стояли друг перед другом и не верили, что всего десять минут назад всё было нормально и даже хорошо. Они ехали на фронт, их было много, весёлых и грустных, молодых и уже солидных мужиков, они чувствовали в себе силу, даже без оружия. Теперь они стояли одни.

– Неужели никто не уцелел? – задал вопрос Костя.

– Надо спуститься к реке, кто-то же должен был выплыть! Идём. Нужно левее, тут прямо очень крутой обрыв.

– Эй, есть кто живой?! – заорал Костя, как только вышли к берегу. Его крик потерялся в пространстве. – Давай спустимся к реке.

Осторожно они спустились к глянцево блестевшей, тихой, тёмной воде, медленное течение которой уносило длинной полосой обломки досок и всякого всплывающего из глубины вагонного хлама. Они не увидели плывущего на воде человека. Не обнаружили никого и на берегу, по которому бродили до рассвета.

– Не верится, что вот так разом столько народа на тот свет отправили. – Николай зашёл по колени в тёплую воду реки. – Как же теперь доставать-то их будут, глубина, видно, большая, только водовороты, видать, а столько вагонов нырнуло.

– Да, словно сон страшный ночка сегодняшняя. Старшина, как предчувствовал, всех в чистом на небеса отправил и сам ушёл.

– Светает, пошли к дороге. Небось какой эшелон пойдёт, надо же его предупредить.

– Точно, пошли скорей. Надо как-то с обоих сторон сигналить, вдруг с той стороны пойдёт.

Старый седой дед, сидевший с той стороны моста в небольшой избушке смотрителя, проснулся рано, только-только светало. «Чтой-то литерный запаздывает», – подумал он и отошёл в сторону по нужде. Когда вернулся, его ждали трое в форме НКВД. Небольшая эмка увезла деда, пыля степной дорогой. Старик так и не понял, за что ему, заломав руки, ударили сапогом в лицо. Он потерял сознание да так и умер в дороге. Сердце не выдержало у старого железнодорожника, строившего когда-то и эту дорогу, и этот мост и водившего по ней первые поезда. Когда Костя и Колька поднялись к мосту, они увидели медленно подходивший паровоз с несколькими платформами и вагоном.

– Ну вот. Всё в порядке, – сказал Николай, и они с Костей зашагали к эшелону.

Они были очень рады, что так быстро закончились их злоключения. Через несколько минут они оба сидели в вагоне, в какой-то железной клетке. Лейтенант НКВД сидел рядом за столом и писал. Двое других играли в карты, не обращая никакого внимания на арестованных. Они своё дело сделали. Диверсанты, взорвавшие полотно дороги, были ими задержаны на месте преступления. Именно этот протокол задержания и составлял лейтенант. В его голове с трудом складывались фразы о том, как это задержание производилось. Словарного запаса не хватало. Поэтому протокол был очень коротким, примерно такого содержания: «Прибывшими на место диверсии сотрудниками Н-ского НКВД для проведения следственных действий были задержаны двое подозрительных лиц мужского пола, не имевших документов. При задержании попытались скрыться, оказав дерзкое сопротивление, но героическими действиями сотрудников были задержаны и посажены в аресткамеру для дальнейшего препровождения в отдел».

Лейтенант отложил ручку и долго думал, но мыслей у него в голове не добавилось. Поставив свою подпись, сложил лист бумаги, спрятал его в планшет и присоединился к играющим.

В результате столь «радостной встречи» у Кольки добавился синяк под глазом, а Костя распростился с двумя зубами. Ни хрена себе, полный порядок.

– Слушай, лейтенант, мы ж с этого эшелона, успели выпрыгнуть перед тем, как он того… в реку ушёл. Сколько раз можно говорить. Вы чё нас, как врагов каких, в кутузку, – в который раз высказался Костя.

Его никто просто не слышал, потому как слышать никто не хотел.

– Если не заткнёшься, добавим, – рявкнул кто-то из игроков.

Снаружи слышался шум работ, через два часа путь был восстановлен и поезд тронулся.

– Почему они нас так? – спросил Колька.

– Разберутся, чё там, время военное, – ответил Костя.

– Ага, разберутся, ты видишь, как они разбираются, ни за что ни про что по зубам!

– Ладно, чё теперь, привезут, всё объясним, разберутся, – твёрдо и уверенно ответил Костя.

Разбирались с ними действительно недолго. Отсидев сутки в тесной удушливой камере, переполненной настолько, что в ней и сидеть-то было невмоготу, они были вызваны на допрос.

– Ну что, голубчики, попались? – ехидно спросил их следователь, вальяжно прохаживаясь по тесному кабинету, у дверей которого стояли Костя и Николай. – Диверсанты хреновы!

Костя хотел что-то сказать, но не успел открыть рта.

– Вот вам бумага, все свои данные и объяснение, что с вами произошло. Садитесь, пишите! Десять минут вам на всё про всё. Ясно?

– Ясно, – хором ответили парни и кинулись к столу, на зелёном сукне которого лежала бумага и ручки.

– Ваше счастье. Настоящие диверсанты обнаружены и убиты при задержании, под колхозников эвакуированных маскировались, сволочи.

Часа через два их из рук в руки передали лейтенанту – особисту из проходящего эшелона.

– Что носы повесили? – спросил их лейтенант, когда эшелон тронулся.

– Дак ехали на фронт, воевать, а теперь чё? На восток едем, в лагеря, что ли? – вопросом на вопрос ответил Николай.

– Ага, в лагеря, угадал, только в военные. Считайте, повезло вам. От своей части, так сказать, вы отстали, хотели вас определить на переформировку в стрелковый полк, да я тут, на ваше счастье, оказался. А мне сибиряки нужны, ясно?

– Ничего нам пока не ясно, товарищ лейтенант, – сказал Костя. – Куда нас везёте, в какие военные лагеря, для чего?

– Настоящих диверсантов из вас делать будем, разведчиков, ясно? – ответил, широко улыбаясь, лейтенант. Не обращая внимания на изумлённо радостные лица парней, лейтенант добавил: – Пошарьте там, на полке, одежда должна быть, а то вы в своём белье всё начальство распугаете.

Через полчаса переодетые и умытые Костя и Николай пили горячий чай и рассказывали лейтенанту о своих злоключениях, начиная с прыжка из вагона.

– Да, мужики, время военное, могли вас шлёпнуть запросто. Без документов, задержаны в районе совершения диверсии. Так что другой раз умней надо быть, из вагона сигать надо с документами, – с серьёзным лицом сказал лейтенант, и через секунду все расхохотались.

Ночью на небольшой станции они сошли. Грузовик, в кузове которого они часа два тряслись, довёз их до забора с колючей проволокой и остановился.

– Всё, мужики, приехали, – бодро сказал лейтенант и выпрыгнул на землю. – Следуйте за мной.

– Что за люди, Селивёрстов? – спросил лейтенанта высокий стройный капитан на КПП.

– Пополнение привёз, сибиряки, выжили при крушении эшелона с их частью. Одни они и уцелели.

Капитан внимательно посмотрел на прибывших:

– Значит, все погибли?

– Так точно, товарищ капитан. Мы по берегу до утра искали, думали, может, кто выплывет.

– Давай их, Селивёрстов, в расположение, в спецотряд. Утром разберёмся.

– Есть, товарищ капитан.

Москва встретила Остапа и Василя нескончаемыми проверками документов, которые они успешно преодолевали. Как только Остап начинал рассказывать, что они были в прифронтовой полосе, куда «доставили» овощи нашим войскам, патрульные, раскрыв рты, слушали и верили Остаповым басням, уже не вчитываясь в накладные. А Остап умел рассказывать так, что ему верили. Никто толком не знал, что происходит там, куда уходили и уходили войска и откуда сплошным потоком шли эшелоны с ранеными и эвакуированными. Радио передавало бодрые сводки о боях и временно оставленных врагу посёлках и городах. Раненые говорили совсем другое, но это другое они говорили шёпотом между собой. По городу ходили слухи о том, что немцы уже захватили пол-Украины и всю Прибалтику, что танки идут по Старой Смоленской дороге на Москву, а наши войска разбиты и сотни тысяч солдат пленены. Ужас войны ещё не дошёл до глубин огромного города, но страх тёмными переулками вползал и проникал в него. Несколько недель Остап не показывался на люди, Василь ночами куда-то уходил и приходил под утро с продуктами. Уносил он и какие-то малявы по адресам, которые давал ему Остап, однако только оставлял их адресатам и молча уходил, не вступая в разговоры и не отвечая на вопросы тех, кому отдавал записки. Остап читал архив Битца, сотни, тысячи имён, доносов и расписок делали его всесильным. Он «прорабатывал» тех, кто из этих людей находился в Москве. А их оказалось немало. Многие покупали свою жизнь и свободу, губя судьбы других, причём некоторые из них оказывались в настоящее время в весьма полезных для Остапа местах. Он уже разработал план действий, обеспечивавший ему быстрый приход к власти в воровском мире, как неожиданно наткнулся на небольшую запись, в корне перевернувшую все его замыслы. Она датировалась двадцать восьмым годом и была сделана в одном из концентрационных лагерей где-то в Поволжье. В ней говорилось о том, что секретный агент Хмурый подслушал разговор между двумя заключёнными. Те говорили о том, что в одном из бараков содержится бывший капитан царской армии, он сумасшедший и всегда молчит как немой. Но однажды с воли кому-то передали спирт, дали и ему выпить. Он, пьяный, как в бреду рассказывал, что в тайге, за Бай калом, в пещере, укрыты огромные ценности, золото и серебро, но никто не сможет оттуда их взять. Этот клад охраняет лошадиная голова, стоящая на берегу реки недалеко от пещеры. Пещера лишает рассудка и убивает всех, кто войдёт в неё. Битц, в своё время получивший данный донос, не обратил на него внимания, приняв рассказ капитана за бред сумасшедшего. Он так и черкнул на полях: «Бред». Остап же, читая записи, вдруг ясно вспомнил тот случай на реке, когда он внезапно был испуган огромной чёрной лошадиной головой, как изваяние из преисподней вдруг появившейся над ним, проплывающим в лодке. Он всем своим нутром почувствовал, что рассказ «сумасшедшего» белого офицера о сокровищах – правда. С этого дня его цель изменилась. Он всегда понимал, что власть, к которой он так стремился, могут дать деньги. Но иметь власть в этой стране он мог только среди воров. Другой участи у него быть не может. То, о чём говорилось в записке, могло сделать его власть безграничной не только среди воров в этой стране. Он должен найти эту пещеру и завладеть всем.

Вот тогда он просто уедет из этой страны туда, где золото откроет ему двери в любой мир. Поэтому он не выходил из своего убежища, ни с кем не встречался. Он продумывал и просчитывал то, как он может вернуться в те края и взять то, что его ждёт в тайге. Он был уверен, что никто не знает о его замыслах. Тайна, к которой он прикоснулся, ещё не раскрыта никем. Он торопился, зная, что попасть туда необходимо летом, а оно в Забайкалье короткое. Единственный человек, которому Остап доверял, был Василь. Проверенный в деле и надёжный бандит. Однако даже ему о цели предстоящей поездки Остап всей правды не сказал. Василь знал лишь, что в Забайкалье, в тайге, в какой-то пещере у Остапа припрятано золото, вынесенное им при побеге из лагеря и которое сейчас нужно забрать. Война, деньги быстро теряли цену, а золото…

Золото, древнейший металл, испокон веков оставалось мерилом богатства и власти. Его блеск привлекал и манил людей, его тяжесть и чистый звон свидетельствовали о благородстве металла и заставляли большинство людей забывать о собственном благородстве. Тяжким трудом добываемое по всей земле, золото оседало, как правило, в руках людей власть имущих, оставляя на своём пути кровь и пот тысяч и тысяч…

Короткая летняя ночь окутала сном стойбище. Ничто не нарушало покоя, лишь изредка шелестом крыльев ночные хищники – совы тревожили этот затихший мир. Спали все, не спал только Такдыган. Он долго ворочался, потом сел у очага своего чума и раскурил трубку. Годы, летящее время уже не волновали старого охотника. Его долгая жизнь сгладила время, теперь оно просто как бы проходило сквозь него, не меняя в нём ничего и не отражаясь на нём никак. Тихо и размеренно он жил среди своей семьи, привычно выполняя свою работу в стойбище, зная, что скоро придёт час, когда духи тайги позовут его к себе. Он не ждал этого часа, но и не боялся его прихода. Он думал. Уже много лет его думы были далеки от жизни, в которой он жил. Он думал о людях, которые приходили и уходили, принося с собой свои помыслы и раздумья. Сейчас он думал о тех, кто мирно спал в его стойбище, кто пришёл сюда, чтобы узнать тайну, которая принадлежала другому. Такдыгану казалось, что эта тайна принадлежит даже не людям. Она принадлежит духам тайги. Ничего кроме беды эти люди не найдут для себя, если прикоснутся к тайне. Давно, когда Такдыган впервые нашёл пещеру, он вошёл в неё и увидел много оружия и патронов. Они были аккуратно уложены в большом зале. Но пещера не кончалась этим залом, и Такдыган из любопытства пошёл дальше. Как только он ступил в широкий ход, ведущий в глубину пещеры, его ноги стали наливаться тяжестью, а в голове возникла ужасная боль. Не понимая, в чём дело, пересиливая боль, он сделал ещё несколько шагов и в свете факела увидел вход во второй зал. Увиденное потом вспоминал с трудом. Десятки человеческих тел, истлевших и высохших, в беспорядке лежали у входа. Он, теряя сознание, из последних сил бросился назад и долго лежал у входа в пещеру, приходя в себя. Больше он никогда не проходил дальше первого зала, где периодически запасался патронами. Никому, кроме Вангола, он не рассказывал об этой пещере, и того предупредил об опасности. Но беда настигла и Вангола. Погибла Тинга, погибла тогда, когда Вангол пошёл в эту пещеру. Значит, духи тайги, так или иначе, наказывают всех, кто входил в неё. Наверное, размышлял старик, беда, постигшая его род, – тоже наказание, посланное духами тайги. Не нужно было ему ходить в то место, не нужно было…

Люди, спавшие в палатке, пришли во второй раз. Они знали Вангола, они были хорошими людьми, в этом старик был уверен, и потому решил не пускать их в пещеру. Он не хотел им беды. Приняв такое решение, докурил трубку и лёг. Сон медленно пришёл и в его тело.

Семён Моисеевич проснулся полным сил и энергии.

– Эх, хорошо! – крикнул он, вылезая из палатки. – До чего я соскучился по этим местам. Спится-то как здесь, а? Благостно! Здесь всё иначе, проще, время и то по-другому бежит. Размеренно, спокойно, как вода в этой речке. Как облака в небе, спокойно и величаво.

– Да вы поэт, Семён Моисеевич! – прокричал выползший из палатки Владимир.

– Истину молвишь, отрок! В таком раю поэтом каждый быть обязан! – в тон Владимиру ответил Семён Моисеевич. Схватив из руки высунувшейся из палатки Мысковой полотенце, он стремительно бросился к небольшой реке, берег которой только-только освободился от тумана. – Ох, ой, как молоко парное! – заорал он, залетев в воду.

– Врёт ведь, а ещё профессор! – шутя, возмущался Владимир, зябко поёживаясь, глядя на водные процедуры Пучинского.

Мыскова, выйдя из палатки, довольно улыбалась, она подала Владимиру брезентовое ведро:

– Принеси воды и не вздумай сигануть за этим мальчишкой. У него кожа дублёная.

– Я что, похож на сумасшедшего? Вода ж ледяная, – ответил Владимир серьёзно и пошёл к берегу.

Через час, удобно расположившись у костра, пили чай.